Папоротников цвет

– Что я, вор какой?! – обиделся он. – Никогда ничего не крал и не буду! А вещица и правда есть, – Олег вытащил из-под рубахи маленький кулон с папоротником в янтарной капельке. – Дала она мне его на прощание, мол, беречь меня будет.

– Очень хорошо, очень, – пробормотал Фаня. Потом начал кругами ходить, траву притаптывая, приговаривать что-то, голову лохматую то и дело чесал.

Олег же оглядывался, переживал, как бы их кто не заметил тут, посередь деревни, у дома старосты. Только хотел сказать домовому об этом, как тот вцепился ему в штаны и щёлкнул пальцами. Вмиг они с прежнего места исчезли, а оказались на берегу Красуни, рядом с избушкой Олесиной.

– Вот это да… – только и вымолвил Олег, озираясь.

– В общем, слушай, – домовой встал напротив, широко расставив короткие ножки, на пеньки похожие, насупился и руки в боки упёр. – Надобно тебе в лунную ночь прийти сюда, к реке, русалки на камнях сидеть любят, волосы расчёсывать, песнями путников завлекать. Узнай средь них Олесю и позови к себе. А как совсем близко окажется, сразу на шею ей оберег этот и надевай.

– А ежели она меня с собой утащит? – беспокойно спросил Олег.

– Ну, – развёл руками Фаня, – судьба, значит, твоя такая. И подношение Водяному не забудь, чай, не рыбу у него уводишь, а жену.

-13-

Добрым оказался Водяной, мудрым, рассудительным. Охранял реку, следил, чтоб всегда рыба водилась, чтоб не запутывались мальки в сетях. Иногда и рыбакам помогал, если те почтительно себя вели, оставляли подношения, много улова не забирали. А бывало и наказывал: как-то повадился кто-то из деревни отходы от своей скотины в Красунь сливать, тяжко от того было и рыбам, и русалкам, задыхались от смрада. Тогда Водяной мужика этого за бороду и схватил, пока тот у воды булькался, да и утащил на дно. С тех пор деревенские старались речному батюшке не вредить.

Олеся жила во дворце, как царевна, приглядывала за сокровищами, что почти в каждом зале были запрятаны. Тут и жемчуга, и самоцветы, и янтарь, чего душе угодно. Баловал молодую жену Водяной, дарил ей подарки, брал с собой кататься на большом соме, показывал самые красивые места. Волосы её длинные светлые, с зелёным отливом, украсил хрустальными полупрозрачными нитями, отчего те сияли в отблесках солнца, словно диковинные каменья. Старался он угодить Олесе, признания её добиться, да только видела она в нём ласкового батюшку, чьей любви никогда не знала, а не мужа. И сердце с каждым днём, что на дне реки она проводила, становилось холоднее. Кожа уже побледнела, того и гляди бесцветной станет, тело вытянулось, похудело. Но не потеряла Олеся красоты, а лишь приобрела: глаза огромными озёрами на лице плескались, губы распухли и казались теперь манящими да зовущими… Не хотел Водяной её неволить, к близости побуждать, ведь знал, что все, кто ему дитя приносили, погибали вскоре. Жаль ему было терять её, видел он доброту и заботу, что она дарила всей живности, что в реке обитала. Золотистые карпы к ней приплывали, чтоб понежиться в её нежных руках, сом с удовольствием подставлял своё брюхо, а ракушки раскрывали створки, давая себя почистить. Помня знахарское своё прошлое, собирала Олеся на дне водоросли да речные травы, складывала в мешочек, надеясь с собой забрать, когда неволя её закончится. И даже с названными сестрицами смогла она найти понимание, правда, не со всеми. Были и те, что завидовали, хотели на её месте оказаться, быть женой Водяного и жить во дворце. Но шипели они где-то в зарослях, меж собой, а к Олесе приплывали с улыбкой и радушием. Единственным близким другом здесь была Купава, что и обратила её в русалку.

