Рыцари былого и грядущего. III том

– Гуго тоже пытали, – прошептал Арман. – Уволокли вслед за тобой. Так же, как и тебе, вырвали все ногти на пальцах правой руки. Но вы всё выдержали, мои храбрые мальчики.

– Это не я выдержал, мессир. Бог помог. Боль была настолько нечеловеческой, что я при всём желании не смог бы никого предать.

Анри увидел, что по лицу Армана потекли слёзы. Он спросил почти равнодушно:

– Нас будут ещё пытать, мессир?

– Нет, больше не будут. Смысла нет. Показания им больше не нужны. То, что они сделали с Фридрихом, с Гуго, с тобой – это всё ради меня. Теперь моя очередь, впрочем, не удивлюсь, если меня вообще не будут пытать. Всё самое страшное уже произошло. Более изощрённо они не могли бы стереть мою душу в пыль.

– Не думайте о нас, мессир.

– А я и не думаю. Просто у меня сердце разорвалось. Ведь это я подготовил для вас этот ад. Не для себя – для вас. Я – ваш палач.

– Наши грехи – наши палачи. Это и про нас, и про вас.

Арман молча коснулся холодным лбом горячего лба Анри.

***

Руки Армана привязали к подлокотникам тяжёлого стула. Деловитый монах-доминиканец раскалил на огне стальной прут и прижал его к плечу командора. Приложил без нажима, но держал долго, пока сталь не остыла. Потом подошёл к жаровне, опять раскалил сталь и опять приложил. Потом опять. Всё это палач проделывал с лицом откровенно скучающим, не задавая никаких вопросов. Сделал перерыв, так же не говоря ни слова, а потом начал жечь другое плечо.

Сидевший в кресле напротив господин скорбно наблюдал за тем, как вздуваются жилы на шее командора, как лицо его покрывается испариной, а в уголках закрытых глаз резко пролегают морщины. Дорогая одежда и толстая золотая цепь на шее зрителя без труда позволяли угадать в нём высокопоставленного придворного, а вот лицо отнюдь не напоминало человека, привыкшего блистать при королевском дворе. Его суровое и решительное лицо было одновременно скорбным и немного болезненным, а длинные чёрные волосы и очень смуглый цвет лица сообщали ему выражение несколько даже демоническое. Таков был Гийом де Ногаре – правая рука короля Франции.

Он наблюдал за страданиями тамплиера без тени злорадства, с неким внимательным равнодушием. Наконец, он дал знак палачу удалиться, они остались в комнате вдвоём. Ногаре подошёл к тамплиеру и кинжалом разрезал верёвки, привязывавшие его к креслу. Командор энергично размял пальцы рук и, внимательно посмотрев на королевского советника, прохрипел:

– Ты выглядишь очень уставшим, Гийом.

– Сам знаешь, Арман, в последнее время очень много работы. Грязной и неблагодарной работы… Ты ведь лучше других понимаешь это. Почему мы не вместе, Арман? – вопрос прозвучал очень печально.

– Потому что ты – катар, а я – тамплиер, – прохрипел де Ливрон.

– Да, я катар… А ведь я не верю в катарские бредни. Но моя душа сгорела на костре Монсегюра ещё раньше, чем я родился. Ты представляешь, Арман, я родился с сожженной душёй, – грустно улыбнулся Ногаре. – Но это всё для трубадуров. Ты сейчас можешь говорить о деле, или отложим до завтра?

– Я так долго ждал этой встречи, Гийом, – к тамплиеру понемногу возвращалась способность владеть своим голосом, – до завтра мне не выдержать. Боль очищает сознание, освобождает его от всего ненужного и случайного. Я готов говорить.

– Надеюсь, ты понимаешь, что пытка – не более, чем моя любезность по отношению к тебе, своего рода дань уважения. Я не настолько наивен, чтобы думать будто пытка станет для тебя аргументом.

– К делу. Что ты хочешь?

