Рыцари былого и грядущего. I том

Великая Госпожа сошла с трона и тихо взяв меня за руку, подняла с колен. Тихим нежным голосом, исполненным великой любви и великой печали, она произнесла: «Бедный Жоффруа, ты столько страдал».

У меня хлынули слёзы в три ручья. Казалось, вместе со слезами из моей души выходит вся чёрная мерзость, копившаяся там годами. Мне хотелось сказать ей, что я не столько страдал, сколько заставлял страдать других, но ради великой любви, открывшейся мне, я теперь готов страдать безмерно, лишь бы только искупить свои грехи. Я хотел попросить у Великой Госпожи дозволения стать её рыцарем и сложить свою голову во славу Божью. Я хотел попросить её молитв за души, погубленные мною. Пусть мне гореть в огне, но только бы спаслись те, кому я сделал столько зла. Я многое хотел сказать Великой Госпоже, но не сказал ни слова. Сначала слёзы мешали говорить, а потом я понял, что она легко читает в моём сердце и слова ей не нужны. Я принёс Владычице безмолвный обет служения, и она приняла его – я почувствовал это.

Слёзы закончились. Стало очень легко. Я присел на пол у её ног. Тёплая волна обдала мою душу. Я начал мирно погружаться в отрадную дрёму.

Очнулся в своём доме, в постели. Родные пересказали мне все подробности того, как я сюда попал после боя, легко поверив, что от удара по голове мне отшибло память. Несколько дней я ходил по дому не говоря почти ни слова, только виновато улыбаясь и слугам, и родственникам. Как я любил теперь их всех, как хотел сделать им что-нибудь доброе. Поверьте, друзья, любить Великую Госпожу, значит любить всех людей. Одно без другого невозможно.

Я понял, что не напрасно был перенесён на Святую Землю и не случайно видел рыцарей, павших за Христа и его Пречистую Матерь. Я понял, что моя судьба – в Святой Земле. Моё желание отправиться в крестовый поход никого не удивило.

Поверьте, друзья, то, что я видел, не было сном или болезненным бредом. Подлинность моего видения подтверждается просто – никогда раньше не видев палестинской пустыни, я увидел её именно такой, какой она предстала передо мной сейчас. И величественный замок, и сама Госпожа были настолько реальными, что я скорее согласился бы весь этот мир считать призрачным и ненастоящим, чем поверил бы в призрачность того, что видел там.

Теперь вы знаете, друзья, что перед вами величайший грешник, но я всё же надеюсь, что вы не откажете мне в праве называть себя вашим братом. Впрочем, вам решить. А почему Пресвятая Богородица оказала мне такую незаслуженную милость, я не знаю.

Пока де Сент-Омер рассказывал, Гуго очень внимательно и неотрывно смотрел на него. Когда Жоффруа умолк, Гуго просто сказал:

– Храни вас Господь и Его Пречистая Матерь, дорогой де Сент-Омер. То, что мы узнали от вас о милости Великой Госпожи, мы навсегда сохраним в своих сердцах. Впрочем, нам уже пора в путь. И не заметили, как рассвело. Бог даст, к вечеру будем в Святом Граде.

Ехали молча. Потом Бизо приблизился к де Пейну и, убедившись, что их никто не слышит, сказал:

– Де Сент-Омер наговорил тут про себя всяких гадостей. Я сам всё это услышал впервые. И о своём видении он говорил мне лишь в нескольких словах, только сегодня расщедрился на подробности. Я уверяю вас, де Пейн, что Жоффруа – благороднейший из рыцарей. У него на редкость чистая душа. Он самый добрый человек на свете. Готов пожертвовать жизнью ради спасения первого встречного. И храбрость его выше всяких похвал.

– Любезнейший Бизо, мы с Роландом счастливы, что встретили вас с Жоффруа. Для нас будет большой честью сражаться вместе с вами. У вас, я надеюсь, не раз будет возможность убедиться в том, что я сейчас говорю совершенно искренне.

