Литературный журнал «ДК» №01/2018

– Веди, – говорят они. И я веду. Иду обратно. Снова грязь. Снова тьма, но на этот раз испуганная, убегающая от света фар. Снова яма. Снова машина. Она теперь не одна, она далеко не в тишине и не в одиночестве. Её тянут. Нежно вытягивают. Она едет, довольная, и, в конце концов, выбирается из грязи, из ямы, из тьмы. Чистый лес тихонько качается, и только изредка среди его листвы подмигивает фарами ветвистое шоссе, до которого я не доехал. Безветренная погода. Небо – о ясное небо! О чёрно-ясное небо, чистое небо! О небосвод, чёрный небосвод! Не исчезай!

– Удивительно, – я, зачарованный, поднимаю взгляд на звёзды.

Стоявший рядом крупный мужчина начинает улыбаться.

– Здесь такое частенько. Мне ли не привыкнуть.

Моя машина стоит на дороге, заведённая. Можно ехать.

– Ну, всё, собственно.

– Спасибо, – говорю я, пожимая каждому руку, – чертовски выручили.

– Да пожалуйста. Всякое ж случается.

Крупный мужчина, продолжая глупо и восторженно улыбаться, хлопает меня по плечу и говорит:

– Не гоняй по просёлочным. Машинка не выдержит.

– Угу. Спасибо, – повторяю я, и звёзды улыбаются за меня, тьма улыбается вместе со звёздами. Чёрная-пречёрная тьма, чистая тьма. Тьма.

Её никто не чувствует. Даже я перестаю.

Люди уходят. Моя машина гудит, готовая умчаться подальше, готовая вытащить меня, чистого чёрного человека, из тьмы на шоссе и в город, в обыкновенный свет. Одинокая, но довольная. Я заглушаю её. Ненадолго. На минутку. Всего на минутку. Тот мир подождёт.

Чёрный небосклон – по правде ли он, этот склонённый над горизонтом премудрый и древний изгиб, чист? Чист ли небосклон? Уже нет. Я смотрю вдаль и вижу густую, глубокую, как бездна… нет, мокрую, как грязь, тучу. Я вижу мигающую зарницами дождливую громадину и чувствую: ветер просыпается. Ерошит кудри леса. Сильнее. Сильнее. Сильнее. Безмятежность убегает, засыпая. О, она скоро уснёт, убаюканная ветром. Спрятавшись в логове, надолго уснёт. Тс-с-с. Наслаждайся, пока она, сонная, не убежала. Наслаждайся, пока сам, сонный, не убежал.

Скоро дождь. Он прольётся на сырую землю ко времени пробуждения солнца. Скоро. К заре. Восток мутен, и око старого солнца, поднимаясь над линией горизонта, словно бы наливается кровавыми слезами, текущими к грозовым облакам, вверх.

Вверх.

Любить себя

Автор: Алина Науменко

– Так что помните: главное – любить себя. Избавьтесь от чувства вины и будьте счастливы!

Слова психолога Виктории Фроловой были встречены бурными аплодисментами. Она слегка наклонила голову, ласково улыбаясь и оглядывая зал. Все эти речи она повторяла каждый вечер, точно запись на диктофоне. И сама не верила в то, что говорила. Впрочем, это не имело значения. Слушателям нравилось. А если нравилось – значит, у её сына будет новый смартфон, а у дочери – куртка.

Одна из женщин подняла руку.

– А как же дети? Вот у меня трое.

– Это заблуждение, что мать обязана поставить на себе крест, – заученно ответила Виктория. – Детям приятнее видеть маму счастливой, – психолог замолчала, чувствуя, что говорит не то. Но она тут же постаралась избавиться от этой мысли. В конце концов, она не совершала преступления.

Однако сомнения покинули её ненадолго и зашевелились с новой силой, когда она, выйдя на улицу, услышала разговор трёх женщин.

