Аврелия

Геллия не могла особенно долго оставаться на берегу, так как холод, без сомнения, давал себя чувствовать. Довольная своей внешностью, она кокетливо надела свою вуаль, завернулась в дождевик и хотела уже идти. Но куда? Она присоединилась к толпе других женщин.

Так же подняв свое платье и так же опустившись на колени, она с трудом двигалась следом за ними, подражая и мольбам, и жестам сокрушенного сердца.

Читатель, без сомнения, удивился, выслушав столь странное повествование о столь же странных женщинах. Спешим предупредить его, что это не вымысел, не праздное сочинительство, а правдивое изложение фактов, описанных известным Ювеналом.

Кто были эти женщины, рискнувшие в такой неурочный час, в такую адскую погоду купаться в холодных водах Тибра? Что заставило их испытывать физические страдания и до крови терзать свое нежное тело? И первые и последние были самыми обыкновенными женщинами, которые согрешили и старались искупить свою вину кто купанием, а кто ползаньем на коленях. Это были кающиеся грешницы, о которых архигалл и прочие жрецы молились в храме Изиды.

Наказания были наложены по заслугам и делам каждой, кара полагалась лишь в одном каком-нибудь виде, но Геллия, как ревностная поклонница Изиды и ее верховного жреца Аполлона, искупляла свои грехи вдвойне. Она опоздала сюда, разговаривая со старухой, и за опоздание решила взыскать с себя сильнее.

С необычайной точностью исполнила она все, что требовали от нее религиозный обряд и ее собственная совесть, и со спокойным сердцем могла теперь отправиться к страшной старухе и ожидать возвращения домой архигалла. Она покинула Тиберинское поле и снова уже шла по направлению к храму Изиды. Она спешила, так как час, назначенный ей старухой, уже приближался. Молодая женщина опять постучала в дверь жилища архигалла, и опять за стеной раздались те же старушечьи шаги. Лицо Эпотеи появилось в окошке.

– Эпотея, – спросила Геллия, – вероятно, служба уже кончилась и Аполлон ждет меня?

– Войди! – последовал ответ старухи.

Она сейчас же открыла дверь и пропустила мимо себя Геллию. Дверь с шумом затворилась.

Аполлон, этот седой, красивый и хорошо сложенный шестидесятилетний старец, был главным жрецом Изиды. Он казался гораздо моложе своих лет, так как не носил бороды. Вся его плотная фигура дышала спокойствием и благородством, столь свойственными высшим представителям культа. Белоснежные густые волосы, холодные и в то же время насквозь пронизывающие глаза, почти юношеский, цветущий вид лица, сильные мускулистые руки и наконец столь же сильные и стройные ноги – вот та внешность, которую являл собой этот интересный старик. Имя его было Аполлон, а по своему положению жрецов он назывался архигаллом.

В Риме было много жреческих коллегий, и одной из них, служащей у алтаря богини Изиды, была коллегия галлов. Аполлон был первый из этих галлов, архигалл, чем-то вроде современного епископа.

Храм Изиды посещался только женщинами. Здесь, среди общих криков, среди звуков различных инструментов, из которых галлы старались извлекать раздирающие душу звуки, – здесь женщины каялись в своих прегрешениях. Аполлон каждую выслушивал и каждой назначал какое-нибудь наказание.

В то утро, когда Геллия явилась к храму, чтобы видеть главного жреца Изиды, он совершал богослужение. Но Геллия была не в молитвенном настроении. Она не затем явилась к архигаллу, чтобы слушать его суровые наставления, не затем она бежала по темным улицам спящего еще города, чтобы каяться перед ним, – у нее было до него другое дело, которое не давало ей покоя, которое щемило ей сердце… На Тиберинском поле она достаточно причинила себе неприятностей, искупавшись в холодной воде Тибра и до крови поранив колени своих ног. Она возвратилась и в данный момент была почти у цели: старуха впустила ее.

К тому времени, когда молодая женщина вторично беседовала с Эпотеей, архигалл уже успел окончить службу. Утомленный и измученный, он снял свою золотую корону и тунику, в которых обыкновенно присутствовал в храме, и остался в платье более простом и удобном. Затем следовал легкий завтрак для подкрепления сил верховного жреца, а за ним и сон. Во время сна никто не смел тревожить архигалла, и Геллия принуждена была остаться вдвоем с Эпотеей, грубой и отвратительной старухой, жившей с Аполлоном под одной кровлей.