Бизо понял, что Гуго сказал всё, что имел сказать. Всем надо было отмолчаться, прислушаться к голосу своего сердца. Де Пейн ни секунды не сомневался в правдивости того, что услышал от де Сент-Омера. Явление Пресвятой Богородицы было не просто правдой, а Высшей Правдой, перед которой весь земной мир не очень-то реален. В этом Жоффруа, без сомнения, прав. Сомневаться в правдивости первой части рассказа у де Пейна тоже не было оснований. Гуго принял повествование о прежних греховных устремлениях де Сент-Омера очень близко к сердцу и получил настоящую душевную травму. Гуго понимал, что бесстрашное саморазоблачение Жоффруа явно потребовало от него мужества выше боевого, а потому вызывало уважение. Милость Пресвятой Богородицы к великому грешнику так же сомнений не порождала. На то и Высшая Любовь. Им остаётся лишь подражать ей по мере сил.

И всё-таки Гуго чувствовал: что-то не стыкуется в его душе между рассказом о греховной бездне и рассказом о чуде чистоты. Чем страшнее грехи, тем более глубокие следы они оставляют в душе даже после искреннего раскаяния, а это всегда отражается на лице. Между тем, лицо Жоффруа было таким чистым и ясным, что его хотелось назвать ангельским. Оно не несло на себе следов греховности. И вот это-то более всего поражало Гуго, понимавшего, что так не бывает.

Может быть, де Сент-Омер сильно преувеличил свою былую греховность? Ну таскался по крестьянкам, как почти любой отпрыск богатого сеньора. Это, конечно, гадко, но тут ещё далеко до бездны богоборчества, когда человек стремится стать божеством для окружающих. Но Гуго не мог заподозрить Жоффруа в той разновидности пошлого кокетства, которое побуждает иных «раскаявшихся грешников» сильно преувеличивать своих грехи, из чего следует, что своих подлинных грехов они в упор не видят. Нет, Жоффруа не такой. Но, может быть, он рассказал не столько о своих греховных поступках, какими они были тогда, сколько о том, какими он их видит сейчас? Это своими сегодняшними преображёнными глазами Жоффруа увидел в легкомысленной блудливости бездну богоборчества, а когда грешил – вовсе никому не навязывал себя в качестве божества. Или явление Пресвятой Богородицы так глубоко преобразило его душу, что даже на его лице не осталось и следа былой бесовской гордыни? Конечно, такое полное перерождение души вполне возможно.

Гуго осознал, что ему не надо понимать более того, что уже и так стало ясно. Далее лежала тайна спасения, ведомая лишь Богу и, наверное, не вполне осознаваемая самим Жоффруа. Гуго понял, что Жоффруа де Сент-Омер – необычный человек. Человек, в некотором смысле, великий. Он почувствовал, что их души родственны, что они разными путями пришли к одному и тому же. Царствие Небесное теперь полностью занимало помыслы каждого из них. Гуго ощутил, что он перед Богом меньше, чем Жоффруа, потому что путь его был куда менее мучительным. И в этот миг, когда рыцарь де Пейн полностью это осознал, его лицо озарила счастливая улыбка, полностью стершая следы тягостных раздумий.

Они подъезжали к Иерусалиму, уже виднелись его башни и стены. Гуго подъехал к де Сент-Омеру и с непосредственной наивностью детского восторга воскликнул:

– Смотри, Жоффруа – Святой Град! Мы остановимся у братьев-госпитальеров. Это благородные рыцари и просто замечательные люди.

Де Сент-Омер ответил своей чистой ангельской улыбкой. Гуго решил, что самым главным выводом, который он сделал, надо поделиться уже сейчас:

– Я думаю, Жоффруа, что наше братство, наш Орден мы должны посвятить Пресвятой Богородице. Не только ты, но и все мы станем её паладинами. Твоё видение отныне – духовный фундамент нашего Ордена.

Опус пятый

Русский аббат

Как радостна весна на Святой Земле! Нет изнурительной, убийственной жары, нет муторных зимних дождей. На душе светло и мирно. Душа готовится встретить Христа. Грядёт Пасха.

