banner banner banner
Мое счастливое детство
Мое счастливое детство
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Мое счастливое детство

скачать книгу бесплатно


Жизнь стала налаживаться. Вдруг Изе пришло письмо аж из Америки. От союзников. Родственники обнаружили Изю через Красный Крест и сообщили, что сделают все для воссоединения.

Правда, Изя коряво ответил, что поедет, только когда увидит, что его друг перший, Маркел, то есть я, устроен и, главное, сыт. И еще написал, что он, Изя, своих не бросает.

К концу 1942 года директор нам объявил, что часть детского дома отдается для инвалидов Великой Отечественной, нас не трогают, а один корпус переселяется в детский дом аж под Омском. Но мы рады. Нас не переселяют, еда есть, хоть ее, конечно, не хватает.

Директор сказал, так как мы будем жить совместно с инвалидами войны, что и питание будет лучше.

Ах-х, хорошо-то как. Мы друг другу подмигивали, корчили рожи, но в школе вели себя хорошо. Еще бы, инвалиды войны будут рядом.

Да и наш директор готовился. Завезли койки с перильцами, матрасы, одеяла очень даже теплые (мы их и сгружали). Правда, валенок всего четыре пары. Почему? Да потому, безногих много.

Мы онемели. Как-то инвалид-то инвалид. Но еще не поняли до конца мы, пацаны этой войны, что такое инвалид войны на самом деле. Пока же мы видели, как на кухню заносят ящики картонные. Уже понимали, в каком – консервы. А в ином – яичный порошок.

Тут меня потянул Изька, подвел к щелке дверной на кухне.

Наш повар быстро рассовывал по карманам халата банки с яичным порошком, пакеты с какао, консервы с тушенкой. Я обернулся. По коридору шел Прохор, наш враг. Но здесь уже не до вражды. Нас же обворовывают.

Я только мигнул. Прохор понял все с «полумига». Мы тихонько прошли за поваром в его комнату – и! Тут началось.

Повар кричит – «бандиты», «грабители». Но кричит шепотом. А мы вынимаем из-под одеяла банки американской помощи. Да какие. И не видели, и не мечтали, и не нюхали точно.

Еще бы! Тушенка свиная. И говяжья. (Головы свиньи и коровы.) Какао. Яичный порошок. Мы уже пробовали. Ах, до чего вкусный. А часть пакетов вообще видим впервые. Например, такие круглые, резиновые, их надувать можно. Через несколько лет, уже в Москве, я узнал – называется это, ворованное поваром, презервативом и в пищу не идет.

Да, жаль, что повар наш так и не попал в армию. Уж не знаю почему. Говорят, у него паховая грыжа. Мы уже знали, что находится в паху. Но это «грыжей» не называется.

В общем, уцелел повар, хоть и испугался. Его испуг мы ощущали несколько недель. В том смысле, что за завтраком чай был сладкий и хлеба – достаточно. Даже в перловой, золотистой каше каплями проблескивало масло.

* * *

А директор кричал:

– Мальчики, мальчики, помогать!

Мы хватали шапки, у кого есть, и выбегали на крыльцо.

У крыльца стояли трое розвальней. А в них люди. Но они почему-то не выходили. Сидели, лежали. Хорошо закрытые тулупами. Но не выходили. Будто ждали чего-то. И тут мы поняли. Ждут они нас. Нянечки говорили нам, как, кого и за что ловчее брать, чтобы нести в палату. И все плакали. Старались, конечно, незаметно, но куда там. Очень даже заметно. А думали нянечки о своих. Которых или нет, или вот так где-то, бедолагу, несут в госпиталь.

Мы тоже не могли сдержаться. Изя заплакал первый, все повторяя: «Ах, панове, мы для вас, мы для вас, как поготове ратунковэ»[7 - Поготове ратунковэ – скорая помощь (польск.).].

Мы изумлялись, но руки и ноги дело делали. Да нянечки подсказывали.

Ясно, если инвалид без ног, двое закидывают его руки себе на шею. Третий за пояс помогает и вот так, три ступеньки и до палаты совсем недалеко. Положили в кровать. Или посадили. Вернее – поставили. И за следующим. Возницы просят, чтобы швыдче. Потому что, может, они померзли. Да молчат.

Конечно, когда без рук. Я сразу увидел такого. А что такое обморожение, мы уж очень хорошо знаем. Поэтому сразу снегом и тереть щеки и нос.

Наконец дяденька улыбнулся и сказал: «Теперь, парень, руки смотри, они насмерть замерзли». – И очень громко рассмеялся. Вот они какие, инвалиды!

– Ну-с, мальчики, молодцы. Теперь идите к себе, а инвалидов будет осматривать врач. Спасибо вам, ребята! – И директор пошел на кухню распорядиться чаем. Огромный самовар в палате уже стоял.

