Папоротников цвет

Риша Кашапова

Папоротников цвет

-1-

Домик на окраине леса у реки, казалось, вжимался в мшистую землю, пытаясь укрыться от порывов ветра. Ели вокруг стонали, шуршали колючими ветками по ставням, скрипели высоченные сосны, шептались пугливые осины и переговаривались берёзы. Рассердилась на что-то матушка-природа, разгневалась.

Олеся сидела в углу за печкой, прижавшись к её тёплому боку, и боялась пошевелиться. Огонёк свечи дёргался, словно хотел убежать, и его отсветы скакали по бревенчатым стенам, выхватывая из темноты висевшие пучки трав. Вспыхнула яркая молния, а следом грохнуло так, будто кто-то ударил в огромный жестяной таз. Олеся зажала уши руками и съёжилась, наклонившись к коленям. А в следующий миг хлынула стена дождя, что лился с небес сплошным потоком, растворяя в себе весь шум, только и слышалось бряканье капель по кровле.

Олеся глянула на потолок и поджала губы. Крыша давно просила ремонта, да не хватало дому крепкой мужицкой руки. Что могла девчушка? Она и на печь-то с трудом забиралась – очень уж боялась высоты, а тут – на самую крышу. Бывали грозы этим летом, но таких страшных она не видывала. Хорошо только, что сильный дождь быстро заканчивался, не то, что мелкая морось – та и на весь день могла затянуться.

Зашептала Олеся чуть слышно заговоры от напасти, молила богов, чтоб не навредили её дому, чтоб не вышла река Красунь из берегов, чтоб не повалило на крышу старое дерево… Шевелила губами, а пальцами тонкими теребила подол – плотная ткань под мозолистыми подушечками мялась складками.

Закончилась буря быстро. Вот уже сквозь щель в ставнях заглянуло солнце, скользнуло жёлтыми лучами по столу и полу, уселось на тёплом боку печки. Олеся поднялась, отряхнула юбку от золы, расправила фартук, подошла к окну и распахнула ставни, и свежий прохладный воздух ворвался в избу. Небо уже прояснилось и сияло голубизной. Олеся подула на пламя свечи, и огонёк погас, оставив после себя белёсый дымок да запах воска.

Она сунула ноги в башмаки и, повязав на голову косынку, вышла в полутёмные сени. Тихонько шуршала где-то в сене мышь, стрекотали меж брёвен древоточцы да слышалось шептание ветра.

Олеся выбралась из дома, нагнулась у намокшей травы и собрала в склянку дождевые капли. Чуть-чуть – с осоки, побольше – с лопуха, ещё немного – с подорожника. Собирала Олеся, собирала да вдруг как вскрикнет! Невольно назад отпрыгнула: около крыльца лежал человек – грязный, мокрый. Тёмные волосы прилипли ко лбу, лицо землёй измазало, одежда порвалась.

Олеся наклонилась к нему.

– Живой, – проговорила она – грудная клетка вздымалась.

Олеся убрала бутылочку в карман фартука.

– Эй! Мил человек, вставай, – попыталась разбудить незнакомца.

Тот лишь тихонько простонал в ответ.

Она хотела поднять его, даже схватилась за подмышки, обойдя парня сзади, но тут же скинула на землю – тяжёлый! Видать, от того, что безвольный.

Оглядела Олеся лес – молчаливо на неё деревья смотрели, немного покачиваясь от ветра, шелестели листьями, шуршали иголками. Никого нет больше. И откуда этот молодец тут взялся? Может, с реки пришёл? Олеся спешно обошла дом, выглянула из-за угла на поблёскивающую в солнечном свете излучину Красуни. Лодок рядом не было, плотов тоже. Нахмурилась Олеся, свела тёмные брови.

– Воды-ы-ы, – послышался вдруг хриплый голос.

Олеся встрепенулась и побежала к незваному гостю. Тот пытался перевернуться на живот, но выходило скверно.

– Давай в дом, – велела она и протянула руку.