Великой пятницей 1111 года Гуго шёл к королю Балдуину в настроении самом что ни на есть пасхальном. Их отношения с королём стали к последнему времени достаточно ровными и вполне дружелюбными. Благородный Балдуин был весьма великодушен и не держал на Гуго обиды за то, что во время их первой встречи юный рыцарь вёл себя, мягко говоря, без должного почтения. Король-рыцарь умел ценить независимость и прямолинейность, понимая, что ради служения Святой Земле Гуго готов вступить в конфликт хоть со всеми королями на свете. Балдуин пригласил бы его к себе на службу, но знал, что Гуго не пойдёт, а, может быть, это и к лучшему. Так или иначе, отряд монашествующих рыцарей служит укреплению королевства, поддерживая порядок, причём отряд этот становится всё более грозным – теперь у них уже четыре рыцаря, с десяток сержантов, да ещё какие-то ранее никому не ведомые туркополы – не меньше двадцати копий лёгкой конницы. Отряд этих туркополов – блеск. Во всем крестоносном воинстве такого нет. Но как-то это всё же сомнительно, крестоносцы никогда не пользовались боевыми услугами крещёных сарацин и некоторые палестинские бароны без одобрения смотрели на это начинание де Пейна. Не говоря уже о том, что вооружённые монахи-кровопускатели – это такая диковина, за которую римский папа мог не сильно похвалить иерусалимского короля, и если король возьмёт этих нарушителей традиций под своё покровительство, то как бы его ещё и от церкви не отлучили. А так, как сейчас – всем хорошо. Гуго со своим отрядом помогает укреплять королевство, но за его чудачества король ответственности не несёт, спросят разве что с госпитальеров за их гостеприимство, а они и сами-то порядочные чудаки.

Гуго очень хорошо понимал, что король мыслит примерно так и ни сколько не осуждал Балдуина за его осторожность и отказ в прямой поддержке. Король и должен быть до чрезвычайности осторожен, особенно когда речь идёт о том, чтобы кого-нибудь поддержать. Ведь ответственность короля огромна и совершенно несоизмерима с ответственностью простого рыцаря. Монарх – помазанник Божий, он должен управлять королевством в соответствии с Божьей волей, да надо ещё учесть, что речь в этом случае идёт об особом, единственном во всём мире королевстве, основанном на землях Христовых. Гуго знал, как сложно бывает даже собственной судьбой распорядиться, не уклонившись от Божьей воли, а благородный и доблестный Балдуин отвечает перед Богом за всю Святую Землю. Простой рыцарь не имеет права судить короля, к тому же действия Балдуина, насколько можно видеть, отличаются мудростью.

Так думал Гуго, когда шёл к королю. Так думал король, когда ждал Гуго. Они намеренны быть обсудить меры безопасности во время предстоящего празднования Пасхи, согласовать свои планы, продумать распределение сил.

Гуго твёрдым шагом вступил в королевский дворец. Здесь его знали и к королю допускали беспрепятственно. Уже на пороге апартаментов Балдуина Гуго увидел маленького тщедушного человечка, с ног до головы одетого в чёрное, который мягко, но весьма настойчиво наседал на королевского секретаря:

– Да мне и надо-то великому князю всего два слова сказать, малое разрешение у него попросить, ты уж пропусти меня к нему, мил человек.

– Я же объясняю тебе, – отбивался теряющий терпение секретарь, – у его величества сейчас маршал королевства, они весьма неотложные дела обсуждают, их нельзя отвлекать, а сейчас ещё сеньор де Пейн должен подойти. Не до тебя, не путайся, приходи лучше после Пасхи.

Увидев де Пейна секретарь указал на него маленькому человечку, как на решающий аргумент:

– Ну вот – видишь.

Гуго встретился глазами с человечком. Это было весьма необычное создание. Его чёрные одежды при ближайшем рассмотрении ничем не отличались от сутан греческих монахов, но это был не грек, он коверкал наречие франков на совершенно иной манер, слова в его устах становились необычайно плавными, протяжёнными, можно даже сказать нежными. Такого милого акцента Гуго не слышал никогда. Лицом чернец тоже ни мало не походил на греков. Белизна его кожи угадывалась даже под палестинским загаром, волосы – светлые, собранные на затылке в пучок. А глаза совершенно удивительные – бездонно-голубые, ясные и чистые настолько, что рыцарю показалось, будто он смотрит в небо. (Чем-то похожи были глаза благородного де Сент-Омера – северянина из Фландрии). В таких глазах Гуго хотел бы вечно тонуть. Этот маленький человек (по-видимому, тоже северянин из неведомых стран) только на первый взгляд выглядел невзрачным и неказистым. Гуго почувствовал, что перед ним – человек Божий, наделённый от Господа подлинным духовным величием. Божий человек тоже смотрел на Гуго не отрываясь, ни слова не говоря, но с таким сердечным теплом, как будто встретил давно потерянного брата и от счастья даже дар речи потерял. Они смотрели друг на друга всего несколько секунд, но этого было вполне достаточно, чтобы почувствовать искреннюю взаимную симпатию.