У нас начиналось другая жизнь. Но первые впечатления от знакомства остались надолго. И мне часто, уже во взрослые годы, снится один и тот же сон. Вот такой.

Я во сне бормотал про атаки.
И про взвод, что не хочет вставать.
Про овраги и буераки,
Про высотку, что надо забрать.

Я проснулся. Светало. Морозно.
И стекло все покрыто узором.
И из зеркальца как-то тревожно
Я смотрю на себя мутным взором.

Одеваться, какая все ж проза.
Закурить, чтоб прогнать этот сон.
Эх, опять надевать мне протезы,
Издавая мучительный стон.

И опять, на тележке, толкаясь,
На Казанский, с утра к поездам.
Вспоминать, как в бою свои ноги
Потерял я, где город Потсдам.

И когда соберемся к обеду
В переходе, очищенном снегом,
Все Иван мне будет талдычить,
Вот, мол, ноги его в Кенигсберге.

А друган мой кричит:
«Ты молчи. Ты штаны
Сам наденешь и сымешь.
В туалет доползешь худо-бедно.
Ну, и жопу свою сам ты вытрешь.

Ну, а мне каково без обеих,
Без кормилиц моих, без рук.
Эх, братва. Я желаю лишь немцу,
Нет, не смерти, а наших вот мук.

Пусть они вот такими обрубками
На Казанском закончат свой путь.
Пусть им скажет страна благодарная:
„Доживай-ка, братан, как-нибудь“».

Совершенно иная жизнь началась. Мы, мальчишки и девочки, так соскучились по отцам, что от инвалидов не отходил и. И вот что странно. «Местные», те, кто жил в детдоме до нас, относились к приезду инвалидов спокойно. К ним в палату почти не заходили. А уж помочь в чем-либо – и речи нет.

Нас же, «вакуированных», хлебом не корми. Мы только со школы и уже в палате у инвалидов. Мы почему-то назвали их «наши». Почему?

Их было не очень много. Наиболее мобильные – это у кого потеряна одна нога. Их было двое – дядя Леонид и дядя Лева. Оба они были веселые, помогали другим, играли бесконечно в шахматы и писали жалобы в Генштаб РККА о неправильных действиях их командования в 1941 году.

Часто советовались с остальными, спорили. Ответов, правда, от адресатов не получали.

Получали письма из дому. У Голышева семья бежала из-под Сталинграда и в живых остался только пожилой отец.

А у дяди Левы все родные были в Одессе, где командовали жизнью румыны. Они часто вдвоем сидели у форточки, курили и тихо обсуждали семейные дела. Что-то их беспокоило, но вот что – мы, дети, понять не могли. А беспокоило их – где и как жить после войны.

Мы же могли только помогать, что и делали с удовольствием. Даже часто в ущерб школе. Но директор наш был строг. Кто школу прогулял или двойку получил сверх нормы – ни к каким военным в палату не идет.

Поэтому мы учились неплохо, особенно «вакуированные». Нам было легче. И мы, пацаны, как-то разделились. Теперь бы сказали – по симпатиям. Вероятно, мы это чувствовали.

Всей инвалидной палатой руководил Юрий Степанович Золотов. Которого я и еще двое ребят внесли с воза в палату. Это значит – у него не было ног. Звание у него было – капитан, но командовал он всеми, в том числе и директором дома, от всей, как говорят, души. Почти как мой папа.

Он сразу попросил меня свернуть ему козу[8 - Коза, козья ножка – папироска с табаком-самосадом. В качестве бумаги использовалась газета. Или, редко, трофейные немецкие порезанные квадратами бумажки.], я это сделал, он внимательно на меня посмотрел и спросил:

– Где отец?

– Отец пока отсутствует, – растерялся я и вот так пробормотал.

– Писем нет?

– Нет, – и мне захотелось вдруг плакать. Не от вины какой-то, не от тоски по папе, а просто – от несправедливости жизни, от обиды. Потому что он, мой папа. Он воюет. Ему наган подарил сам Сталин под Львовом. Он рассказывал.

Но это все мелькало у меня в голове. А инвалид без ног продолжал:

– Фамилия?

Я назвал. Тут этот дяденька тихонько присвистнул, попросил козью ножку раскурить, посадить его на кровать и безапелляционно заявил:

– Ты, Маркел, будешь моим адъютантом. Что это такое, я потом объясню.

– Не надо, я знаю, мне папа структуру РККА подробно рассказывал.

– Ну и добро. А вот этого цыганенка, – и он посмотрел на Изю, – припишем в наш штаб ординарцем. Согласен?

– Да, – ответил Изя, – только чтоб Маркел был рядом.

Вот так мы поступили «на военно-медицинскую» службу. А что дядя Юра – командир хоть куда, я почувствовал сразу.

– Что, командиры, ужинать будем? – крикнул Юра всей палате.

