скачать книгу бесплатно
И Павел Борисович на неё внимания не обращает. И не обратит никогда. Сейчас ведь все старики берут себе жен молодых. Лет на двадцать моложе. Мода такая. Сами чуть дышат, едва передвигаются, шепеляво говорят, а жену им надо молодую и красивую. А для чего, спрашивается? Чтобы ухаживала за ним? Чтобы обмывала его, обстирывала, кормила?
Ася хотела додумать начатую мысль до конца, но тут ей позвонила Софья.
– Ну что, решилась? – спросила сходу подруга.
– На что решиться должна я? – растерялась Ася.
– Познакомиться с этим, как его там?
– Зачем? – ляпнула Ася.
– Как зачем? Чтобы зря не страдать.
– А я и не страдаю вовсе. Что мне… Я… не страдаю.
– Ты в окно посмотри.
– Для чего?
– Он на улице или нет? Если прогуливается где, я приду и с ним поговорю.
Ася нехотя подошла к окну. Посмотрела во двор.
– На детской площадке сидит. С малышами беседует.
– С малышами, – обрадовалась Софья. – Значит, он человек хороший. Сейчас я все твои проблемы решу.
После этого разговора Асю охватило жуткое волнение. Ей даже захотелось куда-нибудь спрятаться. Куда-нибудь залезть, так чтобы не нашли. Ну как это можно к незнакомому человеку на улице подойти и начать разговор ни с того ни с сего. Он же может подумать о ней плохо. И одета она не так чтобы здорово, и выглядит немолодо. Возле глаз морщинки заметно… Нет, лучше ей никуда не соваться, никуда не ходить. Лучше ей дома сидеть в таком виде. Вот возьмет сейчас и исчезнет из дома. Пройдет мимо Павла Борисовича и шмыгнет за угол…
Шмыгнет-то шмыгнет, только что потом Софье Михайловне скажет? Как свой поступок объяснит? Испугалась. Опять её заколотило. Нет, пожалуй, это нехорошо. Это слабость, это её вечное малодушие. А как с малодушием бороться? Как?
И тут Ася вспомнила о недопитой бутылке «Цинандали». Побежала на кухню, открыла шкаф. Вот она, её смелость, вот она, её решительность стоит в уголке. Сейчас выпьет залпом всё, что осталось в высокой бутылке из темного стекла и совсем перестанет волноваться. Только по утрам она никогда раньше не пила и закуски хорошей для этого дела у неё нет, одна овсяная каша на половинном молоке, которую она до конца не доела.
Ася решительно выпила вино, закусила кашей и сразу почувствовала прилив смелости. Прямо так и зажгло в животе от бодрости духа.
А что, собственно, такого страшного с ней может произойти? Ну, поговорят они с Павлом Борисовичем о том, о сем. Ну, посидят немного на лавке. И что? Ничего тут страшного нет, ничего необычного. Мало ли стариков по лавкам сидит, когда на улице тепло. Кто они такие, о чем говорят – это со стороны не определишь. Может, они о погоде беседуют, о детях говорит.
И в это время в коридоре раздался звонок. Ася от неожиданности даже вздрогнула. Это Софью Михайловну черт принес. Она уже тут, уже припалила. Надо же, как быстро. Когда нужно спешить – вечно Софья опаздывает, а тут прилетела как бешеная. Сейчас начнет над ней издеваться. Начнет делать губы коромыслом. Учить. Как будто Ася сама ничего не понимает. И зачем только она связалась с этой профессоршей.
Звонок прозвенел вторично. Ася уже шагала к двери, а звонок всё звенел.
– Ты уже собралась? – спросила Софья вместо приветствия, как только перешагнула порог.
– А чего собираться-то мне. Я всегда готова, – едва ворочая языком, ответила Ася.
– Ты чего это? Пьяная, что ли? – удивилась Софья.
– Откуда ты взяла? – ответила Ася.
– Да язык у тебя заплетается.
– Не может быть, – стала отрицать Ася, выкатывая от усердия глаза. – Я ничего не пила.
– А вчера?
– И вчера не пила.