Неожиданно в приёмную влетел король – радостный и порывистый. Он первым делом обратился к чернецу:

– Рад видеть вас, святой отец. Благословите, – Балдуин склонил голову под благословление, а чернец перекрестив его, сказал, словно пропел:

– Да пребудет с тобой благодать Божия, великий князь Балдвин. Мир тебе и всему твоему святому государству.

Распрямившись, Балдуин сразу же выпалил:

– Познакомься, мой дорогой Гуго – игемон Даниэль – из далёкой земли русов, где неукоснительно соблюдают веру Христову и держатся греческого обычая. По-нашему, он вроде аббата. А это, святой отец, Гуго из Пейна – один из самых храбрых и христолюбивых рыцарей Иерусалимского королевства. Добавлю так же, что доблестный рыцарь Гуго неукоснительно соблюдает все монашеские обеты, хотя он и не монах.

«Игемон Даниэль» и Гуго де Пейн с добрыми улыбками поклонились друг другу.

– Что привело вас ко мне, святой отец? – Балдуин порывисто оборвал церемонию представления.

Чернец поклонился королю до земли и промолвил:

– Господин великий князь, прошу тебя Бога ради, исполни мою смиренную просьбу. Хотел бы я поставить кадило своё над Гробом Господним за всю землю Русскую, и за всех князей земли Русской, и за всех русских христиан.

– С радостью, святой отец, даю тебе это позволение. Пусть у Гроба Господня, который франки-крестоносцы освободили, крови своей не пощадив, горит так же и русская лампада, возвещая, как свято чтут имя Христово даже в далёких северных землях, которые нам вовсе не ведомы.

Король от души обнял чернеца, а потом обратился к де Пейну:

– Прости, дорогой Гуго, мы не успели закончить разговор с маршалом до твоего прихода. Я до сих пор точно не знаю, какие силы мы сможем задействовать для охраны Иерусалима на Пасху. Хотел просить тебя подойти позже. Но, может быть, ты окажешь любезность мне и нашему гостю? Прошу тебя, сопроводи святого отца в храм Гроба Господня и возвести мою королевскую волю – дозволить аббату русов от имени его соплеменников затеплить живой огнь на месте Воскресения Господа нашего Иисуса Христа. Дело это великое. Хочу, чтобы мы с русами объединили свои усилия в служении Христу, чтобы этот далёкий народ стал для нас близким и родным.

– Именем Господа, ваше величество, – Гуго низко поклонился королю, потом – аббату русов.

Покинув дворец, они с чернецом некоторое время шли по улице молча, оба переполненные предпасхальной радостью, оба счастливые этим знакомством, а всё же не знающие, как начать разговор. Гуго, наконец, рискнул прервать молчание:

– Вы, святой отец, насколько я понял, хорошо знакомы с нашим королём Балдуином?

– Да, Господь подарил мне радость узнать этого великого человека. Я ведь уже скоро год в Святой Земле, а как прибыл – первым делом направился к князю Балдвину. Тогда я боялся, что он и на порог меня не пустит, говорить не захочет с моим убожеством, но ваш князь такой добрый, такой смиренный, безо всякой гордости. Я очень полюбил его, и он меня тоже полюбил, хотя кто я такой, если разобраться. Только, чадо моё Гуго, умоляю тебя, не называй меня «святой отец». Недостоин я, да и не принято у нас. Короля я не поправляю, потому что неловко мне короля поправлять, а тебя смиренно прошу обращаться ко мне без упоминания о моей мнимой святости.

– Как же мне обращаться к вам, игемон Даниэль?

– Точнее было бы – игумен Даниил. Называй меня просто «отче». Это по-вашему «патер». А если не трудно тебе будет выучить одно русское слово , так зови «батюшка». Так у нас на Руси ласково к священникам обращаются.

– Хорошо, батьюшка.

Они подарили друг другу счастливые улыбки. Гуго спросил:

– Далеко ли от земли русов до Святого Града? Ваш путь, наверное, был труден и опасен?

– Так далеко, добрый юноша, что и не передать. Русские больше года добираются до Иерусалима, чтобы поклониться Гробу Господню. Большинство наших гибнет в пути. У меня было полдюжины спутников, а живым сюда добрался только я один. Русские знают, отправляясь в Иерусалим, что идут почти на верную смерть. И всё же Господь многих наших благословляет поклониться Святому Граду. Когда я пришёл в Иерусалим, оказалось, что в Лавре Святого Саввы живут многие сыны русские, новгородцы и киевляне: и Седеслав Иванкович, и Горослав Михайлович, и два Кашкича, и многие иные. Славные, добрые молодцы.

