Рыцари былого и грядущего. III том

Взрывная волна ударила в спину прорывавшимся, кажется, придав им дополнительной энергии, а большинство сарацин решило, что поскольку вражеский лагерь взорван, то битва закончена. Произошло невозможное: около сотни израненных португальцев и примерно столько же эфиопов сумели вырваться из окружения. Их никто не преследовал. Теперь они уже не являли собой никакой боевой силы. Но главное они сделали – спасли императрицу, которая пребывала с ними живая и невредимая. Почему Грань не бросил конницу на преследование императрицы? Этого никто не мог понять, включая самого Граня.

***

Казалось, он обезумел. Храбрый воин, талантливый полководец, овеянный славой бесчисленных побед, уже почти султан, сделавший то, чего ни кто до него не мог сделать – покоривший почти всю Эфиопию, теперь, казалось, совершенно потерял рассудок. Он понимал только одно – в его руки попал сам Кристобаль да Гама, да еще живой. Невероятная удача. В его сознании вертелись разнообразные способы пыток, которым теперь можно подвергнуть ненавистного португальца, и вдруг Грань вместо всего этого сладостного изуверства приказал сорвать с да Гамы одежду и высечь его розгами. Гвардейцы Граня не поверили своим ушам – их благородный полководец, всегда с большим уважением относившийся к мужеству врагов, этим приказом страшно себя унизил. Ведь португалец честно заслужил хорошую смерть храброго воина – ему надо было со всем уважением отрубить голову, а не пороть розгами, словно нашкодившего мальчишку. И всё-таки да Гаму под неодобрительными взглядами гвардейцев высекли. Грань при этом гадко хихикал, он вообще потерял всякое достоинство воина.

Потом ему показалось забавным скрутить бороду португальца наподобие фитиля, покрыть воском и поджечь. Она так смешно горела, эта португальская борода, Граню очень понравилось. Но это было уже через край, один из гвардейцев подошел к да Гаме и точным ударом сабли отрубил ему голову, не убоявшись гнева повелителя. Грань, увидев, что португальцу помогли ускользнуть, обиженно прикусил губу, но не сказал ни слова. С этого дня армия утратила доверие к полководцу, а он не доверял больше даже своим гвардейцам.

Грань окончательно потерял разум. Он отослал в Йемен большую часть вызванных оттуда стрелков, позволил своим турецким войскам рассредоточиться, а сам отступил к озеру Тана, чтобы отдохнуть. Он вел себя так, как будто устранил главную угрозу, выиграл войну, и не имел больше необходимости в войсках. А что он по-существу сделал? На этой войне оперировали цифрами в десятки тысяч воинов, а он разгромил отряд в триста человек, даже не сумев его уничтожить – израненная сотня героев прорвалась. Но, видимо, мужество португальцев внушило ему ужас настолько запредельный, что избавившись от них, он совершенно расслабился и не думал теперь ни о каких угрозах и даже слышать не хотел о том, что император собрал уже большую армию. А когда эта самая императорская армия внезапно появилась из-за холмов и мощно обрушилась на ослабленные силы мусульман, думать было уже поздно…

***

Из вырвавшейся сотни португальцев в первые же дни после боя от тяжелых ранений умерли человек двадцать. Некоторые умерли сразу после прорыва, казалось, они были убиты ещё в гуще врагов, но и мертвые не позволяли себя упасть, пока боевая задача не была выполнена.

Итак, их осталось на ногах человек восемьдесят во главе с двумя капитанами – Мигелем да Кастаньозо и Эстебаном д’Албугера. Из эфиопского отряда выжило примерно столько же, храбро дравшиеся эфиопы имели вооружение гораздо слабже, чем португальцы и боевые потери у них были значительно выше. Из тридцати служанок императрицы, некогда вместе с ней покинувших амбу под Дэбрэ-Дамо, в живых осталось только трое, остальные с честью выполнили свой долг, приняв на себя пули и сабельные удары, предназначавшиеся их госпоже.

Уцелевшие схоронились в горном ущелье и послали навстречу императору трех гонцов, чтобы Гэладэус знал, где их искать. Вскоре дозорные португальцы увидели приближающуюся императорскую армию, а впереди скакали всадники в развевающихся белых плащах с красными крестами.

