Королевства Пяти

И тогда она медленно выдохнула, словно решилась.

– Это было недавно, – тихо сказала она. – Я заменяла одну из служащих внизу. На подземном уровне.

Я не перебивала. Только слегка кивнула, давая понять – слушаю.

– Я не должна была заходить не в те коридоры… – продолжила она. – Но услышала звук. Не громкий. Как… стоны. Словно кто-то пытался сдержаться. Мне стало… не по себе.

Риа говорила осторожно, будто боялась, что слова могут стать уликами.

– Я пошла на звук. И… зашла. Там была одна из камер. Открытая, вроде бы случайно. Или специально, не знаю. Внутри – мужчина. Лежал на полу. Вся аура рваная, кровь, лицо бледное. Ему было очень больно.

Я слегка склонила голову.

– Его бросили там, как ненужную вещь, – добавила она, еле слышно. – Как будто уже решили, что он умрёт.

Я сдержанно выдохнула. Не удивлённо – просто, как подтверждение.

– Ты помогла ему.

Риа кивнула.

– Чем могла. Сняла боль. Немного. Успокоила тело, хотя бы на пару часов. Он смотрел на меня… – она запнулась. – Там не было ни благодарности, ни просьбы. Только… тишина.

– А потом?

– Пришли стражи. Сказали, чтобы я забыла, что видела. Сказали, если кому-то скажу – исчезну раньше, чем успею пожалеть.

Я помолчала. Только затем задала вопрос:

– Ты не знаешь, кто он?

Риа покачала головой. В её голосе была дрожь.

– Нет. Только лицо помню. И эту тишину. Она как будто жива была. Липла к коже. Даже теперь, когда вспоминаю, – не отпускает.

Я медленно потянулась вперёд и коснулась её руки. Легко. Без нажима. Просто так, как касаются, чтобы заземлить. Чтобы вернуть обратно из того, что всё ещё держит внутри.

– Он тебя больше не тронет, – сказала я спокойно, но твёрдо. – Никто не тронет.

Риа взглянула на меня – коротко, как будто не ожидала услышать это именно от меня. В её глазах мелькнуло что-то похожее на сомнение. Или на надежду. Тонкую, почти невесомую, как нить от старого амулета.

– Обещаю, – добавила я. – Никто.

Она чуть кивнула, быстро, почти незаметно, и отвела взгляд, стиснув пальцы.

Я осталась рядом, не торопясь вставать. Её дыхание стало чуть глубже, плечи – чуть ниже. Но я знала: страх так просто не уходит.

Я не должна была чувствовать это.

Не должна была волноваться. Не должна была быть той, кто говорит такие слова. Но сейчас это было не важно. Сейчас она была жива. И кто-то пытался это изменить.

Я посмотрела на неё чуть дольше. Потом медленно выпрямилась.

– Мне пора, – сказала я, ровным голосом. – Скоро начнутся отборочные.

Риа кивнула. Слегка. Но не подняла глаз.

Я не стала говорить ничего больше. Не нужно было слов. То, что нужно, уже было сказано.

Развернулась и пошла к выходу – шаг за шагом, оставляя за собой тишину. Свет в нишах стен мягко дрожал, откликаясь на каждое моё движение, словно сам дворец чувствовал: сегодняшний день будет особенным. В воздухе витал запах воска, магических масел и чего-то ещё – тонкого, едва уловимого, возможно, предчувствия.

Сегодня проходили отборочные.

Каждый год всё происходило одинаково. Все валийры могли подать заявку. Это был не долг, но в Каэрноре даже добровольный выбор имел последствия. Подать заявку означало не просто вступить в состязание, а сделать ставку на собственную судьбу.

Первое испытание не менялось веками. Его называли Ритуалом Обхода.

Суть была проста: пересечь Плёночный лес до рассвета – живым, без оружия и без магии.

Сложность заключалась в самом лесе. Его так прозвали за тончайшую магическую пыль, покрывавшую всё вокруг, – пыль искажала зрение, превращала звуки в шёпот чужих голосов, заставляла деревья двигаться, а пространство – складываться, будто само пространство играло с твоим разумом. Иногда туман наполнялся светом – иногда темнотой. Иногда кто-то звал по имени.

Падать было нельзя. Кричать – тоже. Однажды услышав тебя, лес отзывался – и не всегда добром.

Нужно было пройти весь путь, найти выход и коснуться коры Древа Знака. Только тогда испытание считалось пройденным. Только тогда открывались ворота в Тиал’Асс – Башню Закрепления.