– Как тебе новая жизнь? Нравится? – спросила она, усевшись на заросшем тиной и водорослями камне.

– Ох, холодно мне и тоскливо, – вздохнула Олеся и поглядела наверх, на гладкое зеркало Красуни, сквозь которое облака виднелись и солнце. – Хочется погреться, тепло ощутить… Замёрзла я здесь, заледенела, – она сжала руками худые плечи.

– Ничего, милая, привыкнешь, – улыбнулась Купава. – Все привыкают. А что батюшка говорит о дитятке?

– Каком? – удивилась Олеся.

– О потомстве своём, – русалка вытянула ноги и поболтала ими. – Нужен ведь царю наследник. Или нет?

– Ничего о том я не знаю, – опустила голову Олеся, а в душе страх появился: ведь пока она хоть и нежить речная, но существует, надеется на освобождение через три лета, а так…

– Ну, не время, значит, – улыбнулась Купава. – Не расстраивайся, понесёшь и ты когда-то дитя.

– Угу, – закусила губу Олеся и кивнула. Если б можно было под водой разрыдаться от горя, полились бы тогда солёные слёзы, может, легче бы стало.

– Пойдёшь с нами сегодня на берег? Ночь будет лунная, светлая, песню споём, завлечём какого-нибудь горячего парня, согреемся. Хочешь?

– Нет, не хочу.

– Ну, хоть просто посидишь рядом, всё ж развлечение. Идём, – Купава подплыла ближе и легонько толкнула плечом Олесино плечо. Та голову подняла и чуть улыбнулась.

– Ладно, только недолго, батюшка не любит, когда я ухожу.

-14-

Близился конец лета, уже август наступил, ночами стало прохладнее, темнее. Вода скоро липкой станет, скользкой, говорили, что после Ильина дня уж и купаться нельзя. Правда, ребятня правила такие не соблюдала, плюхались в реке чуть не до осени.

Хотел Олег подождать, не ходить этой ночью на берег, да только знал, что следующее полнолуние только в другом месяце будет, а там уж как знать, может, русалки и выходить не станут. Сходил он в деревню, купил свежего хлеба, чтоб Водяного угостить и уластить, и пошёл к реке. Уселся на самом краю, ноги в воду опустил, почувствовал прохладу речную. Солнце уже к кромке леса клонилось, скоро совсем закатится, а там уж недолго и красавицу луну ждать останется.

– Олежка, здравствуй, милый мой, – послышался сладкий женский голос.

Олег обернулся и увидел Анфиску. Стояла та босая, улыбалась, в одном лишь платье без рубахи, волосы распустились по округлым плечам. Шагнула она к нему, села рядом, руками за шею обвила, губами к уху прижалась и дыханием своим почти обожгла. Хотел он отодвинуться, да крепко она обнимала.

– Куда же ты, любый мой? – улыбнулась Анфиса, и пальцы в волосы его тёмные запустила. – Неужели не мила уже тебе?

Откашлялся Олег, пытался слова подобрать. Разум туманился от такой жаркой близости с бывшей своей невестой. А Анфиса повернулась ловко и уселась к нему на колени, нарочито не поправляя задравшийся подол.

– Как скучала я по тебе, Олежка, – выдохнула она и поцелуями лицо его осыпала. Пытался снять с себя её Олег, руками за талию схватился, а Анфиска их перехватила и на оголённые бёдра переложила. Потом пальцами подбородок приподняла и губами в губы его впилась пиявкой. Позабыл обо всём на свете тогда Олег, повалил её на траву, сорвал платье…

На тёмном небе появились первые звёзды, приветливо мелькали огоньками, подмигивали. Луна белой монетой сияла, поливала речную гладь серебром, рисовала таинственные дорожки, уходившие к тому берегу. Олег с Анфисой рядом лежали, запыхавшиеся, раскрасневшиеся. Анфиса травинку в руках вертела, улыбалась, платье надела наскоро, задом наперёд, а Олег штаны натянул и задумчиво вдаль поглядел, не зная, как ему поступить было надобно. И почему чувства такие бывали, что разум затмевали, сносили на своём пути всё, как мощная река?

