Мама, не читай!

Зачем она это делает, почему злится и чего не может простить мне – великая загадка моей жизни. Хотя некоторые умные люди высказывают предположение, что мать меня никогда не любила и не любит. А мой мозг изо всех сил сопротивляется такому очевидному объяснению. Я не понимаю, почему, за что? И если просто не любит, то зачем же ещё и ненавидеть?

Со временем Большая Ложь становилась всё более изощрённой и злой. К примеру, выяснилось, что Женя, оказывается, имеет виды на ту самую квартиру, из которой я уехала. И что надо бы всем фронтом противостоять его, безусловно, последующим в скором времени попыткам оттяпать площадь у меня, у дуры. Вообще, квартира – это отдельная тема… Мерзкая тема…

Уже даже зная, что мама болтает обо мне невесть что, да ещё и при моей дочери, я всё равно пыталась как-то налаживать отношения, хотя всё чаще по телефону мы цапались: она разговаривала со мной с поджатыми губами, всячески напоказ «любила» Шуричка, презирала меня и Женю. Но я надеялась…

– В квартиру-то он тебя прописал? – насмешливо спрашивала мама.

– Я прописана у себя, – устало отвечала я. – Такой вопрос у нас пока не стоит…

– Хм… А замуж он тебя возьмёт?

– И этот вопрос не стоит… Я всё ещё замужем…

– Но он тебя зовёт замуж?

– Мам, что за дурацкий разговор? Будто нам по 18 лет…

– Так ведь разбежитесь, а у тебя ничего не останется… Не будешь иметь никаких прав на метры…

– Разбежимся – уйду, откуда пришла.

– Вот я и говорю, что, квартира, где ты живёшь, не твоя! – злорадно констатировала мама.

– Ну и что?

– Вот и не болтай, что он ради тебя её купил! Просто себе ещё недвижимости приобрёл, чай пригодится!

– Господи…

– Мам, я думаю, что мы с Шуриком должны оставить квартиру Алисе.

– Правильно думаешь…

– Лучше всего нам оформить всё это на неё сейчас, чем скорее, тем лучше…

– Пожалуй, да. Кто знает, что придёт в голову твоему Женечке, если вы разбежитесь?

– Боже, при чём тут Женя? Я имела в виду, чтобы не было никаких у нас с Шуриком недоразумений, чтобы всё сразу было дочкино!

– Ну, не скажи. Вот вы поженитесь, потом разведётесь, а Женя твой станет на эту квартиру претендовать…

– Мама, что ты несёшь! – орала я. – Он состоятельный человек, у него всё есть, зачем ему наша панельная дрянь?

– Так у него дочь и внук имеются, – невозмутимо продолжала мать.

– Они в Лондоне живут!

– Ну и что? Поди плохо для них в Москве урвать ещё метры… А как раз с Шуриком я не думаю, что будут недоразумения. Не тот он человек…

– С каких это пор? А его долг вам с отцом? А по головам кто должен вас бить, чтобы не отдавать?

– Ты о чём?

– О твоих словах. Ты уже забыла?

– Не говорила я такого. Не помню.

– Мама! Не лги!

Но мама лгала. Лгала и злобствовала, заводя себя саму, пытаясь завести меня, впрыскивая мне в мозг ужасный яд злословия и наветов.

Обстановка накалялась. Следующим пунктом полного непонимания стали деньги. Деньги, которые, по моему мнению, хотя бы на частичное содержание дочери должен был давать её отец. И, собственно, когда я уходила, он торжественно объявил мне:

– И пусть твой «этот» даже не думает, что будет кормить мою дочь. Я буду давать деньги на её содержание, столько, сколько нужно. Мою дочь не будет содержать чужой дядя.

– Конечно, – не спорила я. – Это справедливо. Ты правильно решил…

Решил-то он правильно, но вот выполнять собственное решение не спешил. В доме моих родителей его обработали каким-то неведомым дустом, и уже через пару месяцев (нежные письма и страдания к тому времени прекратились) Шурик в своём отношении ко мне стал полностью копировать мою мать и однажды совершенно развязным тоном заявил по телефону:

– А чё это я должен деньги давать? Ты что – нищая? – дальше последовал радостный смех: Шурик был страх как доволен своей острóтой. – Что, богатый муж в чёрном теле держит?

– Мы говорим о нашей дочери, – я старалась держать себя в руках. – Ты не хотел, чтобы её содержал чужой дядя…

– Ха! Тогда в те дни, что она живёт со мной, вы должны давать мне деньги, ведь так? – и он опять заржал, довольный.

