Моялера

Я встала в пороге, смотря на то, что, преображаясь, все же оставалось самим собой. Теперь кабинет был больше, а огромные окна во всю стену добавляли воздуха, но в целом обстановка была такой же, как и тогда, только… все же немного другой. Новой, какой-то, свежей, уютной и волшебной что ли.

Влад сидел на мягком ковре, сложив ноги по-турецки, а на маленьком столике стояла шахматная доска. Он поднял голову и посмотрел на меня. Затем снова уставился на шахматную доску, подперев подбородок ладонью, и тихо сказал:

– Все, наигралась?

Я переступила с ноги на ногу:

– Во что?

Он немного помедлил, скользя взглядом по доске, а потом сказал, задумчиво:

– Ну не знаю… Что у тебя там было? Прятки или догонялки? Я так и не понял, если честно.

– Ну, ты же вроде бы играл вместе со мной?

– Ну да, не расстраивать же гостью. Хотя, честно говоря, я надеялся, что к этому моменту мы уже будем играть в ролевые игры, а не в салки.

– Господи, какая пошлость.

Влад поднял глаза, посмотрел на меня, как на безнадежно больную, тяжело вздохнул и снова уставился на шахматы:

– Да, и правда, чего это я…? Проходи уже, не стой на пороге.

Я медленно зашла, оглядывая новое старое.

– Ты не стал ничего менять?

– Зачем? Меня все устраивает в таком варианте.

Я осмотрела комнату, но нигде не нашла софы, которая раньше занимала центральное место в комнате. Я также пыталась найти признаки частого пребывания здесь молодой девушки, но тоже не заметила таковых.

– Я думала, Ольга и спит здесь.

Влад поднял на меня возмущенный взгляд:

– Сдурела, что ли? У Ольги своя комната. Здесь она не ночует никогда. Придет же такое в голову…

– Просто я наслышана о том, что она много времени проводит здесь, вот я и подумала, что…

– Что «что»?

– Что может быть… – я вздохнула, судорожно подбирая слова.

Влад распрямился, убирая со столика руку и вцепляясь в меня выжидающим взглядом, но видя, что я не подобрала подходящих слов, сказал:

– Иногда, Валерия, мне кажется, что Ольга старше тебя и прилично старше, потому как даже она не забивает себе голову таким бредом. Боже мой, ей же восемнадцать! Совсем еще ребенок! Неужели ты ТАКОГО мнения обо мне?

– Мне казалось, что в реальном мире тебя не сильно волновали такие мелочи.

– Ты что, свечку держала?

– Нет. Но видела твое поведение и твою манеру обращения с женщинами, так что не трудно предположить. Ты вроде как не часто вспоминал о морально-этических нормах.

– Я-то может и не вспоминал, а вот законодательство помнит и при удобном случае не забудет изложить детали, потому как в нашем мире и в шестнадцать можно выглядеть на восемнадцать. Кроме того, Валерия, в восемнадцать лет это еще толком не девушка даже, а так, намеки на нее. Мне этот возраст не интересен с потребительской точки зрения.

– С потребительской? Что за слово такое?

– Нормальное слово.

– Ты хоть понимаешь, как это звучит?

– Понимаю. Жалко, что ты до сих пор не понимаешь, что человек – не есть дистиллят морали и этики. Не может и не должен человек быть концентратом благородства и непорочности, потому как иначе это не человек. А я – совершенно точно человек, поэтому и во мне есть вещи плохие, есть вещи грязные, а есть откровенно омерзительные. Никуда от этого не денешься, – он замолчал, задумался, а потом искреннее возмущение вспыхнуло в нем. – Знаешь, вообще обидно слышать такие благородные речи от дамы, которая в восторге от чудовища из параллельной вселенной. Твой Никто настолько далек от совершенства, насколько это вообще возможно, и тем не менее…

– Влад, не надо, – тихо попросила я, чувствуя болезненный укол где-то в глубине сердца.

Он замолчал. Глядя мне в глаза, он кивнул и опустил взгляд на шахматную доску. Затем он провел ладонью по лицу и шумно выдохнул. Повисла тишина, которую хоть как-то разбавлял треск поленьев в камине. Я подумала, что и правда, веду себя, как маленькая.

– Давай, – сказала я на выдохе. – Я не буду такой рафинированной занудой, а ты будешь терпимее относиться к моим глупостям. Ладно?

– Да куда уж терпимее… – недовольно пробурчал Влад, переставляя черного слона.