– Наташ, мы в кафе идём. Ты как?

– Не знаю. У меня дочка одна…

– Да что с ней случится? Ей сколько? Восемь? Мой с шести один остаётся! И ничего! – весело отозвалась одна из них. – Ведь можем себе хоть вечер посвятить, а не этим спиногрызам! Как говорила Виктория: «Надо себя любить!».

Продолжение разговора психолог не услышала. Но в душе ей стало не по себе. «Они должны понимать, что любовь к себе и эгоизм – разные вещи», – подумала она и пошла домой, где её ждали муж и дети.

***

Восьмилетняя Надя сидела у окна и смотрела на фонари, похожие на разноцветных рыбок. Её кошка Марта лежала рядом на подоконнике. Наде было холодно, но отойти от окна она не решалась – опять отключили электричество. Родители Нади развелись год назад. Отец жил с другой, а мать постоянно ходила на какие-то лекции…

Надя поёжилась, отошла от окна. Темнота её поглотила. Силуэты привычных вещей походили на чудовищ. И сама комната была похожа на тёмную пещеру, где мог прятаться кто угодно. Не решаясь идти дальше, девочка остановилась. Марта, словно почувствовав её страх, спрыгнула с подоконника и прошла к дивану. Надя пошла за ней. Устроившись поудобнее, она стала гладить рыжую шёрстку Марты.

Телефонный звонок заставил Надю вздрогнуть.

– Привет. Как дела? – услышала она в трубке.

– Свет отключили! А ты когда придёшь?

– Я с подругами встретилась. Немного посидим, поболтаем. Ложись без меня.

Эта новость девочку не обрадовала.

– Мам, я темноты боюсь!

– Надюш, ты уже большая! – вкрадчиво ответила мама. – А мне надо и своей жизнью жить!

Надя вздохнула. Той ночью она спала в обнимку с Мартой.

***

«Новый папа» Наде не понравился. Хотя жаловаться, что мама теперь будет уделять ей меньше внимания, было бы глупо – та её почти не замечала. Всё чаще девочка ложилась одна, ведь мама приходила только утром. А дядя Витя девочку не обижал – он просто не обращал на неё внимания, точно её не существует. Да и сама Надя уже не была уверена, что это не так. В школе её замечали, а дома она превращалась в невидимку. В существо, от которого требовалось только делать уроки и не попадаться на глаза.

Единственным другом была Марта. Она, как и Надя, чужака невзлюбила. Оказалось, что у него астма и кошек он не переносит. В глубине души Надя надеялась, что из-за Марты дядя Витя не станет жить с ними. Но вышло наоборот.

Как-то, вернувшись домой, Надя не смогла найти любимую кошку. Она побежала на кухню, где мать допивала чай. Та была одета – видимо, опять куда-то собиралась.

– Мам! А где Марта? – спросила Надя.

Мать отложила чашку.

– У дяди Вити астма, – холодно ответила она. – Поэтому, я её выбросила.

Надя вскрикнула, но мать настояла на своём.

– Мы с ним любим друг друга и хотим быть вместе. Завтра он переедет к нам. А будешь возникать – отправлю к отцу!

– Да я сама уйду! – крикнула Надя. – А ты живи со своим Витей и его астмой! – И быстро, пока мать не нашла, чем возразить, бросилась к входной двери.

Вскоре стемнело. Прохожих становилось всё меньше, на улице похолодало. Но идти домой Надя не хотела. Она села на качели и расплакалась.

«Никому я не нужна, – сама с собой рассуждала Надя. – Умру, и никто не заметит…».

– Ты чего здесь? Поздно уже, – услышала Надя. Она подняла глаза, надеясь, что это фея, которая вернёт Марту, а дядю Витю заставит исчезнуть.

Но это оказалась довольно приятная женщина с рыжими кудрявыми волосами.

– Я кошку потеряла, – объяснила Надя. – Вы не видели? Она тоже рыжая, как вы.