Буквально на следующий день в разговоре с матерью выяснилось, что все эти мысли и слова – оттуда, от них с отцом. Мать слово в слово выдала ту тираду, которую по её наущению исполнил Шуричек в разговоре со мной.

– Ма, что ж вы делаете? – горестно вопрошала я, чувствуя, что теряю родителей, но уже будучи не очень уверенной в том, что безумно не хочу этого. Хотя больно всё-таки было…

– Между прочим, ты всегда ратовала за равноправие. Вот тебе и равноправие мужчины и женщины. И вообще: ушла от мужа, так веди себя достойно, ничего не проси и не требуй. Шурику ещё свою жизнь надо устраивать, а ты, как я понимаю, устроена? Или нет? Или ты промахнулась? Думала, будешь как сыр в масле, а тебе на карманные расходы не дают? Ах, ошиблась, девочка, как ошиблась! – и я услышала такой же точно, как накануне у мужа, злорадный смех.

– Я не понимаю, какой морок на вас на всех напал, – с отчаянием пыталась объяснить я. – Да, я не работаю и уже давно, пока не могу найти работу. У Алисы есть отец, когда она живёт с нами, получается, что её содержит Женя. Он ни разу, ни слова об этом не сказал! Он покупает ей всё, что нужно. У неё прекрасная комната, которую мы обставили по её желанию. Но надо же понимать…

– Вот именно! – повысила голос мать. – Ты должна понимать! У Шурика сейчас непростой период… (Да, у «бывшего» случился очередной непростой период, он снова искал работу, поскольку «старая» в очередной раз грозила накрыться медным тазом: менеджер, руководитель, начальник – это не профессия всё-таки, а ему хотелось именно начальственной должности, всё равно, в какой области, ибо он ни какой не специалист.) А ты нашла себе богатенького – ничего, у него не убудет! Если только он, конечно, не взбрыкнёт и не пошлёт тебя с твоей дочерью куда подальше.

– И не надейся, ма. Даже не надейся.

Я до сих пор уверена, что мать и «бывший» искренне не понимали, что мне было стыдно и неловко перед Женей. Они честно думали, что либо мне не «дают» на карманные расходы, либо «попрекают» Алисиным ртом. Убого живущие люди с убогим сознанием могут испытывать лишь убогие чувства и иметь лишь убогие мысли… Что с них взять? Они не верили, что Женя понятия не имеет обо всех этих моих разговорах с ними, что это я сама мечусь, испытывая неловкость. И с новой силой и огромным энтузиазмом я начала искать работу, чтобы изменить эту болезненную для себя ситуацию; по многу часов я сидела в Интернете, рассылая резюме и изучая объявления.

Работа нашлась и даже не одна, но начать работать у меня так и не получилось.

Война обещает быть затяжной

Сейчас я рассказываю немного сумбурно, но по сей день у меня не хватает ни духу, ни сил – физических и моральных – разложить в моей памяти всё происшедшее по полочкам, спокойно и отстранённо взглянуть на события, описать их с холодной головой и хронологически точно. Нет, не могу. Больно. Страшно. До безумия непонятно.

Мать не хотела видеть нас с Женей и всё время принимала «сыночка» Шуричка. Он у них буквально дневал и ночевал. Очень часто с ним бывала и Алиса. По её словам, разговоры об «этой семейке Швондеров» были регулярны и весьма отвратительны. Нас с Женей постоянно поливали грязью, навешивали на нас несуществующие грехи, приклеивали ярлыки и проклинали. Когда дочь мне рассказывала об этом, в её глазах я видела непонимание, капельку страха и много-много вопросов, один из которых такой: неужели то, что я слышу от папы, бабушки и дедушки о своей маме хоть немножко, а правда?

– Мама! – кричала я на следующий день матери по телефону. – Ну, что ж вы творите? Как же можно обо мне при Алисе говорить такие вещи?

– А что такого мы говорим? – противно невинным голосом вопрошала та. И я опять и снова повторяла все те гадостные слова, которые уже стали ко мне приклеиваться, как выплюнутая кем-то жвачка к подошве обуви.

– Вот маленькая дрянь! – восклицала мать. – Как же она смеет всё это доносить тебе?

– Доносить? Она моя дочь! Вы порочите при ней её мать, вы её уродуете! Она не может не рассказывать мне об этом, она же любит меня, понимаешь ты – лю-бит! Хотя тебе, видимо, сложно это понять…

– Я ей скажу, чтобы она не смела доносить…

– О боже! – и я бросала трубку.

