Китайские фонарики. Повести и рассказы

– Все хорошо, Аленька, все будет хорошо, ты, пожалуйста, не волнуйся, мы обязательно поженимся. Обязательно! Мне сейчас особенно много надо работать, а через два года, даже меньше, я защищу диссертацию, и мы сразу подадим заявление в ЗАГС. А потом и ты свою защитишь.

– Но тебя мы ждать не будем, не будем, – Герман неожиданно засмеялся, стал тихонько ее щекотать и говорить шутливым тоном, – потому что дядя Герман будет обеспечивать маленькую девочку, а маленькая девочка будет дальше дописывать свою работу, и у нас будет семья, и нам дадут комнату в семейном.

Алевтина тоже смеялась, и они, обнявшись, перекатывались по кровати. И целовались, целовались, целовались… Они были такие молодые и такие счастливые.

Потом Герман вдруг опять стал серьезным.

– Аля, только обещай мне, пожалуйста, – Герман крепко сжал ее ладонь, – если вдруг так случится, ну, ты меня понимаешь?

– Нет, – Алевтина опять замотала головой, она была так одурманена своим счастьем, что даже не понимала Германа, – о чем ты говоришь?

– Если вдруг…, – Герман на мгновение замолчал, – ну, если ты почувствуешь, что беременна…

«А-а, вот он о чем», – подумала про себя Алевтина.

– …ты сразу скажи мне об этом, – доносился до ее сознания голос Германа, – только скажи. Мы сразу поженимся, с диссертацией я как-нибудь разберусь. Ничего не делай! Будем ждать рождения ребенка. Аленька, ты меня поняла, ты мне сразу скажешь, обещаешь?

Алевтина смотрела на Германа, и до нее все отчетливее доходил смысл его слов. Какой же все-таки Герман удивительный мужчина! Все мужики только и делают, что бегут от своих женщин, узнав, что они беременны, а Герман наоборот. Хочет сразу жениться, лишь бы его любимая не совершила опрометчивый поступок и не лишила себя ребенка, отцом которого он уже готов быть сейчас. «Ребенок – это дар, так всегда говорила моя мать, а я ее очень любил, светлая ей память, ты же знаешь у меня еще три сестры и брат…», – доносились до Али слова Германа.

Поэтому Алевтина очень испугалась, когда решила, что забеременела с этого первого раза. Но все обошлось, и она облегченно перевела дух. Впредь она стала осмотрительней и предпринимала различные женские ухищрения, чтобы раньше установленного времени не стать мамой.

Подруга Валентина вскоре вышла замуж. Алевтина была свидетельницей на ее свадьбе. Они с Германом были в числе главных гостей со стороны невесты, не считая родни Валентины. А сама невеста не могла нарадоваться свалившемуся на нее счастью. Валентина так и искрилась, улыбка не сходила с лица, а ее заливистый смех звенел громче остальных.

– Вам тоже надо поскорее пожениться, – зашептала Валентина Але после очередного «горько», – чтобы он никуда не делся.

«Да куда же он денется?» – с удивлением мысленно задала вопрос Алевтина. Потом сказала об этом вслух и добавила:

– Он же любит меня, Валя, и потом, я хочу, чтобы он сначала защитил диссертацию.

– Ну, как знаешь, – передернула плечами Валентина, – надо ковать железо, пока горячо, поговорка известная. Мой, вон, никакие диссертации не собирается защищать, а какой мужик! А мужчины, – Валентина как-то странно посмотрела на Алевтину, – они такие, вдруг берут да и деваются куда-то. Смотри.

Ответ подруги Алевтине не понравился, и некоторое время она сидела молча, ей почему-то стало очень грустно, если не сказать печально. Из этого невеселого состояния ее вывел сидящий рядом Герман. Он вопросительно посмотрел на нее, беря нежно за руку, улыбнулся и пригласил танцевать, как раз объявили танцы.

Дальше все шло, как и должно было быть. Алевтина и Герман много работали, каждый над своей диссертацией. Но виделись ежедневно. Просто по-другому они уже не могли, нуждались друг в друге.

А потом Алевтина почувствовала, что беременна. Как это случилось, она не могла понять. Где она допустила промашку, в какой момент расслабилась? Сейчас это уже не имело никакого значения. Когда Алевтина шла на первичный прием в женскую консультацию, она чуточку, ну, самую малость, но надеялась, что она в своей беременности ошиблась. Но факт был налицо, и с этим надо было что-то делать.