Парень схватился за ладонь, но тут же безвольно рухнул на землю. Олеся посмотрела на кожу, где остался след мокрой грязи, выдохнула и, уткнув руки в бока, громко сказала:

– А ну вставай! Мне тебя не унести! Ишь разлёгся тут!

Парень приоткрыл глаза, пошевелил сухими губами, вздохнул. Потом, дрожа всем телом, опёрся на локтях и осмотрелся.

– Ты кто, девица? – прохрипел чуть слышно.

– В дом пошли, потом разберёмся, – буркнула Олеся, подхватила его, положив руку на своё хрупкое плечо, и чуть не рухнула от тяжести. Парень хоть и пытался идти сам, но сильно опирался на девчушку. Ноги его еле передвигались, цеплялись за траву и мох.

С большим трудом Олесе удалось провести гостя внутрь. А парень едва добрёл до скамьи, вальнулся на неё и тяжело задышал.

-2-

– Ты накой его приволокла? – послышался ворчливый низкий голос.

Олеся даже вздрогнула. Обернулась и увидела посреди избы растрёпанного недовольного домового. Он сердито хмурил лохматые брови и сверкал чёрными глазищами.

– Фаня, – выдохнула Олеся. – Я уж и не чаяла тебя увидать. Поди три весны не появлялся, как бабка Глаша померла.

– И не появился б, кабы не это, – Фаня ткнул корявым пальцем в парня, что заметно побледнел и покрылся испариной.

– Так а что мне оставалось? Бросить его там? – Олеся суетилась, выискивая на полках травы и склянки, снова разожгла огонь в печке и поставила греться воду.

– Не нравится он мне. Будто сидит что в нём, – домовой прошуршал лаптями по дощатому полу и остановился рядом с гостем. Провел ладонью над лицом, и тот коротко выдохнул, приподнявшись грудью. Около его рта в воздухе повис зеленовато-серый дымок и тут же нырнул обратно, внутрь. Лоб парня покрылся капельками пота, а под глазами проступили синяки. Он шумно закашлялся и, вцепившись рукой себе в горло, попытался подняться, но домовой шикнул на него, и парень повалился на скамью.

– Одержим он кем-то, – нахмурился Фаня. – Ещё раз спрашиваю: накой приволокла?!

Олеся стояла бледная, как поганка, вцепилась пальцами в фартук, а сама уставилась на незнакомца. А ежели это и правда нечисть какая? Бабка Глаша много о таких сказывала, мол, бродят они по лесам, ищут себе жертв. Прикинутся заблудшими людьми, а сами так и норовят душу вытрясти да себе забрать.

– Ох, Фанечка, что же делать-то теперь? – Олеся умоляюще посмотрела на домового, стянула косынку и принялась суетливо перебирать светлую косу.

– Надобно выудить то лихо, что сидит в нём, – Фаня почесал жёсткую бороду и снова оглядел больного.

– Снадобья какие сварить? Так я сделаю, – тут же оживилась Олеся, кинулась к пучкам сухих трав на стене, да домовой её остановил.

– Вряд ли тут твои травки помогут. Оберег нужен. Сильный. Помнишь, тебе Глафира рубаху отдавала?

– Папоротником вышитую? Помню, – кивнула Олеся. – Как же не помнить? Велела она мне её беречь, глаз не спускать, мол, пригодится она мне в тяжёлое время…

– Тащи сюда.

Девушка бросилась в комнатушку, лишь колыхнулись плотные занавески, а парень тяжело вздохнул – протяжно, со свистом. Подошёл к нему Фаня, коснулся шершавой ладонью, а тот горячий, что печка зимним морозным вечером! Домовой даже руку отдёрнул, до того жарко.

– Плохо дело… – покачал он головой.

Олеся вернулась скоро и протянула Фане выгоревшую рубаху с вышитым на ней цветком папоротника. Тот сиял красно-жёлтыми красками и казался совсем живым, того и гляди лепестки свои распустит.

– Надевай на него, чего мне суешь? – буркнул домовой. – Я пока отвар какой всё же сделаю. Лишним не будет.