Да, увы, я уже тоже начала вести себя неправильно, поддаваться эмоциям, кричать, ругаться… Конечно, надо было изо всех сил держать себя в руках, стискивать зубы и не давать волю чувствам. Но это было очень сложно сделать… Каждый раз после общения либо с матерью, либо с бывшим мужем, который разговаривал со мной отвязанным голосом «крутого пацана», растопырив пальцы веером и всякий раз стараясь «укусить» побольнее, оскорбить, моё терпение таяло, как айсберг в теплых водах Гольфстрима. Я попадалась в ловушки провокаций и срывалась. Кстати, отчего это вдруг робкий, трусливый и тихий мужичок обрёл голос, наглость и гонор? Ответ прост: теперь за собой он чувствовал стену поддержки в виде «весьма уважаемых людей» – моих родителей, которые регулярно рассказывали ему, насколько он хорош и как отвратителен мой нынешний избранник, не говоря уж обо мне. У слабого умом Шурика это вызвало настоящую эйфорию, он быстро отставил в сторону остатки порядочности и мужского достоинства и превратился в обычного российского алиментщика-бегунка, ещё и претендующего на половину квартиры (в которую, напомню, он не вложил ни копейки своих денег), а также на половину всего нашего жалкого имущества. Так мы «доехали» до стандартной совковой грязи. Женя предлагал плюнуть на всё, но я считала, что это не правильно. Квартира должна достаться Алисе – мы так договаривались с её отцом. Почему я должна разрешить ему ограбить нашу дочь?

Однажды я не смогла войти в эту чёртову квартиру: бывший муж, не предупредив, сменил замки. А мне нужны были до зарезу некоторые мои вещи. Пришлось ломать замок. Естественно, я снова психанула, разрыдалась. Я поняла, что он на многое способен, и решила, от греха подальше, сбросить на дискету все свои файлы с компьютера, который всё ещё оставался в этом доме (на домашнем компе была моя многолетняя работа, мои задумки, почеркушки, идеи, концепции – лет за семь точно). Но я опоздала! «Бывший» успел уничтожить мои папки со всей работой! Со мной случилась настоящая истерика… Я никак не могла ожидать такой подлости, подобного ужасающего удара. Шурик не мог не знать, что для меня значат все эти записи. Я была убита… И, пожалуй, никогда прежде не видела Женю в таком гневе.

– Какой мерзавец! Давай заберём комп и попробуем восстановить файлы.

Комп мы забрали, а «бывшему» я оставила записку примерно такого содержания: «Даже не думай больше менять замки, ты не имеешь права это делать, всё равно войду, а тебе хуже будет».

Ни одного файла восстановить нам не удалось, огромная работа потеряна навсегда… Погибли любопытные, хорошо проработанные концепции придуманных журналов и газет. Когда-нибудь это могло пригодиться… Ну, что уж теперь… Про рассказики и сценарии я вообще молчу… Когда через какое-то время Алиса спросила у отца, зачем он сотворил такую подлость, тот ответил на голубом глазу:

– Это не я, это вирус сделал.

– Какой грамотный вирус! – восхитился тогда Женя. – Выбрал исключительно Катины файлы.

Зато после этого визита в квартиру мне впервые «посчастливилось» стать объектом интереса милиции. Бывший муж с оставленной мной запиской побежал в органы и настрочил заявление, что я ему «угрожаю расправой». Участковый позвонил нам, разговаривал с Женей, а когда услышал от него спокойное объяснение произошедшего, извиняющимся тоном сказал, что по роду службы вынужден реагировать на подобные склочные бумажки брошенных мужей. Ещё он со вздохом добавил:

– Боюсь, что товарищ на этом не остановится и мне придётся беспокоить вас ещё раз. Заранее извините!

Знал милиционер своё дело и людей, подобных Шурику, знал. Через пару недель Шурик опять к нему явился с жалобой на то, что он о-о-очень боится бывшей жены, ставшей маньяком-убийцей и её страшного мужа – олигарха-беспредельщика.

Я более чем убеждена, что действовать так его научила моя мать. Слишком хорошо знаю «бывшего»: ему такое в голову бы сроду не пришло, да и самолюбие какое-никакое имелось. А вот если ему скомандуют, побежит выполнять задание старшего по чину.