– Будем рожать? – вопрос врача застал Алевтину врасплох.

– Я не-е знаю, – пробормотала Алевтина.

– А кто знает-то? Муж? – пожилая врач ухмыльнулась.

– Нет, он еще не знает, – покачала головой Алевтина.

В глазах ее читалась такая неуверенность и боль, что врач снова спросила:

– А он, муж, вообще-то есть? Или так?

– Мы пока еще не расписаны, – Алевтина нашла в себе силы и улыбнулась, – но…

Врач ее перебила, за годы практики она ко многому привыкла, осмотрела множество женщин, и проблемы каждой из них ей были ни к чему, своих хватало, поэтому она никого не уговаривала и объясняла предельно ясно:

– Все понятно. Значит так, голубушка. Беременность у тебя первая, поэтому советую рожать. А если захочешь на аборт, решать тебе, но не тяни. Срок достаточный, поэтому на раздумье даю тебе дня три. Решишься, придешь за направлением в стационар. Аборты у нас не запрещены. А не придешь, значит, будешь рожать.

Хорошо, что Герман уехал в командировку, они не увидятся почти неделю. Разговаривать с ним сейчас Алевтина была не в состоянии. Делать аборт он ей не разрешит. Это Алевтина знала точно. Но и рожать она была не готова. Это ставило под вопрос защиту диссертации Германа, да и ее собственной. С ребенком надо было бы повременить еще года три, ну, в крайнем случае, два.

«Господи, ну, почему именно сейчас?!» – Алевтина снова и снова мысленно повторяла эти слова, возвращаясь из консультации. Шла она пешком, медленным шагом, опуская глаза, когда кто-нибудь попадался ей навстречу. Не хотелось ни с кем встречаться глазами, полными слез.

Алевтина вошла в телефонную будку и позвонила Валентине. Подруга ответила коротко:

– Приезжай.

Аля пробыла у Валентины до самого вечера. Тема была настолько животрепещущей, Валентина сама находилась на пятом месяце беременности, что подруги никак не могли остановиться, проговорили, пока не вернулся с работы Валин муж.

Беседа с подругой, ее доводы в пользу одного или другого варианта помогли Алевтине принять решение. Она твердо решила делать аборт, не ставя в известность Германа, тем более он находился в отъезде. Судьба благоволила к ней. «Да простит меня Господь», – утешала себя Алевтина.

– Только умоляю, – попросила подругу Алевтина, – ни при каких обстоятельствах не говори об этом Герману. Обещаешь?

– Конечно, обещаю, – ответила Валентина, – не волнуйся.

Все прошло очень быстро. На третий день Алевтина уже выписалась из больницы. Она даже не стала оформлять больничный лист, не хотелось давать повода для сплетен, просто отпросилась у руководства на два дня «поболеть» в связи с простудой. Ее, конечно, отпустили, так как Алевтина никогда раньше прогулами не злоупотребляла.

Приехал Герман. Он очень соскучился по Алевтине за те несколько дней, пока они не виделись. И даже когда она сослалась на определенное женское недомогание, не стал настаивать на близости и оставался нежным и внимательным к ней. От всего происшедшего с ней Алевтине было не по себе, она чувствовала себя убийцей и предателем, по ночам ей снились страшные сны. В какой-то момент Аля очень сильно пожалела о том, что совершила, но вернуться назад в прошлое и все изменить было уже невозможно, оставалось только жить дальше, двигаться вперед и попытаться все забыть.

Время лечит… Потихоньку Алевтина стала забывать случившееся. Конечно, не забывать, а просто меньше об этом думать и терзаться. Самое главное, что они с Германом были вместе и любили друг друга. Нервотрепка перед защитой диссертации Германа, приезд Мишеньки и перипетии с его поступлением оттеснили в самый дальний уголок памяти Алевтины воспоминания о нерожденном ребенке…

Так получилось, что Герман защитил свою диссертацию в один и тот же месяц, когда маленькой дочери Алиной подруги исполнился год. Валентина позвала друзей отметить эти важные события вместе у них дома. Алевтина давно так не отдыхала, как в тот вечер. Смех, шутки, тосты, забавное поведение маленького человечка – все это делало окружающий мир совершенным. Только время от времени, когда Алевтина видела, как Герман играет с чужым ребенком, ей становилось жутко.