Олеся кивнула и подошла к больному, положила рубаху рядом на стол. Взяла с печи ковш с тёплой водой, обмакнула в неё тряпку и вытерла потный лоб парня. Случайно коснулась рукой его кожи и невольно отшатнулась – горячий!

Обтёрла лицо, да только будто зря всё – тут же снова потом покрывался, и дыхание стало прерывистым, глухим. Вцепился парень пальцами в скамью так, что жилы натянулись.

– Ну, тише-тише, – проговорила Олеся, протирая тряпкой шею и ключицы. – Тише, – убрала налипшие волосы и отодвинула ковш.

Взяла со стола резак и осторожно вспорола грязную рубаху, сняла её. На удивление у больного этого тело оказалось сильным, мускулистым. Видать, работящий он, не лежебока. Снова обтёрла Олеся его мокрой тряпкой, бережно и аккуратно.

– Чего там долго так? – ворчливо спросил домовой, помешивая в ступке сухие травы. – Любуешься, что ль?

– Ну, скажешь тоже, Фаня! – одёрнула его Олеся, а на щеках вспыхнул румянец. Она с трудом оторвала пальцы парня от скамьи и продела руки в рукава.

– Легче будет, – уговаривала больного, пытаясь натянуть ворот через голову.

А когда рубаха была надета, парень вдруг как взвыл волком! Зубами в губы впился чуть не до крови, шея вздулась, как у быка, мышцы окаменели. Изогнулся он на скамье, задышал хрипло, пытался разорвать рубаху да снять её с себя. Бросилась к нему Олеся, схватилась за руку, держала что было сил. Да разве ж справишься тут? Откинул он её, словно тростиночку. Фаня тогда отвар оставил на печи, а сам к буйному бросился. Одну ладонь на лоб ему положил, а другую – на грудь, зашептал наговоры. Сразу успокоился парень, выдохнул протяжно. И снова выпорхнул из его рта зеленовато-серый дымок и с воем заметался по избе. Потыкался в стены да и вылетел в окно, оставив после себя шлейф противного визга.

Олеся поднялась с пола, потирая ушибленный локоть. С тревогой на парня посмотрела: спал тот. Грудь его вздымалась ровно, спокойно. Фаня закончил с отваром.

– Поди Трясея-голубушка в него вселилась. Ежели бы протянули, точно б сожгла его, как дрова в печке.

– Ох, – только и проговорила Олеся. Плохо дело, когда лихоманки привязываются, то одна, то другая, попробуй с ними сладь.

Взглянула на рубаху да снова охнула.

– А цветок почто не сияет боле, как настоящий?

Фаня посмотрел на вышивку: и правда, рисунок как рисунок. Никакого волшебства. Хмыкнул он беспокойно, Олесе миску подал.

– На, угости гостя, крепнуть быстрее будет. А мне отлучиться надобно.

-3-

Олеся к скверному характеру домового уже привыкла – чай пять зим с ним прожила в одной избе. Он и при бабке Глаше с ней особо не церемонился, а уж сейчас и подавно. Видать, не мог смириться с потерей да с новой хозяйкой. Вон, сколько времени вовсе на глаза не появлялся, оставил совсем одну.

Поднесла Олеся миску к пересохшим губам парня и чуть наклонила.

– Выпей, молодец, выпей, – попросила его и даже сама удивилась, каким голос оказался заботливым.

Парень с трудом приоткрыл рот и глотнул горьковатый отвар, да сразу зашёлся кашлем. Олеся всё равно остаток снадобья ему залила, уложила на лавку, а он вроде как и успокаиваться начал. Села девчушка рядом и погладила гостя по голове, приговаривая тёплые да ласковые слова.

Почему-то его лицо выглядело знакомым, может, видала, когда в деревне торговала? Красивый он был, темноволосый, скуластый. Будто и не деревенский вовсе, а какой-нибудь барин. Но руки-то сильные, грубые, с мозолями, а на левой до самого локтя шрам белел. Может, боролся в лесу с каким зверем, кто знает?