Потом он «нанял» адвоката для раздела квартиры (подозреваю, что оплачивали адвоката опять же его бывшие тёща и тесть). Адвокат приезжал к нам с Женей, мы поговорили и, если поначалу тот был в боевом и даже задиристом настроении, то через полчаса расслабился и, попивая чаёк, заметил:

– Что-то я не понимаю, почему мой доверитель не может с вами договориться: я думал увидеть монстров, а вы же всё хотите по-нормальному, вы же совершенно цивилизованные люди!

– Это он вам о монстрах сказал? – уточнила я.

– Ну… да… По его словам, с вами вообще невозможно ни о чём разговаривать.

«Это не по его словам, – подумала я. – Это по словам его… моих родителей. Впрочем, они и не пытаются разговаривать. Просто им так больше нравится жить, как мелким бесам,» – а вслух добавила:

– Он боится с нами вести переговоры.

– Что ж, бывает, – кивнул адвокат.

Полквартиры «бывший» отсудил, по закону отсудил. Впрочем, я и не судилась с ним, суд был заочным, без меня. Я не стала бороться: раз положено по закону, пусть подавится. А моральным фиговым листочком, которым он прикрывался (то есть они прикрывались!), была защита квадратных метров от гипотетических неправедных Жениных посягательств (господи, да хоть бы у юриста спросили, как он в принципе мог это сделать, убить нас с Алисой, что ли, да заодно и родителей моих, чтоб наследников не осталось). И вот с тех самых пор, хотя уже прошло шесть лет, а Алиса выросла и даже вышла замуж, её отец никак не соглашается, чтобы мы переоформили собственность на дочь. Я не раз предлагала это сделать. Отказывается. Что бы это значило?

Так, в этой гнусной возне, шёл месяц за месяцем. Я чувствовала, что со мной происходит что-то совсем нехорошее. Я практически перестала спать, вздрагивала от любого громкого звука, у меня всё время болела голова и стало дурить сердце: я не могла пройти и десяти метров, чтобы не начать задыхаться. Сердце то бежало куда-то, как сумасшедшее, то замирало и забывало биться: меня охватывал ужас, за секунду-две приходила мысль, что оно уже вообще биться не будет, что это конец. Потом оно всё-таки «запускалось» и меня начинал одолевать дикий кашель из-за сбитого напрочь дыхания. Плакала я раз по пять в день. Настроение уже практически не исправлялось. Женя был в отчаянии:

– Я скоро забуду, как ты улыбаешься! – восклицал он.

В эмоциях меня бросало от дикого гнева, с криком, рыданиями, истериками – до полного отчаяния, исступления, чёрной меланхолии то с завываниями, как на могиле близкого человека, то с гробовым молчанием часами, когда не было ни желания, ни даже капельки сил, чтобы произнести хоть звук.

И вот как раз в этот момент, как назло, как специально, стали появляться великолепные варианты работы. До сих пор при воспоминании о замечательно интересных предложениях, которые вдруг посыпались на меня, хочется от досады стучать кулаком по стене (а ещё лучше по чьей-то башке) и вопить что есть сил. Потому что очень обидно было, найдя, тут же потерять… Меня брали, меня звали: и в интересные журналы, и даже на телевидение. Но я была в ужасающем состоянии: уже не могла больше ни о чём думать, кроме как о том, что происходит в моей семье. Я жутко зациклилась на этом и полностью погрузилась в постоянные мысленные объяснения, убеждения, доказательства, выяснения отношений. Это страшно выматывало, отнимало все силы, трепало нервы. Ночами во сне споры, ругань, крики, рыдания продолжались. Утром я вставала совершенно измученная, пустая, слабая. Иногда после тяжёлой ночной «семейной» ссоры я просто не могла подняться с кровати. Лежала и тупо смотрела на серенький рассвет за окном, утирая ещё не высохшие слёзы. «Господи, почему, зачем? – терзали меня вопросы. – Зачем так мучить себя, меня, всех нас? Зачем они превращают всю нашу жизнь в ад? Неужели им хорошо от всего этого?»

Я шарахалась от новых людей и новых отношений, как чёрт от ладана, у меня просто-напросто на это не хватало никаких сил. Да плюс к тому все прежние, старые страхи и недомогания вдруг враз вернулись. Доходило до того, что я с ужасом глядела на звонящий телефон, не в силах заставить себя снять трубку. Я знала, что звонят по поводу работы, что меня ждут и хотят договориться о встрече, но стоило мне подумать, что я услышу чьё-то «добрый день!» и что дальше надо с человеком разговаривать, меня прошибал пот, руки тряслись, как у алкаша, и хотелось бежать куда-нибудь на край географии.