– Ну, если рыжая, значит, не пропадёт. А вот тебе пора домой. Твоя мама наверняка с ума сходит!

Надя презрительно сморщилась.

– Не сходит… У неё дядя Витя…

Женщина задумалась.

– Вот что – пойдем ко мне, я тебя чаем напою.

– А как вас зовут?

– Тётя Вика, – с улыбкой представилась женщина.

***

В доме тёти Вики нравилось всё – даже чай казался вкуснее. Её дочь была Надиной ровесницей. У неё был невероятный кукольный дом с крохотной мебелью, где девочки устроили кукольный бал.

В это время Виктория позвонила Надиной матери.

– Виктория? – услышала она удивлённый голос. – Откуда у вас Надин телефон? Я – Наташа. Я хожу на ваши занятия.

Виктория нахмурилась.

– Надя сейчас у меня, так что не волнуйтесь. С ней всё хорошо.

– Вот поганка! Ничего, она у меня получит! Говорите адрес!

Появление матери Надю не обрадовало. Это подтвердило опасение Виктории, что в жизни девочки что-то не так. Виктория предложила матери поговорить на кухне.

Во время их разговора Надя стояла за дверью.

– Ну и что я должна делать? – парировала мать. – Выгнать мужчину, которого люблю? Из-за кошки?

– Нет, но хотя бы сделать это мягче!

Мать ухмыльнулась.

– Купить плюшевую кошку? Не знаю, не знаю… Надя его не принимает. Я думала отправить её к отцу, но если не согласится, – придётся отдать в интернат.

Это известие Надю не напугало. «Интернат так интернат», – подумала она.

– Ну, нельзя же так! – возмутилась Виктория.

– И что мне теперь? – возразила мать. – Быть хорошей, но при этом несчастной? Думаете, Наде от этого будет лучше? Вы же сами говорили!

Виктория молчала.

– Ладно, мы пойдем, – встала мать. – Спасибо за помощь.

– А может, Надя побудет у нас? – неожиданно предложила Виктория.

Почему-то Надя не сомневалась, что мама согласится.

***

Через несколько часов, на той же кухне, Виктория едва не рыдала перед мужем.

– Но я ведь не это имела в виду! – говорила она. – Я имела в виду… не знаю, горячую ванну или шопинг. А они что, пойдут сдавать детей в приюты?

Муж погладил её ладонь.

– Не преувеличивай. Они сами того хотят. Просто мешает стереотип о Долге. Они искали кого-то, кто дал бы им разрешение его нарушить. И не обязательно психолога.

Вика заметила Надю в ночной сорочке, позаимствованной у дочери.

– Эй, малышка… ты чего не спишь?

– Сейчас пойду, – пообещала она. – А вы меня будете навещать? В интернате?

Виктория заверила, что будут. Лицо Нади немного просветлело.

– Тёть Вик, а психолог – это кто?

Виктория и её муж переглянулись.

– Ты знаешь выражение «слон в посудной лавке»? Вот это про нас.

Печальная судьба Иона

Автор: Матвей Иванов

Недавно видел Сидорыча. Всё тот же. Всё тот же старикашка в толстом пиджаке, который ему не идёт. Так же шипит и смотрит на всех хищными глазами крысы. Только слегка облысел. Правда, я не сразу это заметил под кипами бумаг, которые разложены по его столу. И он при этом ещё кого-то учит…

Хотя это громко сказано. По большей части он что-то бормочет, пишет аккуратным, ровным почерком на доске, а потом вновь погружается в бумаги, изредка поглядывая на портрет директора, висящий на видном месте.

Не думаю, что у него можно чему-то научиться. И не уверен, что он не разучился говорить по-человечьи. Вот что делает работа. Хотя таким он был не всегда. Я помню день, когда он пришёл. Сидорыч был другим. Да и звали его по-другому – Ион Девушкин. Странно, что его прежнее имя уцелело под завалами бесконечных отчётов. Впрочем, не суть.

