скачать книгу бесплатно
После обеда, который большевикам доставляли в судках из санатория, они выходили на прогулки. Гуляли по двое, говорили тихо (привычка). Но разговоры были до того смешные и такой неожиданной тематики и странных выводов, что, уверен, соответствующие службы дорого бы дали, чтобы…
(Впрочем, обошлось и так. Скоро все каторжане будут прибраны к «рукам» и уйдут в небытие с признаниями в шпионаже в пользу Японии, Англии, Германии и иных государств.)
А пока – гуляли, говорили.
Вот двое большевиков, конечно с дореволюционным стажем, обсуждают итоги 20-летия Советского Союза.
«Знаешь, Матвей, мне кажется, что мы не туда идем. Вот смотри. Уже 20 лет, как мы начали строить светлое, равное для всех, честное общество. И что мы имеем?»
«Как что. Ты раньше, когда твой папа, царство ему небесное, держал сапожную мастерскую в подвале, ты кем был? Вот-вот, набойки ему подавал да чайник разогревал. А теперь. Где тот подвал твой в Бердичеве и где ты, Зелик? У Мамонтовке. Еду приносят аж четыре раза в день. С уважением. Вот то-то».
«Нет, Матвей, не согласен. Там я был в своей мастерской, учился делу. А здесь я чувствую, не сегодня завтра меня отсюда вытурят. Да еще хорошо. А ежели пришьют, что начинал все с Бунда, то и загремлю под фанфары.
Не пойму, кому это было нужно, нашу мастерскую закрыть. Ты же, Мотя, и закрывал ее, не помнишь? А как папа мой тебя ругал. И что? Прошло уже двадцать лет. В Бердичеве с ревизией был, когда еще в Наркомате финансов работал. Ну, прошел по нашей Жохлинерской. Подвал остался. Окна досками заколочены. Репей, бурьян. У окон – помойка. И кому это нужно? Ты закрывал, Мотя, ты и ответь, каторжанин херов».
«Да если бы ее не закрыли, не быть бы тебе замнаркома финансов, дурья твоя голова».
«Ну и ладно. Наследовал бы подвал от папы. А то сидишь теперь и не знаешь, когда и куда тебя вышибут».
Старый большевик Зелик как в воду глядел. Поселок большевиков неожиданно в одночасье обезлюдел. В живых осталось очень мало. Да и они, живые, были так перепуганы, что молчали до своей естественной, к их счастью, кончины.
* * *
Все это отвлечение я написал, чтобы вы видели – разный контингент проживал в дачном поселке Мамонтовка.
А пока я оттаивал окошко и смотрел на калитку. Уже знал, сегодня суббота. Скоро будет ужин. Но он не начнется, пока не приедет папа.
Ну, наконец-то. Мелькнули за штакетником фары «эмки». Вышел папа. О чем-то они говорили с дядей Сережей. Затем закурили. Мороз был. Снег хрустел под сапогами. Птицы и собаки – все попрятались кто куда. Снегири с красными грудками, как у конногвардейцев когда-то, полностью распушили на брюшках перья и прикрыли ими лапки. Так – теплее.
А вот и папа! Ритуал был разработан давно и не нарушался. Отец подхватывал меня, подбрасывал, ловил.
Пахло от папы упоительно. Табаком, кожей от ремней, немного – сапогами и шинелью. Запах требовал от меня – расти быстрей и становись таким же, как папа. Большим, в шинели и весь в ремнях.
Затем начиналась суета. Поля, мама, бабушка – все ходили взад-вперед, что-то носили, подавали, уносили. Наступал ужин.
Мне, впрочем, ужин был не очень важен. Я знал – после ужина – сон. И не волновался. Вечер принадлежит папе и маме. Недаром мама с субботнего утра всегда делала на голове какие-то закрутки и поливалась «Красной Москвой». На даче в это время пахло волнующе.
