Инцел

– На тебе его нет.

– Да не выспался че-то.

– Я тоже всю ночь в «Доту» играл, – сказал Олег понимающе.

Илья прищурился и посмотрел на такие знакомые затылки. Лена обвила шею Кирилла и что-то сладостно шептала ему на ушко.

– Смотреть противно, – сказал Илья мрачно.

– Хе-хе, да, голубки милуются. Но это ненадолго.

– В смысле? Они же уже давно встречаются.

– Разве? По-моему, месяц всего. У них там все сложно, – сказал Олег, довольный поводом посплетничать. – Кирилл трахает все, что движется. А Лена пытается его перевоспитать. Рыдает каждый день, убивается. Если честно, дура. Ты или нормального парня найди и не страдай, или встречайся с таким, как Кирилл, соглашаясь на его условия. Не делай ему и себе мозг.

– А какие у него условия?

– Он типа за свободу. Без обязательств. А Лена хочет серьезных отношений. Хорошая, домашняя девочка, можно понять. Только губа-то не дура, захотела себе качка. Вот и страдает теперь. А она тебе нравится, да?

– Нет. А что, заметно?

– Да за километр. У тебя фейс перекошен от ненависти, когда ты на них с Кириллом смотришь. Вот прямо как сейчас. Это все уже давно заметили.

– И она тоже? Что-нибудь про меня говорила?

– Не знаю, не слышал. Но пока ты будешь просто злобно пялиться, у тебя ничего не выйдет. Надо действовать, братан. Напиши ей! Пригласи в кино. Подари что-нибудь. «Винду» там ей переустанови. Хотя это она уж и сама, наверное, умеет: пусть и дура, но не круглая. – Олежек пакостно загоготал.

Лена не замечала Илью. Он с ней тоже демонстративно не здоровался, когда она была с Кириллом, – то есть всегда. Лена бдела над Кириллом, перехватывая его взгляд, блуждающий по женским частям тела. Не отпускала от себя. На занятиях ее изящная рука всегда покрывала его огромную волосатую лапу.

Илья знал: Лена и Кирилл – не пара. Тот вытирает об нее ноги, а она унижается и терпит. Если у девушки есть достоинство, она так долго не выдержит, – а Илья видел в Лене зачатки гордости и независимости. Просто она попала под влияние альфа-самца. Всех женщин привлекают сильные и статусные самцы, потому что они подсознательно хотят от них лучшее потомство. Это чистая биология.

И он оказался прав: однажды Лена молча прошла на каблучках вверх по ступеням амфитеатра – игнорируя всех, с бледным лицом – и села одна в последнем ряду. Кирилл был внизу, ближе к доске, в окружении девушек и парней: смеялся, болтал, говорил «окейси» и не смотрел в сторону Лены. Илья тут же все понял. Он то и дело оборачивался на нее – и она, поймав его взгляд, улеглась на стол, уткнувшись лицом в локоть и делая вид, что спит на скучной лекции. А может, и плакала.

Потом она вообще перестала ходить в универ, и пары окончательно потеряли для Ильи смысл. Он учился хорошо, не прикладывая никаких усилий: в вузе было скучно, учеба казалась ему чистейшей профанацией. Лену он увидел снова только на летней сессии. Одногруппники с зачетками толпились у двери аудитории, где проводился экзамен. Все с головой погрузились в конспекты: пытались надышаться перед смертью. Лена стояла в сторонке, прислонившись спиной к текстурной стене коридора. Белое платье до пола и ажурная вязаная накидка, плетеные босоножки. Ногти на ногах, покрытые лаком, походили на жемчужины. Скрестив руки и прижимая зачетку к груди, она отрешенно смотрела в стену напротив.

Илья осторожно подошел и встал рядом, но не слишком близко, соблюдая почтительную дистанцию, свойственную едва знакомым – хотя знал о Лене все. Или почти все.