Это было не место страха и не подземелье, где ломают кости. Напротив, там обучали. Строго, по системе, со всей жесткой, но продуманной структурой Каэрнора. Обучали чувствовать и управлять. Учили не только магии – учили самому важному: дисциплине.

А потом отборочные.

Сегодня – именно этот день. Арена Слияния уже готова. Камень её дышал – пропитанный древними заклинаниями, он знал боль и триумф сотен поколений. Здесь не просто смотрели на выступления – здесь решалась судьба. Целителей направляли в Зал Жизни, стратегов – в разведку, тех, кто владел памятью, – в архивы, а сильнейших бойцов – на север, в самые опасные рубежи. Но были и такие, кому не доставалось ни назначения, ни шанса.

Я поднималась к арке верхнего прохода, откуда начинался спуск на арену. Магические линии уже пульсировали над входом, собирая звуки и энергию, передавая их в ложи наблюдателей и в башни. Синий свет мягко стекал по стенам, будто скользил по коже живого существа.

Внизу готовили ложу для тех, кто будет наблюдать. Обычно – советники. Иногда – наставники из Тиал’Асс.

Я заняла место у восточной стены ложи, где полукруглый изгиб сидений давал обзор на всю арену. Ткань платья мягко заскользила по гладкому мрамору. Под ногами светились тонкие линии – узоры древней магии, которые оживали только в дни Слияния.

На трибунах уже начали собираться зрители. Советники занимали центральные места, стражи – по периметру, наставники из Тиал’Асс – выше, ближе к магическим наблюдательным кругам. Почти никто не говорил – только редкие, приглушённые голоса. Все ждали. В такие дни даже старшие начинали нервничать. Не из-за результатов – из-за магии. Она пробуждалась сама по себе, резонировала, искала, с кем говорить.

Я села – не ближе и не дальше, чем нужно. Вид был идеальный. Слева от меня расположился Мерант, справа – пустое кресло, предназначенное для Короля. Оно было выше, с резной спинкой, чуть выгнутой вперёд, будто само место слушало, что скажет тот, кто в нём окажется.

Король появился не сразу. Сначала – его тень: длинная, идущая вперёд, как предупреждение. Потом – он сам. Одет как всегда просто, но величественно. Волосы зачёсаны назад. Лицо – как всегда, словно выточено из холодного камня.

Он прошёл вдоль трибуны, не спеша. Тишина усилилась. Советники поднялись. Я осталась сидеть – не из непочтительности, а потому что между нами правила были иные.

Тиарель остановился рядом и склонил голову чуть вбок, почти с насмешкой:

– Пришла всё-таки, – произнёс он тихо, но так, что услышала я одна.

– Мне стало любопытно, – ответила я без лишних интонаций. – Всё-таки ты сам пригласил.

– Хм. Я не всегда верю, что ты воспринимаешь приглашения всерьёз.

– Только важные, – сказала я и посмотрела на арену, где уже начали поднимать щиты с гербами кандидатов.

Он слегка усмехнулся и опустился на своё место. Его взгляд остался на мне ещё на пару ударов сердца – внимательный, изучающий, как будто хотел понять, зачем я действительно пришла. А потом – вернулся к происходящему внизу.

На арене раздался усиленный голос церемониария. Он говорил так, что темп и ритм речи подсказывали: началось.

– По воле Совета и с позволения Тиал’Асс, – прогремело над камнем, – в день этот открываются отборочные! Сила, дух, знание и связь – четыре дороги. Лишь одна приведёт к Закреплению.

Снизу начали выходить первые участники. Кто-то шёл прямо, кто-то оглядывался вверх, ища взгляды наставников. Пыль под ногами поднималась медленно, как завеса, и магия – её ощущали все – развернулась по периметру, словно дышала вместе с ареной.

– Испытание первое, – произнёс церемониарий. – "Столкновение".

Магические круги замерцали, разделяя арену на секции. Щиты опустились. Тишина – на миг – стала полной.

И тогда Тиарель, не отрывая взгляда от участников, сказал негромко:

– Хочешь – делай ставки. Но не на тех, кто сильнее. Делай на тех, кто не боится упасть.

Я повернулась к нему. И в этот раз – усмехнулась чуть заметно.

– Удачи тем, кто не упадёт, – ответила я.

Он кивнул, принимая это как предупреждение.

