Симбиоз

Рина Полыня

Симбиоз

Глава 1. Игорь

Рябь, которая, буквально давила с потолка, погружая на дно, всё глубже и глубже, проникала в самые маленькие трещинки и растекалась, начинала циркулировать по сосудам. Каждое её движение, это маленькая тёплая волна, приближала Игоря к состоянию эйфории и полного уничтожения сторонних мыслей. Было так хорошо и легко. Зачем возвращаться? Особенно туда, где тебя мало что интересует и где тебе никто не нужен, где тебя не трогают никакие волнения и переживания. Да и к чему они, всякие переживания и волнения? Они только усложняют жизнь, делая её многомерной и выпуклой. Нужно жить просто, как эта рябь на потолке, она бегает волнами по поверхности, ласково соприкасается с краем сознания и снова убегает далеко-далеко. Становится тошно, когда начинаешь слышать этот голос в отдалении, потом всё ближе и ближе. Голос, который поднимает тебя с берега и буквально вытягивает в свою реальность, жестокую и бесконечную. Рябь на потолке начинает замедлять свой бег и растекается, растекается, стекает по стенам и уходит под плинтус. Игорь начинает чувствовать затекшие руки, стянутые над головой рукавами смирительной рубашки. Горячий пот, испариной выступил на лбу. Воображение отпускает и медленно открыв глаза, Игорь понимает, что снова оказался в палате. Облизывая пересохшие губы, сталкивает ногами смятое одеяло.

Тогда мне виделась эта жизнь совсем в ином цвете, в других формах и она бесспорно должна была складываться только так, как хотелось того мне. Тем более, что для этого я делал всё. И получилось, признаться, довольно странно, противоречиво и даже лучше, чем могло бы быть.

Когда все смотрят на твою довольно успешную и благополучную семью, хвалят отношения с братом, говорят о твоей уютной бабушке и о тебе таком милом чудесном мальчике, да это могло бы быть приятным, если бы это было правдой.

А мы все настоящие, просто жили на изнанке, которая со временем изжила себя, протёрлась, лопнула и со вспоротым брюхом выпустила наружу всю гниль, которая была в ней. Тогда и началась моя взрослая жизнь, одинокая и безумная.

Сначала погиб в аварии брат – и я наверно, умер уже тогда, вместе с ним, в том самом взрыве. До сих пор, когда думаю о Ване, перед глазами возгорание, ослепляющий огонь, который сожрал его, который забрал у меня единственного человека в этом мире, которому я был по-настоящему нужен. Помню тот день, помню его лицо, когда он вытолкнул меня из машины, как он орал на меня, весь чумазый и взъерошенный, щека ободрана в кровь, а я в глаза ему смотрел и руками за порванную рубаху цеплялся, как чувствовал брата отпускать не хотел. Он уже тогда всё знал, я в глазах его видел как он со мной прощался. А потом бам – и всё, тишина мёртвая, никогда такой не слышал, первое время думал, что оглох. И обрадовался этому, лежал на траве с закрытыми глазами, зажмуривался, ладонями уши зажал и только хотел больше не слышать этого мира, этого живого мира без ушедшего Вани.

Может, это и был запуск механизма разрушения жизни нашей семьи, разрушения жизни каждого из нас. Я любил брата, всегда думал, что и он любил меня, только почему с того самого дня, Ваня будто стал забирать у меня всё то нужное и хорошее, забирать с собой, забирать к себе, оставляя меня каждый раз с разочарованием, с маленькой трагедией в жизни, со скулящей голодной болью. Позже, я обязательно получу ответ на этот вопрос, но на это мне потребуется много времени, много сил, чтобы забирать – и ещё больше терпения, чтобы потом отдавать.

Отношения родителей рушатся и брак их придавливает детей, так было и у моих предков. У отца появилась другая женщина и после развода с матерью, парочка благополучно улетели на ПМЖ в штаты.

Батя звал меня с собой, обещая чудесную новую жизнь, а когда я отказался, он говорил, что наши с ним отношения они всегда будут, пусть даже и на расстоянии, мы будем встречаться, общаться по интернету. Всё это было лишь примитивным желанием оправдать себя, свою слабость. Я назвал его предателем, сказал ему, что он предал нашу семью, предал меня, обидел мою мать, изменил ей и будет изменять всем своим бабам, которые для него как временное обезболивающее. Это был наш последний с ним разговор. А спустя пару лет, узнали от общих знакомых, что батя давно умер от рака, сгорел за пару дней и только всё говорил о нас с матерью, батя отказался даже напомнить о себе и попрощаться. Ваня забрал у меня и отца, а потом попытался забрать мать.

