Рыцари былого и грядущего. I том

Да, Гуго де Пейн был необычным человеком. Он умел думать не так, как все. Никакие общепринятые суждения его никогда не сковывали. Его мысли отличались полной самостоятельностью и, в силу этого, неожиданной смелостью, а между тем, он умел, как губка, впитывать всё, что видел и слышал вокруг, накапливая чужие мысли и бросая их в свой умственный тигель для переплавки, при этом совершенно невозможно было угадать, что за изделие он намеревается в конечном итоге отлить.

Роланд не пытался прервать молчание друга, не желая мешать его внутренней работе. Наконец, Гуго заговорил сам и, как всегда, от него можно было ждать каких угодно слов, только не тех, которые он произнёс:

– Как мне нравится, брат Роланд, ваша цистерианская сутана – белоснежная, с чёрным оплечьем и капюшоном.

– Да, мне она тоже очень нравится. Раньше я любил белые плащи, а когда стал монахом – охотно принял это чёрное дополнение.

– Белые плащи… Белые плащи… А ты слышал, брат Роланд, про белых всадников под Антиохией?

– Эта история известна любому христианину на Святой Земле. Наши не смогли бы тогда победить без помощи Небес. В самый тяжёлый момент боя, когда, казалось, всё было потеряно, крестоносцы увидели неведомых белых всадников в белых одеждах, которые сражались на их стороне. Благодаря им, наши победили.

– Так вот и хотелось бы мне, брат Роланд, – мечтательно вымолвил Гуго, – чтобы мы с тобой были, как те белые всадники. Не в том, конечно, смысле, что мы должны стать ангелами, но мы должны стать земным подобием небесных ангельских воинств. А это значит – всегда приходить на помощь братьям-христианам в самую тяжёлую для них минуту. Подражать ангелам – что может быть лучше! Пусть антиохийское чудо станет на Святой земле привычным и ежедневным! Давай носить белые плащи!

– Давай. Тем более, что воевать в цистерианской сутане будет явно несподручно.

– О, ваша сутана не будет забыта. Мы сделаем из неё флаг.

– Как это?

– Ну, не в буквальном смысле, конечно. Но флаг нашего Ордена будет напоминать цистерианскую сутану – белые с чёрной полоской сверху.

– Гуго, я вижу, ты уже немало всего напридумывал. О каком Ордене ты говоришь? Ты решил стать госпитальером?

– Нет, я никогда не стану госпитальером, потому что я буду воевать. Я много думал об Ордене всадников святого Иоанна. Интереснейшее начинание – рыцари создали монашеский Орден. Они стали монахами, но остались при этом рыцарями. Это значит, они создали рыцарский Орден, а таковых христианский мир ещё не знал. Их чёрные плащи с былыми крестами – не сутаны. Это рыцарские плащи, хотя и не вызывает сомнений, что госпитальеры – хорошие монахи. Очарование Ордена братьев-иоанитов с тем как раз и связано, что де Торн и де Пюи с друзьями – боевые герои. .

– Боевые герои, возненавидевшие войну.

– Вот-вот. Вместо того, чтобы очистить войну за веру от бесовской грязи, они вообще отвергли войну, как слишком грязное для них дело. А поскольку из войска ушли самые чистые рыцари – война стала ещё грязнее. При этом Орден госпитальеров существует в Иерусалиме лишь благодаря тому, что кто-то за них эту грязь всё-таки разгребает

– Только, ради Бога, друг мой, не говори больше об этом де Пюи. Ты его в могилу сведёшь своей логикой.

– Не буду, не буду. Де Пюи – славный рыцарь, и в душе он всегда останется рыцарем. Но омерзительная резня после иерусалимского штурма сломала его. Его дальнейшие поступки продиктованы не здравым смыслом и не религиозным рвением, а этим сломом. Но мы создадим друзой Орден. Орден рыцарей, которых не сломить.

– А не слишком ли много мы на себя в этом случае возьмём?