Наш класс рассадили в кабинете русского и литературы. Мы сидели, переговаривались, шутили, списывали домашку… Ну, чем тогда занимались школьники, знаете? Вдруг дверь отворилась, и в кабинет робко заглянул Ион. Я хорошо его запомнил: невинный пухлый парень с зелёными глазами, рыжими волосами, одетый в просторную коричневую рубашку, в которой он сидел, как улитка в раковине.

Он осторожно нас поприветствовал и начал урок. И надо признать, это был один из немногих учителей, которых я полюбил с первой встречи. Ион напоминал мне толстого пса, опускающего лапки в воду. А убедившись в том, что речка безопасная, пёс окунался в неё с головой. Так и он. Увлёкшись ребяческим вдохновением, Ион рассказывал множество интересных вещей. Начиная с комедий Аристофана и заканчивая лирикой Блока. Даже скучные вещи он разбивал на схемы, сопровождая всё милыми анекдотами. Ион нас любил, а мы его. И он это чувствовал.

Миновало полгода. И тут на голову бедного Иона обрушилась буря. Как оказалось, он, чрезмерно увлёкшись занятиями, забыл о главном – бумагах. Ион не придавал им значения, откладывая «на завтра». А это было нарушением. Мало того, что он игнорировал обязанности в угоду «ребячеству на доске» (так директор назвал его схемы), так ещё и осмелился спорить с начальством. Этого ему не простили. Тирада растянулась на пару часов, и несчастный Ион был повержен. Угроза увольнения оказалась той самой стрелой, что поразила его в уязвимое место, – из кабинета директора он вышел как выжатый лимон…

Боюсь представить, что происходило у него на душе. Какие метаморфозы претерпевала его сущность. Лучше не спрашивайте об этом. Могу сказать одно – с того дня Ион умер. Он просто-напросто исчез. Начальство хорошо постаралось, чтобы от бунтовщика ничего не осталось. Раз и навсегда.

Спустя несколько дней он пришёл в наш класс, но это был совсем другой человек. Ион сильно похудел, побледнел, оброс щетиной. Доброта и ребячество сбежали с глаз, оставив малодушие и холодность. Усвоив уроки прошлого, он принялся за работу.

Почти всё время он разбирал бумажные завалы, образовавшиеся из-за пренебрежения бюрократией. Проходил бесчисленные проверки, пропущенные им когда-то. А мы? Ион уделял нам внимания ровно столько, сколько требовалось. Суховатым голосом читал безжизненные страницы, давал какие-то задания, а затем снова возвращался в мир документов. Он брался за все поручения начальства, а также долги коллег. Он делал всё, чтобы забить время бессмысленными операциями.

В какой-то момент мы перестали его уважать. Так и родился Сидорыч, каким я его и знал до окончания школы. Сначала так его звали ученики, а потом и учителя с начальством. Уже давно уволился тот самый директор, законы несколько смягчились, но было поздно.

Ион мёртв, а Сидорыч жив. Навеки.

Я люблю море

Автор: Марк Перовский

Я всегда любил море. Не знаю почему, но меня к нему тянуло, будто оно – часть меня, а я – его. Как будто в детстве нас разлучили, и всё то время, пока я жил, нас притягивало нечто, что можно назвать «божеством».

Но дело не в этом.

Далеко не в этом.

Помню, как мы с родителями ходили на пляж возле нашей облезлой фермы. Ничего такого: желтоватый песок с разбросанными бутылками из-под пива, серые глыбы камней, наполовину истлевшие ракушки и мёртвая рыба.

И море. Огромное пространство, настоящая свобода. Я его чувствовал, чувствовал его утробный рокот, зовущий меня туда – в глубину. Или хотя бы на поверхность.