– Привет, давно тебя не видел.

Это был первый раз, когда они разговаривали. За весь год.

– Привет. – Она окинула его насмешливым взглядом. Говорила сквозь зубы, лицо напряженное, злое.

– А чего не ходила весь семестр? Болела или работаешь?

– Делать здесь нечего. Отстойный совковый вузик. Видеть его не могу. Я в Москву буду поступать.

– Ого, а куда?

– Да куда возьмут. В несколько вузов подамся.

– А тебя на второй курс на бюджет переведут?

– Думаю, нет, ну и что? Пойду снова на первый. Лучше один год там потерять, чем здесь четыре прожечь. А не поступлю – пойду работать, потом снова попробую. Но сюда не вернусь.

Лена говорила со злостью, от которой Илье становилось жутко.

– А он пусть тут сидит в говне. Пусть сгниет тут.

– Кто? – вырвался у Ильи совершенно тупой вопрос.

– Тут можно только гнить. Вот ты почему не уезжаешь?

– Я? – Второй совершенно тупой вопрос. Илья ненавидел себя за то, что вылетало из его рта. Болван, тряпка, мямля.

– У тебя был самый высокий проходной балл при поступлении. Мог бы в приличном месте учиться. А так что? Молодец среди овец.

Илье вроде было и приятно, что Лена похвалила его умственные способности, и неприятно, что он молодец среди овец. И что он будет гнить.

– Не все могут уехать после школы. Я не мог.

– Все могут, просто не все хотят. В общаге можно жить. Подрабатывать репетитором. Продавцом на крайняк. Питаться дошиками в первое время. Тебе мамины котлетки дороже карьерных возможностей? Ну что ты собираешься делать после диплома?

– Не знаю, далеко еще до диплома. В аспирантуру собираюсь. Хочу степень, преподавать.

– Как скучно. Так и знала, что ты скучный. Ладно, я пошла.

Лена явно не готовилась к экзамену, поэтому ответила на тройку. Даже ее экс-Кирилл-дебил умудрился сдать на четверку. Что касается Ильи, едва он начал говорить – строгая преподша бросила сухо: «Давайте зачетку» и нарисовала «отл.». Эта пятерка не принесла ему радости. Илья думал о другом. Он спускался по ступенькам с зачеткой в руке, а сердце стучало в такт шагам.

Я скучный. Я это знаю. А еще я некрасивый. Но, Лена, зато я добрый! Я надежный. Я не брошу тебя, как этот урод Кирилл. Я не буду тебе изменять направо и налево, даже флиртовать с другими девушками не буду! Устроюсь на работу в следующем году и накоплю тебе на айфон. Только не уезжай, пожалуйста!

Так он и хотел ей написать. Но, конечно, не написал, и Лена уехала.

Илья минует здание Института слизистого гноя – там они впервые встретились: хоть какая-то польза от этого учебного заведения. Илья слышит, как по улице чинно едет старый автобус. Фырчит, хлопает трубой, выпускает черные газы. Автобусы в городе все старые, летом душные, а зимой промерзают. Илья их ненавидит. Есть еще маршрутки: пролезаешь, согнувшись в три погибели, на заднее сиденье, а когда выходишь, так и норовишь всем оттоптать ноги.

Он идет пешком по центру – за сорок минут все можно обойти. Идет мимо ларька с пивом и сигаретами, мимо облупившихся лавок и урн, заваленных мусором. Мимо очереди из бабок с тележками, ждущих автобус. Мимо помпезных, ширококостных сталинских домов – это то немногое красивое, что тут есть, – но даже они увешаны уродливыми пестрыми вывесками и баннерами, а первые этажи с заведениями и офисами облицованы кафельной плиткой, как из общественного сортира. Нейминг в их городе – просто песня. Особый полет фантазии наблюдается у владельцев многочисленных пивных (ну да, что еще тут делать, только спиваться). «Бухенхаус», Pintagon, «Бар Окабама», Beer’loga – как будто в английском есть слово loga.