– Давай возьмём ровно столько, сколько сможем унести. Ты проследи, от чего я отталкиваюсь и к чему прихожу. Крестоносцы порой ведут себя недостойно и не благородно, не по-рыцарски и не по-христиански. Ни нам, ни госпитальерам это не нравится. Ни мы, ни госпитальеры не можем переделать всё крестоносное войско так, чтобы оно нам нравилось. Даже добрые христиане среди крестоносцев, это порою психопаты, пьянеющие от крови, не говоря уже о том, что среди крестоносцев далеко не все – добрые христиане. Многие пришли сюда не для того, чтобы служить Христу, а для того, чтобы грабить. Нам это не изменить. Войско всегда будет состоять из людей очень разных. До такой степени разных, что, порою, стыдно к этому войску принадлежать. Но на этом наше согласие с госпитальерами заканчивается, потому что их путь – уйти из войска, а наш путь – создать свой отряд, не повреждённый обычным пороком воинов, утопающих в крови.

– Но как же мы его создадим?

– Скажи мне, мы с тобой никогда не будем убивать безоружных?

– Конечно, не будем.

– А неужели ты думаешь, что нас с тобой таких лишь двое на всю Палестину? Постепенно к нам присоединятся рыцари, родственные нам по духу. Это будет особая порода рыцарей. Если другие убивают безоружных, то наша главная задача, напротив – защищать безоружных. Если другие грабят – мы берём себе лишь скромное пропитание. И чтобы никто из нас ничего себе не брал, у нас, как у монахов, будет всё общее. Если другие берут себе женщин, как военную добычу – мы храним монашеское целомудрие. Скажи мне, что тут невозможного? Ведь такие рыцари есть, их надо только объединить под нашим чёрно-белым знаменем. На эту мысль меня натолкнул де Пюи. Его бурный протест против крестоносных бесчинств очень сильно на меня подействовал и заставил искать выход, но не такой, какой выбрал он.

– Да… Его рассказ о море крови в Соломоновом храме веял инфернальной жутью…

– Мы отмоем Соломонов храм! Отмоем молитвенными слезами и боевым потом. Этот храм не будет символом кровавого безумия. Мы сделаем его символом жертвенного христианского бескорыстия.

– Там сейчас дворец короля Балдуина, который, кажется, не очень-то тебя жалует.

– Да я не в обиде на короля. У него сто забот. Ему не разорваться. Мы всё будем делать сами, ни у кого не испрашивая помощи. Король будет только рад. Мы ещё поймём друг друга.

– Вот ещё загвоздка. Даже Орден иоанитов, идея которого куда более привычна и обычна, Церковь до сих пор не признала. Боевой монашеский Орден – тем более не признают.

– Да какое нам дело до признания? Мы никому ничего не будем доказывать и никакого признания не станем добиваться. Кто нам запретит защищать паломников? Кто нам запретит жить в целомудрии и нестяжании?

– Гуго, ты всё время говоришь «мы». А ты бы хотя бы спросил меня, нравятся ли мне твои идеи?

– Да, брат Роланд, прости, увлёкся.

– Я с тобой, брат Гуго.

***

Вскоре братья окончательно выздоровели и пришли попрощаться к Раймонду де Пюи.

– Нам совсем не обязательно прощаться, доблестные юноши. Денег у вас нет и, судя по всему – не предвидится. Вам будет трудно найти жильё в Иерусалиме. Вы можете продолжать жить в нашем госпитале. Мы не возьмём с вас денег. Я уже говорил с де Торном.

– Спасибо вам, благороднейший де Пюи, – очень прочувствованно сказал Гуго. -Простите за всё. Мы высоко чтим ваше христолюбие. Но у нас свой путь. Мы будем создавать свой Орден.

Гуго вкратце рассказал госпитальеру о своём замысле. Де Пюи выслушал его молча, потом ещё помолчал некоторое время и медленно, раздельно произнёс:

– Может быть, ваше начинание ожидает великое будущее. А может быть и нет. Не знаю. Ваш благородный порыв в чём-то близок моей душе. Хотя остаются весьма серьёзные сомнения. Я уже не в том возрасте, чтобы спешить с окончательными выводами. Впрочем, моё предложение остаётся в силе. Дело ваше не скорое. Поживите пока в нашем госпитале, а там видно будет.

Гуго и Роланд молча, но горячо обняли госпитальера. Они приняли его предложение, но сейчас им надо было идти. Де Пюи задумался, видимо, решая, стоит ли ему поделиться некоторой мыслью. Роланд вопросительно посмотрел на него и госпитальер решился:

– У меня тоже есть одна идея не из разряда обычных. Сынишка нашего араба Иоанна подрос. Он ревностный христианин, рвётся в бой, мечтает отдать жизнь за Христа. Крестоносцы не примут к себе араба и рыцарем ему не быть. Но, может быть, вы будете брать мальчонку с собой, в ваши рейды? Он прекрасно владеет приёмами восточного боя, великолепно знает местные условия, говорит по-нашему. Он может быть вам очень полезен.