Они уже собрались уходить, было довольно поздно. Радостные, стояли в коридоре, прощались. Неожиданно в прихожую выбежала девочка. Она уже была в пижамке, Валентина уложила ее спать, но ребенок никак не хотел оставаться один у себя в комнате. С веселым смехом она протянула свои маленькие ручки к Герману, и он взял ее на руки.

– Никак не хочет отпускать дядю Германа, – сказал муж Валентины, смеясь, – надо вам, братцы, уже своего рожать.

– Если бы Алька не сделала аборт, у них бы уже давно был свой… – махнув рукой, проговорила Валентина, она была пьяна. Но, сказав это, Валентина ойкнула, сразу зажала рот руками и с ужасом посмотрела сначала на Алевтину, потом на Германа.

У Алевтины помутнело в глазах. Она боялась взглянуть на Германа. «Боже мой, Валя, что же ты натворила, ты же обещала», – Алевтине казалось, что она сейчас упадет на пол. Воцарилось общее молчание, только маленькая девочка что-то курлыкала, теребя Германа за ухо. Он медленно опустил ребенка на пол. Выпрямился, посмотрел на Алевтину. Второй раз за этот вечер Алевтине стало жутко. В глазах Германа была чернота.

Теперь уже Алевтина не помнила, как они вышли из квартиры, как очутились на улице. В памяти мелькали только отдельные эпизоды. Герман шел впереди очень быстро, Аля отчетливо видела это сейчас, его спину, сгорбленную в один миг, его наклоненную голову. Алевтина бежала за ним, кажется, она что-то ему кричала, и рыдала, рыдала, рыдала. Она спотыкалась, каблуки подворачивались, она приседала и снова бежала. Он будто ее не слышал. Но, когда Алевтина все-таки догнала его, упала на колени и прижала голову к его ногам, Герман остановился.

– Гера, Герочка, прости меня, – Алевтина захлебывалась от рыданий, – прости, прости меня, умоляю, Герочка… я люблю тебя, Герочка…

Алевтине было все равно, что рядом с ними проходят люди и с удивлением смотрят на них. Она никого не видела. И Герман, наверное, тоже. Оба находились в другом мире, но уже каждый в своем.

Потом Герман тихо сказал, Алевтина даже не узнала его голос, настолько он был другим:

– Встань, холодно.

Она встала. Герман сразу пошел вперед. Алевтина снова догнала его, они шли наравне рядом, но не вместе. Всю оставшуюся дорогу Герман не проронил ни слова. Алевтина тоже молчала. Войдя в здание общежития, они расстались, Герман пошел на свой этаж, Алевтина – на свой. Заговорить с Германом снова Алевтина боялась.

Ночью Аля заснуть так и не смогла. Она ворочалась с боку на бок и тихо плакала. Придумывала про себя множество вариантов, как ей получить прощение Германа, но чувствовала, что Герман ее уже не простит никогда.

Так и случилось. Они не виделись почти месяц. Вероятно, Герман теперь специально избегал встречи с ней, сам он к ней не приходил, а она, зная свою вину, не пыталась с ним объясниться.

Но, живя рядом и работая на одном факультете, рано или поздно встретиться все же придется. Они столкнулись у выхода, в конце рабочего дня. Она боялась, что он не станет с ней разговаривать, но ошиблась. Поздоровался скупо, как с чужой.

– Удели мне пять минут, – голос Алевтины дрожал.

Герман молча кивнул.

Они прошли в палисадник, сели на скамейку, на расстоянии друг от друга. Алевтина говорила сбивчиво, сердце колотилось, руки дрожали. Он слушал молча, на нее не смотрел, глядел куда-то впереди себя. Алевтина замолчала, но он опять не проронил ни слова. Нервы у Али сдали, и она закричала:

– Ответь мне хоть что-нибудь, только не молчи!

И тогда он ответил. Он говорил негромко, на нее не глядя, но каждое его слово, как будто ударом молота вбивалось в ее голову.

– Мне трудно говорить с тобой. Я больше не могу доверять тебе. То, что было у меня внутри, умерло вдруг, его больше нет, я уже не чувствую его. У меня больше нет чувств к женщине, которая… которая убила моего ребенка… нашего…

Голос Германа дрогнул. От последних его слов Алевтину начало знобить, кожа покрылась мелкими пупырышками. Она с нескрываемым ужасом взглянула на него и увидела, как Герман на миг закрыл глаза, и ей показалось, что по его щеке потекла слеза. Он отвернулся, прошло несколько секунд, он снова повернул голову и посмотрел на Алевтину. Выражение его лица было спокойным, и Алевтина поняла, что решение он уже принял. В горле у Али пересохло, она пыталась сглотнуть, но у нее ничего не получалось. Кое-как вымучив из себя слова, Алевтина судорожно заговорила:

– Но, но… мы же можем начать все сначала, забыть, начать с белого листа, как будто этого не было…

– Но Это Было! – чеканя каждое слово, проговорил Герман и встал.