***

Всем выжившим португальцам тамплиеры предложили вступить в Орден Храма. Жан д’Абреу мог радоваться с Небес тому, что безошибочно определил людей рыцарского духа среди своих солдат, тридцать португальцев вступили в Орден Храма, дворяне сразу же получили белые плащи, солдаты их крестьян – черные, сержантские.

Д’Албугера и да Кастаньозо впервые гарцевали по эфиопской земле на конях. Эстебан – в белом плаще храмовника, Мигель – в своей прежней одежде, латаной – перелатаной. Последний не захотел вступать в Орден, сказав, что не может жить без родной Португалии, куда намерен навсегда вернуться. Это было воспринято с пониманием, и вообще вопрос о вступлении в Орден или отказе от него не произвел между португальцами ни какого разделения. Они вместе прошли через такие испытания, что ни кто теперь не мог отделить их друг от друга – португальских рыцарей и португальских солдат. Они были разными, но они вместе прославили христианское оружие.

У Мигеля да Кастаньозо была, кроме нежелания жить без родины, ещё одна причина для отказа от вступления в Орден. Он был солдатом по натуре, прекрасным стрелком из мушкета, ему близки были марширующие роты, пики, алебарды, он был просто влюблен в свою страшную португальскую пехоту. У кого бы повернулся язык упрекнуть его в этом? Мигель да Кастаньозо был одним из лучших солдат своей эпохи.

***

Про императорскую армию теперь говорили, что это объединенные португальско-эфиопские силы, хотя эфиопов здесь было двадцать тысяч, а португальцев восемьдесят человек, но численности ни кто не придавал значения. Эту войну фактически выиграл Кристобаль да Гама, и об этом помнили все, и столетия спустя будут помнить.

Итак, объединенные португальско-эфиопские силы с боем пробились к озеру Тана и атаковали основные силы Граня 22 февраля 1543 года у подножия горы Зэнтэры. Меткий выстрел Мигеля да Кастаньозо прервал так величественно протекавшую и столь ничтожно завершившуюся жизнь Ахмеда Граня. Впрочем, смерть человека отражает его суть. Было ли когда-нибудь в Гране подлинное величие?

Победа христиан была полной. После боя Мигель не поленился отыскать тело Граня, отрубил ему голову и бросил её к ногам негуса.

Война фактически закончилась. Победоносная армия императора быстро вычистила Эфиопию от остатков армии вторжения, после смерти предводителя превратившейся в деморализованное отребье.

***

Рыцари Храма, то есть местные эфиопские тамплиеры, обитавшие в этой стране уже не одну сотню лет, сыграли в победе над Гранем большую роль. Они не покинули юного императора в самые тяжелые дни, когда от него разбежались даже самые близкие придворные, считая его фигурой более ни чего не значащей. А тамплиеры, не являясь гвардией императора и по древнему обычаю пользуясь полным суверенитетом, тем не менее оказались самыми верными императору людьми. Они помогли царственному юноше поверить в себя, организовать сопротивление, потом сформировать армию, и во всех сражениях их белые плащи мелькали в первых рядах атакующего войска, прорывая сарацинские порядки старым добрым натиском рыцарской конницы и вселяя ужас в неверных, которым порою казалось, что на них несутся призраки давно минувшей эпохи.

После победы император Гэладэус в равной степени чествовал всех европейцев – и местных тамплиеров, и героев да Гамы. Император предложил им земли, знатных эфиопских жен и весьма высокие титулы. Титулам были рады все (ни когда не помешает), земли с большим удовольствием принял Орден (тамплиеры за морем отнюдь не утратили деловой хватки), а вот от жен отказались – к рыцарям-монахам по этому поводу и вопросов не возникало, а возвращавшиеся на родину португальцы сказали, что уже женаты (даже если это и было не так). Неловкость возникшей ситуации вдруг неожиданно сняли несколько португальцев, перед тем намеревавшиеся вернуться на родину, но передумавших. В Португалии эти волки войны были голодранцами, а здесь получили возможность стать знатными и богатыми, к тому же представительницы эфиопской аристократии, если разобраться, были весьма красивы, так что тут же сыграли несколько свадеб.

