Инцел

«Двойка» – бомжиха с гнилыми зубами и пропитым лицом. «Тройка» – прыщавая или с лишним весом. «Четверка» – когда нет ни того ни другого, но черты лица некрасивые, а одежда и прическа – безвкусные. Большинство Илья оценивал на пять-семь баллов: они просто выглядели нормальными, люди как люди. «Пятерки» – замученные жизнью и работой серые мыши, «шестерки» – обычные прохожие, которых забываешь, едва увидев, «семерки» – яркие, выделяющиеся из толпы. «Восьмерки» – просто красивые люди с подтянутыми телами, «девятки» – топовые модели и актрисы. Если у девушки было красивое лицо, но немного выпирал живот, Илья смело относил ее к «пятеркам». Если фигура идеальная, но страшное лицо – то к «четверкам», потому что лицо важнее фигуры. Илья лицом был не урод, хоть подбородок ему и достался недостаточно выдающийся, из-за чего он комплексовал. Подбородок – основа всего. Он должен быть квадратным. На мужских форумах мощная челюсть любовно называлась «челюхой». Если у женщины «челюха» – она некрасивая. Если «челюха» у парня – он на лаврах.

Илья считал, что красота не субъективна. Красивых людей все считают красивыми. Всем нужен красивый партнер. Илья был никому не нужен. Раньше он то и дело разглядывал себя в заляпанном зеркале при свете тусклой лампочки в прихожей. Ощупывал маленький подбородок, водил рукой по редким русым волосам, становился боком, сгибал руки, чтобы посмотреть, достаточно ли мыши. Тонкие слабые плечи, хилый впалый живот (в детстве Илья был достаточно упитанным, но во время пубертата резко похудел). Он невысоко оценивал свои шансы. Ему никто не сказал бы правды, да и спросить было некого. Но правда была так очевидна и беспощадна, что по итогу он шептал: «Все кончено. Я конченый».

Рост в мужчине – не главное, но если он ниже среднего, не поможет даже лицо. В военкомате намерили сто шестьдесят девять сантиметров. Сам Илья до этого считал, что его рост сто семьдесят два, и когда ехидная тетка в халате озвучила цифру, он долго не мог примириться с ней. Даже ходил целый год в зал, но потом случилось мрачное озарение: качалка может добавить очки привлекательности только красивому парню, а ему, некрасивому, от мышц будет ни холодно ни жарко. И он смирился.

А когда Илье исполнилось двадцать лет, появились залысины, которые стремительно увеличивались. Он чувствовал себя закинутым на антресоль хламом, который оттуда больше не достанут. Вроде прохудившегося дешевого пиджака деда, который ему давно мал, или дырявого футбольного мяча, который дед обещал «залатать», но умер.

Илья мечтал о высоком, о науке, но в аспирантуру вместо него взяли тупую бабу по блату. Он страшно кипятился, а потом смирился и с тем, что никогда не станет математиком. Илья знал: все, чего он реально мог добиться в науке, – стать посредственным доцентом провинциального вуза в потертом костюме и со смехотворной зарплатой. Илья выбрал профессию ремесленника, но чувствовал себя не на своем месте. Это Никита безмерно счастлив быть айтишником и реализовался по полной – он тимлид в крупной компании. И родители у него обеспеченные, поддержали, купили квартиру.

Никита веселый, общительный малый. До альфача, конечно, недотягивает при всех данных – он всегда был слишком мягким и тактичным. Эти черты не нравятся девушкам. Но живется ему куда легче, чем Илье. Рядом с Никитой Илье все время хочется прибедняться. Так было всегда – еще когда Илья провожал взглядом гордость школы Никиту Носкова, вальяжно плывущего по коридору: классический синий костюм в полоску, кожаный портфель – ну прямо не старшеклассник, а дипломат. Сам Илья тогда носил серые брюки с дешевым синтетическим блеском (слишком длинные, собирающиеся в гармошку снизу), раздолбанные, некогда белые кроссы и затасканный спортивный рюкзак. Илья был отличником, но этого оказалось недостаточно, чтобы ему, как Никите, пообещали большое будущее. Никита культурно ел с ножичком, а Илья накалывал котлету на вилку и жадно кусал. Илья проливал кофе, крошил бутерброд, все у него вечно валилось, а у Никиты ничего не валилось. У Ильи был почерк как забор, а у Никиты каллиграфический. Никита сам гладил себе рубашки, а Илья ходил «как из жопы». Никита всегда выигрывал в шахматы. Илья не переставая сравнивал себя с другом и привык во всем быть хуже. Смирился с очередным фактом. Кажется, это называется «выученная беспомощность». Но Илья злился больше на себя, чем на него.