А вот утро и день воскресный были мои. Как только разносился по даче дымок «Беломора», я безбоязненно бежал в папин кабинет.
Папа сидел уже за столом и разбирал какие-то бумаги. Это называлось – папа работает, и в это время я сидел, не мешал. Правда, садился так, чтобы можно было дотронуться до кобуры. В которой находился такой заветный. Такой тяжелый. С потертой рукояткой. Под названием – «наган».
Далее папа начинал работать со мной. Показывал карту – нужно было пройти из деревеньки Мокшино в деревню Синие Бугры. Это было не так легко, так как я то терял тропку, то попадал в болото, то не находил брод у ручья. Папа выговаривал:
«Пойми, сын, за тобой люди. Ты же командир. Ведешь секретно полк. Приказ тебе какой? Правильно, незаметно выдвинуться в деревню Синие Бугры и ходом, утром, в четыре часа, захватить ее».
При этом папа загорался, входил в роль и громко кричал:
«А ты технику, пушки, машины и, главное (он усмехался), полевую кухню утопил в болотах. Или они завязли при форсировании речушки. Как ее название? Так, Светлая Грязь. Вот полк и не выполнил задание. А кто виноват? Правильно, ты, командир полка».
Затем, после перерыва, наступала игра легкая. Заводной танк должен преодолеть массу препятствий и войти в тыл врагу.
Я иногда спрашивал, а кто враг-то? Белые опять? Нет, отвечал папа, уже не белые. А похуже. Скажу, но это военная тайна. Ни-ко-му.
Я клялся серьезно. И знал, что не скажу. И так уже слишком много тайн знал. И чувствовал, хоть и годов-то шесть – седьмой, что никому ничего рассказывать про папу, маму, Полю и бабушку – нельзя. Особенно когда на улице соседи или знакомые паточными (в смысле сладкими) голосами интересовались. На машине ли папа приехал. И много ли продуктов привез. И так далее.
Иногда любопытные тети сердились на меня и ворчали: «Ишь, молчит, ну чистый энкавэдэ, да и только».
На самом деле я носил в себе много секретов. Это называлось – «нельзя».
Например, нельзя говорить, что папа привез «кремлевский паек». И что именно. Нельзя говорить, как няня Поля ругает колхозы и что очень голодно. Нельзя говорить, что друзья папы вдруг оказались врагами, а папа (это я подслушал) маме сказал: «Чудом пока не взяли, сам не пойму. Я ведь с Михаилом всю Гражданскую, от и до».
Нельзя говорить, что у бабушки до революции была «мануфактура». Что это такое, я не понимал, но знал – раз говорят: молчи, значит, нужно молчать.
Вот такая школа у меня началась.
Однажды день воскресный, зимний прошел особенно хорошо. Я и карту прочел без ошибок. И полк вывел так, что побеждай – не хочу. И стихи прочел про Ворошилова, что наш красный маршал.
Тут папа вздохнул, посидел, покачался и неожиданно сказал:
– Ладно, сын, доставай.
Вот это и было высшее наслаждение. Даже лучше, чем Герой Советского Союза. Мне позволили взять тяжеленную кобуру, отстегнуть и вытащить черный наган. С серебряной табличкой на рукоятке: «За разгром врага…»
Мы садились за стол, и папа начинал наган разбирать, а я готовил масленку, отверточки, щеточки для чистки оружия.
Ах, ребята, вот оно – счастье. А не мандарины или шоколадка. Да ну их, у нас дела мужские, военные.
* * *
Вот так прошел воскресный день. А ведь еще и вечер. Значит – ужин. С папой. Проводить – папу. И потом ждать – папу. Иногда выполняя домашние задания. Например, за дачей сделать из снега штабную землянку. Ох, как это непросто. А надо – вот всю неделю и строишь.
Вот сидят за столом. Как хорошо. Потрескивает «голландка».
Но няня Поля выходит из кухни. Быстро подходит к папе и шепотом ему что-то говорит.