– И все-таки? Мир?

Он бросил на меня быстрый взгляд и кивнул.

Я посмотрела на вторую половину шахматной доски, где главенствовали белые фигуры.

– А с кем ты играешь?

– Сам с собой, – он поднял на меня вопросительный взгляд. – Хочешь поиграть?

– Я так понимаю, никто особо не рвется составить тебе компанию?

Он отрицательно помотал головой:

– Очень редко Игорь играет, но он всегда проигрывает, поэтому ему не интересно. Косой неплохо играет, но ему не нравится тратить время на игру. Ну так что, будешь играть?

– Я не умею.

– Я научу.

– Как-нибудь в другой раз.

Он кивнул и молча заскользил взглядом по доске. Я подошла к столику и села за противоположный край. Я рассматривала Влада, пока тот был погружен в свои мысли. Он был одет в шелковые пижамные штаны и длинный халат из того же черного шелка. Он по – прежнему коротко стриг волосы, хотя с длинными он мне нравился больше. Три тонких шрама на щеке слабо белели, и были больше похожи на белую татуировку, нежели на следы лап разъяренного медведя. Выглядело очень красиво, но я поймала себя на мысли, что слишком уж привыкла к тому, что он такой, и теперь то, что другие воспринимали, как нечто совершенно неземное, удивительное и неповторимое, я принимала, как само собой разумеющееся. Теперь ни форма его губ, ни руки, ни цвет глаз не вызывали во мне благоговейного трепета, а стали неотъемлемой частью Влада, так же, как скверный характер и постоянное желание делать гадости. Все это слилось для меня в единый монолит, и уже трудно было понять, что из этого было более важным, а что менее, что именно из всего этого делало его таким, какой он получается в общем и целом.

– Слушай, Влад, а почему ты до сих пор не женился?

– Тебя надо спросить, – пробубнил он еле слышно, не отрывая взгляда от доски.

– Нет, я серьезно? Кроме меня есть бессчетное количество женщин и девушек гораздо лучше меня…

– Даже не представляешь, насколько лучше, – продолжал он бубнить.

– Тем более! Почему бы тебе не выбрать себе кого-то из их числа? Ведь тебе уже…

Тут я попыталась сесть поудобнее, для чего попыталась хитро завернуть ногу, которая соскользнула и одним точным движением толкнула одну из ножек стола. Шахматные фигурки с тихим стуком посыпались на пол, а сама шахматная доска сдвинулась на самый край. Влад инстинктивно дернулся, наверное, пытаясь спасти партию, но потом безвольно расслабил руки, глядя на то, что осталось от игры. Он выдохнул и поднял на меня глаза. Я застыла в ожидании неизбежного, но его не последовало. Влад обреченно отодвинул стол в сторону и, собирая фигурки, тихо сказал:

– Наверное, потому что никто из этих замечательных, умных, великолепных женщин не может сделать вот так, – и он указал жестом на пол.

– Прости, пожалуйста, – прошептала я. – Я помогу.

Я принялась помогать Владу собирать шахматные фигурки, а тот продолжал говорить:

– Есть теория, согласно которой человека необратимо влечет к саморазрушению. Очевидно… – он потянулся за фигуркой, которая убежала дальше всех, подобрал ее и поставил на стол. – Моя тяга к саморазрушению сильнее, чем у других людей, а потому… – он сгреб рукой все остальные фигурки и аккуратно высыпал их на столик. При этом голос его был спокойным и немного обреченным, но не злым, – Найдя самый сильный источник хаоса во всех вселенных, я неизбежно подписал себе пожизненный приговор.

Все фигуры были собраны и беспорядочно стояли на столе. Он уселся на прежне место и посмотрел на меня. Он не говорил ни слова, лишь смотрел на меня и думал о том, что только что сказал. Я тоже думала об этом, и у меня появился совершенно справедливый вопрос:

– Это значит, что я тоже обязана остановить свой выбор на тебе?

Он ухмыльнулся, и его губы разошлись в очаровательной улыбке:

– Ты никому ничем не обязана.

– То есть, я могу выбрать любого другого человека?

– Конечно, можешь, – кивнул он и улыбка исчезла.

– А как ты отнесешься к этому?

– Скажу «Совет да любовь» и начну новую партию.

– С другой девушкой?