Инцидент с катком, положивший начало их дружбе, которую они сами прозвали «чулочно-носочный комбинат», произошел в 2008 году, в переломный год после бабушкиной кончины. Илье было тринадцать лет, Никите – пятнадцать.

Илья каждый Новый год ждал чуда. Ему нравилось, как преображался к празднику родной город, даже если речь шла о паре гирлянд на улице Ленина. Много ему и не нужно было. Домашняя суета тоже умиротворяла его: эти уютные запахи и звуки. Бубнеж «Голубого огонька», постукивание ножа о деревянную доску (бабушка ласково говорила «досочка»), нарезка ингредиентов для оливье (женщины в его семье готовили салат с яблоком). Разучивание стишка для Деда Мороза и примерка костюма гномика, сшитого бабушкой к утреннику, вселяли надежду на лучшее. После того как она ушла, все прекратилось. Он понял: ждать чуда бессмысленно.

Неприкаянный Илья слонялся по улице в компании одноклассников. Он таскался за ними всюду бесшумной тенью. Ребята пошли в кафе, украшенное новогодними синими лампочками, – и он за ними, хотя не было денег и на стаканчик кофе. Просто сидел в дальнем углу и слушал, как парни обсуждают внешность девчонок (обязательный критерий – «сиськи») в их же присутствии. Те краснели, но гордились, если удостаивались высокой оценки. «Прошмандовки», – думал Илья, глядя, как девочки хихикают и шутливо лупят главного альфача Корсакова по кличке Глеб-твою-мать. После кафе кто-то предложил двинуть на каток. Все гурьбой ломанулись с мест так, что стулья разом заскрипели. Илья инстинктивно пошарил по карманам куртки и обнаружил пятьдесят рублей. Это ли не новогоднее чудо? Хорошо, что он не нашел их раньше и не потратил на кофе с пирожным. Теперь оставалось только молиться, чтобы полтинника хватило на час проката!

Илья весь издергался, пока шел к стадиону. На всякий случай он сунул руку в карман и крепко схватил купюру. Корсаков с девочками ушли далеко вперед, Илья плелся позади, но слышал их смех. Дегенерат Овечкин, отстающий в учебе, но превосходящий всех в плане мускулов, пихнул его под бок и вытащил из внутреннего кармана смятую страничку с обнаженной грудастой леди, вырванную из эротического журнала. Илья было протянул к ней руки, но Овечкин выхватил страничку у него из-под носа и прикрикнул:

– Лапы убери! Я так, показываю. А то ты таких и во сне, наверное, не видел, задрот!

Илья показал ему фак, когда тот повернулся спиной.

У ворот стадиона собралась небольшая очередь. Илья стоял и накручивал себя: что будет, если пятидесяти рублей ему не хватит. Одолжить не у кого – эти уроды не дадут. Но пятидесяти рублей в итоге хватило, даже осталась сдача на мороженое. Ему выдали раздолбанные вонючие коньки тридцать девятого размера: нога выросла, а сам он еще нет.

Илья зашнуровал ботинки и попытался встать. Держась за бортики, как-то дошел до входа на каток и на входе же и упал – под звонкий хохот девочек, Корсакова и Овечкина.

– Оп! Шлепнулся, – прокомментировал Овечкин.

– Как подстреленный! Пушкин на дуэли! – блеснул эрудицией Корсаков перед девчонками. А менее банальный факт из жизни Пушкина знаешь, придурок?

– Я тогда Дантес! Пау, пау! – Это голос кого-то из корсаковских шестерок.

– Чулочников, вставай. Тут не пляж, сейчас не лето! – Это девочки говорят.

– Чулок – корова на льду в натуре! – басит Овечкин. Он не слишком изящен в метафорах.

Знаменитое «бей или беги». Правда, когда беспомощно лежишь на льду с туго зашнурованными утюгами на ногах, сложно дать в морду выскочке Корсакову или сорваться с места. Поэтому ты просто валяешься, будто примерз, и молча проглатываешь издевательства.

Илья сделал очередную попытку встать, что вызвало новые взрывы хохота у Корсакова и Овечкина.

– Чулок, так и хочется через тебя перешагнуть. И ты тогда не вырастешь! У тебя есть три секунды, чтобы испугаться и встать. Считаю: раз…

Лезвие овечкинского конька блеснуло у Ильи над головой. Все, сейчас ему точно горло перережут. Илья зажмурился.