Папа бледнеет и быстро идет на кухню. Я было устремился за ним. Но мама и бабушка в один голос крикнули – сиди. Ослушаться, я это понял, нельзя.
А через некоторое время няня Поля меня позвала.
На кухне я ничего особенного и не увидел. Просто сидел какой-то дед, пил чай. Папа сидел рядом, курил и все старался подложить этому деду то колбасу, то сыр. Колбасу дед не брал. Улыбался, поглядывая на папу. А сыр ел. И еще очень натекло на пол от валенок деда. За такие нарушения меня няня Поля пилила беспощадно. А тут даже бровью не повела. Обидно.
– Ну, малыш, – неожиданно дед обратился ко мне, – кем ты думаешь быть?
– Да тут и думать нечего, военным, конечно, как папа.
– Да, – протянул дед, – а вот доктором не хочешь ли, а?
– Нет, нет, я уколы не умею делать.
Дед допил чай и сказал папе – позови жену, попрощаюсь.
Мама пришла тут же, поцеловала деда в плечо и руку, удивив меня. Потом заплакала. Они говорили на совершенно незнакомом языке. Иногда какие-то слова вставлял и папа.
Неожиданно дед встал. Он оказался большого роста.
– Поеду, уже стемнело. А на станции не узнают, кто и к кому приходит. Ну, прощайте.
И ушел.
Папа пошел его проводить до калитки. И долго стоял один. Мне даже казалось, что папа плачет, чего быть не могло. Но было уже темно, можно и ошибиться. Легко.
Ужин уже не продолжался. Почему-то плакали и Полина, и мама, и бабушка. Папа позвал меня в кабинет.
– Ты уже большой мальчик, все поймешь. И ты знаешь, как нужно хранить тайну. Поэтому слушай: дедушка, что приходил, – это мой папа, а твой дед. И он сказал, что ты на него похож. Такое же ухо большое, как у него, у меня и у тебя.
А дедушка с нами жить не может. Он – священник. Но это я тебе объясню позже, когда подрастешь. Все ясно?
– Да, все я понял, никому про дедушку не расскажу. А мы его еще увидим?
– Как Бог даст, – задумчиво ответил папа и начал складывать бумаги. Через штакетник виднелся силуэт «эмки».
* * *
Мне не удалось увидеть деда. Никогда.
А папа в 1941 году ушел на фронт и пропал. Тоже навсегда.
Я взрослел, но все тайны, которые знал в детстве, хранил и берег, как память о светлых, теплых, безмятежных днях.
Война (1941-1945)
Исторические хроники
29 августа 1939 года – договор с Германией о ненападении.
1 сентября 1939 года в 4 часа 45 минут немецкие войска перешли границу Польши.
14 сентября 1939 года РККА СССР вторглась в Польшу.
В советской ноте, врученной польскому послу 17 сентября 1939 года, говорилось, что «польское государство и его правительство фактически перестали существовать…».
Этой нотой СССР вступил в германско-польскую, а затем и во Вторую мировую войну[5 - Шерстнев В. Трагедия сорок первого года. Смоленск: Русич, 2005.].
30 ноября 1939 года, после долгих секретных и бесплодных переговоров с Финляндией войска РККА в составе 400 тыс. чел., при 1915 орудиях, 1500 танках и 1380 самолетах, перешли финскую границу.
25 июня 1940 года – победное перемирие Германии с Францией.
12-13 ноября 1940 года – визит В.М. Молотова в Берлин.
18 декабря 1940 года Гитлером подписана директива № 21 – «План Барбаросса».
22 июня 1941 года – начало войны между СССР и Германией.
30 сентября 1941 года – начало операции «Тайфун».
* * *
Я хочу вспомнить, что увидел в сентябре – октябре 1941 года. Мне 7 лет. Идет 8-й год. Взрослеем.