Олеся вдруг протянула руку, провела пальцем по шершавой коже, а парень дёрнулся и чуть сжал её ладонь. От неожиданности она подскочила и метнулась к печке да принялась посудой греметь.

Гость открыл глаза. Приподнялся на локтях и чуть слышно застонал. Олеся хотела вернуться к нему и помочь, да увидала, что он уж и сам справился: сел на скамье, ладонями голову закрыл, покачался из стороны в сторону. Будто кружило его, или мушки в воздухе плясали.

– Очухался? – бросила Олеся, с силой растирая пестиком сухой зверобой в ступке.

– Выворачивает наизнанку, красавица, – еле сдерживая тошноту, проговорил парень. – Тяжко мне.

– Ничего-ничего, мил человек, – махнула Олеся рукой. – Пройдёт. Сейчас ещё приготовлю отвар, легче станет.

Он поднял голову и глянул на хозяйку. Глаза его ввалились, темнели на бледном лице, как две огромные ягоды смородины. Но появился в них какой-то блеск, живость. Значит, идёт на поправку.

– А как тебя величать-то, гость мой незваный? – Олеся сдёрнула со стены пучок ромашки.

– Олежка я. Олег, – он попытался выпрямиться, но тут же снова скрючился, прижав руки к животу. Потом рванулся к окну, вывалился наружу наполовину, и затряслось его тело рывками.

– Ох, – только и проговорил Олег, утирая руками губы, виновато на хозяйку посмотрел и сел на скамью.

– Это хорошо, что прочистило. Так и надо, – кивнула девчушка. – А меня Олесей звать.

– Что ж ты, Олеся, одна в лесу обитаешь? – посмотрел на неё Олег и улыбнулся краешком рта.

– Знахарка я местная, – продолжая мять траву в ступке, ответила Олеся. – Не видал ни разу? Я часто в деревне торгую.

– Может, и видал, да не запомнил. А я в кузнице работаю, кузнец я.

– Понятно, – она поджала губы. – А здесь как очутился?

– И сам не знаю, красавица, – он приподнялся и дотянулся до ковша с серой водой, что стоял на столе. С жадностью припал к глиняному краю и в несколько глотков его осушил; струйки пробежали по лицу и шее, намочив рубаху. – Пошёл за дровами в лес, чтоб печи растопить, ведь огонь мне нужен сильный, жаркий, да заблудился. Теперь вот обратно возвращаться надобно.

Олеся кивнула и ничего не ответила, а в ступку тем временем залила кипятка из горшочка, сыпанула какого-то порошка из маленького флакончика, и отвар тут же как вспенится! Того и гляди выскочил бы, расплескался по полу. Напрягся Олег, даже отодвинулся чуть к стенке, а Олеся лишь подула, чтобы пену убрать, да помешала деревянной палочкой.

– Пей, – коротко сказала парню.

– Мне уже полегчало… – Олег поднялся со скамьи и бочком попытался протиснуться между девчушкой и печью.

Олеся выставила руку, преграждая путь.

– Без моего на то разрешения никуда не выйдешь, – строго проговорила и нахмурилась, протянула миску, куда отвар перелила, и глянула сердито. – Хворый ты ещё. Вижу, что к тебе всякое лихо часто цеплялось. Сразу и не вытравишь.

Олег лишь растерянно хмыкнул, но снадобье странное взял. Пузырилась в нём мутноватая вода, плавали то ли блёстки, то ли пылинки какие, а на глянцевой поверхности круги расходились в стороны.

– Права ты, красавица. Сам не знаю почему в последние дни то чирей вскочит, то ячмень на глазу, то прыщ на весь нос, – усмехнулся парень. – А ведь хорошо всё было… Богатство, невеста…

Олег зажмурился, залпом выпил отвар, вытер губы и вернул миску.

Олеся взяла её, сжала в руках. На лице девичьем читалось сомнение и досада, будто горько ей было от того, что не свободен этот парень.