Я устроилась глубже, позволяя холодной спинке кресла принять вес, и только тогда заметила Веймара. Он сидел чуть ниже, на полуровне, ближе к западному сектору – не среди советников, но и не в стороне. Почти как всегда – идеально вписанный в фон, но ничуть не потерянный в нём.

Когда я повернула голову, он уже смотрел.

И улыбнулся.

Нагло, чуть лениво – так, как умеют только те, кто не боится быть замеченным, даже здесь. Даже сейчас.

Я не ответила. Ни кивком, ни жестом, ни тем более – улыбкой. Только задержала взгляд на долю секунды дольше, чем следовало бы, а затем отвернулась.

На арене бушевал уже пятый поединок. Песок дрожал от магических импульсов, воздух сжимался и разрывался под ногами бойцов, синие линии барьеров вспыхивали раз за разом, реагируя на силу и волю, сталкивающиеся в центре круга. Всё происходящее внизу ощущалось даже с высоты трибун – каждый выброс, каждое столкновение, каждый удар был ощутим как ритм живого организма, пульсирующего в основании арены.

Но я почувствовала другое – раньше, чем оно коснулось меня.

Это не было связано с боем. И не принадлежало никому из тех, кто стоял на песке.

Пробное касание – как у тех, кто уверен, что тонкость пробьёт там, где не справится грубая сила. Оно не врезалось в сознание, не пыталось подчинить или заглушить. Магия иллюзии пришла тихо, почти как тень в утреннем свете. Не вторглась – скользнула. Ласково. Почти как воспоминание, почти как запах, почти как мысль, которой не было секунду назад – и вдруг она здесь.

И всё же не прошла.

Потому что не могла.

Магия не действует на меня.

Я не сопротивляюсь ей – она просто не касается меня. Ни напрямую, ни через ритуал, ни через проклятие или воздействие. Я не блокирую, не отражаю, не перерабатываю её в ответ. В том месте, где у других сущностей прорастает контакт, у меня – пустота. Без отклика. Без связи. Без точки входа.

Но я её чувствую.

Ощущаю каждую магию, что проходит рядом. Различаю их вкус, плотность, направление, даже намерение. Мне не нужен источник, чтобы понять, что она здесь. Мне не нужно видеть её – она сама приходит, трётся о край сознания, как кошка о стену. Я не могу схватить её – но знаю, где она. Даже если маскируется. Даже если обёрнута в чужую волю.

То, что пыталось дотронуться до меня, было иллюзией. Не дешёвой и не грубой . Почти совершенной. И всё же… она соскользнула. Не нашла входа. Не сработала.

Я повела взглядом по ложам. Наставники из Тиал’Асс, фигуры в чёрных капюшонах, старшие стражи, маги, советники, обитатели дворца и остальной народ – все смотрели на арену. Кто-то разговаривал, кто-то пил, кто-то наблюдал за происходящим внизу с ледяной отстранённостью, а кто-то – с отчётливым интересом.

Но никто не смотрел на меня.

Слишком много лиц. Слишком много масок. Ни одно – не задержало на мне взгляд. Ни одно – не дрогнуло.

И всё же я знала: тот, кто послал магию, всё ещё здесь. Не ушёл. Не покинул арену. Он наблюдал.

Я не отвела взгляда от арены. Сделала вид, что ничего не почувствовала. Позволила себе быть холодной, как и всегда. Пусть думает, что я не заметила. Пусть считает, что сила была недостаточной.

С момента окончания второго испытания прошло уже некоторое время. Арена успела остыть, звуки стихли, магия утихла, и даже воздух стал тише – будто сам затаился в ожидании.

Первое испытание – бой. Второе – Зеркальный Круг. И то, и другое уже позади. Осталось только третье: подъём на Серую Гору. Оно начиналось через сорок ударов. Ни раньше, ни позже. Этот порядок не нарушался никогда.

Я не уходила. Оставалась в ложe, как и многие. Веймар переместился ближе к краю, его силуэт потерялся в полумраке боковой ниши. Король больше не говорил. Советники переговаривались между собой – коротко, приглушённо. Всё вокруг впало в напряжённую тишину.

Я просто смотрела.

На тех, кто остался. На выживших. Те, кто прошли сквозь первые два испытания, теперь стояли вдоль западной стены, ближе к тоннелю, ведущему за пределы арены. Они были молчаливы, сосредоточены, сдержанны. Каждый переживал ожидание по-своему: кто-то стоял с закрытыми глазами, кто-то делал разминки, кто-то водил пальцами по остриям клинков или краям плащей, словно проверяя их на реальность.