– Хорошо тебе было, Олеженька? – ласково спросила Анфиса, повернувшись на бок и закинув свою ногу на Олега.

Он её аккуратно снял и поднялся, сел на землю.

– Зачем ты пришла сюда?

– Разве не хотел ты на мне жениться? – хитро прищурилась Анфиса и повалилась на спину, руки раскинув. – Папка мне рассказал, что ты приходил.

– Приходил. Но он сказал, что ты уже вышла за кого-то.

Анфиса рассмеялась.

– То я ему велела так сказать, а сама за тобой наблюдала. Увидела, что расстроился, и решила подластиться. Удалось мне, а? – она поднялась на колени и сзади за шею обвила руками Олега, поцеловала в ухо.

– Хороша ты, Анфиска, да только не люблю я тебя.

– Не поверю, Олежка, – продолжая целовать его щёки, прошептала Анфиса, – только что ты меня так любил, так любил… Горячо, страстно…

Отвернулся Олег, нахмурился.

– То помутнение было, морок какой-то. Другую я люблю.

– Ну и что… Ведь сейчас ты со мной, – она расцепила объятия и встала перед ним, улыбнулась сладко. Пальчиками подол подцепила и стянула платье через голову, оставшись нагой.

– Анфиса, ну зачем?

Она же его не слушала, на траву повалила и жаркими поцелуями укрыла.

***

– Сестрицы, смотрите, кто-то там милуется, – проговорила русалка.

– И правда! – кивнула Купава. – Ох, и жарко у них. Может, поделятся своим теплом?

Она рассмеялась и, нырнув в воду, быстро добралась до берега, выбралась на большой камень и села на него. Достала гребень и принялась свои зелёные волосы расчёсывать.

– Плыви ко мне, поглядишь хоть, как парней заманивать, – обернулась она к замершей в зарослях Олесе. Та несмело приблизилась, вылезла на краешек мшистого камня.

В лунном свете Купава расцвела, стала девицей неземной красоты: длинноволосая, стройная, статная, кожа, будто пыльцой неведомой присыпана, так и светилась. Подогнула она ноги, прикрыв их белым подолом, и затянула песню. Голос её чудесный лился, словно сладкий нектар, звенел колокольчиками, манил к себе.

Согрей меня, любый, дай тепла,

Я жизнь свою загубила…

Но тоже хочу любви до дна,

Иди же ко мне, мой милый.

Я буду и ласкова, и нежна,

И ты обо всём забудешь,

Другая будет уже не нужна,

Ты тоже нежитью станешь.

Встрепенулся Олег, услышав голос, откинул от себя Анфису, та лишь недовольно вскрикнула. Подбежал к берегу, всматриваясь в очертания стройной фигуры. Купава перестала петь и повернулась к Олесе:

– А это не твой Олежка?

– Олежка, – дрожащим голосом ответила она, разглядывая нагую девушку позади. – Только он уже не мой…

– Олеся! Олесенька! – крикнул Олег, забегая в воду. – Я так тебя ждал!

– Я вижу, – хмуро свела брови Олеся. – Не скучал тут без меня.

– Это не то… Ай! – махнул он рукой. – Я понял, что тебя люблю. И быть хочу с тобой.

Он забегал всё глубже, по пути стягивая с шеи кулон. Русалки вынырнули из воды и ощерились, зашипели, окружая Олега. Купава подняла руку:

– Не время ещё.

Русалки злобно переглянулись и замерли.

– Олеся, я вызволить тебя хочу.

– Так хочешь, что решил напоследок с невестой своей понежиться? – Олеся спустилась с камня и подплыла к Олегу, а тот уже стоял на носочках, по самый подбородок в реку зашёл. – Я за тебя жизнь свою отдала, а ты…

Глаза её почернели, как грозовые тучи, губы поджались. Она была готова вцепиться ему в горло и разорвать когтями.