– Да только нет теперь ничего… Вот бы вернуть назад время, – вздохнул Олег, а Олеся вдруг улыбнулась, да сразу спохватилась и посерьёзнела.

– Будет ещё, будет, – она сунула миску на край печки, а сама приложила ладонь ко лбу парня. Уже не такой горячий, это хорошо. – Сымай рубаху-то, непростая она. Поносил и хватит.

Олег прикоснулся к вышитому цветку папоротника, провёл по нему пальцами, на мгновение замешкался, но стянул одежду и протянул Олесе. Она сглотнула, глянув на сильное его тело, быстро отвернулась.

– А моя-то где?

– А? – Олеся обернулась, споро осмотрела избу и заметила на краю скамьи разрезанную рубаху парня. – Ой. Я тебе тогда бабкину дам. От неё много вещей осталось.

Не успел Олег ничего возразить, как дверь отворилась, и на пороге показался домовой. Таким сердитым Олеся его ещё не видала.

-4-

– Ну-ка, сядь, – бросил Фаня, исподлобья глянув на парня. Тот замешкался, перетаптываясь на месте, а домовой как рявкнул: – Быстро сядь! Али ещё и глухой?

Олег нервно сглотнул и попятился к стенке, плюхнулся на скамью, ошарашенно посмотрел на Олесю. Она тоже ничего не понимала и лишь пожала плечами.

– Ещё и зелье счастливое ему варила? – буркнул Фаня, брякнув пустой миской с остатками поблёскивающей жидкости.

– Я… Ну… – замялась Олеся.

– Да не о том я, – махнул рукой домовой. – Был я у Кикиморы, посидели, покумекали… О твоём госте, оказывается, пол-леса судачит. Ждёт его и Леший, и даже Водяной. Не вернул видать должок-то, а? – он уставился в глаза Олегу.

– Как же не вернул… – пробормотал Олег. – Всё вернул… Вроде…

– Что-то не помнит наш хозяин лесной, чтоб приходил кто к нему в услужение. А ведь обеща-а-ал. Обещал, плут?

– Так как же я б ушёл-то… – ответил Олег. – Если и староста дочь свою за меня выдавал, и двор дали просторный, посередь деревни почти. Разве я мог…

– Старостина дочь… Анфиса, что ли? – спросила Олеся, беспокойно теребя плотно скатанный поясок. – Что ж в ней находят? Сколько раз слышала, как парни судачили об Анфиске этой.

– А ты не встревай и тему не меняй, – буркнул на неё домовой. – Иди вон займись чем.

– А ты меня в своей-то избе не гони, – насупилась Олеся и руками в бока упёрлась. – Уж решу сама, чего делать.

– Понимаешь, – Олег поднял взгляд на Фаню, но тут же отвёл глаза. – Уже и о свадьбе договорились, и о приданом… Как бы я ушёл в лес на три весны, сам подумай.

– А как цветок папоротниковый срывать, так ты не думал? – ехидно поинтересовался Фаня.

– Папоротников цвет? – ахнула Олеся. – Да как же тебе удалось? Охраняют ведь его силы нечистые, грозные. Как не побоялся?

– Думал, что договоримся, – Олег потрепал себя по волосам.

– Вы и договорились, – домовой схватил его руку и ткнул корявым пальцем в шрам. Парень скривился и отдёрнулся. – Вот ваш договор. Богатство ты получил, удачу – тоже, всё тебе Леший дал. А свою часть ты не выполнил. Теперь плати.

– Чем платить-то? Денег надо, золота?

– К Водяному пойдёшь в услужение.

– А Леший? Почему не к нему? – удивилась Олеся. – Я б у себя позволила жить Олегу. Прослужил бы три года, не заметил. Да ведь? – повернулась к парню.

Он нерешительно кивнул, поглядывая на домового.

– Не-а, – покачал тот головой. – Это ему никакого урока не преподаст. Пусть в воде поплавает, дно почистит, рыб из травы повытаскивает. Поймёт, что обманывать нехорошо.