– И как зовут этого доблестного арабского юношу? – Гуго уже внутренне согласился взять его с собой.

– В крещении – Иаков. Мы зовём его просто Жак. Гуго и Роланд дружно расхохотались.

Опус четвёртый.

Видение де Сент-Омера

У источника они больше не устраивали засад. Разбойники, потрясённые бойней, которую учинили не весть откуда взявшиеся гиганты, встали там постоянным лагерем -силами, которые были пока явно не по плечу маленькому охранному отряду. Гуго уже не раз задавал себе вопрос: а с простыми ли разбойниками они имеют дело? Что-то уж очень хорошо был отлажен обмен информацией между, казалось бы, разрозненными бандитскими группами. Согласованность действий противника заставляла предположить существование единого руководства. Эти мысли подталкивали его к неким решениям, но он пока ещё не знал к каким.

Решения Гуго умел принимать мгновенно, казалось, почти не думая, но так лишь казалось. За этой скоропалительностью каждый раз стояла большая внутренняя работа. Вот и сейчас он небрежно обронил в разговоре с Роландом: «Засад больше не будет. Будут конвои». Он сказал это таким легкомысленным тоном, как будто брякнул первое, что пришло ему в голову. Роланд вопросительно посмотрел на товарища, а юный вождь охотно пояснил:

– Паломники двигаются, как правило, небольшими группами. Мы будем отправляться им на встречу, например, в Торон или в Карантин. Там мы скажем, что они должны остановиться и ждать другие группы, пока их не наберётся человек хотя бы сто. И вот этот их большой отряд мы будем конвоировать к Иерусалиму. В Карантине мы отберём среди паломников крепких мужчин, способных и готовых помогать нам в пути. Мы могли бы даже обзавестись небольшим арсеналом лёгкого оружия, хотя бы кинжалами, чтобы раздавать нашим паломникам.

Роланд улыбнулся:

– Меня поражает, Гуго, твоя готовность принимать решения за людей, которых ты в глаза не видел и при этом ты ни сколько не сомневаешься, что все эти люди, меж собой тоже не очень знакомые, будут безропотно выполнять распоряжения не весть откуда взявшихся рыцарей.

– Пустяки. Если ты разбираемся с бандитами, так неужели со своими не разберёмся? Для бандитов мы прибережём наши острые и неотразимые мечи, а для паломников – столь же острую и неотразимую логику. Сдобренную любовью. И молитвой – это само собой.

– О да, брат Гуго, ты воистину неотразим. И для своих, и для чужих, – Роланд жизнерадостно расхохотался.

Гуго на минуту встревожено задумался – уж не обидел ли он Роланда своей самоуверенностью? Но смех цистерианца был настолько безмятежен, без малейшей примеси язвительности, что Гуго понял: любые извинения с его стороны будут лишними словами.

***

Они привели уже два каравана паломников из Карантина. Всё было так, как и предрекал Гуго: неотразимые мечи для чужих и неотразимая логика для своих. Применяя логику порою приходилось вспотеть не меньше, чем орудуя мечём – иные паломники ни на один день не желали задерживаться в Карантине, и попросту отмахивались от неизвестных рыцарей, пытавшихся их задержать, но ни одного из них братья не отпустили на смерть – к каждому нашли свой подход.

Братья решили, что охрана караванов должна быть демонстративной, заметной издали. Делая охрану незаметной, они провоцировала бы нападение. Ни боя, ни смерти они не боялись, но, отбивая атаку, они не могли гарантировать, что ни один паломник не пострадает, а потому считали за благо не показывать свою доблесть.

Юный араб Иаков, уже третий Жак в их небольшом отряде, показал себя наилучшим образом – блестящая дисциплина, прекрасное знание местных условий, преданность Христу вплоть до полного самоотречения. И всё-таки, наблюдая за ним, Гуго постоянно чувствовал, что вовсе не предрассудки крестоносцев мешают Иакову стать рыцарем. Восточная натура юноши отличалась и храбростью, и благородством, и религиозностью, а всё же оставалась восточной -извилистой и несамостоятельной, склонной к преувеличенной покорности господам. Роланд не раз беседовал с ним, разъясняя, что он и Гуго – не господа ему, а братья. Это было бесполезно – едва почувствовав себя в чём-то виноватым, Иаков тот час падал перед ними на колени. Если рыцари в подобном случае запрещали ему целовать их обувь, он считал, что они не хотят его простить. Они не могли доказать ему, что просто не желают унижения христианина, которого считают равным себе, хотя и не по положению, но по человеческому достоинству.