– В шахматы, Валерия. Новую шахматную партию. Пойдем, я провожу тебя в твою комнату, – сказал он, поднимаясь. Я поднялась следом, собираясь задать еще миллион и один неудобный вопрос на тему нашей личной жизни, которая никак не складывалась, но меня остановило неприятное чувство внутри. Чувство, что я его предаю. Вот прямо здесь и сейчас я творю что-то совершенно неприятное ему, и нет в этом никакой необходимости. Я делаю это из простого любопытства. И мне стало не по себе. Хотелось извиниться, но, в общем-то, не за что. Ничего страшного я не сказала, наоборот, все, что я сказала – честность, такая, какая она есть. Так почему же мне так хочется попросить прощения?

К моей комнате мы шли молча, но мне нравилось молчать рядом с ним. Это было странно, потому что обычно мы всегда говорили о чем-то, а тут, шли, каждый в своих мыслях и при этом было ощущение полной совместимости. Может, пока мы выпутывались из переделок, откладывая нашу любовь «на потом», мы проскочили какой-то важный период развития наших отношений, и теперь, как это нередко бывает, наша любовь превратилась в дружбу?

У моих дверей он пожелал мне спокойной ночи и повернулся, чтобы уйти, но я взяла его за руку:

– Подожди, – сказала я, глядя на то, как он снова поворачивается ко мне и поднимает взгляд. Я держала его за руку и чувствовала такое знакомое, такое родное тепло. – Обиделся?

Он удивленно вскинул брови:

– Лера, мне не пять лет, чтобы обижаться.

Его ледяное спокойствие меня покоробило. Неужели и правда, я все пропустила?

– Нет, скажи правду. Я бы обиделась, услышь я такое. А ты?

– А я – нет.

– Почему? – спросила я и испугалась. Сама не знаю почему, но стало страшно услышать сейчас такую же «честность» но уже в мой адрес. Отчаянно не хотелось слышать правду, но сказанного не воротишь, и вот уже Влад набирает в легкие воздуха, чтобы сказать мне все как есть. Что он больше не любит меня, а притащил сюда, чтобы спасти свой мир, и что изначально вся эта игра в любовь казалась ему глупой, но раз уж начал когда-то, то неприлично обижать девушку и срывать с себя маски на полпути. И вообще, ему просто забавно наблюдать, как молоденькая девчушка корячится от собственной гордыни, наивно полагая, что она – центр мироздания. Ну же. Скажи мне все это. Скажи! Зажги меня, разозли, обидь! Сделай же что-нибудь, что снимет с меня это оцепенение, сорвет эту мерзкую маску безразличия ко всему живому на земле. Сделай же что-нибудь! Что же ты такой правильный!? Разбуди меня! Словом, жестом, мимолетным презрением, сверкнувшим в твоих глазах. Заставь меня поверить, что я на самом деле не так важна для тебя, как я думаю. Сердце мое заколотилось, застучало в ушах. Заставь меня возненавидеть тебя опять, заставь меня вспыхнуть, загореться снова. Зажги меня! Ну же! Говори! Говори!!!

– Потому, – сказал он тихо, – что я уже думал об этом бессчетное количество раз. Эта мысль для меня не нова.

И все? Сердце мое колотилось, словно сумасшедшее. Я не верила своим ушам. Я ждала, я все еще верила, что он скажет или сделает что-то, что перевернет меня. Взорвется водородной бомбой и обнажит что-то внутри меня, что отвечает за эмоции и чувства. Сорвет шрамы, чтобы закровоточили старые раны, и может быть, это пробудит во мне все то, что когда – то связывало нас тонкой нитью.

– Поцелуй меня, – сказала я так тихо, что сама еле расслышала.

Он нахмурился.

– Зачем?

– Господи, неужели для этого нужен повод?

Он смотрел на меня и, вероятно, только сейчас понял, что во мне творится что-то странное. Как и всегда, он безошибочно видел все мои внутренние течения, все подоплеки и скрытые замыслы моих поступков. Вот и сейчас он смотрел на меня и видел. Видел если не все, то многое. Так раз уж ты видишь, раз все понимаешь, сделай же уже что-нибудь!

Но он отступил от меня на шаг назад, его рука выскользнула из моей, и он сказал.

– Для этого нужно желание.

– А у тебя его нет? – спросила я так быстро, словно меня лихорадит.

–У ТЕБЯ его нет, – сказал он и, повернувшись, медленно зашагал по коридору.