И холодное сердце может болеть.

– Прости меня, Олеся, какими-то кол…довскими чарами она меня оку…тала, не иначе, – булькая, проговорил Олег. Он шатался в волнах, то и гляди, захлебнулся бы.

Она пнула его в грудь, выталкивая на мелководье. Олег от неожиданного удара согнулся, закашлялся, но, ощутив почву под ногами, выдохнул.

– Не нужна мне такая свобода, уходи, – Олеся махнула рукой на берег. – Лучше уж я сгину в речных пучинах, чем так…

Анфиса уже надела платье и во все глаза уставилась на русалок. Купава оголила зубы и зашипела, приближаясь к берегу, её сестрицы тоже поплыли с ней.

– АААА! – истошно завопила Анфиса и побежала прочь.

– Но я домовому твоему уже обещал, что вызволю тебя, – Олег вытянул руки и надел на шею Олесе кулон.

Она замерла, оглядываясь по сторонам, задышала часто. Бледность вдруг стала уходить с её лица, на щеках проступил румянец, глаза вновь голубизной засияли, с волос тина зелёная сошла, показав их настоящий пшеничный цвет.

– Что… Что ты сделал? – проговорила Олеся, с удивлением рассматривая руки, порозовевшие ногти, трогая тёплые пальцы.

– Он сестрицу нашу украл! Вор! – осклабились русалки и кинулись на Олега.

Они хватали его за рубаху, за плечи, за волосы, но он всё равно пытался уйти к берегу и тащил за собой Олесю. Вода будто противилась, не пускала, затягивала к себе. Казалось, что сил уже не осталось, когда ноги почувствовали берег. Почти бездыханный бухнулся Олег на землю, а Олеся рядом. Он нащупал рукой в траве хлеб, взял его, приподнялся, откашливаясь.

– Купава, – проговорил еле слышно.

Зеленоволосая русалка по-прежнему сидела на камне и внимательно смотрела на них.

– Чего тебе?

– Передай вашему батюшке подарок от меня и извинения… – он с трудом поднялся, подобрался к краю берега и протянул хлеб.

Купава хмыкнула, но всё же с камня соскользнула, взяла подношение.

– Ладно. Отважный ты, однако, – улыбнулась она. – Правда, не знаю, как ты теперь любовь Олесину вернёшь. А она у неё ой какая сильная была…

Олег посмотрел на лежавшую без чувств Олесю, такую хрупкую, беззащитную, и покачал головой.

– Я буду очень стараться.

-15-

После пропажи Олеси сильно рассердился Водяной: и Красунь снова из берегов выходила, и сети у рыбаков запутывались сами собою, и улова не было никакого, даже сгинули трое мужиков в реке. И подарок Олежкин нисколько гнев его не сбавил – почти до самой зимы он вредил. Правда, после слов Купавы о том, что хорошо Олесе на земле живётся, что любит она тепло да солнце, немного успокоился.

– Обещалась она прийти на берег сегодня, повидаться хотела, – как-то сказала Купава. – Рассказать, как её жизнь сложилась…

– Больно надо, – обиженно надулся Водяной, но всё ж повернулся к русалке: – А когда придёт-то?

На закате и правда пришла Олеся к реке, села на берегу, разложила красивые ленты да гребни для русалок, свежий хлеб с пирогами для батюшки речного.

– Явилась, – буркнул Водяной, вынырнув в зарослях осоки.

– Здравствуй, батюшка, – поклонилась Олеся, косами до земли почти доставая.

Была она в красивом платье да тёплой кофте поверх, в красных сапогах с рисунками, розовощёкая и улыбчивая.

– Рад видеть, что всё у тебя хорошо, – пробулькал Водяной, подобрался ближе и протянул перепончатую руку.

Олеся легонько сжала её своей маленькой рукой и, подняв другой угощение, протянула его батюшке.

– Сама испекла. А это, – она взяла ленты и гребни, – сестрицам моим названным украшения.