Роланд постепенно понял своеобразие внутреннего мира Иакова: «Он может стать лучшим воином, чем мы и гораздо лучшим христианином, но он никогда не станет даже плохеньким рыцарем. Разве что его внуки, да и то вряд ли. Восток есть Восток. Здесь традиции нерассуждающей покорности настолько сильны, что с ними, пожалуй, и бороться не стоит. Эти традиции надо освящать, придавая им христианское содержание, а христианское – не обязательно рыцарское».

Роланд был прирождённым психологом, душа каждого человека представлялась ему целой вселенной, и он не находил ничего увлекательнее, чем погружаться в эти вселенные, стараясь понять и постичь каждую малозначительную деталь, характеризующую человека. Ни одна самая мельчайшая чёрточка характера кого-либо из тех. кто встречался на его пути, не казалась ему пустяком, словно это были грани драгоценного алмаза – уникального и неповторимого творения Божьего. Таков был его путь к познанию величия Творца мира.

Роланд часто и подолгу беседовал с Иаковом, не столько поучая и наставляя, сколько расспрашивая обо всём, что связано с Востоком. И Восток уже не казался ему хуже Запада. Восток был другим. Но не хуже. Естественно, что Иаков, с равным почтением относившийся и к Гуго, и к Роланду, к последнему тянулся всё же больше.

Однажды Иаков пришёл к Роланду и, поклонившись ему в пояс, робким полушёпотом изрёк:

–Позволит ли мессир ничтожнейшему из его рабов высказать неразумную мысль?

– Говори, – Роланд давно не пытался искоренять эту витиеватую манеру обращения.

– Слухи о великих подвигах моих доблестных и бескорыстных господ широко распространились среди местных христиан, армян и арабов. Многие из них хотели бы служить вам так же, как и я. Моё недостоинство знает, что и так является слишком большой обузой для благородных господ. Но не имея способности к умной речи, столь свойственной моим господам, не знаю, что ответить им. Сказать ли, что они недостойны служить прекрасным рыцарям?

– Ни в коем случае! – выпалил Роланд со скоростью, свойственной скорее Гуго. Иаков мгновенно впечатал свой лоб в землю. Роланд поднял его за плечи и начал чеканить слова в своей неторопливо-рассудительной манере:

– Запомни же ты наконец, брат мой: ты не обуза нам, а замечательный помощник. Ты служишь не нам, а Христу. Ты не слуга нам, а брат во Христе. И твои друзья, армянские и арабские христиане, так же нам братья. А вот стоит ли нам принять их к себе… Давай вместе подумаем. Ведь наше братство – монашеское. Мы требуем от своих соблюдения монашеских обетов, даже если они не принимали пострига. Готовы ли к этому твои друзья?

– О да, мой господин! Они чистые и бескорыстные юноши. Если кто-нибудь из них проявит непослушание, или склонность к блуду, или сребролюбие – вы просто отрубите мне голову.

– С твоей головы, брат Иаков, не упадёт ни один волос. Если твои друзья подведут нас. ты рискуешь не головой, а честью. Понимаешь ли. брат, что потерять честь – куда страшнее, чем потерять жизнь? – Роланд едва успел удержать Иакова от очередной попытки впечатать свой лоб в землю, – И никогда, Иаков, не воздавай человеку почестей, которых достоин лишь Бог. Пойдём к Гуго.

Гуго воспринял эту мысль, как свою. Да это и была его мысль – создать подразделение из восточных воинов – с лёгкими луками, на быстрых лошадях, сверхманевренное, способное мгновенно появляться и исчезать. Им не хватало этого. Использование рыцарской манеры боя – тяжёлой, прямолинейной, неудержимой, давая им преимущества, оборачивалось так же и слабостью. А учить рыцарей и даже оруженосцев стремительному и ускользающему восточному бою всё же не стоило. Ох не стоило! Не надо портить франкам души. Это должно быть другое подразделение – не рыцарское, чисто восточное, но подчинённое рыцарям. Крестоносцы никогда таких подразделений не создавали. Мысль представлялась шальной. И тут Иаков со своей идеей. Гуго понял, что его замысел спелым яблоком упал к его ногам, а потому принял решение мгновенно. Договорились, что Иаков для начала пригласит к ним на службу двоих своих друзей и станет для них командиром.