Она погружалась в депрессию, глубоко и плотно. Бабушка старалась вытянуть её буквально за уши из этого болота ежедневных нервных срывов, мнительности и вспышек чрезмерной опеки, с которой мать молниеносно обрушивалась на меня, своего единственного сына. А потом также резко отталкивала, толи уставала, толи начинала обвинять, а может ей и всегда было наплевать на меня, но на фоне нашей прошлой семейной жизни это оставалось мало заметным. Нашла себя в какой-то анонимной секте, ходила на собрания, читала литературу, рисовала символику, напоминала сомнамбулу под кайфом, пыталась и меня с бабушкой привлечь в ряды этих имбицилов. Смотрел на неё и думал, почему всё так, почему с ней это происходит, ведь у неё есть я, есть бабушка. А потом узнал где собираются эти долбаные ублюдки из секты, где они устраивают свои обряды и пляски, позвал с собой парней из местной шпаны и поджёг нахрен это логово дьявола. Ночью пробрались и в проводке поковырялись, сторожа вывели по тихому, чтобы без трупов обошлось. Пацаны хорошо постарались, одно пепелище осталось – списали всё на самовозгорание и нарушение правил пожарной безопасности, следаки даже дело открывать не стали. Мать тогда прибежала домой и на меня давай орать, обвинять, угрожать, а потом в слёзы и рыдания до истерики. Помню, скорую вызвали, врачи накачали её успокоительными, а через пару дней всё повторилось и мать в психушку забрали на лечение.

Остались мы с бабушкой, она меня к себе забрала. А мать, когда из больнички вышла стала отдельно жить. Бабушка хотела, чтобы у меня нормальная и спокойная жизнь была, чтобы школу закончил, в университет поступил, чтобы друзья у меня были. Мать пусть своей жизнью живёт, тем более, появился у неё хахаль, врач-психиатр. Кстати, оказался хорошим дядькой, помог мне даже от армии откосить с белым билетом, для вида в психушку положил на пару недель, получилось как в санатории, витаминные капельницы, всякие процедуры и по желанию можно было с мозгоправом разговаривать. С годами понимаю, а ведь он всегда был в моей жизни, Василий Петрович Горин, случайный человек задержался на время и остался навсегда.

А в юности куролесил я без тормозов, поджёг это было ребячество, только помнится, всегда появлялись в моей жизни такие люди, как маячки, которые проводниками направляли меня по жизни, удерживали от края пропасти на безопасном расстоянии, тянули за резинку трусов, чтобы не сорвался. Так это сейчас вспоминается со смехом, потому что всё уже в прошлом и живой, а тогда как наркоман на адреналине, ловил кайф от собственного разрушения, в какой-то момент жизнь потеряла ценность. Горин, конечно, Горин находил для меня смысл жить, он ругал, жалел, стыдил, с ним вместе мы прошли все семь кругов ада и попадали в рай, правда ненадолго. Наверно, благодаря ему, бабушка жила долго, отношения с матерью кое-как наладились, а сакральная связь с братом, приобрела новые формы и отпустила меня.

Но я срывался, срывался как бешеный пёс с цепи – и от инстинкта самосохранения, а точнее его отсутствия, содрогалась под моими ногами земля. Сейчас понимаю, откровенно занимался самоистязанием, самообманом, самоуничтожением, проверял себя на прочность, разрушал, мстил, заштопывал и латал кровавые раны прямо на живую без всякой анестезии. Захлёбывался от обиды на себя, на свою жизнь, на родителей, на брата. А потом понял, что всё это пустое, Горин помогал, Горин разговаривал и всегда был рядом, всегда, в любое время и в любую погоду. И у меня появились друзья, настоящие друзья, с которыми оставаясь самим собой я почувствовал себя нужным, без всякого лицемерия и желания понравиться, как щенок-дворняжка с бантом на шее и кучей блох в загривке. Мужики замутили честный бизнес, предложили и мне долю, жизнь разворачивалась в новый виток.