Эпотея прислуживала архигаллу. На ней лежало все его домашнее хозяйство. Она принимала посетителей или отказывала им, как отказала первый раз Геллии. Она должна была брать приношения, которые женщины в изобилии приносили своему жрецу. Короче говоря, в домашней жизни Аполлона она играла не последнюю роль. Если мы прибавим сюда ее настойчивость в вымогательстве с посетителей и продажу предметов, принесенных в храм и посвящаемых Изиде; если скажем о ее ночных волхвованиях и тех добрых советах, которые получали от нее простодушные римлянки, то старуха эта предстанет перед нами в ином виде, и ее славная деятельность в доме жреца Аполлона примет иную окраску.

В доме архигалла она жила не одна. Чтобы оттенить свое положение колдуньи, чтобы сразу подействовать на воображение посетителей, она и обставила себя должным образом.

Большой черный кот, бывший помощником старухи во всех ее волхвованиях, и старый сторож – гусь, столь же грубое существо, как и старуха, были первыми ее друзьями. В особенности гусь. Как собака, сторожил он дом жреца. Не одна женщина поднимала крик, видя, как дорогая ткань ее платья превращается в жалкие тряпки под сильными ударами гусиного клюва, и не одна из них пускалась в постыдное бегство из страха перед ударами сильных и упругих, как бич, крыльев гуся.

То же случилось и с Геллией, стремительно вошедшей в открытую старухой дверь. Гусь в это время пребывал в каком-то спокойствии, сладко подремывая и изредка лишь открывая свои глаза. Геллия разбудила его, рассердила своей стремительностью, и он решил ее наказать. Он вытянул шею, со злым шипением раскрыл клюв и, подняв крылья, направился было к молодой женщине. Но Геллия уже была хорошо знакома с птицей, и нападение не удалось. Она быстро схватила длинный ножик, который служил старухе в ее занятиях ваянием (недалеко стоял неоконченный еще бюст какой-то богини), и, едва гусь приблизился к ней, она с такой силой ударила его по шее, что гусиная голова отскочила прочь, и предсмертный крик птицы огласил комнату.

Эпотея принялась кричать и бранить Геллию, видя бездыханное тело своей дорогой птицы. На этот крик из внутренних покоев показался сам архигалл. Старуха заливалась слезами, рвала на себе волосы. Геллия все еще держала в руке ножик, с которого капала теплая кровь, а обезглавленный гусь мучился в последних содроганиях…

Архигалл хотел было улыбнуться, но, вспомнив свое положение в храме Изиды, счел нужным немного побранить Геллию. Он сам когда-то был безвинной жертвой разгневанного гуся, знакомого лишь с одной Эпотеей, и то наказание, которое заслуженно понес злосчастный гусь, Аполлону, по-видимому, было по душе. Но надо было хоть чем-нибудь успокоить старуху, надо было не показывать ей своего удовольствия…

– Зачем ты это сделала? – обратился он к Геллии. – Нехорошо! Ведь это священная птица…

– А неужели было бы лучше, если бы эта гадкая птица меня укусила? – возразила Геллия. – В последний раз, когда я здесь была, гусь разорвал мне тунику, а на ноге и теперь еще есть синяки. Моя нога была совершенно черная от укусов этой гадины. Я не желала, чтобы повторилось то же и сегодня. Однако пусть эта священная птица издыхает, – добавила Геллия с легкой усмешкой по адресу Эпотеи, – а сюда я пришла, чтобы побеседовать о вещах более важных, чем гусь…

Архигалл с любопытством выслушал это горячее вступление и, не замечая всевозможных причитаний Эпотеи, которая старалась вернуть жизнь своей птице различными заклинаниями и жестикуляциями, удалился с молодой женщиной во внутренние покои, в самую отдаленную и скрытую комнату.

Не в первый раз уже Аполлон выслушивал Геллию, и не в первый раз важные обстоятельства ее жизни заставляли ее обращаться к нему за помощью. И он помогал ей.

В настоящее время Геллия явилась к нему излить всю скорбь своего сердца, явилась, как к отцу родному, посоветоваться о странном за последние дня поведении ее супруга.

Архигалл слушал ее со вниманием и без тех чисто официальных отношений к ее горю, которые обыкновенно заметны в обращении лиц известных, знатных, имеющих высокое положение в обществе.