Илья сворачивает на тихую тенистую улицу и оказывается в дубовой роще – той самой, что раскинулась вокруг его гимназии. Здание Илье всегда нравилось: он гордился, что учился не в серой типовой школе, а в историческом особняке. Барельеф с головами львов, потрескавшийся фасад, римские дорические колонны. Он узнал про ордеры колонн, когда немного общался в сети с девчонкой из Челябинска, которая собиралась поступать в архитектурный. Ржали над словом «курватура» и обсуждали сериал «Отбросы». Его первая какая-никакая влюбленность, но, во-первых, ей уже кто-то нравился и она рассматривала Илью лишь как интернет-приятеля, а во-вторых, она носила некрасивые очки и одевалась как колхозница.

Он снова выходит на центральный проспект и огибает недавно построенный, грандиозный по меркам провинции молл с приличными магазинами и уличным фонтанчиком – место тусовки всей молодежи. Над моллом взошло солнце, вот уже и в олимпийке жарковато. Людей и машин становится все больше. Илья смотрит на проснувшийся город, который готовится к новому дню – такому же, как и все другие дни в году, – и осознает со всей ясностью: он здесь больше не останется. Он уезжает в Москву! Бывайте, лошары!

Илья садится в маршрутку и возвращается домой. Мать ушла, и хорошо. Он не любит, когда они дома вдвоем (то есть почти все время). Надо ей как-то сказать о переезде. Матери наверняка это не понравится, поэтому нужно придумать что-то в свое оправдание. Ладно, плевать. Он садится за компьютер и открывает профиль Лены «ВКонтакте». В другой день он бы два часа просидел над открытым пустым чатом, так и не решившись ничего написать. Но сегодня особенный день. Поэтому он пишет:

Илья 09:27

Лена, привет! Давно не общались, но я тебя не забыл и даже помню, когда твой ДР. Может, это кринжово, но с прошедшим тебя, хоть он и был давно! Желаю, чтобы все мечты сбывались, а начинания удавались! Оставайся такой же особенной, и рядом пусть будут только любящие и любимые!

Захлопывает ноутбук и с легким сердцем ложится спать.

Глава 3

Еще со времен вуза не меньше часа в день Илья уделял просмотру Лениных соцсетей. Он даже нашел ее старый блог на богом забытой платформе Tumblr. Картинки стали эстетичнее и концептуальнее по сравнению с теми, которые Лена постила «ВКонтакте» в студенчестве. Фиолетовый космос в бутылке. Горсть таблеток в виде сердечек на узкой белой ладони с длинными пальцами. Бушующее море, вышитое гладью и вырывающееся за пределы пяльцев. Илья знал слово «пяльцы», так как бабушка занималась рукоделием. А вот мама – нет, да и Лена, скорее всего, тоже. Дальше – фотографии очень-очень худых девушек в джинсовых шортах, надетых поверх черных колготок. Аудиозаписи Radiohead. Текстов было мало, все туманные и абстрактные, со множеством многоточий, посвященные кому-то неизвестному. Не ему, конечно. Хотелось бы, но нет. Последняя запись была сделана в 2017 году.

«Твиттер» тоже был заброшен, еще раньше, чем Tumblr. Там нашлось порядка двадцати твитов – с тех времен еще, когда был лимит до 140 символов. Ее твиты – скучная бытовуха. Первый: «Ну вот и я здесь. Еще одна бесполезная соцсеть. Что сюда писать-то?» Смешные диалоги с работы, заметки о ресторанах в Москве (была там-то, пробовала то-то), нытье о стрелке на чулке. Илья на этом моменте мог бы пофантазировать о Лене в чулках, но от слова «чулок» он всегда вздрагивал. Только Никита не называл его этой мерзкой кличкой. У Ильи неприятные ассоциации со своей фамилией: грабитель банка с чулком на голове или извращенец, надевающий женское белье.