– Ты не поверишь. Золота. Та золотая пыль, которую мы обнаружили на дне тамплиерских сундуков, нас очень разочаровала. А ведь ты знаешь, где богатства Ордена.

– Мало ли что я знаю. Мне, например, известно, что Сена впадает в море, но разве я могу повернуть её вспять?

– Значит, разговора не будет?

– Ну почему же. Только не надо переоценивать мои возможности. Могу предложить тебе N ливров.

– Неплохо. Впрочем, лишь для начала.

– А что предлагаешь ты?

– Жизнь всем тамплиерам, которые ещё живы.

– Жизнь – это слишком мало. Ты помогаешь тамплиерам сохранить остатки чести, мы помогаем тебе получить остатки казны.

– Мои возможности тоже не надо переоценивать. Что ты хочешь?

– Поможешь тамплиерам организовать достойную защиту на суде?

– Ты смеёшься, Арман? Они сами во всём сознались, эта ваша слякоть, а теперь я сделаю из них достойных людей, способных себя защитить? Может быть, ещё и речь им написать?

– Первое, что ты сделаешь – переведёшь всех нас в достойное помещение. Дворец не нужен. Главное, чтобы было сухо, светло и просторно. Ну и питание, конечно, улучшишь. Второе. Когда к тебе обратится группа тамплиеров с просьбой дать им возможность защищать Орден – не препятствуй. Мы выберем тех, кто будет публично защищать Орден. Если ты сразу же пошлёшь их в костёр, я буду очень разочарован.

– Я пока ещё не король Франции.

– Ну тогда и я – не казначей Ордена.

Ногаре встал и начал медленно расхаживать по комнате. Арман некоторое время внимательно на него смотрел, потом сказал:

– Вы уже добились своей главной задачи. Никакая наша защита не поможет возродить Орден Храма. Ордена больше нет. Никто и никогда не увидит белых плащей ни на улицах Парижа, ни на улицах Иерусалима. Всё о чём я прошу – дайте нам оставить по себе хоть тень доброй памяти, выслушайте, запишите то, что тамплиеры могут сказать в своё оправдание.

– Я попытаюсь.

– Ну тогда и я попытаюсь.

– Довольно, Арман. Завтра же вас всех переведут в хорошее помещение.

– Завтра же ты получишь расписку на упомянутое мною количество ливров.

– Изберёте, кого захотите, в защитники Ордена. Им дадут возможность публично сказать то, что они захотят.

– И тогда ты получишь расписку на сумму втрое большую.

– Очень хорошо. Если честно, я и на это не рассчитывал. Хотя ты отдаёшь нам лишь малую толику богатств Ордена.

– А сколько речной воды можно вернуть из моря обратно?

– Всё так. Но когда вы завершите свою защиту, я уже ничего не смогу вам обещать. Даже жизни.

– И я не обещаю тебе жизни, Гийом. Ты зашёл слишком далеко. Для тебя, как и для Ордена, уже нет возврата.

– Да, я знаю. Мне не жить. Но король… Ты можешь мне не поверить, но я ведь очень люблю Филиппа.

– Я верю, Гийом. Мне очень жаль.

***

В просторной светлой горнице счастливые тамплиеры радостно обнимали друг друга. На одних были с большим трудом добытые белые плащи с красными крестами, на других – остатки одежды, которую они не меняли с октября 1307 года. А доблестные священники Ордена Храма Пьер де Болонья и Рено де Провен щеголяли в новеньких сутанах.

Отовсюду неслись возгласы:

– Вот уж не думал, что наш отец Пьер – такой Цицерон.

– Цицерон – язычник, пустышка, а красноречие отца Пьера вдохновлено самим Господом Христом.

– Он положил их всех на обе лопатки! По сравнению с пламенной речью отца Пьера, всё, что говорил Плезиан звучало, как жалкое блекатание бессмысленного барана.

– Отец Рено тоже был неотразим. Все его удары достигли цели. Воистину, священники Ордена Храма – настоящие тамплиеры.