Вот каковы были ее жалобы. Мизитий почему-то сделался сумрачным, молчаливым, часто пропадает целые ночи, и Геллия не знала, что такое творится с ее мужем. Мизитий все время совещался с какими-то таинственными и подозрительными личностями, которые вдруг появлялись и так же вдруг исчезали, и Геллия только случайно замечала, как ее муж, забившись в потайную комнату, что-то переписывал, читал какие-то листы, принесенные все теми же странными лицами. Один раз Мизитий пропадал даже целый месяц. Что было с мужем, куда он отправлялся, Геллия не знала. Он и ушел-то скучным и озабоченным, а вернулся совсем уже мрачным и рассерженным. В другой раз к ним явился какой-то человек в траурной одежде, явился ночью и просил у Мизития гостеприимства. Он жил у них несколько дней, и муж обращался с ним предупредительно и особенно заботливо, а бедная Геллия, истерзанная той тайной, которой муж окружал себя по отношению к ней, принуждена была уйти из дома и обратиться к Аполлону, столь известному добрым сердцем, умом и снисходительным отношением к ним, слабым женщинам…

Архигалл слушал ее сначала с праздным любопытством, а потом и с нескрываемым интересом: так тронули его эти интимные излияния молодой женщины, ее негодование на мужа, который действительно вел себя слишком подозрительно, чтобы не сказать более. Он взглядом подбодрял Геллию, а желая услышать от нее и объяснение всем чудесам, которые происходили в ее доме, с нетерпением ожидал конца рассказа и хотя бы ничтожного намека на причины всего происшедшего. Но архигалл не дождался, так как Геллия ничего не могла сказать ему определенного и точного.

– Ну а дальше? – спросил он молодую женщину, видя, что она остановилась и не знает, чем продолжать свой рассказ.

– А дальше? – ответила Геллия. – Потом я отправилась сюда, затем на Тиберинское поле, помня, как ты мне прежде заметил, что я там не бываю…

– Это очень хорошо, очень хорошо, – проговорил архигалл, – но скажи мне…

– Больше мне нечего говорить, – прервала его Геллия, – вот это я могу показать, я нашла это вчера вечером.

И она протянула Аполлону скомканный лист папируса.

Это была первая прокламация Антония, которую Регул принес Домициану и которая уже тогда в изобилии была распространена среди народа.

Архигалл несколько раз перечел этот лист и сильно взволнованным голосом спросил Геллию:

– Каким образом этот документ попал тебе в руки?

– Третьего дня Мизитий ночью ушел из дому и вернулся назад с большим свертком. Весь следующий день он работал тайно от меня и что-то писал… Я это видела… К нему являлись неизвестные лица и вскоре исчезали с какими-то листами, которые они получали от Мизития. Один из этих листов упал, я его подобрала и принесла. Вчера вечером Мизитий опять ушел, пропадал всю ночь и утром еще не вернулся…

– Знай же, Геллия, – проговорил внушительным тоном архигалл, – что твой муж погиб, если императору известно содержание этой бумаги.

– Почему так? – наивно спросила Геллия.

Архигалл посмотрел на нее с удивлением:

– Да разве ты не читала того, что здесь написано?

– Нет, читала. Я очень хорошо вижу, что императору готовят какое-то зло, но могу ли я знать, что будет дальше. Каким образом император может знать о существовании подобной рукописи?

Ни Геллия, ни архигалл не знали еще, что рукопись была уже известна всему Риму.

– Император очень хорошо об этом осведомлен, – проговорил Аполлон и каким-то особенным тоном вдруг прибавил: – А что, если и Мизитий тоже заговорщик?

– Мизитий… заговорщик! – вскричала молодая женщина, вся побледнев от этой неожиданности, от такого нового открытия.

– Да, твой муж заговорщик, – повторил архигалл, – иначе никак не понять его таинственности и внезапных отсутствий, его возвращения с подозрительными людьми и всех его поступков.

– Ах, я несчастная! Мизитий погиб! – рыдая и падая на колени, вскричала молодая женщина.

– Не погиб еще, нет. Не плачь! – пробовал ее утешить архигалл. – Я знаю средство спасти его.

– Какое?

– Я не могу сейчас его указать, но потом ты узнаешь. Дай мне эту рукопись и оставь покамест меня одного: мне надо подумать.

И с этими словами Аполлон отпустил Геллию.

Жрец Изиды немного успокоил несчастную супругу, и она поспешила домой, где, к своей радости, застала только что возвратившегося откуда-то мужа.