В Красном море на тот момент исламский флот доминировал, но в Массауа смогла прорваться одна каравелла из Индии. Желавшие вернуться в Португалию получили такую возможность. Мигель да Кастаньозо прощался с Эстебаном д’Албугера.

– Что передать твоему отцу, адмиралу, Эстебан?

– Не знаю… Отец и так всё поймет. Впрочем, расскажи ему всё, как было. Если старика заинтересуют подробности – расскажи подробно. Впрочем, главная моя просьба – дай отчет о нашей экспедиции дону Энрике д’Алавейра. Уж для него-то точно все подробности будут очень важны.

– С удовольствием исполню твою просьбу, Эстебан. Я хорошо знаю дона Энрике и не сомневаюсь, что он скоро придет к вам со всеми своими рыцарями. Орден Храма, наконец, воссоединится.

Книга третья

Осень тамплиеров

Но высшая из всех побед

Проживши жизнь, увидеть Свет

Не призрачный, а настоящий

От чистой Правды исходящий

Не просто по миру брести

А Истину вдруг обрести.

Вольфрам фон Эшенбах

Георгий Владимирович фон Морунген занимал в Ордене Храма положение особое. Вот уже несколько лет он оставался простым послушником, хотя за это время не раз появлялись и сержантские и рыцарские вакансии. Ему предлагали стать полноценным тамплиером, но он, так рвавшийся в Орден, отклонил это предложение, сказав, что время не пришло. В Ордене ещё не бывало, чтобы кто-нибудь отказывался от тамплиерского плаща, за тем сюда и приходили, а если учесть, что Георгию Владимировичу стукнуло уже шестьдесят, то было не понятно, когда, по его мнению, придет время. При этом ни у кого не возникало сомнений в его преданности Ордену. Ему было свойственно тонкое, по-своему даже уникальное ощущение истинного тамплиерского духа. В «Секретум Темпли» Морунген был настолько своим, что было вообще невозможно понять, почему он не хочет облачиться в плащ.

Впрочем, послушником он был не совсем таким, каковы были другие насельники «Секретум Темпли» этого ранга. Ему сразу же дали отдельную келью, что не полагалось даже сержантам, отдельные кельи имели только рыцари. Искушать его грязными работами так же ни кто не стал, определив послушание в библиотеке, причем явно не только из уважения к возрасту и мирскому полковничьему достоинству. Особое положение Морунгена было определено самим великим магистром, при котором сей необычный послушник состоял чем-то вроде советника, непонятно только по каким вопросам, об этом не знал даже Сиверцев.

Андрею было известно лишь то, что к делам Секретной Службы Ордена Морунген не имел ни какого отношения – ещё одна странность. Все кто приходил в Орден, обычно дарили ему свои мирские знания и умения, каждый старался быть полезен тем, в чем наиболее силен. И командор Секретной Службы Ордена очень надеялся на то, что полковник российской военной разведки начнет активно делиться опытом, но этим надеждам не суждено было сбыться. Георгий Владимирович сразу же сказал, что всё известное ему по службе ни когда не будет разглашено, а к делам разведки и контрразведки он не желает иметь никакого отношения. Магистр безоговорочно принял это условие, явно надеясь, что в некой иной сфере Морунген будет куда полезнее. Вот теперь никто и не знал, что это за сфера. А недавно Георгию Владимировичу предоставили келью раза в четыре побольше прежней – для размещения небольшой особой библиотеки, своего рода спецхрана, с которым работал только Морунген. Сюда было строжайше запрещено заходить кому бы то ни было, даже маршалу Ордена Храма Андрею Сиверцеву.

***

XXI век уже основательно набрал обороты. Многое стало историей – и холодная война между СССР и США, и горячие войны в Африке. Эфиопия уже с трудом припоминала кровавого диктатора Менгисту Хайле Мариама, и Сиверцеву теперь уже трудно было поверить, что когда-то он воевал на стороне этого диктатора. И свои первые неуверенные шаги на тамплиерском поприще Андрей вспоминал теперь, как сквозь туман. Сиверцеву казалось, что он всегда был тамплиеров и ни кем иным быть не мог, а тот небритый капитан Советской Армии, которым он некогда был, кто угодно, только не он.