В сентябре нас ночью уже отправляли в бомбоубежище. В глубоком подвале нашего дома горели только синие лампы. Было жутковато, так как лица от этих ламп приобретали мертвенно-синий оттенок. Страшно.
А к октябрю в Москве началась паника. По нашей улице утром пронеслись легковые и грузовые автомашины, набитые людьми и вещами. Вещей было больше.
Меня мама послала на Разгуляй за капустой. Как всегда, с бидончиком. На улице народу было много, все с деловым видом спешили на Разгуляй. Стало как-то тревожно. Но, о радость, навстречу бежал Женька с соседнего двора. Он был какой-то помятый, взъерошенный с выпученными от волнения глазами.
«Чё ползешь, – закричал он, – на Разгуляе гастроном разбили. Все берут. Давай быстрее, бидон не бросай». Мы бросились на Разгуляй. У Женьки, кстати, уже был трофей – кулек ирисок. Черные соевые ириски тех лет были любимым нашим лакомством.
На самом деле, гастроном на Разгуляе был разбит. В смысле – витрины и двери – нараспашку. Народу было много, а хватать уже почти нечего. Я схватил две коробки килечных консервов, а Женька какую-то непонятную банку. Затем я почему-то начал собирать с пола рассыпанный сахарный песок вперемешку с пшеничной крупой. Пока не получил сильнейший удар ногой под зад.
«А ну, пошел вон, щенок, еще один нашелся, отовариться решил. Марш отсюда!»
Мы с Женькой вылетели вон, хорошо хоть бидончик сохранился. Да дома еще от мамы попало, это раз, от бабушки, это два, и от няни Полины, это три. Все предрекали мне уголовное будущее, хотя, я слышал, Поля на кухне маме сказала: «А байстрюк-то наш соображает. Принес самое дорогое – соль. Ты, Михайловна, пачку не раскрывай, тама, у вакуации пригодится». Так я узнал, что мы едем в «вакуацию».
Октябрь в средней полосе России – месяц сумрачный и невеселый. Особенно плохим выдался этот месяц в районе Москвы в 1941 году.
Вот что произошло. Вернее, что произошло – известно. Немцы активно и споро двигались на Москву, неумолимо охватывая ее в кольцо окружения. Естественно, весь ход начала войны 1941 года вселял в немцев уверенность: Москва падет.
Например, приказ штаба 4-й армии вермахта за № 3566 от 14 октября 1941 года, отдела 1-а.
«…Согласно категорического приказа фюрера и главнокомандующего вооруженных сил войска не должны вступать в центр города Москвы. Границей для наступления и разведки является окружная железная дорога (Нижние Котлы, Ленинская Слобода, Карачарово, Дангоэровская Слобода, Лефортово, Геращево, Шелепиха, Кутузовская Слобода и т. д.).
Зам. нач. штаба армии полковник Блюментрит».
К 5 октября 1941 года немецкие танки появились у Юхнова. Это был танковый корпус. А защищать направление нечем. В районе Вязьмы гибли в окружении сотнями тысяч. Ополченцы и кадровая армия.
Вот какой наступил октябрь для всех. В том числе и для москвичей.
Постепенно в городе началась паника. Сначала незначительная, но к середине октября она охватила весь город.
16 октября Информбюро передавало:
«В течение ночи с 14 по 15 октября положение на западном направлении фронта ухудшилось….Наши войска оказывают врагу героическое сопротивление, нанося ему тяжелые потери, но вынуждены были на этом участке отступить».
В этот день в Москве началось безумие. С утра казалось, на город надвигалась темнота. Предприятия и учреждения, заводы, фабрики, пункты бытового обслуживания – все прекратили работу. Начались грабежи магазинов, складов, аптек, музеев.
Справедливости ради следует сказать, что руководство страны, в частности Сталин, пока удар держало. Паника пресеклась. Но была.
А.Н. Косыгин был назначен уполномоченным по проведению эвакуации предприятий Москвы.