И тут раздался голос:

– Че столпились тут на входе? Че ржете?

Илья думал, что хуже уже быть не может. Но, видимо, хуже может становиться до бесконечности. Потому что голос принадлежал проклятущему Никитосу – предмету то ли тайного обожания, то ли ненависти Ильи. Глаза бы его не видели. Впрочем, у него и так закрыты глаза: он не может их разлепить от ужаса.

– Не понял вообще. Человек в первый раз в жизни встал на коньки, а вы ржете? А вы че, Евгении Плющенко, что ли? Овечкин, много шайб забил?

Белобрысый Никита ловко подъехал к Илье, – коньки у него были не убитые прокатные, а свои, навороченные хоккейные. Он протянул ему руку.

– Валите все отсюда, пока я не разозлился! Когда что-то с первого раза не получается, это нормально! Он пару раз покатается и будет лучше вас. Все, разошлись.

Кажется, опасность миновала. Илья открыл глаза. Одноклассники покорно разъезжались по углам катка. Не сильно пристыженные, скорее раздосадованные, что им обломали кайф. Корсаков, наверное, и вовсе лопнул от злости, ведь внимание девчонок теперь переключилось на Никиту. Они восторженно пялились, пока Никита учил Илью кататься, и каждая мечтала оказаться на месте Ильи.

– Ну и друзья у тебя. Не друзья, а говно! – сказал Никита.

Илье показалось, что Никита предлагал ему альтернативу в виде себя. С тех пор он охладел к тупым одноклассникам и робко прилепился к новому другу, а тот и не был против. Да, с женщинами не ладилось, зато Илья умел дружить и ради этого белобрысого придурка был готов пусть не на все, но на многое. Как оказалось, до сих пор готов.

Илья 06:01

Вот же ирония судьбы: ты не дал Овечкину перешагнуть через меня, но я все равно так и не вырос, лол

Илья вбивает в поиске «Анна Мальцева». Ему открывается список лиц с одинаковыми именами. Юных, взрослых, пожилых. Из МГУ, из СПбГУ, из Вышки. Илья не знает, какой вуз она окончила, но сужает поиск до родного города и наконец находит нужный профиль.

Ее ранее лоснящееся лицо на аватарке выглядит совершенно матовым, мраморным. Она сильно изменилась, похудела. Вышла замуж и сменила фамилию на Зайцеву, а старая в скобочках. Аня Мальцева-Зайцева живет теперь в Питере. Есть муж, тоже программист, правда не слишком успешный – работает в какой-то мелкой шараге, и вместо Мальдив они ездят в Турцию. Аня держит на руках малышку с челкой и в белом платьице. У самой аккуратные локоны, белая рубашка и синие джинсы по фигуре, на ногах – лакированные черные лодочки. У мужа тоже белая рубашка и синие джинсы. Обычная семья. Обычная женщина. С виду счастливая – как и все в интернете.

Илья листает снимки в профиле Анны Мальцевой до 2014 года. Здесь ей восемнадцать лет. Черный фон фотостудии, высокий барный стул и большое зеркало в лампочках. Лаковая мини-юбка, обтягивающая бедра, колготки в крупную сетку, красные туфли на высокой платформе. Ноги изящно вытянуты и скрещены. На шее – черный кожаный ошейник с длинными острыми шипами. Под фото 168 лайков и 37 восторженных комментариев. Илья думает: «Нет, ну а чего она, собственно, хотела? Она сама всегда была такой».

Он закрывает ноут и снова лезет в телефон – но в такое время, конечно, обновлений в соцсетях почти нет. Ложится на диван, вытягивается и высовывает пятку из-под одеяла. Спать совсем не хочется.

Вдруг ему прилетает голосовое сообщение от Никиты на полторы минуты. Илья вообще не переносит голосовухи. Они удобны только отправителям, а получатель приговорен к словесному поносу, состоящему из «короче», «типа» и «ой, наступил в какашку». Но тут же следом за войсом прилетает текст: «Это соловей у меня в парке поет, послушай». И тут же: «Переезжай в Москву, тут не страшно. Жить можешь у меня». Илья запускает войс, прикрывает глаза и слушает, как чудесно в ветвях московского парка заливается маленькая серая птичка. Послушать соловья всегда приятно, это не унылый гундеж босса, который обожает войсы и ленится даже «да» и «нет» напечатать.