Назначение маршалом Ордена и соответствовавшее оному облачение в белый плащ с красным крестом Сиверцев воспринял спокойно и по-деловому. Без малого два десятка лет он сражался под знаменами Ордена с сатанистами. Прошел все континенты, узнал все обличия этой нечисти, а если бы в Ордене практиковали нашивки за ранения, то у него их было бы от плеча до локтя. Сиверцев и сам понимал, что среди тамплиеров трудно найти рыцаря, лучше, чем он подготовленного к тому, чтобы руководить всеми боевыми операциями Ордена. Он взялся за это дело основательно, грамотно, технично, теперь гораздо реже участвуя в прямых столкновениях, но меча из рук не выпускал. Маршал Ордена – не маршал Советского Союза, он никогда не превращается в паркетного шаркуна, в Ордене Храма даже великий магистр сражается до последнего вздоха наравне с сержантами.

Так проходила его обычная тамплиерская жизнь – богослужения и сражения, анализ информации и разработка операций. Рано или поздно он должен был либо сложить голову в очередном бою, либо выйти из строя, получив ранение серьезнее предыдущих, и тогда в его жизни останутся только богослужения, подготовка к переходу в мир иной. Андрею не так уж давно перевалило за сорок, но Орден почти не знал маршалов, доживших до пятидесяти. По всему было понятно, что ему осталось лишь несколько лет. Андрей относился к этому совершенно спокойно. Он прошел свой жизненный путь, как мог, он был, наверное, неплохим рыцарем, хотя и скверным монахом, но об этом пусть судит Бог, встреча с Которым не за горами. Он обрел самого себя и честно заслужил белый тамплиерский плащ, а сколько на нем пятен, об этом опять же, судить будет Бог.

Всё шло нормально, и Андрей вполне принимал то обстоятельство, что вступил в завершающий период своей жизни. Вот только вдруг у него появилось ощущение, что ещё несколькими годами жизни он уже не располагает. Предчувствие смерти? Не совсем. Да это и не встревожило бы его, он давно уже жил каждый день, как последний. Смерть – боевая подруга каждого тамплиера, она – всегда рядом, и хоть не сказать, что всегда желанна, но к тамплиеру смерть никогда не приходит неожиданно. Почувствовав близость смерти, он уж во всяком случае не испытал бы растерянности, но это было нечто другое. Он чувствовал, что его маршальское служение исчисляется теперь уже днями, а не годами, но близости смерти не ощущал. Что же это? Ведь не уйдет же он из Ордена. Андрей успокоился на несколько расплывчатой мысли о том, что произойдет нечто такое, что представить он просто не в состоянии.

***

– Андрей, а ты пошел бы со мной в разведку? – загадочно улыбаясь, спросил Морунген.

– Георгий Владимирович, как вы считаете, надлежит ли послушнику так нагло обращаться к маршалу Ордена? – в улыбке Сиверцева не было ровным счетом ничего загадочного.

– Позволю себе, мессир, ответить вопросом на вопрос: вы готовы говорить со мной без чинов?

– Да, разумеется, – очень просто сказал Сиверцев. – Но перед началом разговора без чинов весьма полезно вспомнить о том, что они существуют.

– Как я люблю нашу родную, неподражаемую тамплиерскую спесь… Итак?

– По поводу разведки не удобнее ли вам будет обратиться к командору секретной службы?

– О… Это такая разведка… Она – вне компетенции секретной службы. Не буду тянуть кота за хвост. Мы намерены обнаружить земной рай.

Сердце Сиверцева учащенно забилось. Вот уж не думал он, что его ещё хоть чем-нибудь можно привести в такое смятение. Его ни сколько не смутило то, что Морунген предлагает ему заняться материализацией средневекового мифа. Он понимал, что говорит не со сказочником и не с фантазером. Морунген – человек серьезный и опытный, причем, некоторые грани его опыта до сих пор не раскрыты, но понятно, что великий магистр не даровал бы рядовому послушнику особого статуса без достаточных оснований. Так что Андрей сразу же, навскидку принял предложение Морунгена вполне серьезно. Миф материален, так же как материален, к примеру, ангел. Материя мифа чрезвычайно тонка и почти невещественна, но вот об это «почти» можно мозги сломать. А почему бы и не рискнуть мозгами, особенно под хорошим руководством? Так что смятение Сиверцева было связано не со сказочностью предложения, а с тем, что он, наконец, понял, что означало его предчувствие. Вот значит, как завершится его маршальское служение – он уйдет не через смерть, а через миф – было от чего потерять голову. Андрей молчал, наверное, минут пять, его душа начала понемногу преображаться, словно теряя свою причастность к земле, он уже понял, что обратно пути нет, никакого согласия от него не требуется и никакого отказа не предполагается – совершается то, чему по Божьей воле надлежит свершиться. С измененной душой он уже ни к чему более не пригоден, кроме того, к чему определен. И всё-таки он ещё не мог переступить некий барьер, ему было трудно продолжать разговор, и он решил спросить что-нибудь очень формальное:

– А почему вы с этим ко мне, а не к кому-нибудь другому?

– Есть две причины. Во-первых, я люблю тебя, Андрей, хотя ты никогда не отвечал мне взаимностью.

– С отсутствием взаимности на самом деле всё просто. Я почему-то всегда боялся, что ваша мощная фигура закроет образ Князева. Такой человек может быть в жизни только один, а вы по масштабам личности вполне с ним сопоставимы. Может, это покажется странным, но я старательно избегал этого сопоставления, в том числе и при помощи нарочито грубого обращения к вам. Так что за моим несколько мальчишеским хамством, стоит скорее симпатия, чем антипатия.

– Спасибо. Я подозревал нечто в этом роде. Теперь нам будет проще.

– А во-вторых?

– Именно тебе оставил письмо великий адмирал – летучий храмовник.

– Ах, вот оно что, – усмехнулся Андрей. – Вы считаете, что наследство летучего храмовника каким-то образом поможет нам найти земной рай?

– Почти уверен в этом. Я постарался узнать об этом человеке всё, что возможно, сведения в итоге подобрались не богатые – его ни кто близко не знал, и тем не менее теперь я могу утверждать – он человек нездешний. Не дух, конечно, не ангел – вполне земной человек, но нездешний.

– Из земного рая?

– Нет. Из другой эпохи. Не удивлюсь, если великий адмирал водил тамплиерские галеры ещё при Гийоме де Боже.

– Дас ист фантастиш, – Сиверцев пока не находил в себе сил обсуждать эту тему серьёзно.

– Тот ещё фантастиш, – Морунген, казалось, не обратил внимания на иронию собеседника. – Знаешь, чем я занимался последнее время? Сравнительным анализом работ Эйнштейна и творений святых отцов. То, что старик Альберт писал о времени и пространстве, о четырёхмерном континууме, поразительным образом пересекается с работами некоторых православных тайновидцев, в основном – каппадокийских богословов IV века. Гениальный учёный выразил на точном математическом языке то, что богопросвещённым молитвенникам было известно ещё полторы тысячи лет назад. Мир можно познавать по-разному: как методами науки, так и путём общения с Богом, Который обладает абсолютным знанием о мире и иногда сообщает нечто близким к Нему людям. Школьник может и сам доказать иную теорему, но чаще всего учитель сообщает ему это знание. Не удивительно, что ученик, который всё пытается доказать сам, заметно отстаёт о того, который слушает Учителя. Так и наука в некоторых вопросах отстаёт от богословия на пару-тройку тысяч лет. Иные научные открытия – лишь подтверждение того, что было известно неучёным молитвенникам.

– Но если у нас есть великие каппадокийцы, тогда зачем нам Эйнштейн?

– Для того, чтобы хорошо понять Эйнштейна надо всего лишь обладать определённой суммой знаний, а для того, чтобы так же хорошо понять православных тайновидцев, желательно приблизиться к Богу настолько же, насколько и они. Спроси себя, насколько реально последнее? Что ни говори, а язык науки ближе земному сознанию, кроме того, честная наука – тоже от Бога, и современные исследования времени и пространства отнюдь не бесполезное дополнение к трудам святых отцов.

– Так в чём же интересующие нас параллели между наукой и богословием?

– В детали не полезем, а общая схема такова. Православным известно, что время и пространство сотворены, так же, как и материя. А что сотворено, то конечно. Соответственно, может существовать мир, где нет ни материи, ни времени, ни пространства. И этот мир уже существует одновременно с нашим. Это вечность. Бог пребывает вне времени и пространства. Для Бога нет таких категорий, как «там» и «здесь», «было» и «будет».