– Значит ты по жизни пьяная, – отрезала Софья.
– Нет, не пила я, – снова стала отрицать Ася, придерживаясь рукой за дверной косяк. – Правду говорю я.
– Это для смелости, да? – спросила Софья. – Для смелости?
– Не пила, – мотала головой Ася.
– Это потому что ты стесняешься его, да?
– Нет.
– Потому что влюбилась.
– Не-а.
– Вот, дура! А я для неё всё бросила, сюда прискакала, сломя голову, а она всё испортила.
– Ничего не портила я.
– И что мне с тобой делать теперь?
– Ничего. Я вот сейчас оденусь. Пойду и сама ему всё расскажу. И про себя и про тебя всё расскажу. Какая ты вредная. Всегда мне настроение испортишь.
Ася неуверенными шагами направилась к шифоньеру, чтобы выбрать себе подходящее платье и в это время сильно пошатнулась. Софья Михайловна метнулась вперед и умело подхватила её под руки.
– Упади ещё да сломай себе чего-нибудь, – взволнованно проговорила Софья.
– Не хватай меня, – огрызнулась Ася. – Я сама.
В конце концов, Софья Михайловна усадила Асю на диван и сама села рядом.
– А может и правда – не ходить никуда, – начала она рассуждать вслух. – Для чего тебе эта обуза? Это переживание… Без любви оно как-то спокойнее. Как-то проще… Вот ты ещё ничего сказать ему не успела, ничем себя не проявила, а уже переживаешь. А переживать нам, старым людям, нельзя. Не дай Бог давление поднимется или ещё чего.
– Не старая я, – упрямо повторила Ася.
– Нестарая, нестарая. Верю. Но мне что-то не хочется в этот омут с головой. Здоровье уже не то. Прибежала как дура, а не хочу.
– Я ещё хорошо себя чувствую. И омут этот мой.
– Хорошо, хорошо. Твой омут. Ладно. Только всё равно надо сто раз подумать, чтобы сделать первый шаг.
– Я думала, – промямлила Ася. – Думала я.
– Потом пути назад не будет…
– Почему? – встрепенулась Ася, пытаясь сделать строгое лицо и умные глаза. – Почему это?
– Времени не останется, – с печальным вздохом проговорила Софья Михайловна.
И Ася неожиданно почувствовала, что она права. Эта вредная старуха в шляпе говорит то, что Ася подсознательно чувствовала, но не могла сформулировать… Она говорит правду. Ту правду, о которой не хочется думать, о которой не хочется вспоминать.
Один неверный шаг – и привычный ритм её жизни может измениться. Всё надо будет строить заново. Привыкать, подстраиваться, прощать обиды, переступать через себя. В молодости-то это происходило как бы само собой, легко и безболезненно. А сейчас… Что будет сейчас? Весна пройдет, чувства улягутся, вернется в душу былая трезвость. И что тогда? Рядом с ней будет человек, которого она совсем не знает. Каким он был в молодости, каким был в зрелые годы. Ничего не знает она.
Мужчины недолговечны. Скорее всего, у него уже куча болезней. Много денег уходит на лекарства. Наверное, дети есть, которые вовсе не обрадуются появлению новой спутницы у папы. Дети начнут её подозревать в том, чего нет. Обвинять в том, чего не было. Строить интриги. Потом кто-нибудь из них решится высказать ей всю правду в глаза. И эта правда будет с криком, с ненавистью, с угрозами. И тогда у него или у неё случится инфаркт… И будет поздно говорить о весне, о внезапно нахлынувших чувствах. О том, что никакого подлого умысла не было. И коварного расчета не было тоже. Только чувства.
– Ты права, – после долгой паузы проговорила Ася.
– Что? В чем? – не поняла Софья Михайловна.
– Во всем права… Не для меня этот омут.
– Вот. Одумалась, наконец, – обрадовалась Софья Михайловна. – А я, откровенно говоря, хотела сразу тебе об этом сказать. Но не решилась. Не захотела тебя расстраивать. Но, слава Богу, ты сама поняла. Слава Богу, одумалась.