Водяной довольно крякнул и сразу откусил добрую половину краюхи.

– Ну, рассказывай, как устроилась.

– Всё ладно, – Олеся поправила платок и начала перебирать пальцами кончики кос. – Я снова знахарством занялась, приходят ко мне люди, от хворей их избавляю… – и как бы между прочим добавила: – Замуж выхожу…

– За парня этого дурного? – нахмурился Водяной.

– Олежку? – встрепенулась Олеся.

Сердце застучало напуганной птичкой, сжалось. Больно ей было вспоминать, как любовь её растоптали да по ветру пустили.

– Олежку, Олежку, – кивнул Водяной и снова откусил хлеба.

– Нет, – мотнула головой Олеся. – Не смогла я его простить, хоть и ластился он, и божился, что только меня любил и любить будет…

– Вот и правильно! И правильно! – улыбнулся Водяной и даже будто легче ему стало. – Ценить надо было добро. А за кого ж тогда?

– Не видал ты его, батюшка. На ярмарку к нам приехал да задержался, – щёки её румянцем покрылись. – Баженом звать. Он ведь тоже, как я, знахарь. Вот за травами редкими к нам и наведался. И руки у него золотые, он крышу в домишке моём подлатал, не течёт теперь, даже когда ты гневаешься.

Водяной усмехнулся.

– А про дитятко знает? – он показал на едва-едва округлившийся Олесин живот.

Она вздрогнула и прикрыла его руками.

– И как ты только всё замечаешь, – улыбнулась Олеся. – Знает, конечно. Но никто больше. И ты никому не говори, а то сам знаешь, какие слухи по деревне поползут…

Водяной только отмахнулся:

– Вот мне дело есть средь людей сплетни распускать.

Олеся кивнула.

– Мне итак покоя нет от Анфиски этой, – она поджала губы. – Ходит под ручку с Олежкой да скалится. Будто не видит, что всё равно мне…

Посмотрел на неё Водяной, вздохнул. Он-то понимал, что ещё не отпустили её те чувства, так и торчала заноза в сердце девичьем. Много работы Бажену этому досталось.

– Ну да зачем прошлое ворошить. Я ведь тебя поблагодарить пришла, за заботу твою. Ты мне как батюшка родной стал…

– Ладно-ладно, нечего сырость разводить, – Водяной потёр глаза. – Иди уже к своему суженому. Долгие проводы – лишние слёзы. Прощай.

– Прощай, батюшка, – махнула рукой Олеся и поднялась.

– Теперь уж до весны… Скоро реку льдом покроет, мы спать будем.

– Не знаю теперь, когда и свидимся. Уезжаю ведь я, далеко отсюда жить будем.

– Вот как, – Водяной почесал бороду. – Ну, реки, чай, везде текут, может, и не навсегда прощаемся.

– Хорошо бы, – она уже собралась уходить, но замерла, вдохнула глубоко, будто с волнением справиться хотела, да только голос всё равно дрогнул.

– Батюшка… А что будет с папоротниковым цветом?

– Решили мы, что отныне ни один человек его отыскать не сможет. Был когда-то, а теперь нет, – строго ответил Водяной и, взмахнув хвостом на прощание, скрылся в воде.

– Оно и к лучшему, – проговорила Олеся и направилась к дому.

***

Вскоре уехала Олеся из родных Озерков далеко-далеко, построили они с мужем дом ладный да складный, тоже на берегу реки у леса. И даже Фаня с ними перебрался, хоть и говорил, что никуда уж отсюда не пошёл бы.

– Как тебя бросить, непутёвую такую? – проворчал он тогда. – Не пущу одну.

С тех пор и стали все вместе жить-поживать да добра наживать. А в положенный срок и дитя родилось – девочка с глазами большими да синими. Назвала её Олеся Купавой, в честь русалки той, что добра к ней была да ласкова.

А вот папоротников цвет и правда больше никто найти так и не смог. Да может и правильно?