Но во мне всегда жила болезнь, так я назвал это состояние латентного одиночества, которое просыпалось во мне беспорядочно, мгновенно и без возможности быстрой реабилитации. И жилось мне с этой болезнью нормально, я привык к ней в себе, я принимал всё происходящее до того самого момента, когда в моей жизни появился страх причинить боль, страх разрушить сознание другого человека, боязнь стереть улыбку с её лица и увидеть слёзы разочарования. Катя, Катенька, Катюша…

Витя и Рус сразу сказали "Она тебе не даст", а я как дурак молчал и ухмылялся, мужикам разве понять "А мне так и не надо", засмеяли бы, подумали бы, что с головой беда или, чего хуже, чмо безвольное среди них вписалось. Мне нужно было только сегодня на неё смотреть и знать точно, что завтра опять её увижу, знать что появится снова и я смогу посмотреть в её тёмные большие глаза, такие же карие как и у меня, слушать голос и слегка, совсем чуть-чуть в неловком движении прикоснуться к ней, такой тёплой и живой. Разглядывать в них тот интерес, любопытство, которое она испытывала ко мне, мне нравилось видеть в Кате это. Боги, как же меня раздражало это новое переживание, которое поселилось во мне, это чувство такое странное, инородное и такое… хотелось переживать его снова и снова, упиваться им до умопомрачения, до передоза. А как она пахнет приятно, вкусно, легко и насытиться ей, запастись в себя её ароматом на подольше, это фантастика. Теперь я знаю как выглядит моё сумасшествие, такое маленькое, хрупкое, угловатое, с волосами растрёпанными и с голосом певучим. Вдыхаю и сатанею, начинаю ощущать как под кожей мои демоны внутренние просыпаются, шевелятся, скребутся и наружу просятся. И силы скольких богов мне были нужны, чтобы сдерживать их, усмирять, закрывать, запечатывать в себе, подкармливать и усыплять. Мудрые говорят, что люди друг друга находят по запаху, так вот своего человека я нашёл и теперь было главным для меня, сделать всё, чтобы держаться от неё на расстоянии. Только так она сможет жить и радоваться жизни, а со мной её с аппетитом проглотит мрак, пожует и выплюнет, сломает, унизит, обесточит. Я позволял себе смотреть на Катю мимолётно, безразлично, знал, что она чувствует каждый мой взгляд, движение и слово, поэтому разговаривал сухо и кратко, а потом сбивал в кровь костяшки пальцев об стену и драл проституток. Эта девочка была моим наказанием, самым жестоким и самым желанным, когда любишь безгранично, просто так, потому что есть она, такая родная, такая твоя – и начинаешь неистово за это себя ненавидеть.

А счастливым быть так хочется. Рассказал Горину про Катю, про чувства к ней, как она мне душу выворачивает и понимаю, что сам этой девочке в руки винтовку даю, только на казнь обоих приговором подписываю. А Василий Петрович слушал меня долго и потом интересную вещь сказал о наших отношениях с Катюшей: а ты, говорит, представь, что просто нет этого человека, нигде нет, ты не можешь ему позвонить, чтобы услышать его голос, ты не можешь его увидеть, ты не знаешь где он живёт, ты не можешь прикоснуться к нему и посмотреть в глаза, был человек – стёрли человека, нет его и никто о нём не слышал и не знает. И как только эта мысль заползла в голову медленно с голосом Горина, мне по-настоящему стало страшно от мелькающих в воображении пёстрых фрагментов, на них на всех была многоликая боль.

Всегда нравился замужним женщинам, нравился жёнам других мужей. Между нами образовывалась какая-то искаженная форма симпатии, которая устраивала нас до определённого момента. Такой привлекательный паразитический симбиоз, когда через разрушение получаешь удовольствие, при этом без всяких обязательств и на обоюдном согласии.

Только люди довольно часто занимаются самообманом и даже из самых примитивных потребностей хотят получить что-то прекрасное, высокое и обязательно со смыслом. Нарушают все договоренности и установки, дабы оттяпать шмат личного счастья, пожирнее да посочнее.

И даже замужние женщины хотят замуж, а роль любовницы это пыль в глаза мужику, это маска, это ширма, это порядковое амплуа, это игра с ключом активации, которая включается для двух партнёров, такой символичный спарринг – и бабы уверены в том, что они умнее, их стратегия самая верная и с попаданием на победу. А мужики, чего там, сиськи покажи, да поверти задом перед носом и всё, летит на автопилоте. Бабы хотят эту маленькую закорючку в паспорте и масштабные планы осуществления своих разношерстных ожиданий, которые обязательно должны быть утверждены и оправданы тем мужиком, которого они сами выбирают. А быть таких избранников может очень много.