Софья Михайловна обняла подругу за плечо, прижала её хрупкое тело к себе, потом провела рукой по тонкой спине и почувствовала, какая она родная, какая беззащитная вся. Без неё будет очень грустно. Если у Аси появится Павел Борисович, они уже никогда не будут так вот спокойно сидеть на диване и обсуждать свои женские проблемы. Ася доверчивая и глупая. Она если по-настоящему влюбится – жизнь отдаст за этого старика с детской площадки.
– Ну, не будешь знакомиться с ним? – повторила Софья Михайловна, чтобы успокоиться.
– Не буду.
– Ну и правильно.
Болезнь
От переживаний и недоразумений, связанных с любовью, Ася заболела. Она лежала на кровати и громко охала. Ей казалось, что она умирает. Последние несколько дней её преследовала слабость, а сегодня к слабости добавилось головокружение. Ася приняла таблетку аспирина, поела овсяной каши на половинном молоке и легла на кровать.
– И зачем только полюбила я? – рассуждала Ася вслух, лежа на кровати. – Лучше бы я жила как прежде. Бестолковая! И чего только не хватало мне? У меня же всё есть. И квартира у меня большая, и кухня удобная, и ванная комната со всеми удобствами… Зимой, правда, там немного холодновато бывает. Из вентиляции чужим обедом пахнет. Но это ничего. Даже у Софьи Михайловны ванная комната меньше, чем у меня. И кухня у неё маленькая. У неё же хрущевка обыкновенная, у Софьи-то, а у меня дом послевоенной постройки. И потолки у меня высокие.
Ася посмотрела на потолок.
– Надо бы переклеить потолок-то, – решила она. – Пожелтел уже. Обои выцвели. Да кто же теперь потолок переклеивать будет? Сына со снохой не допросишься, а дочери нет. Если бы дочка была, она бы помогла в этом деле. Но бог не дал…
Ася перевела взгляд с потолка на стену. Стена была голая, как одиночество.
– И жизнь я прожила какую-то пустую. Всё на бегу, всё в спешке. Оглянуться не успела, а тут уже старость подошла. Тут уже слабость подкралась. Тут уже болезни разные… Другие-то в мои годы ещё ни на что не жалуются, а у меня всё болит. Всё болит! Это, наверное, от тяжелой работы. Это из-за того, что я в молодости себя не жалела, не берегла. Другие-то люди отдыхали, да по курортам ездили, а я всё работала, всё в ходу была. Дура! Вот сейчас и болею. Вот сейчас и чахну. Так мне и надо.
Ася тяжело вздохнула и перевела взгляд со стены на окно. Увидела на белом косяке синеватую тень, похожую на распустившуюся лилию. Должно быть, время уже к обеду.
– На улице, небось, солнце светит. А я тут лежу одна. Софья, наверное, уже прогуляться вышла, и Павел Борисович – тоже. А я тут лежу. Ничего не болит вроде, а голова почему-то кружится. Вот и лежу… Довела я себя до ручки. Перенервничала. Спать стала плохо. Вот и результат… И за что мне такое наказание? И за что мне такие страдания? Я вроде бы и питаюсь хорошо. И ни в чем себе не отказываю. Витамины иногда покупаю, а слабость почему-то не проходит… У Софьи, наверное, никогда такой слабости не бывает, как у меня. Она всю жизнь ладом не рабатывала. Только болтала языком с кафедры да принимала экзамены у студентов. Вот и сохранилась. Такие-то люди, как Софья, долго будут жить, а я раньше времени сдохну. Новая весна придет, деревья листвой покроются, а меня уже не будет. Не сохранила я сама себя, не сберегла.
Ася почувствовала, что глаза у неё наполняются влагой. Того и гляди заплачет от жалости к себе. До того ей стало тошно.
– Все люди здоровые, а я больная. Все молодые, а я старая. И за что мне такое наказание? В чем я провинилась? Вот лежи теперь и смотри в потолок. Чего увидишь? Чего поймешь? В другой день, бывало, Софья позвонит десять раз. Надо, не надо – всё равно позвонит. А сегодня с утра – ни слуху, ни духу… Никому, видно, я не нужна. Ни сыну, ни снохе, ни Софье. Никому не нужна. Раньше, бывало, кто ни попросит – я всем помогать бегу. Устала, не устала – бегу. А мне никто помочь не хочет. Не заслужила я.