– А ангелы?

– Пребывая с Богом, они – вне времени и пространства, пребывая с людьми – во времени и пространстве – передвигаются с конечной скоростью, являются «вчера» и «сегодня». Значит возможно пересекать границу этих двух миров. А что возможно для ангелов, то возможно и для людей, принципиальных отличий между ними нет.

– А что в этом смысле проясняет наука?

– То, что время и пространство не есть категории неизменные. Как материя может быть подвержена самым разнообразным трансформациям, так и время. Оно может идти быстрее или медленнее. Или останавливаться. Или исчезать. Или делать петлю: двигалось – двигалось и вернулось в ту точку, которую уже проходило. Что являет собой эта точка – прошлое или будущее?

– Тут и ответ не нужен, достаточно вопроса.

– Понимаешь. С пространством могут быть такие же штуки. Как пелось в советской песне: «До самой далекой планеты не так уж, друзья, далеко». Возьмем резиновый шланг. Расстояние между его концами может составлять метр, а если его согнуть – сантиметр. То есть пространство, как и время, может быть так деформировано, что, сделав лишь шаг вперед, мы можем оказаться «в далеком созвездии тау Кита». Мы привыкли к тому, что пространство и время проявляют себя линейно, но они могут проявлять себя как угодно. Они пластичны.

– Значит, с точки зрения православного богословия все эти телепортации и петли времени – реальность?

– Возможность. И эта возможность порождает множество вопросов. Когда-то время и пространство исчезнут, но пока они существуют параллельно с вечностью, стоит вопрос о границе между этими мирами. Есть ли там пограничные столбы? Натянута ли колючая проволока?

– А, кстати, как насчет нейтральной полосы? Известно ведь, что «на нейтральной полосе цветы необычайной красоты».

– Быстро ты догоняешь. Что если «земной рай» – нейтральная полоса между двумя мирами, между «временем – пространством» и вечностью? Предположим, земной рай не принадлежит ни к одному из этих двух миров, но одновременно наделен свойствами каждого из них? Что если время и пространство там как бы ещё есть, но как бы их уже и нет? То есть, это уже не земля, но ещё не Царство Небесное. Что некорректного в таком предположении?

– Для начала тебе скажут, что Библия ни о чем таком не говорит.

– Для начала надо понять, что крайне некорректно объявлять несуществующим всё, о чем не говорит Библия. Священное писание никогда не имело целью дать исчерпывающую информацию по всем вопросам бытия. К тому же, именно Библия сообщает о создании рая на земле и ни слова не говорит о том, что эта лавочка была прикрыта. Даже напротив – если Бог поставил у врат рая херувима с пылающим мечом, значит, Он не уничтожил рай после изгнания Адама и Евы. Говорят, что «рай взят на Небо», но вот это как раз не цитата из Библии, а всего лишь благочестивая гипотеза. К тому же ведь я и не утверждаю, что рай надо искать вот прямо так в районе истоков Нила, как об этом пишет простодушный Жан де Жуанвилль. Моё предположение сводится к следующему: «То, что рай доныне на земле – не соответствует действительности. То, что рая на земле сейчас уже нет – так же не соответствует действительности. Оба утверждения ложны».

– А значит – оба истинны… Но как же херувим с пылающим мечом? Мы что же, попрем на него, как на вокзальный буфет? Или будем искать черный вход? Или рыть подкоп? Не абсурдно ли пытаться открыть закрытое Богом? Да и зачем нам земной рай? Если будем жить так, как Бог велел – попадем в рай Небесный. Это уж точно не хуже. Зачем искать дверь в мир иной, если по истечении земной жизни она сама откроется?

– Мысль твоя верна, но нуждается в развитии. Мы, конечно, не будем предлагать херувиму взятку. В раю коррупции нет. И черный вход туда искать не будем. Ещё ни кого не довели до добра попытки проникнуть в мистическую реальность ненадлежащим образом. Можешь быть спокоен, я не чернокнижник. Но я вот о чем неотступно думаю: что если Бог хочет, чтобы мы туда попали? Что если Он готов открыть нам маленькую дверцу, пусть и не парадный вход?

– Опять же, зачем?