Так думают не сами женщины, так устроено их подсознание, с которым они всегда спорят и отрицают, а вот что думают мужчины, это им любопытно и забавно для общего развития, но волнует меньше всего.

И я думал бы так всегда, но когда в моей жизни появилась Воробушек – всё полетело к чёртовой матери, разбилось вдребезги, пошатнулась привычная атмосфера настроений, желаний, изменился вкус кислорода, моя вселенная получила глобальное обновление. Только был ли готов я к такому перевороту? Что там говорить, разве мог я вообще думать о таком. Тогда я даже усомнился в реальности происходящего, а сейчас понимаю, что Катюша самое лучшее, что только случилось в моей жизни. Как она вообще появилась и откуда, помню только ту силу сопротивления, с которой я боролся с самим собой, чтобы исключить всякую вероятность случайной Кати оказаться для меня Катей значимой и нужной. Это чудо появилось тихо и молча, первое время оставаясь прозрачной и лёгкой, она словно растворялась в разноцветных потоках хаотично мелькающих вокруг фигур.

С парнями мы замутили маленький бизнес и сидели в съёмном помещении, который условно называли "Бобрятник", занимались продажами компьютерных игрушек и всякого подобного цифрового контента, музыки, кино, программы, библиотеки, курсы и даже клубнички для взрослых. В то время площадка пользовалась спросом, народ покупал, брал в прокат и всё это давало хороший доход.

Я сам заметил эту малышку, буквально выцепил её из толпы, она переминалась с ножки на ножку через порог, смотрел как тянулась за диском на высоком стеллаже, рассматривала обложки, без всяких вопросов делала выбор и уходила. В какой-то момент, меня стало напрягать её молчание, как в музей на экскурсию приходит. Может, девчонка вообще немая?!

И тут раз, пришла, поздоровалась, парой фраз перебросилась с напарниками моими, а на меня посмотрела так пристально, глаза огромные карие, ресницы длинные, без всех этих макияжей как у девиц в привычке – и ушла.

До мурашек пробрало, а потом раздражение накрыло, злость откуда-то появилась, сдержался, задумался. Наверно, тогда уже эта малышка и поселилась во мне, тонким, звенящим чувством, а с каждым взглядом, только прорастала, уплотнялась внутри меня и перетекала, циркулировала по сосудам, по венам, забралась под самую кожу. Маленькая, хрупкая, бледная, большеглазая, по имени называл её только в себе, с самим собой, когда представлял, думал, вспоминал. Для меня она просто Воробушек, мужики знали кого я так называл, сама крошка услышала, только улыбнулась. А потом начал ждать, почувствовал как начал ждать её – и меня это приводило в бешенство.

У нас появилось общение, такое странное, дикое, только наше. Мне нравилось смотреть на неё, мимолётно, тайно, словно цепляясь за каждый фрагмент целостного образа перед собой и ухватывая что-то важное. Смаковал то время, когда она приходила и просто опускалась на стул напротив, что-то спросит осторожно, а бывает молчит, смотрит, глазами разговаривает – и от понимания всего этого в себе, становилось гадко. Молодой мужик и такой онегинской хренаной страдает, плевался, злился, пробовал брать выходные, придумывал всякие отмазы и причины, чтобы Воробушка меньше видеть, уходил в загул, бухал, глушил бабами – а толку? Чувствую, как желания мои к ней под кожей переливаются, бурлят, закипают, ожогами выступают, да заживают быстро, обновляются. Изматываю себя, в расход пускаю, рву как Тузик грелку, а её во мне только разжигает всё происходящее, растекается, становится всё больше. Заполняет меня Воробушек так жадно, туго, плотно, дышать тяжело. Как мальчишка прыщавый мастурбирую на её фотографию, обесточиваюсь, снова злюсь на себя и начинаю тихо ненавидеть, обвинять. Устал от самого себя, от борьбы всей этой, что за зверь во мне живёт, что за страх?! И понял, а я ведь за неё боюсь, впервые в своей жизни за кого-то переживаю, ломаю себя, мучаю, а в висках желание обладать стучит, украсть у этого мира, отнять, доминировать и брать столько, сколько мне нужно, столько, сколько сам захочу, когда и как захочу, где захочу. Перевожу дух, а шероховатое дыхание упирается покалыванием в грудную клетку, но эта боль для меня сладкая.