Я чувствовала себя старой, выпотрошенной, обманутой и преданной и уже не могла быть счастливой даже рядом с Женей. Из моей жизни уходил сам её вкус, цвет и запах. Меня переставало что-либо радовать. А уж что такое надежда я вообще больше не знала, забыла напрочь. Было ощущение, что медленно-медленно передо мной закрывается занавес, пряча за собой яркие декорации, костюмы, артистов, праздник; а неведомый звукорежиссёр постепенно приглушает музыку и вообще все звуки. Жизнь «закрывается». Замедляется. Прекращается.

Последние капли

Приближался мамин день рождения, и мы с Женей решили, что это будет чудесный повод, наконец, замириться, подружиться и попытаться всё забыть. Я набрала мамин номер:

– Мам, давай мы в твой день рождения заедем с Женей к вам, вместе посидим…

– Н-ну… давай… только… вот как сделаем: вы заезжайте утречком, пораньше, побудете у нас часика два и уйдёте, хорошо?

– А почему?

– Ну, к двум часам я гостей позвала.

– А… – я даже не знала, что сказать. После возникшей из-за меня паузы мать продолжила:

– Будет Шуричек и ещё кое-кто придёт, ну, ты знаешь этих людей, – она перечислила, – поэтому вам надо уйти до их прихода.

Интересно, что она произносила все эти чудовищные для меня слова совершенно спокойным, будничным голосом, как будто просто говорила о погоде за окном – обычное дело, ничего особенного… Кровь бросилась мне в голову, сердце забилось так, что я подумала – сейчас разорвётся.

– Мама, что ты говоришь? – хрипло и медленно заговорила я. – Ты велишь мне с… мужем убраться по добру по здорову до прихода твоих гостей и моего бывшего мужа… Что ты делаешь?

– Ну, что ж поделать, – склочным голосом быстро отвечала та. – Не стóит вам быть при Шурике, да и вообще… Он уже звонил мне по этому поводу и сказал, что купил подарок… Как же я могу его не пригласить?

– Ну… пусть он заедет с утра пораньше, а не мы!

– Нет, это как-то нехорошо…

А со мной, с нами поступать подобным образом, очевидно, было хорошо. Не помню, как я положила трубку, не помню, как дошла до спальни. Помню, как испуганно тряс меня за плечо Женя:

– Катенька, родная, что случилось?

Оказывается, я лежала лицом в подушку, совершенно закаменев, и минут пять не реагировала ни на что. Немного придя в себя, я рассказала о том, что услышала. Женя погладил меня по голове:

– У меня впечатление, что разыгрывается какая-то плохо написанная комедия для исполнения в сумасшедшем доме. Остаётся разобраться, кто тут сумасшедший, а кто из персонала.

Я не знала, кто…

После этой истории мы с матерью регулярно стали цапаться по телефону: я так и не знаю, чего она добивалась – чтобы я ушла от Жени, чтобы Шурик одержал надо мной много побед – моральных, материальных, чтобы мы с Женей сдохли или просто хотела отравить мне жизнь – не знаю. Знаю точно одно: эта женщина воспринимала меня как самого настоящего врага, который сделал ей что-то ужасное… Ну, ладно, у Шурика могут быть ко мне претензии, но у родителей-то? Бред, запредельный «сюр», Кафка в нашей жизни.

Итак, мы частенько ругались. Я сама виновата: давно, а уж тем более после истории с днём рождения, надо было перестать звонить и вообще общаться. Но я по-прежнему на что-то надеялась, всё мне казалось, что морок развеется… Напрасно. В одном из разговоров, когда мы ругались, мать пожелала моему Жене попасть под какой-нибудь транспорт, со смертельным исходом, естественно. У всего и всегда бывает предел. Мать уже давно перешла все возможные нравственные границы, но предел моей надежды был, очевидно, бесконечным, однако на сей раз она сумела достичь и его. Вот в ту самую минуту я сломалась окончательно и поняла, что общение с родителями закончено навсегда.

После этого разговора я начала проводить полную ревизию в своей душе и обнаружила, что куда-то подевались чувства к родителям – нежность, любовь, трепет. Не осталось ничего. Вот это новость! Оказывается, любые чувства, даже дочернюю любовь, можно истребить. Если, конечно, задаться такой целью и методично её добиваться. Неужели мать этого и хотела? Что ж, в очередной раз у неё получилось решить поставленную задачу. Браво, победительница!