Я позволила себе взглянуть на каждого – медленно, без спешки, будто искала что-то, что давно забыла.

И остановилась.

Он стоял немного поодаль от прочих – не в одиночестве, но и не частью общей группы. Его лицо почти не было видно – он держал голову чуть опущенной, плечи ровные, движения сдержанные. Ничего примечательного, кроме одного.

Он шептал.

Не читал заклинание. Не повторял алфавит. Не молился.

Он напевал что-то едва заметно, губами – без звука. Ровно, точно, с тем ритмом, который невозможно спутать. Я знала его. Слишком хорошо.

Это была песня. Моя песня.

Та, которую Лаурен пел нам с Минди, когда всё рушилось. В те ночи, когда грозы казались бесконечными, когда стены дрожали от крика, а страх прятался в самых обычных вещах – в скрипе двери, в тени за окном, в шорохе шагов в коридоре. Он пел её, потому что ничего больше не мог. Потому что только этим мог удержать хрупкое равновесие между тем, что есть, и тем, что нельзя допустить.

Я не слышала его. Не было нужды.

Я узнала эту песню так же, как узнают прикосновение близкого во сне – слишком ясно, чтобы ошибиться. В горле встала тяжесть, в груди – растянулось странное, болезненное тепло. Почти забыла, каково это – когда не ждёшь, не хочешь, а что-то всё равно находит и открывает старое внутри тебя.

Я уже почти поднялась. Почти.

Но сороковой удар прозвучал.

Глухой, точный, как отсечка времени. Как приговор.

Всё изменилось сразу.

Участники сорвались с места. Лица закрылись, тела напряглись, и весь поток двинулся в сторону выхода, где начинался путь к Серой Горе. Он побежал вместе с ними – не оборачиваясь, не прерывая шага.

Мелодия исчезла в движении. В пыли. В напряжении.

Я так и осталась сидеть, с рукой, всё ещё лежащей на подлокотнике, и дыханием, которое будто застряло где-то между прошлым и тем, что не должно было повториться. Даже когда последняя фигура скрылась за аркой, ощущение не ушло.

Я продолжала смотреть в ту сторону, где он только что стоял, и единственное, что мне оставалось, – надеяться, что он выберется. Что сможет подняться. Что Серая Гора примет его.

Потому что если она решит иначе – больше я эту мелодию никогда не услышу.

Глава 5

Я стояла в Главном Зале, возле колонны из лунного камня, позволяя тени от высокого витража падать на плечи. Свет здесь никогда не был полным – он скользил по поверхности, отражаясь в полу, врезаясь в линии арки, теряясь в складках тяжёлых штор. Воздух пах пеплом свечей и едва уловимым холодом, который неизменно сопровождал эти стены.

Я ждала.

Король уже был на месте – в своём троне, высеченном из цельного блока тёмного обсидиана, гладкого, как стекло. Он сидел, как и всегда, почти без движения, с прямой спиной, безмолвный, но живой в самой сути своей тишины. Его взгляд – лениво рассеянный, будто равнодушный к происходящему – всё же цеплялся за каждую деталь в зале.

Касриэль находился чуть поодаль. Его лицо было закрытым, но пальцы левой руки постукивали по рукаву, выдавая сосредоточенность. Он никогда не расслаблялся, даже когда казалось, что в этом нет нужды.

С другой стороны – Распределитель. Его присутствие означало только одно: приближался конец отбора. И начало чужой судьбы.

Двери открылись беззвучно.

В зал вошёл первый.

Один из прошедших. В рубашке с короткими рукавами, с пыльными сапогами, с лицом, на котором ещё не стерлись следы Серой Горы. Он не шёл – он держался, как будто одно лишь усилие воли удерживало его от того, чтобы не покачнуться.

Он остановился на чётко обозначенной линии перед троном. Поклонился – ровно настолько, чтобы выразить уважение, но не лишить себя равновесия.

Распределитель шагнул вперёд.

– Имя?

– Риадо, – голос был севшим, надломленным.

Распределитель кивнул. Касриэль молчал. Король не произнёс ни слова.

– Спокойствие. Выдержка. Чувствительность к отклику. Работа с болью и стрессом, – произнёс Распределитель, словно отчитываясь перед самим троном. – Рекомендован к подготовке в Зал Жизни.