Палата отозвалась одобрительным гулом.

– Давай, Маркел, зови директора.

Я не успел подойти к дверям, как наш директор уже вошел.

– Мозырев Павел Иванович – представился он.

– Вот что, Павел Иванович. Время ужина. Как, будете кормить инвалидов или скажете, как обычно говорят? Мол, сегодня на вас наряд не спущен.

– Нет, товарищи, не волнуйтесь, ужин готов. Сейчас сестра-хозяйка и помощницы принесут еду. Только вы располагайтесь по кроватям.

– А что на ужин? – спросил лейтенант Гайчук Евгений. Мы потом по его молодости звали просто Женей. У него не было левой руки полностью и левая нога почти до колена отсутствовала[9 - Все увечья инвалидов мы узнали. Но не сразу. Сейчас я привожу их беды, чтобы уже к ним не возвращаться.].

– У нас суп картофельный и каша пшенная с маслом, – торжественно произнес Павел Иванович.

Мы с пацанами радостно переглянулись. Пшенка с маслом! Вот это праздник. Да суп на ужин. Ну, гуляй – не хочу!

Но оказалось, что суп картофельный, это да, но без мяса, как пояснил директор. Что для нас было совершенно обычно.

– А что, бывает же картофельный суп с мясом, – мечтательно тихонько произнес Изя.

И тут послышался рык Юрия Степановича:

– Как это – без мяса! А ну, позови заведующего хозяйством!

Наш директор сплоховал и позиции сдал, не подумав. В том смысле, что не ответил инвалидам достойно. А ведь они, по большому счету, все были в его полной власти: безногие, безрукие, полуослепшие – что они могли сделать.

Но все-таки, все-таки. Они хлебнули беды свыше возможного и уже не боялись ни черта, ни дьявола.

Это директор и чувствовал. Поэтому завхозяйством пришел сразу.

– Вот что, друг, – сказал дядя Юра. – Перед тобой герои войны. Да, покалеченные. Но покалеченные, чтобы сохранить жизнь вот этим пацанам и вам. Нет, нет, я, в отличие от пьяниц вокзальных, вас никого не осуждаю. Вы и в тылу свое получали и получаете. Но нас вы должны с сегодняшнего дня обихаживать, как своих невест и жен. А уж суп картофельный с мясом – это каждый день, как свисток к атаке. Не то поступим по-фронтовому, еще не забыли. То есть сварим завхоза. Это на пять дней мяса. А потом и повара – еще пять дней. Лады?

Я увидел помертвевшее лицо завхоза. И даже директор в растерянности не знал – шутка это или на самом деле окопный обычай.

Через два часа в палату инвалидов въехала тележка с баком. Суп был картофельный, но с луком, морковкой, капустой и… с мясом.

Мы стонали, бросаясь к столам. Хоть и шипели на нас воспитатели, и порции супа уменьшали, но не до них – успеть съесть и успеть хапнуть еще. В смысле – попросить добавки. Неужели голод наш окончился – мелькало в голове каждого.

Школа наша тоже оживилась. Готовили вечер для инвалидов к Новому, 1943 году.

Девочки под патефон танцевали танго, рио-риту. Пели «Бьется в печурке огонь», «Ты меня ждешь», другие военные песни.

В общем, мы были готовы проводить стылый 1942 год и радостно встретить 1943-й.

А тут еще одна радость – в детдом привезли посылки «Американской помощи». И с ними приехал мужчина из этой самой помощи. Машина-вездеход была набита посылками. Американец их раздавал лично. И это хорошо, фиг бы мы их видели. А так огромное богатство, и не нужно его защищать от соседа – у него такое же.

А что было. Свитер, варежки, носки теплые, шапка вязаная. Дальше – шоколад, банка тушенки, банка сгущенного молока (да как ее есть-то), печенье и арахисовое масло. Да, чуть не забыл, две пачки сигарет «Кэмел».

Американский человек выдавал посылки, хлопал нас по плечам, кричал: «Ок, малшики», «дружба энд фридом», «смайл, герл, смайл».

Мы «американского» не знали, да и наплевать. Вот плохо кончилось, когда американец, этот волшебник, под ночь уехал. Оказалось, он совершенно не знал о «наших» инвалидах.

Директор нас собрал, и было решено: с каждой посылки пачку сигарет «Кэмел», пачку печенья, коробку арахисового масла, одну пачку шоколада, банку тушенки. Получилось военным много-много. Вот уж были удивлены наши офицеры. Да-а, тянули, при таком харче снова воевать захотелось.

А мы спали. Счастливые, но руки держали под подушкой. Под которую и сложили все драгоценности. Как говорится: «доверяй, но проверяй».

И вечер новогодний прошел на славу. Мы на общий стол выложили кое-что, себе тоже оставили. И пошли с девочками, с директором и учителями к «нашим».