Илья вновь открывает «Твиттер», находит в подписках пользователя Hunter Eyes и тихо вносит его в черный список.

Глава 2

Илья часто и подолгу слонялся один по городу, похожему на поросший бурьяном огород. Дурацкие прогулки для дурацкого психического здоровья. Сперва наматывал километры на велосипеде, а когда тот развалился, стал ходить пешком. Иногда гулял по берегу реки вдоль путей и смотрел, как проносятся поезда: гудок и стук колес сливались с воплями голодных чаек. Речной воздух был холодный, тяжелый. В Москве лето жарче – это минус. Зато когда в их городе начинает сходить снег, москвичи уже вовсю постят фото зеленой травы и цветущих яблонь.

Кроме себя самого у Ильи никого больше не было. Слишком много времени он провел наедине с собой. Но теперь снова появился Никита. Их ночной разговор вызвал у Ильи чувства, похожие на те, что он испытал, когда вдруг нашел в старом рюкзаке любимые солнцезащитные очки Ray-Ban модели Wayfarer: он был уверен, что забыл их на скамейке в парке много лет назад.

Гимназия, в которую ходили Илья и Никита, была элитной по меркам их города – с высоким средним баллом ЕГЭ. Она находилась в старинном купеческом здании в самом центре, а вокруг раскинулась небольшая дубовая роща. Дети подбирали желуди и пуляли их друг в друга: если такой прилетит в лоб, будет больно. Один желудь Илья сунул в карман и всегда таскал в куртке «на удачу». Не то чтобы это был какой-то выдающийся желудь. Илье просто вдруг захотелось подобрать его, он провел по нему пальцем – желудь был приятный на ощупь и идеально гладкий, словно выструганный из дерева. Илья решил, что именно этот случайный желудь будет волшебным и поможет ему сдать все экзамены, а еще защитит от врагов.

Когда Никита перешел в одиннадцатый класс, они стали общаться реже: он почти все время бегал по репетиторам. Но Илья каждый день ловил его после школы, чтобы пройтись вместе по шуршащей листьями роще и выкрасть хотя бы двадцать минут непринужденной болтовни, после которой на сердце становилось удивительно легко.

– Ты видишь что-нибудь такое, чего другие не видят? – спросил как-то Никита по пути из школы.

– А что, например? Видел один раз, как у географички помада размазалась, весь день так проходила. Наверняка она этого не видела. Улыбается так – ы-ы-ы-ы! – а зубы все в помаде. Фу.

– Да ну нет! Я про что-то необычное. Вот мне с детства казалось, что я вижу то, чего другие не видят. Думаю о чем-то – и это сбывается. Буквально сегодня думал, что получу пятерку, – и получил. А иногда это трансформируется и выходит наоборот. Если я хочу получить пятерку, надо подумать о том, что я получу четверку, и в итоге получу все равно пятерку.

– Так себе суперспособность. Ты в любом случае получишь пятерку. Ты ботан и олимпиадник. Кроме пятерок никаких оценок не получаешь в принципе. Что тут необычного?

– Ну да, плохой пример! А давай по-другому покажу. Вот ты думаешь, светофор каким светом гореть сейчас будет?

– Красным, наверное. Он же красным горит больше времени.

– Я сейчас буду думать о зеленом свете, и, когда мы подойдем, он загорится.

– Угораешь?

Они миновали аллею и подошли к светофору. Зеленый только что погас и загорелся красный.

– Да-а-а, Никитос, вот это браво. Отличный фокус. Дэвид Блейн отдыхает, в рот мне ноги.

– Нет, я просто неправильную стратегию выбрал. Это как раз тот случай, когда надо было, наоборот, думать про красный, и тогда бы загорелся зеленый. Стопроцентной гарантии, конечно, нет.

– Может, тебя на «Битву экстрасенсов» отправить? У меня мать смотрит этот шлак. Даже эсэмэской голосовала за какого-то колдуна.

– Ты смеешься, но мне кажется, что-то такое реально есть.

Никита открыл в себе дар предвидения еще в одиннадцать лет, когда ему приснилось, кто какое место займет в «Фабрике звезд – 4». На следующий день все сбылось именно так. Больше всех его бесила Ирина Дубцова – и именно она заняла первое место.

Никита обожал числа и знаки. Например, мог зацепиться за случайное число в учебнике алгебры и понять, что это намек на номер книжной страницы. Книгу надо было выбрать с полки наугад, какую подскажет интуиция. Никита открывал эту страницу – и читал важное послание. Иногда он и Илье гадал на книгах.