Когда рыцари остались вдвоём, Гуго сказал Роланду:

– Я счастлив, брат Роланд, что наш отряд растёт, наша благородная миссия завоёвывает сердца. Вчера ко мне пришли несколько крестьян их тех паломников, которых мы сопровождали. Хотят вместе с нами служить в охранном отряде. Думаю их принять, но у каждого из нас и так уже по два оруженосца. Из крестьян надо создать отдельный отряд арбалетчиков. Поставлю над ними своего Жака. А ты займись вместе с Иаковом созданием арабского отряда лёгкой кавалерии. Нормально я придумал?

***

Немного времени прошло, и охранный отряд состоял уже из нескольких подразделений. Старый Жак подготовил из четырёх крестьян-франков отменных арбалетчиков, Иаков самозабвенно отдался формированию и муштре лёгкой кавалерии, вместе с ним их набралось семь человек. Среди них не было ни одного турка, но паломники отчего-то начали называть невиданных друзей туркополами. Гуго и Роланд меж собой для краткости стали именовать их так же. Лихие были парни – горячие, весёлые, стремительные. За Христа готовы были голову сложить, но в христианстве понимали очень мало. Роланд с увлечением отдал себя духовному просвещению туркополов, а в боевом отношении руководил ими только через Иакова, чтобы не подрывать авторитет арабского командира среди своих.

Гуго и сам не заметил, как стал в Карантине персоной. Его право формировать караваны паломников, которые могли двинуться в путь на Иерусалим только по его воле, теперь никто не подвергал сомнению. Паломники из рыцарей, как правило, двигались своими отрядами и в охране, конечно, не нуждались, но однажды Гуго встретил в гостинице для простолюдинов двух рыцарей, которые почему-то не захотели поселиться в доме, более приличествующем людям благородного сословия. Эти двое, ни мало не походившие друг на друга, ещё меньше походили на обычных крестоносцев. Один из них, черноволосый, высокий и гибкий, с лицом живым и подвижным, казался созданным для лицедейства, и всё-таки это был не какой-нибудь презренный фигляр, а рыцарь, о чём недвусмысленно говорили его мощные плечи и сильные руки, какие бывают только у мечников, да и в лице за актёрской подвижностью явно проступала суровость воина. Второй был таким же стройным и гибким, но белокурым – его светлые, словно льняные, локоны изящными волнами ниспадали на плечи. Лицо имело черты изумительно утончённые. Бледность, какую не часто встретишь в Палестине, и поразительной чистоты голубые глаза завершали облик благороднейшего юноши, которому на вид было лет 20 с небольшим. Необычный, словно неземной, покой отражался на его лице, черты которого оставались неподвижны, о чём бы он не говорил, но это не был мертвенный покой человека, безразличного ко всему на свете. Он более походил на счастливца, уверенного в своём счастье. На войне, среди грубых воинов, такое состояние духа – большая редкость. Поражённый ангельским обликом юного аристократа Гуго постарался начать разговор как можно более непринуждённо:

– Приветствую вас, благородные сеньоры. Меня зовут Гуго де Пейн.

– А меня – Бизо, – с дружелюбной улыбкой ответил ему черноволосый юноша. – Вообще-то в крещении меня назвали Жоффруа, но нам, провансальским трубадурам, вполне достаточно прозвища. Да и затруднительно вам было бы обращаться ко мне по имени, если учесть, что моего друга тоже зовут Жоффруа. Это благородный рыцарь из Фландрии Жоффруа де Сеит-Омер.

Бледный рыцарь, когда его представили, встал и почтительно поклонился де Пейну, не проронив при этом ни слова. Гуго ответил ему таким же молчаливо-почтительным поклоном. Разговор подхватил Бизо:

– Мы наслышаны о ваших великих подвигах, благородный Гуго из Пейна.

– Рассказы о подвигах, очевидно, преувеличены, но дело, которому мы служим, действительно можно назвать возвышенным. Ничего своего не имеем. Служим только Христу. Надеюсь, что буду иметь возможность представить вам моего друга и брата Роланда. Он монах-рыцарь.