– А наш храбрый исповедник Бернар де Ге? Он говорил не много и очень просто, но его слушали, затаив дыхание. Он прошёл через все муки ада и всё-таки сохранил верность Христу. Каждое его слово стоит дороже золотого ливра.

Безногий калека Бернар восседал на грубом деревянном стуле. На процесс братья так и носили его на стуле. Сейчас он виновато улыбался и, кажется, готов был заплакать. Его хлопали по плечу:

– Дружище Бернар! Ты послужил Ордену лучше, чем иные герои на поле боя.

– Завтра обязательно должен выступить командор Арман де Ливрон, – заявил восторженный Гуго фон Зальм.

– Да, Арман должен выступить, – рассудительно поддержал старый седой тамплиер. – Он человек учёный, умный. Кроме того – друг славного магистра де Боже, а среди нас уже почти не осталось тех, кто сражался с де Боже плечом к плечу.

– Спасибо за доверие, братья, но мне не надо выступать, – спокойно сказал Арман. – Я человек далёкий от красноречия. Разволнуюсь, начну путаться. Среди нас есть рыцарь гораздо более достойный и вполне готовый к выступлению. Это командор Жан Монреальский.

Тамплиеры дружно зааплодировали, приветствуя престарелого командора Авиньонского дома. Польщённый старик несколько смущённо пробурчал:

– Если братья доверяют мне… У меня уже есть набросок выступления…

– Решено. Так же обязательно должны выступить рыцари Гийом де Шанбонне и Бертран де Сартиж.

И эти предложения братья так же встретили аплодисментами, оба рыцаря чинно поклонились, кто-то воскликнул:

– Сегодня наши священники отслужили славную обедню, а завтра пойдёт в атаку рыцарская конница. Ногаре, Плезиан и вся эта доминиканская свора побегут, теряя башмаки. Орден будет оправдан.

– Босеан! – кричали тамплиеры, поднимая кверху кулаки, как если бы в них были мечи.

В этот момент двери горницы распахнулись и зашли королевские сержанты с огромными корзинами. В корзинах были караваи пшеничного хлеба, головы сыра, кувшины с вином.

– Угощение от друзей Ордена, – торжественно провозгласил один из сержантов.

Тамплиеры с достоинством приблизились к корзинам. Один из них взял хлеб, дрогнувшей рукой разломил его и горько сказал:

– Неужели хлеб и правда может быть таким белым?

Большинство из них больше двух лет питались такими отбросами, какие и сарацины постыдились бы предлагать своим рабам. И вот – человеческая еда. Её появление не добавило братьям веселья, напротив, все как-то сразу успокоились, чинно и степенно разбирая угощение.

– Знаешь, кто нас угощает? – шепнул Арман на ухо Анри. – Гийом де Ногаре.

– Этот демон? Злодей? – Анри проскрипел зубами.

– Ногаре действительно страшный человек, но в нём есть немало достоинств. Из него получился бы славный тамплиер, если бы Симон де Монфор не испепелил его родину. Ногаре – злодей, но не предатель. Я уважаю его за то, что он служит королю, как верный пёс. Кроме того, звезда Ногаре уже закатилась. Или кто-нибудь из наших прирежет его в тёмном переулке, или это сделают наёмники инквизиторов. Таковы новые времена – плата за верность – кинжал в спину. Мне жаль Ногаре, Анри. Сегодня он предложил нам справить по нему поминки.

– Вам виднее, мессир, – проворчал Анри.

Прихватив хлеба, сыра и кувшинчик с вином, они отошли в дальний угол, но поговорить не успели, к ним подошёл Бертран де Сартиж.

– Арман, я знаю, что ты человек сведущий и понимаешь многое такое, что не всем дано понимать. Скажи, есть ли надежда на то, что Орден будет оправдан?

– Нет, Бертран, на оправдательный приговор нет ни малейшей надежды. Процесс уже необратим, Ордену во Франции не быть.