«ВКонтакте» Лена изредка обновляла. Там она выкладывала фото с концертов и корпоративов, писала о работе, иногда советовала книгу или фильм, и эти посты Илья всегда лайкал, даже если это была тупая отечественная комедия или мусорный селф-хелп. Лена увлекалась танцевальными ТВ-шоу и часто постила на стене фрагменты выступлений. На это у Ильи палец не поднимался поставить лайк. Илья ненавидел танцы, он называл их «развратным верчением жопой для привлечения самца». Вообще, как ни прискорбно, после эстетичной Tumblr-эпохи вкус Лены снова сильно испортился, особенно по сравнению со студенческими временами. Он опопсел, стал более потребительским и неприхотливым, судя по тому, что вместо КасНокеас! она теперь выкладывает записи быковатых рэперов с ужасной, нечленораздельной дикцией. Илья знал: Лена сложнее, чем ее интересы, и они ничего о ней не говорят. Несмотря на простецкие вкусы, она, несомненно, умна и глубока. С ней всегда было о чем поговорить, а интересы – ну мало ли кому что нравится, чистая вкусовщина.

Активнее всего Лена была в «Инстаграме»[2]: постила новые фото каждые два-три дня, а сторис записывала ежедневно. Вот она на фоне ЦУМа с оранжевым пакетом, а следующее фото – новенькие бежевые туфли на высокой шпильке. Илья гуглит название бренда и узнает цену: пятьдесят тысяч. Вот она съездила в Тай и поплескалась в неестественно голубой, словно подкрашенной воде. Вот обновила цвет волос – теперь он красный. И помада у нее всегда такого же цвета.

Из скромной девочки Лена превратилась в уверенную в себе львицу. И когда Илья видит ее свежие фотки и мечтает о встрече, ему кажется, что кишки сжимает и наматывает на кулак чья-то железная рука. Лена такая недоступная, черт возьми, и раньше-то была, но сейчас это просто что-то запредельное, уровня «космос» или, как выразилась бы бабушка, «на драной козе не подъедешь».

Илья все разузнал о компании, в которой работала Лена. У него есть план: переехать и устроиться туда же. Она вот устроилась неплохо. Первая работа – и сразу маркетплейс «Зорро», на котором он и сам зависал. Лена занимала должность аналитика уже три года, устроилась еще во время учебы в Плеханова, куда перевелась из их убогого вуза. Не надо быть маньяком или шпионом, чтобы выяснить все это – она разместила информацию о карьере в LinkedIn. Страница в этой соцсети имелась и у Ильи, и у Никиты, и вообще у многих, кто работает в П. Только Никита был у него в друзьях, а Лену Илья стремался добавлять: еще и вправду подумает, что он за ней шпионит. Чтобы не палиться и просматривать страницу Лены в режиме «невидимки», Илья завел платный аккаунт.

Все это время он каждый день думал о ней. А когда слишком увлекался делами, останавливался и специально выделял время, чтобы подумать о Лене. Есть такой немецкий актер Мориц Бляйбтрой – он снялся в роли гангстера в фильме «Беги, Лола, беги», который Илья очень любил. Илья изучал немецкий в школе и знал, что фамилия Бляйбтрой дословно переводится как «оставайся верным». И Илья решил, что будет оставаться верным ей. Он это понял после случая в сауне в гостиничном комплексе «Изумруд».