– Вижу, что вы, русские, настоящие христиане, но почему же не отправились вместе с нашими рыцарями в крестовый поход? Мы, западные франки, устремились на помощь православному императору греков, а вы, русские – сами православные, но не захотели помочь.

– Князья наши не захотели. Почему – мне не известно. Видно, как всегда, воевали меж собой, да со Степью. От Степи у нас на Руси много беды. Могли бы, конечно, вашим помочь. Я своих князей не извиняю. Но русские всё же были среди крестоносцев, отправляясь небольшими отрядами.

Гуго просиял. Он вспомнил, как в детстве видел один из таких отрядов. «То ли норманы, то ли русы», – говорили про них. Он рассказал об этом игумену, тот согласно закивал головой:

– Это наши, наши. Их могли и норманами называть. У нас князья-то из норманов. И ещё скажу тебе нечто удивительное. Знаешь ли, что в крестовом походе силами французов командовал внук нашего русского великого князя Ярослава Мудрого?

– Ты ошибаешься, отец. Французами командовал граф Гуго де Вермандуа, брат короля Франции Филиппа. Гуго Великий.

– Вот как? А ведомо ли тебе, кто была мать короля Филиппа и графа Гуго?

– Не знаю, не думал об этом, – де Пейн растерялся.

– А разве ты не слышал, что король Франции Генрих взял себе в жёны русскую княжну Анну, дочь великого князя Ярослава Мудрого?

– Да, что-то слышал, но не придавал этому значения. Сын короля – это сын короля, а кто была его мать…

– Сам Гуго Великий, думаю, не был столь же безразличен к своей матери. Анна была очень сильной женщиной, она, конечно, много влияла на своих детей. К тому же, она была очень образованной – знала языки, читала книги. Ей было что передать своим детям, Гуго и Филиппу. Анна много рассказывала своим сыновьям про их великого деда, Ярослава, про нашу веру православную. Нет сомнения, она воспитывала своих сыновей в большом почтении к нашей русской православной вере. К тому же ведь с Ярославной во Францию отправилась малая дружина, так что её сын, Гуго, вырос среди русских воинов, а потом вы, французы, прозвали его великим. Не многих вы удостоили такой чести, а ведь это наше русское воспитание.

В голове у рыцаря де Пейна на несколько минут всё смешалось. Он попытался припомнить всё, что знал о своём тёзке – Гуго Великом, а перед глазами стояло лицо прекрасной гречанки – Морфии, жены графа Балдуина Эдесского. В ушах звучал чистый ангельский голос графини, которая растолковала ему азы богословия, объяснила, что вера греков и русов – исконное христианство, сохранённое во всей его чистоте и неповреждённости. Что за женщины у этих православных – сильные, умные, читающие книги, способные рассуждать о самых возвышенных богословских истинах с такой лёгкостью, как будто речь идёт о домашнем хозяйстве. Анна, русская королева франков, наверное, была такой же. Да, без сомнения, такой же сильной и просвещённой. Ему стало неловко перед игуменом Даниилом за то, что попрекнул его неучастием руссов в крестовом походе. Он подумал: «О русах надо рассуждать осторожнее. У них там всё по-другому. Вера у русов лучше нашей – сомнений больше нет. Их женщины – прекрасные дамы в самом возвышенном смысле этого определения. Необычно у них всё. Они не пошли в крестовый поход… и всё-таки они пошли – незримо для нас». И вот уже русы представлялись шампанскому рыцарю сказочным народом вроде нибелунгов – хранителей сокровищ, только сокровищ духовных.

Минут пять они с игуменом шагали молча. Чуткий отец Даниил понимал, что в душе рыцаря сейчас происходит что-то очень важное и не тревожил его разговором. Наконец, он решил, что настало время прервать молчание:

– А я ведь, рыцарь, очень мало знаю про вашего-нашего Гуго Великого. Не мог бы ты рассказать мне о нём?