После ее ухода и архигалл покинул свое жилище. Он не медлил, а прямо пошел по направлению к форуму. По привычке он хотел зайти к брадобрею Евтрапелу поболтать о новостях с хозяином и с посетителями. Но, подойдя поближе, жрец заметил, что магазин Евтрапела окружен небывалой по величине толпой. Взорам архигалла представилось довольно необычайное зрелище: Евтрапел отбивался от центуриона, стараясь освободиться от его железных объятий, и доказывал ему, что он вовсе не сочинял никаких прокламаций и ничего общего с ними не имеет. Тут были и крики, и брань, и довольно сильная потасовка. При слове «прокламация» архигалл насторожился. Он обратился за разъяснением к одному из свидетелей этой сцены. Оказалось, что в эту ночь кто-то прилепил один экземпляр прокламации к дверям цирюльни; естественно, должна была образоваться толпа, жадная до всяких интересных объявлений, каким, несомненно, была и прокламация. Солдат-преторианец сорвал объявление, растоптал его ногами на глазах публики, а обрывки его передал центуриону. Этот-то центурион и требовал теперь ответа от Евтрапела, который, однако, был тут ни при чем. Евтрапел действительно употреблял всю силу своего красноречия, чтобы оправдаться от обвинений в столь тяжком преступлении.

– Что же тут думать? Надо освободить Евтрапела! – произнес Аполлон и, пробравшись через толпу, обратился к центуриону, державшему в руках обрывки прокламации: – Позволь мне посмотреть эту бумагу. Я думаю, что наш друг Евтрапел, столь преданный своему императору, неповинен в появлении этих прокламаций.

Офицер показал ему один из кусочков злополучного папируса, и жрец узнал в нем обрывок той рукописи Мизития, один экземпляр которой был у него в кармане.

– Центурион, – продолжал жрец, – освободи бедного Евтрапела. Автор уже открыт, и Регул, вероятно, знает, кто он такой.

Никто в Риме не смел противоречить представителям культа, и никто поэтому не смел сомневаться в истинности слов архигалла.

Центурион почтительно поклонился жрецу, и Евтрапел получил свободу. Последний прыгал от радости и готов был даже целовать Аполлона. А тот шепнул ему на ухо:

– Закрывай свою лавку, Евтрапел, мне надо сказать тебе несколько слов.

Евтрапел повиновался. Зрелище кончилось, и праздная толпа стала редеть и наконец совсем разошлась.

– Послушай, дорогой друг! – сказал Аполлон, когда они остались одни. – Иди сейчас же к Регулу и скажи ему, что Мизитий – знаешь этого флейтиста? – принимал близкое участие в распространении прокламаций.

Аполлон показал цирюльнику рукопись, которую ему принесла Геллия. Тот, видимо, ничего не понимал и лишь вопросительно глядел на Аполлона.

– Больше мне ничего не известно, – продолжал жрец, как бы отвечая на немой вопрос цирюльника. – Регул – великий знаток своего дела, он все разыщет и разузнает. А теперь прощай, Евтрапел! Не опоздай, смотри, сейчас же иди!

Жрец ушел домой, Евтрапел почти бегом отправился доносить Регулу на несчастного флейтиста, а ничего не подозревавший Мизитий беседовал в это время со своей женой.

VI. Обманутые надежды заговорщика

Мизитий был уже давно дома, когда Геллия вернулась от верховного служителя храма Изиды.

– Мы должны объясниться с тобой, – прямо начала молодая женщина.

– В чем мы будем объясняться? – мрачно проговорил муж.

– Ты заговорщик, Мизитий! – воскликнула Геллия, давая полную волю слезам.

Он хотел возражать, но жена не дала сказать ему ни слова и с тем же плачем продолжала:

– Да, ты заговорщик, Мизитий! Я теперь все знаю, и у меня есть доказательства…

– Откуда ты знаешь? – с беспокойством спросил ее муж.

– Тебя уже три месяца не было дома, ты и меня оставил… Ты постоянно водишься с какими-то подозрительными людьми… Посмотри на себя: на кого ты похож? Ты стал мрачным, молчаливым… Что тебя беспокоит? Ты что-то пишешь, переписываешь, и я знаю что, а ты еще спрашиваешь, откуда мне все известно, как я могла узнать, что ты заговорщик…

Мизитий только вздохнул. Он был удручен.

– Ты и себя губишь, Мизитий, и меня…

Геллия зарыдала, закрыла лицо руками и беспомощно опустилась на стул.