– Но тогда зачем весь этот балаган? Зачем мне завтра выступать?

– Это не балаган. Это прославление имени Христова. Всё, что ты скажешь, всё, что скажут братья, переживёт века. Потомки будут судить об Ордене Храма по нашим речам, так что постарайся хорошенько, Бертран. И братья сейчас не напрасно радуются. Мы переживаем подлинный триумф Ордена. Но триумф, увы, последний.

***

– Вчера под Парижем сожгли полсотни тамплиеров, – отец Пьер, прекрасно умевший владеть собой, сказал это тихим дрожащим голосом, обращаясь только к де Ливрону, не смея сообщить страшную новость братьям.

– Я знаю, отче, – прошептал Арман. Казалось, что теперь у него не только волосы, но и глаза поседели, а тонкие бескровные губы стали похожи на кривой рваный шрам. – Запомним этот день – 12 мая 1310 года. Пепел тамплиеров всегда будет кружиться в воздухе Парижа. Теперь этот город никогда не будет прежним.

– Я привык к смерти, Арман, ты знаешь. На Святой Земле я отпевал порою за раз по сотне братьев. И на душе всегда было светло. А сейчас на душе одна только жуть. Кажется, я всё понимаю, но мне хочется выблевать всё, что я понимаю. Христианский король сжигает христиан, словно языческий император. Монахи прекраснейшего христианского Ордена, созданного святым Домиником, поджигают костры под паладинами Христа. Как это можно уместить в душе?

– Как искупление. Ты же знаешь, отче, что почти все сожженные братья когда-то отреклись от Христа. Дрогнули, проявили слабость, как святой Пётр, и вряд ли даже оплакали своё отречение. Но в пламени костров, на которые они шагнули добровольно, наши братья всё искупили, очистили свои души огнём и вновь соединились с нашим Небесным Сеньором, теперь уже навсегда. А король… он ведь и правда действует во славу Христову. Впрочем, его душа сокрыта от меня. Доминиканцы… Их преступления не страшнее, чем мои. Я такой же палач.

– Оставь, Арман. Одного взгляда на тебя достаточно, чтобы понять, что ты уже всё искупил. Это говорит тебе очень опытный священник.

Де Ливрон молча кивнул, было понятно, что свою личную трагедию он не станет обсуждать вне исповеди даже со священником. Отец Пьер продолжил:

– Но что они хотят, Арман? Ты говорил, что Ногаре переменил своё отношение к тамплиерам.

– Это уже не Ногаре. Великий инквизитор Франции Гийом Парижский с блестящим изяществом перехватил инициативу. Ногаре почувствовал близость смерти, он сознательно принёс себя в жертву королю, пытаясь сделать для Филиппа последнее, что он ещё в состоянии сделать. А Парижский решил, что Ногаре глупо подставился, когда помог тамплиерам организовать настоящую защиту на суде. Он решил одним ударом свалить Ногаре и испепелить Орден. Запылали костры. Это ответ на нашу защиту. Значит, наша защита и правда была хорошей. Братья радовались не напрасно.

– Но что теперь делать, Арман?

– Теперь уже ничего не надо делать. Теперь надо бежать и как можно скорее.

– Ты считаешь, что нас всех могут сжечь на кострах?

– Нет, думаю, что костров больше не будет. Это акция устрашения, у них нет задачи спалить нас всех. Бежать надо быстрее, потому что пока охрана довольно слаба, чтобы уйти нам достаточно мирно связать несколько сержантов. Через некоторое время они обязательно усилят охрану.

– Но ведь папа обещал созвать собор, на котором будут решать судьбу Ордена.

– Собор уже ничего не значит, всё решено. Впрочем, мы бежим не все, так что на соборе будет кому представить Орден.

– Но зачем нам бежать?