Родители не понимали, как я мог пропадать в холодной воде и смотреть вдаль, на закат. Они не знали, что я видел. Не знали, почему мне так хотелось опуститься на дно и замолчать. Мне хотелось, чтобы давление раздавило мои лёгкие, морская соль разъела глаза, а органы растащили жадные рыбы и глубинные монстры.

Всё начиналось не так плохо… Я просто увидел человека, такого же, как и я – любящего смотреть на море. Мы стояли на берегу, смотрели вдаль, и мне казалось – ещё немного, и это случится. Мы возьмёмся за руки и уйдём в закат. В море, где нас никто не достанет.

Я знал этого человека. Мой учитель математики – мистер Генри Фрейд.

– А правда, что вы родственник того самого? – однажды спросил я.

Генри рассмеялся.

– Ах, если бы, – ответил он. – Будь оно так, то меня бы здесь не было.

– Наверное, меня тоже…

– Почему?

– А зачем мне быть здесь, если не с кем смотреть на море?

Генри широко улыбался и по-дружески меня обнимал. Вместе мы долго ходили по берегу, болтали о всякой всячине. Иногда доходили до гастронома, где он покупал бутерброды с ветчиной и бутылку молока. Мы садились на берегу и продолжали смотреть.

Как-то раз, в начале осени, когда задули ветра, Генри отвёл меня дальше, чем обычно. Уже издали я заметил, что мы шли точно к отвесному утёсу.

– Зачем мы туда идём? – поинтересовался я.

– Посмотрим свысока, – ответил он. – Разве ты не хочешь?

– Ещё как хочу…

– Тогда пойдём, – он схватил меня за руку и повёл на вершину утёса.

Мы сидели на самом краю и смотрели вдаль, на закат, на бескрайнее небо, на серые барашки пены. Мне было хорошо, даже слишком. Наконец-то я встретил того, кто разделял мои увлечения. Был моей родственной душой.

Потом Генри пропал на неделю.

Неделя без него шла медленно, натужно. Словно сам Бог оттягивал момент, когда мы сможем полюбоваться морем. И это произошло.

Он объявился: обросший реденькой бородкой, в ветхой, но выглаженной рубашке, с усталостью в глазах и глубокими вздохами. Казалось, он хотел чем-то поделиться…

Мы пошли на утёс. Сидели на самом краю и смотрели вдаль.

В какой-то момент Генри неуверенно встал на ноги.

– Уже уходим? – спросил я и поднялся вслед за ним.

– Нет, не уходим, – помотал головой Генри.

Его голос звучал жутко, отчего по спине пробежали мурашки.

– Просто… просто хотел кое-что передать. Чтобы ты помнил обо мне. Всегда.

– Вы куда-то уезжаете?

– Да, уезжаю.

Он достал из пиджака пожелтевший конверт, на котором было написано моё имя.

– Письмо? – удивился я. – Вы навсегда?

– Да, и не вернусь.

– Возьмите меня! С собой! – обняв его, взмолил я.

– Не могу, друг. Да и твои родители вряд ли одобрят.

– А мы не скажем…

– Рано или поздно тебя найдут. И вернут домой.

– Не важно.

– Закрой глаза…

Я отстранился.

– Зачем?

– Хочу показать тебе одну штуку.

Я отвернулся, закрыл глаза. Я слушал, как он рылся в карманах, что-то ворошил. Было похоже, что он делал какую-то скульптуру.

Когда я открыл глаза, то пришёл в ужас.

Генри стоял на краю утёса в одной фланелевой рубашке.

– Прости меня, – прошептал он.

И только потом я заметил, что к его шее привязан огромный булыжник. Генри кинул его вниз, и через мгновение скрылся в морской пучине.

Всё, что мне осталось, – пиджак и письмо.