Последние слова Гуго, кажется, заставили де Сент-Омера оставить на время созерцание своего счастья, но в его вопросе не послышалось удивления и голос прозвучал неожиданно твёрдо, без той сентиментальной мечтательности, какую можно было предположить у обладателя такой внешности:

– А разве бывают монахи-рыцари?

– Не уверен, любезнейший де Сент-Омер, что среди христиан когда-либо встречались монахи-рыцари, однако, каноны нашей Матери-Церкви никогда этому не препятствовали. Монахи не приносят обетов, которые запрещали бы им поднимать оружие для защиты христиан. Может быть, брат мой Роланд – первый монах-рыцарь, но ведь и любое благое начинание когда-либо происходит впервые.

– Должно быть, так, любезный Гуго. Но почему вы называете вашего друга так же и братом?

– Мы все живём, как монахи, а потому мы друг другу братья, включая наших оруженосцев и восточных христиан, которые несут службу вместе с нами.

– Это очень хорошо, – тихо и спокойно сказал де Сент-Омер и после этого ещё долго не произносил ни слова. Было заметно, что обмен любезностями – не для него, да и вообще не многое способно заинтересовать его в окружающем мире.

Гуго, имевший привычку на равных говорить с герцогами, графами и даже королём, никогда и ни в чьём присутствии не робевший, разговаривая с де Сент-Омером почувствовал некое смущение. Было в этом юноше нечто, возвышающее его над всеми королями земли. Сердце рыцаря де Пейна, совершенно лишённое зависти, испытывало искреннюю радость от сознания того, что рядом с ним находится человек, чьё духовное превосходство над ним несомненно.

– А что побудило вас, благородные сеньоры, путешествовать вместе с простолюдинами? -спросил Гуго.

– Причина весьма напоминает ваше служение, – охотно ответил Бизо. – Мы с Жоффруа встретились и познакомились в Тарсе. Там группа пилигримов обратилась к нам со слёзной просьбой – сопровождать их хотя бы до Антиохии. Мы пообещали паломникам и принесли обет Господу сопровождать их до самого Иерусалима. Славные люди. Добрые и набожные. А у себя на родине я никогда не общался с простолюдинами. Я ничего не понимал. На Святой Земле многое становится понятно. Я ещё до Иерусалима не добрался, а уже стал вместилищем великой мудрости, – Бизо улыбнулся хитро и лукаво. Гуго оценил его самоиронию.

– От бандитов отбиваться доводилось?

– Было несколько жарких схваток совсем недавно. Еле справились. И вот теперь одолевают меня смутные предчувствия. Боюсь, что ближе к Иерусалиму бандитов станет больше. Не уверен, что мы с Жоффруа отобьёмся. Нам погибнуть – не проблема. Проблема – сделать так, чтобы паломники не погибли. Это я к тому, что мы вовсе не отказываемся от помощи вашего отряда, любезнейший Гуго.

– Выступаем на рассвете, – подвёл итог де Пейн.

***

Караван паломников под усиленной охраной воинов де Пейна и их новых друзей неторопливо тянулся к Малдоиму. В пути рыцари почти не разговаривали. Де Сент-Омер ехал рядом с Роландом. Они познакомились накануне и сразу же понравились друг другу. Сейчас они изредка обменивались взглядами и короткими фразами, смыл которых был доступен только им. Гуго был счастлив видеть зарождение новой дружбы. Впрочем, он больше смотрел не на спутников, а на окрестности и вскоре оказалось, что не зря.

– Всем стоять! Приготовиться к обороне! Рыцарям рассредоточиться по левому флангу! Туркополы – ко мне! – Гуго отдавал команды быстро, чётко и невозмутимо.

Все уже видели, что его к этому побудило. На приличном расстоянии от них на бархане отчётливо виднелась группа разбойников. Где-то около сорока всадников.

– Они ещё не решили, стоит ли нападать, – пояснил Гуго рыцарям. – Сейчас они хорошенько рассмотрят наши боевые порядки и поймут, что сегодня не их день. У нас четыре рыцаря, полдюжины арбалетчиков и дюжина туркополов. Мы разделаемся с ними без руда, и они это, кажется, уже поняли. Точно, они повернут, боя не будет.

Совершенно неожиданно для всех де Сент-Омер тихо и спокойно сказал:

– Их надо атаковать и уничтожить.

– Благородный Жоффруа, не обижайтесь, но мы здесь не для того, чтобы показывать свою доблесть. Если можно обойтись без крови – надо обойтись без крови. Лишь бы все наши паломники были целы.