Алевтина тоже встала. Она все еще хваталась за соломинку.

– Но ты простишь меня?

– Я не смогу… прощай…, – Герман говорил негромко, Алевтина опять не узнавала его голос, в нем появились незнакомые ей интонации.

Как подкошенная, Алевтина снова опустилась на скамейку. Герман уходил, не оборачиваясь. Алевтина заворожено смотрела ему в след. В левой стороне груди ощущалась тяжесть, ее слегка подташнивало. Алевтина тихо плакала. Она с силой зажмурила глаза, пытаясь справиться с внутренней болью, но это не помогло. Когда она открыла глаза, Германа она уже не увидела. Он ушел. Теперь Алевтина знала, как умирает счастье…

После расставания с Германом вести прежний образ жизни у Алевтины не получалось. Она никак не могла сосредоточиться на своей работе. Алевтина ловила себя на мысли, что те исследования, которые ей пришлось провести, с каждым днем становились для нее все менее значимые, а сама тема диссертации – не актуальной и никому не нужной. Она стала ощущать свою бесполезность, внутреннюю опустошенность и постоянную нервозность. Алевтина стала рассеянной, вздрагивала, когда ее окликали, у нее все вываливалось из рук, она отвечала невпопад коллегам, и в основном находилась в молчаливом состоянии. Работа над диссертацией зашла в тупик. Происшедшие с ней перемены настолько сильно бросались в глаза, что Алевтину вызвал к себе ее научный руководитель.

– Алевтина, что происходит?

– Ничего, – Аля пожала плечами.

– Вот, именно, я вижу, что ничего. За последние три недели ты нисколько не продвинулась. Тема движется к завершению, а конечного результата нет! Его просто не будет. Ты видела, что происходит в лаборатории? В каком состоянии находится опытная партия? Это же полгода работы! В таком темпе ты не успеешь к сроку!

– А мне некуда спешить, – безразличным тоном ответила Алевтина.

Сказав это, она посмотрела на своего руководителя. Профессор настолько удивился выражению ее глаз, что невольно положил свою ладонь на ее руку и обеспокоено спросил:

– Аля, ты не заболела? Может быть тебе недельку отдохнуть? Лабораторию я возьму на себя.

Алевтина покачала головой.

– Я не буду спрашивать, но понимаю, что у тебя какие-то неприятности. Надеюсь, что ничего смертельного. Но, может, тебе все-таки помочь? – профессор говорил участливо, он так вглядывался в глаза Алевтины, как будто пытался найти в них ответ на свои вопросы. Он был пожилым человеком, и по возрасту Алевтина вполне могла сойти за его внучку.

Она снова покачала головой и слегка улыбнулась:

– Спасибо, я справлюсь.

«Смешно, – подумала про себя Алевтина, – разве профессор может мне в этом помочь».

– Ну, хорошо, – профессор не стал больше ничего у нее выспрашивать, – даю тебе день отгула, а послезавтра продолжим работать. Соберись, свои проблемы положи на полку, пусть там пылятся, потом выбросишь, у тебя главное – защита. Все остальное после, целая жизнь впереди, это я уже старик.

Профессор усмехнулся и похлопал Алевтину по плечу. Она благодарна была ему за эти слова, но они ничего не изменили.

На следующий день Алевтина написала заявление об уходе. Ни доводы, ни уговоры профессора ее не остановили. Другого выхода для себя она не видела. Оставаться в Москве, знать, что где-то рядом находится Герман, и быть не с ним, для Алевтины было невыносимым. Это было страшнее, чем объяснение с руководителем, которого Алевтине было по-человечески жалко. Все остальное уже не имело значения. Ей хотелось бежать, бежать и бежать. Чтобы никого и ничего не видеть, что за последние годы ей стало родным и близким. Чтобы не бередить душу, забыть Москву, забыть Германа, все забыть…

Через две недели Алевтина уехала к бабушке в Белозерск. Она не поехала сразу домой, так как не хотела пока объясняться с родителями, особенно, с матерью. Она позвонит им из Белозерска или лучше напишет письмо, но потом, не сейчас.