Трясущимися руками я развернул конверт…

«Если ты читаешь это письмо, значит я уже в лучшем месте. Рано или поздно ты тоже окажешься там, но это будет через много-много лет. Прости, что ушёл так внезапно. Ты не виноват, нисколько. Всё в моей голове. Я сам себе враг.

Спасибо, что помогал сохранять веру. Надеюсь, мы увидимся. Например, в раю.

Твой друг Генри»

С тех пор, я люблю море ещё сильнее. И знаю, что там, где-то на глубине, ждёт Генри.

Пройдут десятки лет, но мы обязательно увидимся. Обязательно.

Цветная масса

Автор: Никита Курдалин

Осень. Дождливо-грязная погода. Время приближалось к шести. Вечерело.

Из офисного здания вышел человек. Ничем не примечательный человек: тёмная куртка, джинсы цвета индиго и вездеходные кроссовки. Его лицо не выражало эмоций, а мысли, по обыкновению, остались на рабочем месте. В современном мире такого человека назвали бы представителем серой массы. И не ошиблись.

Его путь шёл к многоэтажному дому в одном из спальных районов, а промежуточной остановкой был продуктовый, так жадно поглощающий люд. Данный маршрут он повторял ежедневно, отклоняясь от курса лишь на выходные. Окружающий мир был знаком до боли: от лиц прохожих до расцветки околоподъездных кошек.

Но сегодня всё изменилось. В какой-то момент случился массовый сбой, в результате которого отключили интернет. Тут же из всевозможных углов и закоулков вылезли люди. И обыденная, знакомая серая масса была разбавлена пигментом разного оттенка.

Первыми он увидел мужчин в чёрных одеждах. Они шли небольшой группой и почти не болтали. У них были красные глаза и пирсинг, на руках и шеях сверкали пятиконечные звёзды. От этой компании веяло холодом. Сильнее, чем от непогоды.

Послышался громкий, но сложно распознаваемый диалог, состоящий из примитивного лексикона. Ааа, ясно. Это две блондинки на высоких каблуках. Их лица, казалось, застыли в странной эмоции – будто хотели кого-то поцеловать. Чем они запомнились человеку? Искусственным смехом да кучей украшений, чей вес давно перевалил за килограмм.

Где-то рядом гоготала молодёжь с высокими разноцветными причёсками. За ними шла парочка очкариков, обсуждая новое, очень крутое и невообразимо долгожданное обновление компьютерной игры.

Количество пёстрых людей становилось всё больше. В толпе мелькали голубые кепки, розовые волосы, кожаные куртки, блёстки, сдавливающие ошейники и огромные цепи. Такое разнообразие он ещё не видел. Оно вскружило ему голову.

Вдруг улица опустела. Остались только знакомые лица. Видимо, исправили тот сбой. Оглянувшись, человек пошёл к многоэтажному дому в одном из спальных районов, а промежуточной остановкой был продуктовый, так жадно поглощающий люд. В современном мире такого человека назвали бы представителем серой массы. И не ошиблись.

Моя Лили

Автор: Евгения Богданова

Запись из дневника юного художника Вениамина Филина:

Сегодня подумал, что я потерян. В кои-то веки нашёл Музу, но ради неё пожертвовал искусством! Как парадоксально!

Я встретил кое-кого. Девушку, совершенно не из тех, с кем знаком. Я увидел в ней Музу. Она пришла в наш колледж учиться архитектуре, а у меня уже выпускные экзамены на носу. Не передать, как я стеснялся предложить ей быть натурщицей! Было неудобно, но мне дико хотелось воплотить её красоту на холсте.