Приземистое остекленное здание, перед ним – парковка, по соседству – гипермаркет стройматериалов. Проржавевшие буквы – «Сауна» – над входом в подвальчик, где она располагалась. Пыльные ступеньки, ведущие вниз, хрустальная люстра над ресепшен. Отец подмигивает немолодой администраторше с золотым зубом – видимо, бывает здесь часто. Им выдают белые вафельные халаты и одноразовые тапочки. Вода в бассейне на первый взгляд такая, какой она и должна быть, – голубоватая, но это впечатление обманчиво. Взгляд Ильи улавливает явный желтоватый подтон, а также толстый слой серого жира на кафельной стенке. Маленький басик. Это тебе не гигантский пятидесятиметровый бассейн в здании стадиона «Энтузиаст», куда Илья с Никитой пару раз ходили плавать (но потом бросили, и абонемент сгорел зря). Мерзкие потные жлобы окунаются в этот затхлый лягушатник сразу после парилки, минуя этап душа. Илья оглядывает душевую: на шланге – белый налет и пятна ржавчины. Страшновато заходить в эту кабину босиком – можно и грибок стопы подхватить. Парилка рядом – тоже маленькая и тесная. Вероятно, во влажной среде хорошо размножаются всякие хламидии. А этот протертый, продавленный диван? Наверняка, если какая-нибудь непорочная дева сядет на него, тут же забеременеет. Кругом торжество человеческих секреций. Атмосфера должна была настраивать на интимный лад, но у нее не особо получалось.

В коридоре злосчастного гостиничного комплекса послышался цокот каблуков и приглушенные женские голоса. Отец пошел к гостьям, Илья выглянул вслед за ним и уставился на пеструю ковровую дорожку.

– А вот и девочки! Илюха, знакомься, – сказал отец. Он уже разделся и обмотал бедра большим банным полотенцем. На его круглом животе расплывалась синяя татуировка – видавший виды тигр с оскаленной мордой.

Илья с трудом поднял глаза. «Девочек» оказалось две. Одна – высокая пышная блондинка с отросшими темными корнями. Вторая – маленькая жгучая брюнетка с конским хвостом. Обе были одеты в короткие джинсовые шорты. Лицо блондинки показалось Илье миловиднее и мягче. Но она была полной. Из-под шорт виднелся целлюлит, из-под футболки – дряблые руки и объемные бока. Лицо брюнетки было маленькое, как у хорька, и злое, с грубоватыми чертами: оштукатуренный горбатый нос, наскоро подведенные раскосые глаза. Руки и ноги были покрыты татуировками, но не художественно-замысловатыми, как у красивых тату-моделей с цветными волосами и аккаунтами на сотни тысяч подписчиков, они скорее напоминали о местах лишения свободы.

Илья хотел выбрать блондинку, но вдруг подумал, что лишиться девственности с толстой девушкой – не статусно. Это была наносная мысль, ему не принадлежавшая. Он представил, будто он в магазине одежды и перед ним две вещи: брендовая и ноунейм. Ноунейм ему нравится больше, но он покупает брендовую, чтобы его уважали. Странная аналогия, чел, сказал Илья себе. Брюнетка тоже далеко не тянула на статусную вещь. Но фигура у нее была подтянутая, поэтому он встал напротив брюнетки и смущенно на нее покосился.

– Кристина. – Девушка по-мужски подала ему руку.

Илья протянул ладонь в ответ для рукопожатия, но Кристина цепко схватила ее и потянула его в парилку. Отец ухмыльнулся и помахал сыну напоследок, а затем в сопровождении блондинки отправился дальше по коридору.

Недобрая на лицо Кристина обращалась с ним очень ласково. Илья стоял перед ней, не зная, куда деть глаза. Как в страшном сне, в котором он совершенно голый стоит у школьной доски на глазах у всего класса. Но она и не думала насмехаться. Уже за это он был ей благодарен.

– Котик, а он у тебя вообще работает?

Илье казалось, что он увяз в минутах. Он не знал, сколько их прошло: часов на стене не было, а стоило бы повесить – как, по-вашему, людям проверять, сколько забронированного времени осталось? Илья буркнул, что да, обычно все работает. Кристина предложила просто сделать ему массаж. Он брезгливо, но покорно улегся животом на облезлый диван. Кристина стала разминать ему шею и плечи. У нее были сильные руки. Илья подумал, что проститутки – это вообще очень сильные женщины.