Я смотрела ему в спину и понимала, что меня мелко трясет. Господи! Я как будто только что шагнула назад от края бездонной пропасти. Тело мое покрылось испариной, руки дрожали, а в горле пересохло. Я быстро дышала, слушая, как сердце замедляет свой темп, чувствуя, как унимается дрожь, как холодный язык, словно чужеродный моему телу механизм, облизывает сухие губы. Я закрыла глаза и выдохнула. Что я делаю? Я и сама не знаю, но, похоже, Влад лучше меня понимает, чего делать сейчас НЕ нужно. Опять кто-то, а не я сама, лучше знает, что мне делать с собственной жизнью. Когда же я научусь управлять ею сама?

Я зашла в комнату, разделась и легла в кровать. Сон пришел сразу.

***

Следующее утро принесло разочарование и радость одновременно. Первым делом, когда я открыла глаза, я поняла, что дождь закончился. С небес сквозь окно на меня лился теплый солнечный свет. Это хорошо. И тут я попыталась вызвать у себя внутри все то, что вчера бушевало во мне, разгоняя кровь, заставляя сердце биться в моих жилах, оглушая меня. Не смогла. Все внутри меня по-прежнему было мертвецки холодным, как хорошо просоленная селедка. Это плохо.

Я поднялась, привела себя в порядок и вышла из комнаты. По дороге на кухню я сверилась с внутренними часами и поняла, что опять проспала до одиннадцати. На подходе к кухне я услышала голоса, которые смеялись и разговаривали. Среди прочих там был голос Влада. Я зашла на кухню:

– Доброе утро, – сказала я, оглядывая присутствующих еще не проснувшимся взглядом. Влад, который сидел ко мне спиной, повернулся и, глядя на меня так, словно ничего необычного ночью не случилось, сказал:

– Ну, кому утро, Валерия, а кому обед.

Воцарилась полная тишина. Представьте себе картину маслом – Ирма, Игорь и даже Косой замерли, молча переводя взгляды с Влада на меня и обратно, словно вот-вот должно произойти нечто совершенно ошеломительное, вроде атомного взрыва. Ну и чего они ждут? Надеются, что я вот прямо сейчас кинусь Владу в объятья и вопьюсь в его губы, как голодный вампир? И где-то на заднем плане заиграет марш Мендельсона, а с потолка упадет занавес? Может, и правда наброситься на него, чтобы хоть как-то оправдать их ожидания? Но вместо чего-то ошеломительного я недовольно пробурчала:

– Расслабьтесь. Мы уже виделись. Апогей вы пропустили.

Тут кто-то выдохнул, и все разом заерзали на стульях, а я посмотрела на часы, которые показывали пятнадцать минут третьего. Пятнадцать минут третьего! Уже перевалило за два часа дня!

– Вы почему меня не разбудили?! – накинулась я на них.

– Зайчик мой, ты так сладко спала, – сказала Ирма, и пошла за столовыми приборами для меня, чтобы накрыть для меня стол к «завтраку».

– Но мы периодически заходили к тебе, чтобы удостовериться, что ты дышишь, – съязвил Влад.

Косой и Игорь хихикнули, а Влад улыбнулся мне одной из самых обольстительных улыбок, что были у него в арсенале. Сразу захотелось бросить в него что-нибудь тяжелое, да так, чтобы с первого раза попасть между двух передних зубов.

– Очень остроумно, юморист, но я серьезно! Это не дело. Вы же понимаете, что это ненормально?

Влад, который неспешно потягивал кофе, небрежно облокотившись на спинку, смотрел на мой праведный гнев и улыбался:

– Ну, – заговорил он лениво и сыто. – Предположим, что мы разбудили тебя в пять утра вместе со всеми, и что дальше?

– Дальше я помогаю всем, кому требуется помощь.

– А никому она не требуется. Все уже давно распределили свои обязанности и прекрасно с ними справляются. Так что, встань ты в пять утра или в два часа дня, ничего не меняется. Не заводить же нам еще одну корову, чтобы тебе было чем заняться?

– Почему бы и нет? Тогда зачем я вообще здесь?

Влад улыбнулся, обнажая белые, идеально ровные зубы, а темно-синие глаза вспыхнули как две искорки, когда он, рассматривая мое лицо, задержался чуть подольше на моих губах:

– Ты здесь, чтобы разбрасывать шахматы.

Тут Ирма подошла ко мне с кружкой кофе и той самой глазуньей с голубыми желтками, которая так удивила и восхитила меня, когда я попала сюда в первый раз. Когда Влад еще не был таким взрослым и самодостаточным, а был напуганным, но отчаянно храбрился вопреки обстоятельствам. Таким, каким он уже не будет никогда.