Раз уж Никита считал, что обладает исключительными способностями, Илья предложил ему испытать интуицию в лотерее. Никита выиграл целых две тысячи рублей, но в тот же день у него из кармана выпали ключи и его родителям пришлось менять замки. Тогда Никита сказал, что игры с судьбой могут быть опасны и поэтому часто испытывать интуицию нельзя.

Когда Никита уезжал в Москву, Илья подарил ему «счастливый» желудь и сказал, что, покуда он верит во всякую чушь, этот желудь точно поможет ему добиться успеха в Москве. Интересно, Никита и сейчас считает себя ясновидящим?

Илья встал с дивана, натянул мешковатые джинсы, выудил из шкафа олимпийку и проскользнул в прихожую. Обулся и бесшумно вышел из дома. Включил в наушниках Joy Division, бодрую песню Transmission, и шел, пританцовывая. Улицы окутал густой туман. В олимпийке было зябко, но холод бодрил и отрезвлял. Так Илья впервые решился что-то изменить в своей жизни.

На самом деле он часто думал об этом дне, который еще не настал. Хотя ему трудно было поверить, что однажды он преодолеет назойливую тревогу, соберет вещи и уедет. Так же просто выйдет из дома, как и сейчас, как и в любой другой день, будто за хлебом. В наушниках точно так же будет играть постпанк. Он пойдет по знакомой улице, сядет на своей остановке в маршрутку и застрянет в пробках – а может, их и не будет. Илья бы хотел, чтобы это было раннее утро, как сейчас. Он смотрел бы на молчащий город и даже проникся бы сентиментальным сожалением. Что-то хорошее ведь в этом городе тоже есть.

Самым романтическим местом здесь Илья нетривиально считал транспортное кольцо на центральной улице – по пути в пригородный микрорайон Молодежный. Кольцо манило Илью клочком зеленой травы. Днем туда невозможно было пройти, кругом носились машины – зато там никто не ходил и не было вездесущих собачьих фекалий, а по краям кольца росли красиво подстриженные деревья. Однажды Илья гулял ночью, и его мечта попасть на кольцо совершенно спонтанно осуществилась. Он лежал на траве и смотрел в небо, как последний мечтатель. Разглядел всего две звезды, да еще мигал спутник, но он был не в счет. Классно оказаться в таком тихом месте, окруженном бурной жизнью. Как будто остров.

Все равно, вокзал или аэропорт, главное, уехать. И музыку включить погромче, словно он снимается в клипе. Музыка – синоним к счастью, которое пока недостижимо. Илье было больно смотреть на поезда и самолеты: ему казалось, что они, как и все женщины в его жизни, смеются над ним. Если он уедет, его ждут небывалые испытания и унижение. А он считал, что не готов, и поэтому оставался здесь, хотя его совершенно ничего не держало и от него давно никто ничего не ждал.

Теперь все изменится, думал Илья. Теперь точно. Уезжать надо из этой дыры. Вытянуть себя за редкие волосы из болота, как барон Мюнхгаузен. Сесть на пушечное ядро и рвануть на нем в Москву ко всем чертям.

Тем более что в Москве живет не только Никита.

Как он забыл? А он и ни на миг не забывал. У Ильи есть его Лена. Его, как пел Летов, секретная калитка в пустоте. Вселенская большая любовь.

Конечно, она есть не у него. Она просто есть где-то в Москве. Уехала из их города после первого курса, перевелась в Плешку и сейчас замужем за каким-то додиком. Но это не мешает Илье ее любить. Он однолюб. Он болен любовью к одной-единственной. Болеть этой болезнью Илья выбрал сам и ни разу не пытался ее побороть. И не будет пытаться.

В остальном в его жизни нет выбора. Когда ты лысый низкорослый уродец с внешностью ноль из десяти, никто не может выбрать тебя и ты не имеешь права никого выбрать. Но какой-то выбор все же должен быть. Илья выбирает любить Лену. Он любит ее в моменты отчаяния, когда кажется, что она даже не помнит, как его зовут; что он никогда ее больше не увидит. Он любит ее в моменты, когда чувствует себя проклятым, обреченным на одиночество и девственность до конца своих дней. Илье хочется, чтобы в огромном неприветливом мире у Лены оставался, по крайней мере, один человек, который будет бескорыстно любить ее и всегда ждать. Даже если она об этом не знает. Он хочет, чтобы она чувствовала это. Чтобы его любовь ее оберегала.