– Расслабься, котик. Не переживай, такое бывает, – мягко прозвучало над ухом.

Ему захотелось сказать что-то в свое оправдание. Что Кристина нравится ему, что она душевная и теплая, но он не может изменить Лене. Что Лена всегда у него перед глазами, и в момент, когда Кристина ласкала его, Илья словно раздваивался: стыдливое его тело было здесь, на ободранном диванчике в сауне, а гордая душа носилась где-то далеко в космосе, в невесомости, в вакууме. Душа протестовала: как ты посмел, ты не можешь предать свою вечную любовь, я просто не дам этому свершиться. И мистическое «ЭТО» из молодежных журналов, обозначающее простой человеческий обмен жидкостями и радостями, короче говоря – «половой акт», не свершилось.

Душа была довольна: Илья настоящий рыцарь. Болван, отвечало душе тело. Препод на уроках истории рассказывал, что верность, которую рыцарь хранил прекрасной даме, была исключительно духовной, она никак не мешала ему сношаться с девицами из простонародья. Ты тоже так мог. А я не такой, отвечала душа Ильи. Я выстоял перед искушением. Чтобы что, придурок? Чтобы остаться позорным девственником на всю жизнь? Отвали. Я лучше буду думать о Лене. Лена, Лена, моя прекрасная Лена.

Кажется, ночная бабочка (хотя почему ночная? было пятнадцать ноль-ноль) заметила его мощный диссоциативный приступ, потому что нежно потеребила за ушко и сказала:

– Котик, ты чего? Все хорошо? Время у нас, зайчик. Одевайся.

Она бросила это «одевайся» как педиатр в поликлинике, подумал Илья. Стетоскопа на шее не хватает. Совершенно не сексуальная интонация. А ведь кого-то заводят ролевые игры в доктора и пациента. Мерзость.

Натягивая штаны, он осмыслял произошедшее и вспоминал песню «Путана, путана, путана» Газманова. Слово «путана» Кристине не шло. Путану Илья представлял как роковую диву с ледяным взглядом, в алой помаде и чулках с поясом. Кристина же поражала своей простотой и настоящестью. Теперь, по крайней мере, он знает, что проститутки ничем не отличаются от обычных людей. Значит, все это было не зря. Илья почувствовал, что вот-вот прослезится. Он казался себе полным лошарой.

Илья был еще в легкой прострации, когда они вышли из парилки и встретились в коридоре с отцом. Тот со всей дури заорал:

– Ну что, поздравляю? Орел!

Кристина тактично улыбнулась. Илья смотрел на ковровую дорожку. Она была немаркого болотного цвета с узорами, которые в народе называются «турецкие огурцы». Огурцы зарябили, задвигались перед глазами, и Илье показалось, что сейчас ковер превратится в болото, в которое хорошо бы нырнуть и уйти с головой. Прочь отсюда. Отец обнялся на прощание с толстой блондинкой, Илья сдержанно кивнул Кристине.

Они вышли из подвала. Солнце било в глаза. В его лучах позор Ильи словно обнаружил себя, стал видимым для всех. Илья ужаснулся своему позору. Но отец, судя по его самодовольной лыбе, ни о чем не догадывался. Это была, конечно, его идея. Это он спросил Илью, была ли у него уже «баба», и, когда тот ответил, что вообще-то нет, ухмыльнулся и сказал: «Ну так организуем».