– А что за история с шахматами, зайцы мои? – спросила она с таким наигранным хладнокровием, что стало смешно.

– Боюсь, габаритная моя, если я расскажу ее тебе, ты начнешь толковать ее превратно.

– Обожаю истории, которые можно толковать превратно. Я слушаю.

– Пусть Валерия рассказывает. У нее прекрасно получается переворачивать все с ног на голову.

Хорошо, что в этот момент у меня уже был полный рот еды, иначе я бы обязательно ответила что-то, что потом вышло боком мне самой, поэтому одним лишь своим взглядом я дала понять, что совершенно нет дела до его колкостей.

– Мне все равно, кто рассказывать будет. Что за история с шахматами? – завелась Ирма, и это не предвещало ничего хорошего. Когда ей требовалась информация, она, не хуже опытного инквизитора, пользовалась самыми изуверскими способами пыток, добиваясь желаемого даже от хладного трупа. И сейчас именно это и грозило произойти. Ирма завелась, Ирма закипела, как чайник, и была готова к самым решительным действиям, если прямо сейчас не удовлетворить ее любопытства. Я метнула злобный взгляд на Влада, который тоже оценил ситуацию и узнал знакомые настырные нотки в голосе ведьмы. Он улыбнулся еще шире и, тихонечко хихикая, поднялся из – за стола , подошел к Ирме, обнял, поцеловал в щеку и поблагодарил за обед. Повернувшись ко мне, он сказал:

– Если тебе будет скучно, приходи ко мне в лабораторию. Я тебе кое-что покажу.

А потом, забрав с собой Игоря и Косого, неспешно ретировался с кухни, оставив меня наедине с ведьмой, чьи намерения были так же очевидны, как намерения голодного пса, смотрящего на кусок колбасы. Когда мы остались вдвоем, Ирма пронзила меня взглядом черных глаз и снова сказала:

– Итак, я слушаю.

Пришлось рассказывать историю, в общем-то, ничем не примечательную, кроме деталей разговора, которые я, как умела, пыталась скрыть или переврать. Но вранье Ирма чуяла за километр, а потому я старалась просто и сжато пересказать суть того, что произошло ночью. Ирма светилась, как маяк. Ирма, естественно, проигнорировала все мои заявления о том, что ничего интимного в произошедшем не было. Но ей-то все равно. Она сделала свои, основанные на ее собственных фантазиях, выводы и пришла к мнению, что «лед тронулся». Как бы я ни пыталась переубедить ее, все было без толку, а потому я просто перестала противиться и начала отчаянно кивать везде, где требовалось. В итоге, когда я выходила из кухни, я чувствовала себя так, словно сдала родину за пару бусин и цветные стеклышки. Все перевралось и перевернулось, а доказательство моей невиновности отняло у меня столько сил, что я чувствовала себя чудом спасшейся из лап медведя. Ну что ж, Владислав Игоревич, будет и на моей улице праздник, и когда-нибудь я отыграюсь за все.

Я очень быстро оказалась на самых верхних этажах замка, где обитало его величество. Здесь было очень тихо, потому как кроме него самого, Косого да Ольги, здесь никто обычно не бывал. Оказывается, вход в лабораторию находился чуть выше и дальше, но прежде, чем пойти туда, я из любопытства заглянула в кабинет.

Дверь снова была распахнута. Ольга сидела на полу за маленьким столиком и читала самоучитель по шахматам. Перед ней стояла доска, фигуры на ней стояли в исходном порядке и, похоже, она к ним так ни разу и не прикоснулась. Самоучитель тоже давался девушке с трудом, поскольку она кривила личико то в задумчивости, то в откровенной скуке. И пока она пыталась постичь азы шахматного искусства, я невольно залюбовалась ею. Она расцвела и стала удивительно красивой девушкой. Огромные зеленые глаза, темные, почти черные волосы и молочно-розовая кожа. По-прежнему хрупкая, она стала более женственной и обещала быть красавицей из тех, от которых захватывает дух. Я поймала себя на мысли, что сравниваю ее и себя, и в этом споре я явно проигрываю. Я всегда, сколько себя помню, была обычной, во всех смыслах этого слова. Да, сейчас я становлюсь больше похожей на женщину, но даже в такой, гораздо более интересной версии самой себя, мне похвастаться нечем. Нет у меня огромных глаз и черных ресниц, нет длинной гибкой шеи, нет ног, растущих прямо от ушей. Есть бестолковость и упорное желание идти на поводу у своих идей – вот и все мое богатство.