Юноша закрыл глаза. На мгновение. Может быть, от облегчения. Может – просто чтобы не разрыдаться.

Король не сдвинулся. Только кивнул едва заметно – этого было достаточно. Риадо поклонился ещё раз, глубже, и вышел через боковую дверь, ведущую в крыло распределённых.

И снова тишина.

До следующего.

Они шли по одному.

С каждым входом тени на полу менялись, словно сам дворец реагировал на выбор, который вот-вот будет сделан. Одних отправляли в архивы, других – к разведке, были и те, кому предлагали путь в Тиал’Асс. Нескольким – дали возможность вернуться на север.

Не все реагировали одинаково. Кто-то не скрывал радости. Кто-то принимал, как долг. Один упал на колени – не от счастья, от истощения.

– Остался последний, – произнёс Распределитель ровно, с тем оттенком, с каким подводят итог после длинного перечня. Его голос звучал по-прежнему чётко, но в нём уже слышалась усталость – не физическая, а та, что появляется, когда порядок повторяется слишком много раз, и в ритуале больше не остаётся места для живого ощущения. Он даже не обернулся, когда двери позади раскрылись.

Парень вошёл.

Без заминки, без театральности. В его походке не было ни страха, ни показного достоинства – только твёрдая, сосредоточенная решимость. Он шагал прямо, словно знал заранее, что это – его путь, что именно этот зал, эти стены, этот момент предназначены ему. Его тело было напряжённым, но не скованным, движения точны, без излишней плавности. Он остановился перед чертой, отделяющей тех, кто ожидает судьбы, от тех, кто уже принимает её.

Именно его я и ждала. Только его. Ни один из тех, кто проходил до него, не имел для меня значения. Он был тем, кто напевал ту самую песню. Тем, чьи губы повторяли ритм из моего детства. Я помнила, как он проходил Серую Гору, как взбирался по камню с таким спокойствием, с которым не идут на смерть, но идут – туда, откуда не возвращаются прежними. Я знала, что он не упадёт.

Распределитель шагнул вперёд, как и всегда, раскрыл свиток, как делал это уже десятки раз, и произнёс:

– Назови имя.

Но в тот самый миг, когда слова ещё не угасли в воздухе, я ощутила – магию.

Она не была резкой. Не была громкой. Она пришла точно так же, как и в тот раз на трибуне – тихо, вкрадчиво, будто чужой интерес скользнул по воздуху. Только тогда она касалась лишь меня, едва ощутимо, как зондирующий взгляд. Сейчас она обрушилась сразу на всех, разливаясь по залу вязкой иллюзией. Не натиском, а тонкой сетью, созданной, чтобы подменить восприятие, растянуть тени, изменить очертания реального.

Это был он.

Тот же почерк, та же структура, то же ощущение – почти ласковое, но несущее за собой угрозу.

Он не стал отвечать на вопрос. Не назвал имя. Вместо этого его голос прозвучал чётко и спокойно:

– За теми, кто пал – и за теми, кто поднимется.

Эдрамейн.

Я увидела, как его рука скользнула к боку. Не рывком. Не со злостью. А с тем безмолвным знанием, с каким двигаются те, у кого остался лишь один шанс. Он тянулся к кинжалу. С точностью. С уверенностью. Без спешки.

Никто в зале не успел среагировать раньше меня.

Но я уже двигалась.

Все последующие события произошли почти беззвучно. Мои пальцы перехватили его запястье. Я вывернула его руку, сдвинула кинжал из-под складок плаща, и в том же спокойном движении – без напряжения, без крика – вонзила лезвие в грудь. Прямо. В ту самую точку, где сердце бьётся ближе всего к коже.

Я чувствовала, как под лезвием замирает пульс. Чувствовала, как сопротивление плоти сменяется внутренним затишьем. Это было быстро. Слишком быстро.

И впервые, я почувствовала, что не хочу убивать.

По крайней мере, не так. Не сразу.

Но выбора больше не было.

Он не дёрнулся. Не закричал. Только продолжал смотреть на меня – неумолимо прямо, почти спокойно. Я наклонилась ближе, сжимая рукоять, и тихо, как если бы это был шёпот внутри самой меня, произнесла:

– Откуда ты знаешь эту песню?

Его губы едва заметно дрогнули. Он не ответил. Не пытался. Только улыбнулся.

Не жестоко. Не с насмешкой. И не с вызовом.