На работу в "Бобрятник" выхожу раньше обычного, кислород свежий, утренний, такой девственный и вкусный. Иду пешком, пустые улицы, город только начинает просыпаться. Моя Воробушек сейчас собирается на учёбу, она теперь студентка. Прохожу знакомые аллеи и сбавляю шаг, пропуская вперёд оставившую меня вспешке без внимания тонкую осиную талию, прямую спину, острые плечи и изящные очерченные ножки. Мой Воробушек совсем взрослая в этом небесного цвета платье с пышной юбкой, напоминающей лёгкое воздушное облако. Я рассматриваю её, улыбаюсь и облизываюсь. Воробушек так торопится к знаниям, она любит этот мир, она верит в эту жизнь. Только через пару часов, она узнает из моего сообщения, что я люблю её.

Глава 2. Игорь

Воробушек приняла мои чувства, ей даже нравилось всё происходящее – и она откровенно говорила об этом. Она всегда, обо всём и везде говорила открыто, рубила правду-матку, порой обнажая то сокровенное и спрятанное, о чём люди привыкли молчать. Катюша смотрела на мир вокруг своим распахнутым взглядом, заявляла открыто о своих симпатиях и желаниях. Катя могла свободно познакомиться с заинтересовавшим её человеком, заговорить с любым – и меня злило это в ней. Мне было мало её, я испытывал голод, который мог заглушить только моей девочкой – и зверел, когда приходилось делить её внимание с кем-то другим. Остальных женщин я перестал хотеть, они были в моей жизни, первое время я даже пытался сломать себя, почувствовав зависимость от Воробушка, только всё было тщетно. Голый секс, просто потрахаться, а перед глазами она, моя Воробушек. Представлял её тело, как прикасается ко мне, голос с мягкостью зовущий меня по имени, эти сучки стали для меня вытеснением той злости, грубости и натянутых ожиданий, которые накапливались во мне от осторожности в отношении Кати. Для меня она как куколка фарфоровая, страх обидеть, причинить боль, допустить что-то лишнее и скверное, оберегал её как только мог и на сколько хватало. Только хотел другого – я её хотел, так безумно, бесконечно, беспредельно и всецело. Хрупкая она такая, маленькая, а я рвать её хотел, растягивать, погружаться и снова рвать. И это желание было далеко за гранями телесности, мне хотелось проникнуть в её голову, вскрыть её сознание, память, попасть в её мозги, поглощать те импульсы, энергию, образы, мысли, которые рождались в ней. Я хотел знать, видеть и чувствовать всю её намного раньше, прежде чем она становилась доступной здесь во внешнем мире. И Воробушек сама открыла для меня такие желания, потому что происходило всё с точностью наоборот. Она показала мне этот скрытый мир возможностей, потому что сама пробралась в мою голову, завладела моим разумом, опустилась и впиталась в сознание, растворилась в памяти – она глобально и безоговорочно приручила меня. И я пытался сопротивляться, пытался противостоять той странной силе, которая была для меня приятной и желанной до одури, но одновременно раздражала и бесила от понимания своей ничтожной слабости и уязвимости перед ней.

Моим временным переключением от Кати стали рисунки по телу, я нашёл обезбашенного мастера тату, который мои самые смелые фантазии наносил иглой мне на тело, загоняя краску под кожу. Часами проводил под жужжание машинки, а перерывы требовались самому мастеру, который нервно затягивался косяком и смотрел на меня как на сумасшедшего извращенца, получающего кайф от ломки своего болевого порога. Пару раз меня вырубало от шока, но теряло сознание лишь моё физическое тело, от усталости и напряжения. Мозг отключить мне с трудом удавалось даже дома, когда я оставался один в четырёх стенах, с компом и парой литров крепкого кофе, со своими тремя кошками, заживающими татуировками по всему телу – и без сна.

– Мне завтра рано вставать, очень рано. Ты будешь моим будильником, который позвонит мне в пять утра? Только звони до тех пор, пока услышишь мой голос, – помню как склонила голову на бок и посмотрела на меня так сосредоточенно и с вызовом.