Так я узнал от других людей, что её зовут Лиля. Как же ей подходит это имя! В своих фантазиях я зову её «Лили». Эта милая девушка похожа на только что раскрывшийся бутон. Её портрет предстал в воображении: золотистые кудри аккуратно ложатся на нежно-розовые плечи, смущённый румянец украшает лицо, глаза, полные морской пучины, смотрят вдаль. Она в лиловом платье, а вокруг цветы, которые тянутся лепестками к её ласковым и мягким ножкам… Боже, я почувствовал себя на небесах! Но тут же с них свалился от её случайного взгляда. Я убежал, как стыдливый мальчишка…

И вот настал тот день, когда я подошёл. Правда, не обошлось без моих сокурсников, которые завязали разговор. Моей радости не было предела! Лили согласилась встретиться. Встретиться этим же вечером…

Последовало нетерпеливое ожидание той самой минуты, когда она придёт. Моя мастерская была готова. Услышав долгожданный стук, я буквально взлетел и распахнул скрипучую дверь.

– Здравствуйте, – наклонив голову вниз, сказала восемнадцатилетняя девушка.

– Привет, Лиля! Проходи! – оживлённо произнёс я. – Ой, забыл представиться – Вениамин. Учусь на живописца.

Лили неловко улыбнулась.

– Слушай, не стесняйся. Понимаю, я могу показаться стеснительным… но я хочу, чтобы ты мне помогла. Я учусь на последнем курсе… и мне нужно потренироваться в портрете. Поэтому, я решил нарисовать тебя.

– Только поэтому?

Я на неё взглянул. Боже, как ослепительна чистота её глаз! Промолчав в смущении, я подошёл к мольберту и предложил ей сесть подле меня. Она присела на край стула. Скорректировав её позу, я начал делать наброски. Мой карандаш без труда ложился на бумагу, вырисовывая её лицо. Я был поражён моему дикому вдохновению, но стал замечать лёгкое недоумение моей натурщицы. Видимо, ей был непонятен блеск моих глаз.

Спустя полчаса Лили сказала, что ей пора. Боже, какая грусть меня охватила! Как же не хотелось её отпускать! Но я старался этого не показывать и спросил, сможет ли она прийти завтра. Лили согласилась.

Так понеслись мои короткие, но счастливые вечера. Я был окрылён вдохновением. Постепенно она расслабилась. Разговаривала со мной, спрашивала о том, почему я пошёл на художника, и рассказывала о себе.

Однажды, когда я занимался прорисовкой глаз, Лили спросила:

– Вениамин, ты правда хочешь быть живописцем?

Я удивился.

– Ну да… я же не зря учусь.

– Но ведь это искусство устарело…

– В каком смысле?

– Теперь люди творят на компьютерах. Сейчас востребованы больше дизайнеры, нежели классические живописцы. Даже архитекторы рисуют чертежи на компьютерах…

– Лили (я осмелился назвать её так), нас тоже учат рисовать в программах. Но я бы не хотел связывать жизнь с компьютером. В наше время технологии позволяют многое, но я искренне считаю, что они не могут передать то, что хочу я.

– А что именно?

– Живость. Вот, смотри. На пыльной стене висит портрет. Посмотришь на него, и человек оживает.

Она замолчала, задумчиво посмотрела в сторону.

– Ты понимаешь меня, Лили?

Лили опустила глаза.

– Нет! Не выходи из образа! – сощуриваясь, сказал я.

С того момента что-то изменилось. С каждым днём я всё меньше видел ту живость, кротость, спокойствие. Всё то, что хотел запечатлеть в ней. Лили будто окаменела, но на холсте получалась живее и живее! Парадокс!

Настало время последних штрихов. Она не приходила. Прошло десять минут, пятнадцать, сорок. Попытки дозвониться оказались тщетными. Я схватил портрет, выбежал на улицу. Через час борьбы с вьюгой ноги донесли меня до заветного дома.

Дверь квартиры открыла её мама. Я успокоился, когда узнал, что Лили дома. Крепко обняв мою бесценную девушку, я спросил, почему она не пришла. Её пустые глаза смотрели куда-то сквозь. Слёзы жгли её алые щёки. Нет, не может быть!

– Веня, это ты? Я… я тебя не вижу, – с дрожью в голосе сказала она.