– Но как же… Ведь договор… – Олеся показала на шрам.

– А они меж собой уже заново договорились. Леший согласен уступить его Водяному. Так что… – Фаня пожал плечами.

Олеся поджала губы. Тяжко с Водяным, больно сердит он бывал. Уж сколько раз Красунь из берегов выходила да чуть избу её не затапливала…

– Долги отдавать надобно, это верно, – вздохнул Олег. – Что ж, веди меня к нему, – он поднялся и опустил голову, волосы тёмные лицо совсем закрыли.

– Ишь какой, – усмехнулся домовой. – Ещё и веди его. Сам дорогу найдёшь! Чай не маленький.

– Ни разу я у Водяного не бывал, как же я найду? – развёл руками Олег.

– А ты иди к реке, не ошибёшься, – хмуро проговорил Фаня. – Иди-иди, чтоб я тебя тут больше не видывал, – он притопнул ногой и растворился в воздухе, оставив после себя запах сухой травы.

– Ох, Олег-Олег, – Олеся спешно убирала плошки со стола, суетилась.

– Ничего, справлюсь.

– Да как же?

– Да не ребёнок малый, и правда, – Олег расправил плечи, выпрямился. – Управлюсь.

Олеся тревожно выдохнула, собрала в холщовую тряпицу немного еды: кусок хлеба да мяса вяленого, в берестяную баклажку воды налила, сбегала за другой рубахой. Хоть и бабкина, да не голым же идти. Протянула всё Олегу.

– Спасибо, девица, за заботу, – грустно улыбнулся он. – Уж воды-то я сполна напьюсь теперь.

Олеся подняла на него огромные голубые глаза, походившие на глубокие озёра. Кивнула, и по щеке прокатилась прозрачная слеза.

-5-

До реки шли молча. Олеся украдкой глядела на Олега и вздыхала. Всколыхнул он что-то в её девичьем сердце, будто зажёг лучину. И не знала она раньше, что так бывает – от одного взгляда, от одной встречи. Думала, что сказки это бабкины, россказни. А вон оно как вышло… Да только какая теперь разница, если огонь этот водой затопит?

Олег же был серьёзным, широкий его лоб у переносицы прорезала морщина, губы поджались. Мешочек из тряпицы крепко в руке держал, даже слишком. О чём думал Олег, представить не трудно. Нелёгкая ждала его судьба: три весны прослужить Водяному, это не каждый сможет. Слыхала Олеся, что ломались многие ещё в первый год, теряли тягу к жизни, так навечно и оставались речными слугами.

– Ну, пришли, что ли, – проговорил Олег, остановившись у самого берега Красуни.

– Пришли, – повторила Олеся и присела, заглянув в зеленоватые воды. Показалось ей, что кто-то улыбнулся хищно да глазами огромными сверкнул. Отпрянула девчушка, испугалась, вцепилась в руку Олега. Он слабо улыбнулся и погладил Олесю по волосам, потом повернул к себе.

– Не плачь, девица, – утёр ладонью слёзы с разрумянившихся щёк, – не горюй сильно. Кто я тебе? Так, парень деревенский, на голову свалившийся. Не печалься, – наклонился он к ней и прикоснулся сухими губами ко лбу. – И спасибо за заботу твою.

Зажмурилась Олеся, невольно к нему прижалась, но тут же отстранилась.

– Я ждать тебя буду, Олежа. Ты знай, – тихо-тихо проговорила и маленькой своей ладонью сжала его ладонь. Потом сорвала с шеи амулет давний – залитый янтарём маленький листочек папоротника, протянула парню. – Держи, оберегать тебя будет. Да ступай, Олежка, ступай, Водяной ждать не любит…

– Спасибо, Олеся, – парень сжал в руках кулон. – И прощай, – он кивнул ей и подошёл к воде.

Пробежала по телу предательская дрожь, почудилось, будто водоросли речные в верёвки превратились и обвили голые ноги. Тянули к себе, манили. Медленно шагал Олег, уходил всё дальше, всё глубже. Из зарослей трав доносились смешки весёлые да плеск.