– Геллия, дорогая моя, – взволнованно шептал ей на ухо муж, стараясь ее успокоить. – Дорогая жена моя! Выслушай, что я тебе скажу! Успокойся! Скоро, очень скоро мы будем богаты и знатны… Я заговорщик, но только для тебя, только для моей Геллии, пойми ты это… Меня обещали жрецом сделать… Ты тогда будешь женой жреца…

– Глупый ты! – воскликнула Геллия тоном, который отнял у мужа всякую охоту возражать. – Каким образом? – заговорила снова она, быстро поднимаясь, отстраняя от себя мужа и пристально глядя ему в глаза. – Каким образом ты, простой флейтист, думаешь попасть в жрецы, для чего прежде всего надо быть патрицием?…

– Почему же и нет? – спросил Мизитий. – Если удастся, то это будет платой за те услуги, которые я окажу Риму низвержением тирании Домициана.

– Так я и знала, так и знала, – бегая по комнате и нервно жестикулируя, быстро говорила Геллия. – Мизитий хочет уничтожить императора! Императору стоит только захотеть, и Мизития не будет. Кто же теперь мне может помешать поступить с тобой так, как я поступила сегодня со священным гусем архигалла?

Имя архигалла произвело должный эффект, и Мизитий уже задрожал. Но, не желая оставаться в долгу перед супругой, не желая, чтобы она пребывала в заблуждении, Мизитий воодушевленно и с полным сознанием своего достоинства и важности своей миссии заговорил:

– Ты не знаешь еще, что громадная армия должна идти к Риму, что армию ведет знаменитый полководец, который ждет моего сигнала, и что я могу выбрать любой день для восстания…

Геллия с состраданием посмотрела на мужа.

– Мизитий, мой бедный Мизитий! – нежно произнесла она. – Ты здоров? Кто расстроил твои мозги? Несчастный! Откуда ты взял свои фантазии?

– Фантазии!.. Это совсем не фантазии, а самая настоящая действительность…

– Никуда не годная! Клянусь богами, никуда не годная! Ты глупец, которого толкают в пропасть! Теперь тобой пользуются, а потом ты же будешь страдать…

– Невозможно, Геллия…

– Скажи мне, Мизитий, когда ты в театре дуешь в свою флейту и подыгрываешь актеру, кому аплодируют? Ведь не тебе?…

– Понятно, не мне. Но…

– А когда ты в храме выводишь самые восхитительные мелодии, – продолжала, не слушая возражений, молодая женщина, – кому приносят жертвы? Ведь не тебе?

– Что ты этим хочешь сказать?

– А вот что: в настоящий момент ты играешь для других. Полководец с триумфом войдет в Рим, ему устроят овации, а Мизитий будет забыт. Полководца победят… Но я не хочу говорить, что случится с моим Мизитием.

– Чего ты хочешь, Геллия? Жребий брошен, – пробормотал Мизитий, не зная, что на это отвечать.

– Хорошо, что ты имеешь такую жену, которая заботится о тебе, думает за тебя и спасет от несчастья. Архигалл мне обещал…

– Архигалл знает? – быстро прервал ее Мизитий. Он ждал ответа, который и смущал его, и был так нужен.

– Я снесла архигаллу сегодня утром кусок папируса, и он мне сказал, что это мятежное воззвание.

Молодая женщина вдруг остановилась… Она была поражена выражением лица Мизития и его убитым видом. Ноги и руки у него тряслись, а язык отказывался повиноваться.

– Геллия! – сделав над собой усилие, почти крикнул Мизитий. – Ты меня погубила… Благодарю… я пропал… все узнают, откроют…

– Архигалл честный человек, – сказала Геллия.

– О женщины! – возмущался Мизитий. – Никто не может помешать вам идти к этим несчастным галлам! Ты не знаешь, Геллия, что благодаря моим работам эта прокламация разошлась по городу, ты не знаешь, что архигалл – самый преданный друг бесчестного Регула. Понимаешь ли ты теперь, что ты сделала?

– Это правда, Мизитий! О, я несчастная!..

И молодая женщина в слезах упала на руки мужа.