– А ты знаешь, что под Парижем – целый тамплиерский лагерь? Они готовы атаковать столицу в любой момент. У них получится, уверяю тебя, там ребята боевые. И сейчас, когда они узнали о том, что тамплиеров сжигают, я вообще не знаю, что может их удержать, во всяком случае моего авторитета для этого точно не хватит, тут потребуется всё твоё красноречие. И не только твоё. Мы выведем отсюда десятка два тамплиеров.

– Всё это выглядит теперь таким бессмысленным… От чего и зачем мы будем спасать братьев?

– Мы спасаем их от позора войны с христианами. Мы спасаем их ради возрождения Ордена. Ты, отец Пьер, будешь одним из тех, кто обеспечит возрождение храмовников.

***

– Хорошо у вас в Ма Дье, – грустно улыбнулся Арман де Ливрон.

– Рай земной, – так же грустно улыбнулся Рамон Са Гардиа. – Ма Дье – лучшая крепость графства Русильон, и теперь она наша. На веки вечные наша, тамплиерская. До сих пор не могу в это поверить.

Рамон и Арман гуляли в лесу под стенами крепости Ма Дье, собирали хворост. Набрав две приличных вязанки, они взвалили их на плечи и не торопясь направились обратно в крепость.

– Мы словно в сказке, – усмехнулся Са Гардиа. – Сам великий и таинственный Арман де Ливрон на себе таскает дрова для моего камина.

– Я же не доминиканец, чтобы таскать дрова для костров. Вот и таскаю для камина. Ваших сильно пытали?

– Не всех. Восемь наших тамплиеров из 25-и отведали калёного железа. Впрочем, никого не запытали до смерти и даже не покалечили.

– Все устояли?

– Все до единого устояли в истине Христовой, и никто не предал Орден. Все судьи сошлись во мнении о чистоте и благочестии Ордена Храма. Нам разрешили проживать в Ма Дье, не платя аренды, пока все не передохнем. И все фрукты в саду – наши, и овощи на огороде – тоже. Даже пособие назначили – 350 ливров. Представляешь?

– Не плохо. А я бы остался у вас в Ма Дье, Рамон.

– Оставайся. Нашего пособия хватит на ещё одного бездельника.

– Да… Мы теперь просто бездельники. А почему, Рамон, ты не пошёл в Калатраву или в Алькантару?

– В Калатраве и Алькантаре служат славные ребята. Но я – тамплиер, Арман, и тамплиером умру.

– Здесь, в Ма Дье?

– Наверное… Впрочем, не знаю.

***

В графство Русильон, в гости к доблестному Са Гардиа, отправились Арман, Анри, отец Пьер, Ламбер де Туази и Гийом де Шанбонне. Остальные бежавшие из-под стражи и пребывавшие в лесном лагере сразу отправились в Португалию во главе с Бертраном де Сартижем и Гуго фон Зальмом.

Папа уже распустил Орден Храма, а крепость Ма Дье так и осталась во владении бывших тамплиеров, которые отнюдь не считали себя бывшими. Когда Рамон и Арман принесли дрова, братья уже ждали их за накрытым столом, все как один – в новеньких белых плащах с красными крестами, даже сержанты, которых до единого посвятили в рыцари.

– Что же тут творится, господа? – скривился де Ливрон. – Мыслимое ли дело, так нагло пренебрегать папской буллой, запретившей ношение тамплиерских одежд.

– Да плевать нам на его буллу, – спокойно сказал Са Гардиа. – Папа не знает, что такое тамплиерские плащи. Ты тоже изволь облачиться, Арман.

Улыбающийся Анри, сам уже облачившийся в белый плащ, поднёс такой же своему командору.

– Нет! – неожиданно резко и решительно сказал Арман. – Я запятнал свой белый плащ и не имею права его носить. Говорю это перед всеми братьями и вполне ответственно.

– Ну что ж, – вздохнул Са Гардиа. – Тогда сейчас я прикажу связать тебе руки, потом оденем на тебя белый плащ, потом ещё поверх плаща свяжем тебя, чтобы ты его не стряхнул. Я тоже говорю вполне ответственно.