Как раз одновременно с этой каплей упала ещё одна: я чуть не потеряла дочь. Изо всех сил стараясь уберечь Алиску от всех этих гнусных семейных разборок, я очень долго никак при ней не комментировала поведение отца и бабки с дедом, да и Женя мне постоянно напоминал:

– Держи себя в руках! Нельзя девочке говорить ничего плохого о близких! Терпи.

Я терпела. Чего мне это стоило, даже не знаю, кто поймёт. Но я «домолчалась»! Дочь, получая информацию только с одной стороны, сильно задумалась. Я стала замечать, что девчонка меняется: смотрит на меня как-то странно, дерзить начала, а иногда даже хамить. И вот, в один ужасающий день всё то, чем её «накачивали» любящие родичи, прорвалось, она многое мне высказала про меня. И про своего «святого» папу.

В тот день Женя вызывал мне «скорую». Это была первая «скорая», потом были и вторая, и третья. Я, как выясняется, смогла бы выдержать многое, но не отступничество моей единственной девочки.

И тогда я, нет – мы, потому что Женя поддержал меня в этот раз, приняли решение больше не молчать: надо было срочно спасать девчонку и наши с ней отношения. Мне пришлось рассказать дочери, как на самом деле обстоят дела в нашем семействе. Пришлось говорить, что мои родители, к сожалению, часто лгут, в том числе и ей. Пришлось говорить, что её папа, возможно, из-за всех неприятностей перестал соображать, что делает и говорит. Пришлось доказывать дочери, что её мать – не чудовище. Всё это, разумеется, я сопровождала массой фактов и доказательств. Наконец Алиса сказала:

– Мам, прости, я просто дура. Я думала, бабуля в принципе не может врать, и папа тоже…

– А я разве такая, как они говорят? Как ты могла верить в эту ложь?

– Я не знала, что думать. Я запуталась, – девчонка шмыгнула носом, и меня накрыла волна жалости: боже, какие же мы, взрослые, сволочи, когда ради мелкого сведения счётов, из-за своей злобы и уязвлённого самолюбия, смеем так мучить наших ещё совсем не взрослых детей! И ещё я подумала, что если бы Алисе было не 16 лет, а 10 или 7, у моих родителей и её отца всё равно повернулся бы язык говорить то же самое о её матери, действовать так же. Боюсь, что да. Свои собственные амбиции и личности они ценят гораздо выше, чем личность родного, но как вскоре выяснилось, нелюбимого ребенка.

– Ма, я хочу жить с тобой, – подытожила нашу беседу Алиса. – Можно я перееду к вам насовсем?

Боже, как я плакала и смеялась, как обнимала свою чуть было не потерянную куклу, как была счастлива! Алиса переехала к нам, в свою комнату, и хотя бы этот кошмар закончился.

Но я всё-таки свалилась. Свалилась так, что уже почти не вставала. Ни на одну работу выйти так и не смогла. В «вертикальном положении» я проводила часа четыре в день, остальное время вынуждена была лежать. Мне было очень-очень плохо…

Я лечусь!

Женя, подняв на уши всю Москву, нашёл для меня врача. Л. В. – очаровательная женщина, очень опытная, умница-красавица… Я могу долго петь ей дифирамбы, ибо именно с момента её появления в моей жизни началось Лечение и очень медленное, очень долгое, но Выздоровление.

В первую нашу встречу я была просто сражена наповал тем, что она с полуслова понимала абсолютно всё, о чём я ей рассказывала. Я только начинала говорить о своих ощущениях, которые медики называют симптомами, как она подхватывала и с точностью до мельчайших деталей договаривала иногда за меня. И сама задавала точнейшие вопросы о таких нюансах моего самочувствия, о которых я даже не пыталась говорить, ибо думала, что верные слова не смогу подобрать, и никто никогда меня понять не сможет. Я была в шоке!

– Откуда вы знаете? – я смотрела на неё, как на оракула, шайтана, Мессинга, Калиостро.

– Катенька, милая, это же классика!

– То есть… так не только у меня? Я не первая?

– Нет, что вы! У вас совершенно типичные симптомы, это уже давно известные дела и как лечить, тоже известно. Ситуация осложняется лишь тем, что болезнь в серьёзной стадии и запущена, так что потребуется время. Но мы вас обязательно вылечим! Всё будет хорошо!