Супруги долго потом не могли прийти в себя, долго сидели обнявшись, стараясь подавить рыдания и не смея высказывать мыслей, под давлением которых находились…

Мизитий и Геллия были супругами всего лишь два года. История их проста и в то же время трогательна. Оба они не знали своих отцов. Мизитию было около двадцати лет, когда он потерял мать. Он играл на флейте во время жертвоприношений и участвовал наравне со жрецами во всех молитвах в языческих храмах. Играл он и в театре. Имея достаточный доход от этих двух мест, он жил безбедно, но чувствовал себя совершенно одиноким, так как со времени смерти матери во всем Риме не было ни одной души, которая могла бы интересоваться им, заботиться и думать о нем. И он был несчастлив… Встреча его с Геллией произошла совершенно случайно. Возвращаясь однажды вечером домой, он услышал тяжелые вздохи и плач, которые, по-видимому, шли из ближайшего угла улицы. Он поспешил туда и наткнулся на молодую девушку, сидевшую под темным покровом сеней пустого дома. Это и была Геллия.

Она рассказала, что похоронила свою мать – единственное существо, к которому она была привязана, и вот теперь осталась без крова, так как безжалостный хозяин выгнал ее среди ночи. Мизитий и она были товарищами по несчастью, одиноки, и Мизитий понял ее скорбь, ее несчастье и принял в ней живое участие. Измученная и голодная девушка едва держалась на ногах, когда Мизитий помог ей подняться. Он привел ее в свое жилище, устроил ей самое лучшее помещение и предложил разделить с ним стол.

Через год состоялась их свадьба. Вот все, что можно добавить про этих нежных супругов. Остальное уже известно из разговоров их между собой и из бесед Геллии с архигаллом.

Геллия понимала, что она своей поспешностью погубила мужа, а тот думал, как бы спасти жену и самому избавиться от когтей Марка Регула. Оба они были охвачены одним и тем же страхом, и оба вздрагивали всякий раз, как с улицы раздавался какой-нибудь шум. Так они просидели до ночи.

Вдруг сильный удар в дверь заставил их вздрогнуть. Они молча переглянулись. Геллия медлила… Мизитий боялся отворить дверь.

Послышался второй, более настойчивый удар в дверь, и какой-то голос крикнул:

– От архигалла! Отворите!..

– Я так и думала, – сказала Геллия, – он обещал мне, что сегодня же поможет нам.

И она поспешила впустить посланного от архигалла.

Тот вошел и сразу же обратился к Мизитию:

– Следуй за мной.

– Тебя прислал архигалл? – с беспокойством спросил Мизитий.

– Архигалл, по поводу рукописи, которую ему прислала сегодня утром твоя жена… Он ждет. Ступай… – ответил незнакомец.

– Я иду, – сказал Мизитий, немного успокоенный таким тоном.

– Ты видишь, Мизитий, – обнимая его, говорила Геллия, – Аполлон не обманул…

Мизитий уже на улице. Рядом с ним шагает неизвестный посланец… Послышался тихий свист… Три человека точно выросли перед несчастным флейтистом и скрутили ему руки… Он не сопротивлялся, а лишь спросил:

– Куда вы меня ведете?

– Потом узнаешь! – ответил незнакомец.

Была ночь. На протяжении всего пути не было сказано ни слова. Мизитий невыносимо страдал. Ему казалось, что его ведут по направлению к дому Регула… А когда они миновали храм Изиды, дошли до Тибра и перебрались через Палатинский мост, сомнения уже не было…

Все было ясно: архигалл злоупотребил доверием Геллии и передал бумагу Регулу.

– Я погиб, – бормотал про себя несчастный Мизитий…

Он не ошибся. За последнее время Регулу сильно не везло. Парменон был убит, Цецилия освобождена, а Метелл Целер ускользнул из его рук. Что сказать императору? По городу стали ходить слухи о восстании, а в первом же воззвании, пущенном в Риме, были указаны истинные причины убийства отца Метелла… Император станет расспрашивать, а что отвечать ему? Ни христиан, ни от великой весталки ничего не добьешься, а время летит, дела много – и медлить было бы преступлением. На счастье, Евтрапел ему принес от архигалла экземпляр прокламации. Регул воспрял духом, велел схватить Мизития и уже наслаждался грядущими результатами…

Мизития привели к нему в тот момент, когда Регул вырабатывал последние детали своего нового плана действий. Он сидел в своем кабинете и ждал новую жертву доноса архигалла. Прямо перед ним стояла бронзовая статуя императора, а у подножия ее и кругом по столу насыпана была целая груда серебра. Деньги введут Мизития в искушение, а статуя сообщит ему должный страх. Сестерции толкнут его на донос, а изображение императора укажет на власть Регула, собирающегося учинить допрос флейтисту.