– С удовольствием выполню приказ господина Са Гардиа, – серьёзно сказал Анри.

Арман сморщился, как от боли, потом преодолел себя и тихо спросил:

– Вы принимаете меня в Орден Храма?

– Да, – Рамон опять вздохнул, теперь уже с облегчением.

***

– Я остаюсь в Ма Дье, Анри – сказал де Ливрон. – Ты отправишься в Португалию, а потом дальше, на край света.

– А секретная служба?

– Отныне ты – командор секретной службы Ордена Храма. За неделю в Ма Дье я передам тебе все дела.

– Вчера, мессир, вы одели белый плащ. Значит, вы по-прежнему считаете себя тамплиером?

– Да.

– Значит теперь вы – рядовой рыцарь?

– Да.

– А я – командор секретной службы?

– Да.

– Итак, брат Арман, извольте выслушать приказ командора. Властью данной мне преемником Ронселена де Фо повелеваю. Первое. Вы поступаете в распоряжение командора секретной службы. Второе. На вас возлагается ответственная миссия – привести тамплиеров в Царство Пресвитора Иоанна.

Книга вторая

Паладины пресвитера Иоанна

И сказал Соломон: «Простёрла Эфиопия длани

свои к Богу, и примет Он её в лоно Своё, и все

цари земные да будут славить Господа».

***

И люди Эфиопии были любимы Богом, потому

что Спаситель мира был любим ими.

Кебра Нагаст.

Лалибела – нищая африканская деревня. Даже если судить по очень скромным эфиопским меркам, и то приходится признать, что местное население живёт в ужасной нищете. Круглые дома, сложенные из плохо пригнанных друг к другу камней, можно было увидеть здесь и тысячу лет назад, ещё до того, как великий царь Лалибела построил здесь небывалые храмы. Эти храмы ничего не изменили в жизни аборигенов. Величественные дома молитвы и убогие хижины нищих всегда существовали в разных измерениях.

Впрочем, благодаря храмам, в Лалибеле есть отель, дающий работу дюжине местных жителей. Отель носит гордое название «Царица Савская», хотя это заурядный провинциальный клоповник и присвоить ему «три звезды» можно было разве что из сострадания. Гости не так уж часто появляются в Лалибеле, так что в лучшем отеле нет решительно никакой необходимости.

Хотя надо сказать, что гости, пусть и редкие в «Царице Савской», бывают порою весьма солидны и в высшей степени респектабельны. Учёные с мировыми именами, прославленные писатели, журналисты ведущих мировых изданий – таким персонажам здесь нисколько не удивляются, им радуются, потому что они привезли деньги. Так же ни сколько не удивил, но весьма порадовал местных респектабельный джентльмен, появившийся здесь в октябре 1998 года.

На вид ему было где-то за 50. Крупный, крепкий, немного полноватый, державшийся очень уверенно, а пожалуй даже и самоуверенно, этот джентльмен неизменно сохранял на своём лице выражение надменное и несколько брезгливое. Он был одет неброско и просто, но его одежда, по всему понятно, очень крепкая и дорогая, выдавала бывалого путешественника. В таких куртках путешествуют по Африке миллиардеры, однако джентльмен разрушал этот образ тем, что сам сидел на рулём внедорожника, небрежно подкатившего к «Царице Савской».

Сняв одноместный люкс, он дал портье достойные чаевые, однако, на все вопросы и предложения последнего отвечал неизменным «ноу».

– Мистер ноу? – улыбнулся портье.

– Йес, – без тени улыбки констатировал джентльмен.

Портье сначала обиделся, потом задумался, и вскоре уже испытывал к таинственному постояльцу высочайшее почтение. А вот доморощенные гиды-подростки, от услуг которых джентльмен отказался с той же небрежной категоричностью, не имели тонкой душевной организации портье. Они просто обиделись.