– Буду, конечно, буду, – и я звонил, звонил в такую рань, держал долго и улыбался, представляя как моя девочка ворочается во сне и просыпается, с взъерошенными волосами и облизывает губы, долгие гудки в трубке смолкают, – просыпайся, Воробушек, тебя ждёт новый день, вставай детка, – она думала, что я для неё был будильником каждое утро, а на самом деле, я был тем первым звуком, голосом, образом, с кого начиналась её ежедневная жизнь, её настроение, её уверенность и спокойствие. И от этого я был счастлив.

На моём теле есть рисунки о ней и для неё, только и этого мне было мало, проколол пирсинг в языке, а потом подбородок. Твою ж мать, проклинал всех и вся до сотого колена, лицо и рот распухли, адовая вселенская боль заполнила мою голову, искрила в глазах, звенела в ушах, от еды воротило, воспаление ударяло по вискам безбожно. Я терпел и глотал таблетки.

А потом я испортил моей девочке Новый год, когда всю ночь она провела в переписке со мной, без всякого понимания где я, что со мной и зачем всё это происходит. Толком уже и вспомнить трудно, чего я тогда наплел ей. Знаю только, что наказывал через её страдания самого себя. Она так трепетно волновалась за меня, звонила долго и много, а я звонки сбрасывал и оставлял без ответа, молчанием отделался. Когда встретились, Воробушек посмотрела на меня и за руку взяла, сжала мою ладонь своими маленькими, тонкими пальчиками и тихо прошептала "Я всегда тебя жду, я всегда у тебя есть". Держал Катю за руку, а слышал как моё сердце стучит, бешено колотит, выбивает ритм часто, громко, шумно. Тогда помню, нарядил ёлку в "Бобрятнике", давая волю своей фантазии и воображению, отоварился в ближайшей аптеке презервативами и тестами на беременность, получилось модно, крективно и полезно. Воробушек увидела, долго смеялась, оценила моё творчество. А мне бы на её смех смотреть, ямочки на щеках и родинку у носа. Всегда хотел быть для неё лучшим, чтобы в памяти под самой коркой остаться, брать такой уровень симпатии, который хрен кто ещё смог бы переплюнуть. Но порой и, этой девочке удавалось меня бесить, вытряхивать моих внутренних демонов наружу, которых я всеми силами прятал, а она их чёрт побери, в один хлопок доставала.

Свой день рождения давно отказался праздновать, даже телефон отключал, все поздравления игнорировал, зато её день был для меня особенным праздником. Всегда хотелось порадовать мою куколку чем-то особенным, видеть её счастливую и самому согреваться от её радости. Сейчас ей почему-то нравятся ромашки, тогда балдела от белых роз. А плюс огромный медведь в два раза больше её в ширину и в высоту, который с трудом поместился со мной в такси, моя маленькая женщина потерялась от такого утреннего сюрприза. Как оказалось проигрышно соревноваться с Катей в подарках, в шутках и в розыгрышах, когда она в знак угощения или просто так ей захотелось, притащила нам с мужиками в "Бобрятник" банку солёных огурцов с помидорами и тарелку блинчиков со сметаной. Я лютовал, а парни уплетали за обе щеки и ржали надо мной "Брат, нам больше достанется, вкусно". Пришла Катя, увидел моего Воробушка и всё, отпустило.

Временами меня накрывало, я путался в её симпатии ко мне, старался разобраться во всем происходящем со мной и с ней, с нашими чувствами друг к другу, какие отношения между нами, кто я для неё, понял ясно и отчётливо, что думаю о будущем, в котором есть мы вдвоём. И меня затрясло, завибрировало под кожей где-то внутри, а думает ли Воробушек обо всём этом также как я, смотрим ли мы с Катей в одном направлении.

Мы целовались и это было со вкусом морозного кислорода, она прижималась ко мне всем своим тоненьким телом, а я обнимал её, буквально вдавливая в себя и чувствовал как под ногами сотрясается заснеженная почва. Как подростки мы спрятались в ближайший подъезд от посторонних глаз и в лестничном пролёте губами прилипли друг к другу. Такая нежная, такая вкусная, моя.

А потом Воробушек пришла ко мне на работу, помню, позвала выйти на улицу. Говорила спокойно, уверенно, как она впрочем умеет и всегда говорит. Сказала, что хочет, чтобы я был первым мужчиной в её жизни, без ревности к моей свободе и без всяких обязательств. Просто, чтобы это был я. И тут меня жёстко повело…