Как хорошо, что бабушка почти ни о чем ее не спрашивала, была только очень рада. Приехала, значит, так надо было. Бабушка лишь суетилась вокруг нее да все время улыбалась. «Внученька пожить приехала. Сколько лет-то не виделись, только письмами. Все в Москве да в Москве. А маленькая была, каждое лето гостила-то. Как чувствовала, пирожки поставила. С брусникой. И рыбка есть свеженькая, сосед наловил, пожарю. Не буду старух своих приглашать, с тобой посидим, почаевничаем. А завтра баньку тебе стоплю, внученька».

Алевтина слушала бабушку и тоже улыбалась. Какой чудесный у бабушки голос, который Аля так давно не слышала. Бабушка так замечательно окала, ее говор был настолько родным и приятным, что Алевтине начало казаться, будто она вернулась в детство.

Аля прошла в глубину дома, села на кровать, на которой она так часто спала, когда была ребенком. Погладила старое набивное одеяло, кружевную салфетку на подушке. Обвела глазами комнату, улыбнулась. Вздохнула. Как же у бабушки хорошо! Алевтина всегда чувствовала себя здесь в безопасности. И сейчас она надеялась, что здесь, в доме у бабушки, ничто не будет тревожить ее душу,…никаких воспоминаний… все забыть…

– Бабуль, я пойду, посижу на своих ступеньках, – Алевтина соскочила с кровати, подошла к бабушке, поцеловала ее.

– Иди-иди, посиди, а я пока все приготовлю, – бабушка повернулась к печке.

Бабушкин дом стоял на самой окраине города. Собственно здесь был и не город вовсе, а настоящая деревня, примкнувшая к городу. А город там, в центре, Алевтина невольно посмотрела в ту сторону, завтра она обязательно сходит в городище, посетит храм, прогуляется по валам. А сегодня…

Алевтина прошла в сад, дошла до стареньких мостков, спускающихся прямо в канал. Остановилась. Небольшая ширина обводного канала да кромка косы отделяла ее от самого чудесного озера на свете. Белого! Алевтина немного постояла на верхней ступеньке, вдыхая свежий воздух родных просторов и всматриваясь вдаль. Потом дрожащими руками она взялась за ветхие перила, сделала два шага вниз, села на любимую ступеньку, третью снизу. Аля положила руки на колени, взгляд ее был устремлен далеко вперед, сердце учащенно билось. Вслушиваясь в каждый шорох и отдаленные крики птиц, Алевтина наслаждалась окружавшей ее тишиной, неспешностью местной жизни, красотой воды и наступающей белой ночью. По щекам у нее текли слезы.

Из этого состояния невесомости ее вывел оклик бабушки. Пора было идти ужинать. Алевтина поднялась, посмотрела еще раз туда, где за косой простиралось озеро. Солнце уже начинало садиться, но она еще не раз успеет полюбоваться чудесным закатом, так как времени у нее теперь для этого созерцания будет предостаточно. Алевтина вытерла глаза и направилась в сторону дома.

Впервые за последние дни Алевтина крепко спала, и ей ничего не снилось. Она встала довольно поздно, когда золотисто-розовый туман над озером уже рассеялся, и июньское солнце освещало бесконечную водную гладь. Алевтина с удовольствием потянулась в кровати, поднялась и пошла умываться.

Первую неделю своей новой жизни Алевтина потратила на прогулки. Она уходила утром и приходила домой ближе к вечеру. На второй день после приезда Алевтина сразу пошла к крепостным валам. Она забралась на вал с той стороны, где делала это в детстве. Ноги до сих пор помнили дорогу. Алевтина прошла по плоскому гребню вала до того места, откуда лучше всего было видно озеро. Оно, как и всегда раньше, выглядело бескрайним. Уходящим за горизонт. Противоположного берега никогда не было видно. Не озеро, а море! И вода… белая-белая…

Алевтина так долго смотрела на эту бесконечную водную гладь, что у нее заслезились глаза… или она просто опять начала плакать от нахлынувших на нее чувств. Алевтина все еще не могла разобраться в себе, правильно или нет, она сделала, что приехала сюда. И никто, кроме бабушки, пока не знает, что она здесь находится.