Лена была одногруппницей Ильи в университете. Он не жаловал уровень образования в родном городе и называл альма-матер не иначе как Институт слизистого гноя. В первый день занятий она пришла с книгой. Илья помнит, что это был Маркес, «Сто лет одиночества». Вместо того чтобы знакомиться с группой, она села на лавочку и увлеченно читала. Илья тоже отмалчивался: учебный год только-только начался, а он уже чувствовал себя обессиленным. Его истощила последняя пара лет в одиночестве, без Никиты. После случая на катке его никто не дразнил, и сам Илья перестал добиваться дружбы с теми, кто его недостоин. Никита задал Илье высокую планку дружбы, и никто больше не мог достичь ее. Поэтому Илья просто решил ни с кем не общаться: все были хуже, глупее, поверхностнее Никиты. Такие люди встречаются раз в четыреста лет. «Одиночество – моя судьба и мое проклятие, – думал Илья. – Я мрачный титан одиночества».

На первом этаже была большая ниша с огромными, во весь потолок, окнами: студенты называли это место «аквариум». Илья смотрел, как золотой осенний свет из этих окон окружает лицо Лены сиянием, как падают тени от ее длиннющих ресниц, и мечтал набраться смелости, чтобы подсесть к ней и заглянуть в ее книгу.

Одногруппники быстро перезнакомились и травили хохмы, обсуждая ожидания от учебы. Илья по-прежнему молчал и хотел свинтить, но побоялся: еще подумают, что он их презирает, и объявят ему войну. Но для Лены внутренний покой оказался важнее, а мир полковника Аурелиано Буэндиа интереснее новой компании. Она была похожа на девушку с книгой из будущего известного мема, в котором сила чтения перевоплощает вульгарную блондинку на здоровенных каблуках в скромную умницу. Илье было трудно оценить ее по десятибалльной шкале – тогда он еще не знал про шкалу, – но, думается, Лена выглядела примерно на «восьмерку». Балл сверху он накинул за свою пристрастность.

К сожалению, Лена почти сразу стала несвободна. У этого мудака были ослепительно-белые зубы, будто он красил их канцелярским штрихом, – как потом узнал Илья, отбеливал у дантиста какими-то технологиями. Он улыбался своими мерзкими зубами и говорил «окейси». Старые прошивки айфона, который тогда считался признаком роскоши, исправляли «ок» на претенциозное «О’Кейси», похожее на имя какого-то сердцееда из дамских романов в мягкой обложке. Так альфач подчеркивал, что у него пятый айфон. Ему было важно доминировать каждую секунду. Являясь на вписку, он с порога распространял смесь крепкого пота после тренировки и приторного одеколона Versace. Флюиды Настоящего Самца. Илье даже казалось, что он не моется специально, чтобы по запаху было понятно: самец только что вышел из качалки.

Самца звали Кирилл. Неслучайно рифмуется с «дебил». Илья не сразу понял, что Кирилла-дебила и Лену что-то связывает. «ВКонтакте» у них не было совместных фоток: Илья каждый день мониторил ее страницу. Там были картинки с космосом; с оленями, вписанными в треугольник (на лбу – перевернутый крест); с британским флагом; размытые снимки цветов, домов и улиц. Он заходил в ее профиль в надежде, что она добавит новое фото со своим лицом. Те редкие фотки Илья сохранял на комп в отдельную секретную папку, перелистывал и… в общем, любовался и мечтал.

Время от времени Илья проверял фото, на которых она была отмечена. Там он увидел, как чудесная Лена лежит, запрокинув голову, у Кирилла-дебила на коленях – в превосходном бутылочном пальто, в сапожках на каблучках – и смеется, а он, довольный, держит бутылку «Карлсберга», сидя на скамейке. Рядом бухающие одногруппники – кто-то из них и выложил фотографию. Илья сперва даже не понял, что обиднее: что Лена с этим Кириллом или что его не позвали выпить после пар в сквере возле универа. Ему в очередной раз показалось, что жизнь проходит мимо.

Вскоре Лена стала виснуть на Кирилле постоянно, липнуть к нему, как голодная кошка. В аудиториях они садились рядышком, и она клала голову ему на плечо. Илья садился позади них, чтобы наблюдать и бессильно злиться. Было что-то мазохистское в этой злобе. Сосед по парте Олег даже сочувственно спросил, что у Ильи с лицом.

– А что с ним? – спросил Илья.