Было решительно невозможно понять, кто этот постоялец. Он ни сколько не походил ни на учёного, ни на писателя, ни на журналиста. На миллионера, который видит в путешествии по Африке способ борьбы со скукой, он, по здравому размышлению, тоже не походил. Портье с тонкой душевной организацией уже заподозрил в нём сотрудника британской разведки, но потом отверг и это предположение. Джентльмен держал себя сухо и замкнуто, но совершенно не походил на человека, которому есть что скрывать. В этой его сухой замкнутости уже содержалась гарантия того, что никакой он не разведчик. Ведь разведчики стараются вести себя, как все, чтобы не привлекать внимания, а этот – напротив. Портье был так доволен тонкостью сделанного им вывода, что разом простил джентльмену всё его высокомерие.

Впрочем, вскоре всем уже наскучило разгадывать загадку таинственного незнакомца, потому что к нему привыкли. Он вёл себя очень однообразно. Каждое утро он направлялся в храмы и обходил их с такой обстоятельной неторопливой скрупулёзностью, как будто ему за это платили. А вечером, не покидая своего номера, заказывал еду туда. Так продолжалось неделю. Потом – месяц. На исходе второго месяца никто из местных жителей уже не смог бы поверить в то, что «Царица Савская» когда-то существовала без этого джентльмена.

Никто из местных в храмы с ним не ходил, а если бы и ходили – не нашли бы чему удивиться. Он очень обстоятельно всё рассматривал, как и положено путешественнику. Головой слишком сильно не вертел, никаких эмоций не проявлял и вообще никогда не менялся в лице. Ну так и что? Сдержанный человек. Все сюда приезжают для того, чтобы глазеть. Вот он и глазеет.

Однако, кроме местных в Лалибеле обитали так же не местные люди – очень незаметные, совсем не обращавшие на себя внимания, изредка откуда-то появлявшиеся и куда-то исчезавшие. Эти люди, впрочем, тоже были местными, но не были эфиопами. И вот они-то нашли чему удивиться в поведении таинственного джентльмена.

Сначала на него вообще не обратили внимание, но уже через неделю отметили странность: он ни разу не обратился ни к кому из представителей эфиопского духовенства, не попросил показать ему золото царицы Савской или крест царя Лалибелы, то есть он вообще не интересовался тем, чем здесь принято интересоваться. Нелюбопытные путешественники, конечно, бывают, но таковые приходят в храмы не более одного раза, а этот ничем не интересовался, но ходил сюда, как на работу. Отметив эту странность, за ним стали незаметно присматривать, и тогда его поведение показалось ещё более странным.

Неделю за неделей он стеклянными, невидящими глазами рассматривал одни и те же архитектурные детали. Кто угодно на его месте уже сошёл бы с ума от однообразия, а он вообще не проявлял никаких признаков беспокойства. Словно специально демонстрировал кому-то свои железные нервы. Могло показаться, что у него здесь с кем-то назначена встреча, но через месяц-то уже можно было убедиться в том, что встреча сорвалась, а его это, казалось, совершенно не смущало. Значит, не встреча.

Потом его заподозрили в интересе к подземным лабиринтам, соединяющим храмы и уходящими, порою, в неведомую и непроницаемую даль. Тут изредка появляются чудики, которые хотят найти под землёй то, что до них никто не нашёл – какой-нибудь старый забытый склеп или что-то в этом роде. Чудики лезут в каждую щель, нервно радуясь, что обнаружили какое-нибудь новое ответвление подземного хода, но этот никуда не лез, хотя и ходил под землёй очень грамотно и несколько раз действительно находил весьма загадочные ответвления, но в оные не устремился. Постоит в начале, лениво посмотрит в таинственный мрак и даже фонариком не удосужится посветить. Он приходил к малоизвестным ответвлениям много раз и каждый раз останавливался в начале, никогда не пытаясь в них пройти. При этом нисколько не было похоже, что он испытывает нерешительность, даже напротив – все его действия, все его движения выглядели очень уверенными, отточенными. Что за притча?