В следующие дни Алевтина много времени проводила у озера. Погода была чудесная. Аля купалась на песчаной косе и ходила к каменистому волнорезу, в конце которого стоял маленький маяк. Когда-то в детстве ей очень хотелось добраться до этого маяка, посмотреть, что у него внутри, и однажды вместе со знакомыми мальчишками она сделала одну единственную попытку. Аля карабкалась по каменной дамбе волнореза, сложенного из крупных валунов, но до маяка она так и не добралась. Ноги скользили, ногти рук она ободрала, цепляясь за камни, и в довершение опасного мероприятия Аля все-таки соскользнула и сильно ударилась, до крови расцарапав голень. Кровь тогда у нее сочилась очень обильно. Хорошо еще, что голова осталась цела. Повторять путешествие к маяку Аля больше не стала, на это ума хватило. Теперь Алевтина стояла и смотрела на волнорез, улыбаясь всплывающим картинкам из прошлого. Как же давно это было!

Алевтина гуляла вдоль набережной, останавливаясь подолгу в некоторых местах, снова посетила городище и с высоты валов любовалась куполами церквей и водным пространством. Но большую часть свалившегося на нее свободного времени Аля проводила все-таки у воды. Она приходила на песчаный берег, искала тихое местечко, чтобы случайные отдыхающие не тревожили вопросами, садилась на какое-нибудь бревно и наблюдала, как в озерную гладь опускается солнце…

Несмотря на летнюю погоду, у озера всегда было прохладно, поэтому на вечерние прогулки Алевтина брала куртку. Застегнув до конца молнию, обхватив руками колени, Аля устраивалась на бревне, как в кресле. Таких уютных местечек у Алевтины было два, где она могла спокойно облокотиться спиной о другое бревно и не бояться, что потеряет равновесие и свалится на землю. Ветер трепал ее волосы и будто влажной салфеткой протирал повернутое к солнцу лицо. Взгляд уходил в бесконечность…

Как же она жила в Москве без этих чудных белозерских закатов? Без этой красоты заходящего солнца, которую можно увидеть только здесь. Каждый день закат был другой, он отличался от вчерашнего оттенками неба, слиянием облаков, отблесками лучей, перемигиванием золотистых полосок на воде и цветом самого солнца. Алевтина не знала, какими словами можно было передать все то, что она видела и ощущала. Эти закаты нужно было только видеть! Ни слова, ни фотографии не смогут передать те ощущения, которые появляются у тебя только там, на берегу, наедине с Озером… Все наплывало разом, захлестывало так сильно, что у Алевтины каждый раз перехватывало дыхание. Она даже и не замечала, как снова начинала плакать. От ощущения соприкосновения с вечным, с природой, красотой земли, тишиной и одиночеством, навсегда потерянной любовью и невозможностью ее возврата…

Но несмотря на всю романтику одиночества и самобичевания надо было продолжать жить дальше, нужно было есть и зарабатывать себе на жизнь. Не могла же Алевтина существовать за счет своей бабушки и ее пенсии. А о выбранной специальности, а тем более, о незаконченной диссертации, можно было забыть. В Белозерске полученные Алей знания оказались не нужны. Не совсем, конечно. Она могла преподавать биологию в школе или в училище, но свободных ставок не было. И Алевтина устроилась на почту, что, кстати, оказалось большим везеньем.

А потом в жизни страны и Алиной собственной все как-то покатилось и поехало. Весной следующего года заговорили о гласности, произошел взрыв на атомной станции, началась перестройка, потом первый путч, потом второй… Москва и другие крупные города бурлили митингами, манифестациями, захлебывались в бурной политической жизни, все с нескрываемым оживлением теперь смотрели по телевизору новые новости. Алевтина находилась за несколько сотен километров от когда-то так сильно любимой ею Москвы, и все сейчас происходящее воспринимала отвлеченно. Она почти совсем не обсуждала политические новости со своими сослуживцами, хотя и раньше на многие их вопросы отвечала уклончиво или пожимала плечами. Алевтина до сих пор находилась в своей, построенной ею, скорлупе, и никакие внешние силы вытащить ее оттуда не могли.

Потом случилось несчастье. Бабушка упала, поскользнулась на ровном месте, и сломала шейку бедра. Операцию делать отказались, сказали, что в таком возрасте бесполезно. Лечитесь дома! Что только тогда Алевтина ни делала, как ни старалась облегчить бабушкины страдания, но бабушка умерла через три недели от отека легких.