Я постучала по дверному косяку:

– Привет, – сказала я.

Она обернулась и посмотрела на меня. Господи, как Влад до сих пор не поддался искушению? Я бы давно плюнула на мораль и этику, будь я мужиком. Ее огромные миндалевидные глаза напоминали кошачьи, а взгляд ее уже не был запуганным, затравленным. Она была женщиной даже больше, чем я, несмотря на то, что ей шел всего девятнадцатый год. Взгляд ее был кротким, но в нем отчетливо просматривался ум. Она смутилась, увидев меня, но улыбнулась. Правда, улыбка ее вышла грустной, но она всячески старалась не показывать, что мое присутствие огорчает ее. Наверное, мне следовало пройти мимо. Но задним умом мы все крепки, а вот что делать сейчас, чтобы снять эту неловкую паузу, я понятия не имела.

– Привет, Валерия. Я рада, что ты здесь.

Вранье давалось ей из рук вон плохо, но я была рада, что она врет, потому как сейчас вранье – единственное, что у нас есть.

– Я тоже рада. Ты стала такой… красивой, – не знаю, почему, но последнее слово далось с таким трудом. Наверное, потому что звучало это как откровенное желание подсластить пилюлю. На самом деле, я и правда так думала, но не всегда же говорить то, что думаешь, вслух? Она кивнула и опустила глаза в пол, словно сей факт ее расстраивал. Что же может расстраивать в красоте? Разве что ее полная бесполезность в некоторых вопросах, особенно тех, что касаются влюбленности и любви в целом.

– Как дела с шахматами? – решила я перевести тему.

– Печально, – сказала она. – Столько деталей в такой, на первый взгляд, простой игре, что начинаешь сомневаться в собственных мозгах.

– Говорят, нужно просто иметь определенный склад ума, чтобы достичь в этом успехов. А еще много практики, так что тебе нужен партнер, – сказала я и пожалела. Что я несу? Настолько двусмысленно звучала эта фраза, особенно если учесть, что кроме Влада в замке особо играющих нет, что я смутилась и потупила глаза. Ну не к Косому же она пойдет коротать долгие вечера? Хотя…

– Со мной Игорь играет, когда у него есть время, – перебила он мои мысли. – Но у него его не так много. Я, в общем-то, уже навострилась играть сама.

Мы обе одновременно посмотрели на нетронутые шахматные фигуры и поняли, что разговор зашел в тупик. Но тут, слава Богу, впервые за все время нашего знакомства Влад появился тогда, когда был нужен. Из-за моей спины он тихо произнес:

– Чего застряла? Давай уже либо туда, либо сюда. Что за дурная привычка стоять на пороге?

Ольга, увидев его, залилась таким красивым розовым румянцем, что я от умиления чуть не запищала. Влюбленность ее была такой нежной, что казалось чем-то эфемерным, чем-то неземным, совершенно бестелесным, не привязанным ни к каким физиологическим потребностям нашего грязного, пошлого тела. Эта была искренняя, концентрированная, дистиллированная влюбленность души. Но тут Влад заговорил с такой небрежностью, что мне захотелось врезать ему:

– Ольга не красней, а то щеки сгорят. Не видела мою книгу заклинаний?

– Она на полке. Там, где словари, – тихо сказала она.

Влад обошел меня и подошел к книжному стеллажу. Пока он выискивал нужную ему книгу, Ольга украдкой смотрела на него с такой нежностью, словно в нем вся вселенная и еще чуточку больше. Она краснела все сильнее и время от времени то закусывала губу, то поправляла идеально уложенные волосы. Руки ее сплетались и расплетались, а глаза нежно осматривали каждую линию высокого, стройного тела. В ее взгляде не было жадности, свойственной опытным женщинам, лишь трепетное восхищение. Господи, я отдала бы многое, лишь бы вспомнить это чувство. Хоть немного того трепета, что когда-то жил и во мне, немного огня, который жжется, но делает тебя такой живой. Как мне не хватает изводящей нутро тоски по тому, что кажется таким недоступным. Я рядом с ней почувствовала себя еще более пустой, чем всегда, и черная дыра завертелась во мне с новой силой.

– Нашел, – сказал Влад. Он быстро прошагал мимо меня и бросил короткое, – Идем.

Я посмотрела на Ольгу и сказала:

– Еще увидимся?