Обернулся в последний раз он, посмотрел на Олесю, на заплаканные её глаза, на распухшие губы…

– Дождись меня, Анфиса, – проговорил едва слышно и исчез в темноте реки, лишь пузырьки повыскакивали на водной глади.

Стояла Олеся, как вкопанная, с места сдвинуться не могла. А потом как метнулась к воде, забила по ней руками, зарыдала навзрыд. Да только что ей ответить могли? Всё по договору, всё так и должно быть: пользовался чарами колдовскими, так отплати.

– Уходи, девица, уходи подобру-поздорову, – зашипела вдруг вынырнувшая русалка. Ощерилась она, как бездомный пёс, оголила неровные острые зубы. Волосы её мутно-зелёные спутались и походили на торфяное гнездо, а чёрные глаза сердито блестели на бледном лице.

Тут же слёзы у Олеси высохли, быстро отползла она от воды, села на берегу.

– Верните мне его, – выдавила из себя.

– Ишь чего удумала, – расхохоталась русалка. – Вернуть. Вы слышали, сестрицы? – обернулась она, и рядом показалось несколько голов. Жадно глядели русалки на живую девицу, на её румяные щёки и мягкую кожу.

– Не бывать этому, не бывать, – шипели они, подплывая ближе и ближе. – Наш он теперь, наш. И всё тепло его – наше.

Испугалась Олеся, подскочила, платье подхватила и кинулась бежать. Услышала за спиной лишь хохот русалочий да их скрипучие голоса.

– Но мы можем договориться, девица, – донеслось до неё. – Приходи сюда в ночь на Ивана Купалу. Мы тебя жда-а-ать будем.

-6-

Сколько себя помнила, никогда Олеся Ивана-Купалу не признавала, старалась и не выходить из избы, не глядеть, как девки с парнями за руки вокруг костров скачут. А те всегда к реке приходили, венки плели из трав, желания загадывали, по воде их спуская. Пели песни да плясали, будто дети малые. Искали в лесу папоротников цвет, только никто ещё так и не смог его отыскать. А Олег смог… И как ему удалось? И как он там теперь, на дне речном?.. Ведь уж две недели с того дня прошло, как он исчез в Красуни.

Задумчиво Олеся перебирала зёрна, вздыхала да выглядывала в окно, сама не зная, на что надеясь. Вон уж снова набежали сюда деревенские, наделали шуму, костёр разожгли, запах едкий дыма до избы добрался, щекотал нос.

Хохотали молодые, бегали друг за другом, с русалками опять шутить будут наверняка. С русалками. Замерла Олеся, уставилась в одну точку, нервно губы кусая. Ведь звали они её, ждут.

– Чего за мысли в голове твоей окаянной завелись? – проворчал вдруг появившийся домовой. – Ты их брось!

Встрепенулась Олеся, глянула на Фаню.

– А что я поделаю? Не могу не думать об Олежке, запал он мне в душу, – она тяжело выдохнула.

– У него невеста есть. А ты разве ж сама себе не хозяйка? – хитро улыбнулся домовой, устраиваясь на скамье рядом. – Разве не вольна распоряжаться судьбою своей?

– И правда, – глаза Олеси расширились, засиял в них какой-то чертовский блеск. – И правда же, Фанечка! – Отложила она зёрна, вскочила с места, крепко обняла домового и даже чмокнула его в морщинистый лоб. А потом принялась по избе бегать, одежду из старого коренастого шкафа вываливать.

– Эй! Ты чего? Я же… – забеспокоился Фаня. – Я же хотел сказать, что ты вольна и не думать о парне заблудшем. Свет на нём клином сошёлся, что ли?

– Он судьба моя! Я это сразу поняла, как только увидала его! – крикнула Олеся из комнаты, разгребая тряпьё. Ничего не было у неё красивого да пригожего, что бы могло русалкам понравиться. Хоть бы гребень какой найти или бусы. А, может, каравай им принести? Часто разве они там хлеб свежий ели?