Ася вытерла рукавом халата случайную слезу. Глубоко вздохнула и закрыла глаза.
– Сколько людям добра не делай – никто это не оценит… Вот если бы я миллион сыну накопила или хотя бы на новую машину денег дала – он бы оценил. А так не оценит. Это точно. Что от больной старухи проку? Что с неё взять? Вот так и жизнь проходит. Спешим, спешим, работаем, работаем, а потом раз – и нет уже здоровья. И никому ты больше не нужен. Допрыгался.
Ася снова тяжело вздохнула и открыла глаза.
– Только одному человеку была я нужна. Только один человек готов был меня на руках носить. Володька мой… Эх, Володька, Володька! Был бы ты жив, разве бы я вот так вот лежала да ныла. Ни за что бы не улеглась… Когда были вместе с тобой, у меня и болезней-то не было никаких. Поговорю с тобой, расскажу тебе обо всем – и на душе станет легче. А сейчас даже поговорить не с кем. Нет никого рядом. Ау! Не с кем поговорить… От этого, наверное, и болезни… И Софья что-то не звонит. Тоже, поди, прихворнула. Тоже ведь немолодая уже. Тоже одна живет… У Софьи одышка и ноги больные. Она всю жизнь на ногах. У меня хотя бы ноги-то не подводят ещё. У меня хотя бы ноги-то ходят. Другие-то старухи в мои годы все с ногами маются, а у меня ещё ничего. Терпят…
Эх, Володька, Володька! У тебя ноги тоже были больные после шестидесяти. Курил много. Да и выпивал. Тогда все выпивали почему-то. Время было такое, что ли. Как праздник придет – так выпивают. Как выходной – так выпивают снова. Пьяных было много на улице в пятницу. И по субботам тоже… Сейчас пить стали меньше. Меньше стали пить. Видимо по-другому отдыхать научились, что ли. Без вина. А Володька мой по другому-то не мог. Ему вино надо было. Кровь из носу, а в субботу бутылку отдай. Потом всё воскресенье пиво дулит. Вот и допил пиво-то. Отрастил себе живот. Давление стало мучить. Одно к одному, одно к одному…
Ася снова смахнула слезу. Потом села в кровати и потрогала кончик носа. В голове родилась какая-то новая мысль, но Ася не пустила её на волю. Надоело думать. И голова, кажется, перестала кружиться. Теперь надо умыться, чаю попить и собираться на улицу, пока не жарко.
И в это время в коридоре зазвонил телефон. Ася неуверенно поспешила к телефону. Она ещё трубку не взяла, но уже решила, что это, скорее всего, Софья. Кто же ещё ей позвонит ни с того ни с сего.
– Алло!
– Да.
– Ну, как ты себя чувствуешь? – странным голосом спросила Софья, как будто знала про Асю какую-то скверную тайну.
– Плохо, – искренне ответила Ася.
– Вот, вот! Я тебя предупреждала.
– О чем? – не поняла Ася.
– Чтобы ты не пила больше. Ты же два дня выпивала, чтобы успокоиться. Забыла, что ли?
– Да я…
– А я тебе говорила. В нашем возрасте даже стакан красного – это уже много.
– Но я вчера…
– Ты мне вчера звонила, – перебила Асю подруга. – Я сразу поняла, что ты опять пьяная. Несла такую чушь, что мне сейчас даже не припомнить. Не пересказать. К Павлу Борисовичу меня приревновала.
– Я?
– Ты, ты. Забыла, что ли? Если забыла, значит, тебе совсем выпивать нельзя. Ты и так-то ничего толком не помнишь, а пьяная и подавно.
– Да я…
– Небось, сегодня голова у тебя кружится.
– Да было немного… с утра.
– У тебя и так давление низкое, а теперь, наверное, совсем упало…