Отец снова двинул Илью по плечу, бесцеремонно обогнул его и властно махнул, мол, давай за мной, долго ждать не буду. Его невысокая пузатая фигура на коротких волосатых ногах, торчащих из шорт, направилась в сторону стоянки. Отец ездил на «Рено Логан» – жутком корыте. При этом он лихачил: мать, когда они еще были в браке, вечно верещала, а отец громко ржал. Илья тоже нервничал, ерзая на жестком заднем сиденье, и про себя молился. Жопа у него всего одна, и ей было неудобно и страшно. Но в этот раз отец вел спокойно, словно торжественно. Илья подумал о людях, которые клеят на машину всякие надписи в духе «спасибо за сына» и «можем повторить». Если бы на маркетплейсах продавалась наклейка «мой сын больше не девственник», батя бы точно украсил ею машину и триумфально прокатился по центральной улице.

В машине лежали тонкие сигареты и женские солнцезащитные очки.

– Подкину тебя до остановки, сам дойдешь? Мне Киру еще из художки забирать.

Да не вопрос. Примерный семьянин, после проституток – к своим любимым «девчонкам». В глазах бывшей жены отец был простолюдином, она называла его «жлоб поганый». Он был моложе ее на семь лет, и Илье всегда казалось, что мать злилась на отца уже только за это. Он никогда не разделял ее возвышенных интересов: чтения любовных романов и эзотерических брошюр, гаданий на Таро, а она – его: рыбалки, бани, бильярда. Не разделял их и Илья, и отец подтрунивал над ним с горечью в голосе – не такого «наследника» он себе хотел. Щуплый ботаник, спортом не занимается, от армии откосил, шмоточник, как баба, работать руками не умеет. Сам отец был великолепно рукаст. Мать не ценила его труд: тот факт, что он сам чинил розетки и сантехнику и практически в одиночку построил дачу, она воспринимала как нечто само собой разумеющееся, видимо считая, что это встроенные способности любого мужика. Она пилила его, пока он не выдержал и не ушел к молодой красивой секретарше с маленькой дочерью от первого брака.

У Ильи никто не спросил, с кем бы он хотел остаться после развода. А он хотел с батей. Не потому, что был сильно к нему привязан – скорее потому, что жизнь с уравновешенным, хозяйственным шутником казалась комфортнее, чем с вечно недовольной матерью. Но у бати появилась другая семья, в которой Илье места не нашлось. Отец не принимал участия в воспитании сына, просто откупался от него и бывшей жены щедрыми алиментами, что она тоже воспринимала как должное. Только на двадцатилетие Ильи батя спохватился и решил сделать своеобразный подарок.

Наверное, в их отношениях для отца было важно лишь то, «настоящий» ли мужик его сын. Наверное, будь Илья более сильным и уверенным, они с отцом общались бы ближе и тот гордился бы им по-настоящему. Сейчас он им точно гордился. Илья не смог сказать ему, что гордиться на самом деле нечем, да и не хотел обламывать отцовскую радость. Пусть радуется, мне не жалко, зло подумал Илья. Сам женился на разведенке с прицепом, воспитывает чужого подкидыша, те тянут из него соки и деньги. Так, по-твоему, поступает настоящий мужик, бать? Ходишь всю жизнь под каблуком: сначала под старым и ехидным, затем под молодым и хитрым, а все для чего? Чтобы украдкой перепихнуться с проституткой в бичевской сауне?

Злость Ильи походила на огонь старой газовой плиты. В этом пламени шипела и полыхала, брызгая маслом, раскаленная сковородка ненависти к себе. Илья нашпиговывал себя растущим недовольством, будто фаршировал яблоками утку. От злости он строил неочевидные и абсурдные связи. Когда отец резко затормозил перед лежачим полицейским и машину слегка тряхнуло, Илья вдруг понял: это Лена не дала ему лишиться девственности. Это она виновата в том, что он любит ее и думает только о ней. Она контролирует его на расстоянии, владеет его мыслями и телом. Сама о нем даже не вспоминает, а он о ней – каждый день! И теперь ни туда ни сюда. С ней он быть не может, но и ни с кем другим быть не может. А что, если она на него ворожила и втыкала иголки ему в дверь? Хотя он бы заметил, да и вряд ли она знала, где он живет.