Де Пейн, в своё время ловивший каждое слово о каждом из вождей крестового похода, именно про графа Вермандуа знал весьма не много, но он рассказал, что знал:

– Король Филипп не мог участвовать в крестовом походе, потому что находился под церковным отлучением. Не подумай, он не совершил ничего откровенно богопротивного. Была какая-то неурядица то ли с заключением, то ли с расторжением брака, римский папа на него прогневался, так что французскую армию пришлось возглавить графу Вермандуа, его брату. Когда армии крестоносцев достигли пределов Восточной империи, франки много ссорились с греками, даже до боевых столкновений доходило. Но Гуго де Вермандуа весьма пришёлся ко двору греческому императору и целый год пользовался его гостеприимством. Раньше я не понимал, почему именно у французской армии были такие хорошие отношения с греками. Я узнавал – в греческих хрониках нет ни одного упрёка поведению французов, хотя на упрёки в адрес других крестоносцев греки не скупились. Теперь я понял, что граф Гуго имел православное воспитание и всех своих настраивал на подчёркнутую почтительность к восточному христианству. Французским крестоносцам было даже позволено посещать основные храмы Константинополя – знак большого благоволения со стороны греков. Так граф Гуго смог прикоснуться к вере своей царственной матушки. Гуго принёс присягу императору Алексею Комнину, он сражался в составе войск императора и проявил чудеса храбрости. После битвы при Дорилее император назвал Гуго великим рыцарем. Так и пошло – Гуго Великий.

Под Антиохией, во время смертельной схватки с Кербогой, Гуго Великий со своими французами был поставлен впереди войска. Он шёл на верную смерть. И там он проявил чудеса храбрости. Не погиб, но был страшно изранен. Сам император Алексей с величайшим почётом отправил израненного Гуго на родину. Франция встретила его как победителя и героя. Только и разговоров было, что про Гуго Великого.

Он долго лечился, а в 1101 году вновь пошёл на Иерусалим. Но в Каппадокии войско крестоносцев было разбито. Гуго вновь получил страшные раны, однако не погиб на поле боя. Он умер спустя несколько месяцев от ран. Замечательная смерть для христианина, не правда ли, отец? Господь не позволил своему верному паладину сгинуть в горячке боя и дал ещё несколько месяцев для покаяния и молитв, для очищения души.

– Истинно так, сын мой, истинно так.

– Я всегда очень жалел, что такой великий герой не участвовал в штурме Иерусалима. Вот кто был в высшей степени достоин стать ближайшим соратником Годфруа Бульонского! А сейчас подумал – если бы Гуго Великий взошёл на стены Иерусалима вместе с великим лотарингцем, его имя прославилось бы куда больше, и к его родословию проявили бы гораздо большее внимание. Он прославил бы народ русов! Ведь это не пустяк – внук величайшего князя русов – величайший герой крестового похода.

– Да… не пустяк… Но не горюй, мой добрый рыцарь. Промысел Божий, видимо, в том, что имени русскому рано ещё звучать слишком громко. Но придёт время, не сомневайся – русский народ скажет своё слово, и это слово прозвучит на весь мир. Тогда и про Гуго Великого вспомнят. Ведь он – живое воплощение союза между франками и русами. Святого и героического союза. Сейчас, чувствую – не пришло ещё время.

– А не знаешь ли, отец, когда умерла королева Анна? Интересно, провожала ли она своего великого сына в крестовый поход?

– Пытался узнать, но это доподлинно не известно. Впрочем, в 1096 году королева была ещё жива, так что сына в поход, видимо, провожала. А потом встречала израненного и целовала его святые раны. Анна Ярославна было очень набожна.

– Жаль, что народ русов у нас так мало знают.

– Да мы и сами-то про себя не лишка знаем. Но есть у меня в Киеве друг сердечный, монах Нестор, летописцем его кличут. Он сейчас русскую летопись составляет. Если живым вернусь на землю Русскую, как я хотел бы переправить тебе, благочестивый рыцарь, нашу русскую летопись! Нестор, наверное, уже закончил её.

– Да, я был бы счастлив побольше узнать о неведомом христианском народе, у которого – вера неповреждённая. А монах Нестор, он в монастыре живёт? Что за монастырь?

– Великая Киевская Лавра! Какие там молитвенные монахи, Гуго! Я-то, черниговский мужичёк, ничтожен перед ними. Там, в нашей Лавре, монахи славят Господа в подземном безмолвии, в пещерах, которые сами вырыли.

– Монахи живут под землёй? Воистину, земля русов полна духовных чудес, неслыханных у нас на Западе. А скажите мне, отец, нет ли у вас монахов-воинов?