А той самой, невыносимо знакомой улыбкой, в которой читается одно: ты никогда не узнаешь.

Он умер в этот самый миг. Без звука. Почти без движения.

Я позволила его телу мягко осесть на пол, не выронив кинжала, не сделав ни шага назад. Иллюзия рассыпалась, словно плёнка, сорванная с глаз. Магия исчезла. Воздух стал другим. Чистым. Холодным.

Но внутри меня не появилось облегчения.

Я смотрела в его лицо, как в запертую дверь. И знала, что за ней осталось нечто важное. То, что должно было быть сказано. То, что я уже не услышу.

Энергия в воздухе изменилась сразу.

Не постепенно, не тонко, не как едва уловимое затухание после магии. Она сменилась – резко, как если бы сама структура пространства содрогнулась и отвернулась. Всё, что ещё мгновение назад было напоено магией чужой воли, иллюзией, затянутой по углам, теперь стало другим. Слишком чистым. Слишком тяжёлым. Воздух будто сжался вокруг моей фигуры, не давая ни отойти, ни раствориться в тени.

Это было не просто возвращение ясности. Это было узнавание.

И зал отреагировал первым не взглядом Короля, не шагом Касриэля. Первым – заговорил Распределитель.

Он смотрел на меня, как смотрят на что-то, что до этого существовало только в рассказах и шёпоте. Глаза его расширились, свиток в руках дрогнул, а голос стал тоньше, чем должен был быть у того, кто привык распоряжаться чужими судьбами.

– Ты… – он запнулся, как будто слово само не желало произноситься. – Ты… Эна…

И, едва выдохнув, будто уже не в силах остановить признание:

– Ты Эна Морн.

Тишина в зале стала плотнее, как после удара. Словно всё живое, даже стены, задержали дыхание. Это имя не прозвучало как имя. Оно упало в воздух, как вызов. Как приговор. Как ответ на слишком многое.

Он произнёс его не с уверенностью, а с ужасом.

Он чувствовал, как поменялась энергия вокруг. Магия больше не пульсировала в зале, но пространство заполнила другая сила – и она не исходила от крови на полу. Она исходила от меня.

Я подняла глаза. Медленно, без резких движений, без вызова или угрозы, просто подняла взгляд – открыто и прямо – на Распределителя, всё ещё стоящего в центре зала с дрожащими руками, тщетно сжимающими свиток. Он смотрел на меня не как на живую, а как на нечто, чьё присутствие разрушает само понятие равновесия.

Я не смотрела на него с жестокостью. Мой взгляд не был ни осуждающим, ни гневным – он просто был, и этого оказалось достаточно.

Сначала я уловила дрожь в его веках, почти незаметное колебание, за которым последовал короткий, сорвавшийся вдох, будто в лёгкие вдруг хлынул дым. Его зрачки дёрнулись, он пошатнулся, как будто всё в зале резко потеряло устойчивость, как будто опора под ногами исчезла. Из уголков его глаз начала течь кровь – медленно, тягуче, густыми, почти маслянистыми нитями, и вслед за ней кровь потекла из носа и ушей. Он захрипел, попытался вдохнуть, но его ноги подкосились, и тело обрушилось на пол, как будто перестало быть частью живого.

Он рухнул без звука, без крика, без последнего слова – и я не пошевелилась, не дрогнула, не изменилась в лице, потому что прекрасно знала, чья воля только что оборвала жизнь. Это не было моей магией, и я не прикасалась к его ауре – не нужно было даже чувствовать, чтобы знать, что это сделал Тиарель.

Его магия не заявляла о себе вспышками или грозой, она не требовала жестов или слов – она просто была, как тень, стоящая за каждым дыханием, как ледяной край мира, до которого редко доходят, но который всегда рядом. Её не услышишь. Её понимаешь, когда уже поздно.

Я смотрела на тело, не отводя глаз, пока в зале не застыла окончательная, омертвелая тишина. Воздух перестал двигаться. Даже стены словно замерли.

Тиарель поднялся без спешки, в его движении не было ни величия, ни показной силы – лишь уверенность, что каждый шаг будет услышан, даже если он беззвучен. Он сошёл с трона, медленно, спокойно, почти торжественно, как будто не спускался – а сходил с пьедестала, не теряя ни капли власти. Он шёл по залу, пропитанному кровью, среди тел, среди тишины, и каждое его приближение отзывалось внутри меня тяжёлым, глубоким, бесконечно точным эхом.