Три гроба

– Тот мужчина попросил, – произнес Хэдли, возвращая ее к прерванному рассказу, – отнести визитку профессору Гримо и спросить, примет ли он его. Очень хорошо. Правильно ли я понимаю, что все это время мисс Гримо и мистер Мэнган были внизу, в гостиной неподалеку от передней?

Она посмотрела на него с любопытством:

– Странные вы вопросы стали задавать. Интересно – почему? Да-да, наверное, там они и были. Я не обратила внимания.

– Вы не помните, дверь гостиной была открыта или закрыта?

– Я не знаю. Но думаю, она была закрыта, иначе бы в коридоре было больше света.

– Пожалуйста, продолжайте.

– Когда посетитель дал мне свою визитку, я было сказала ему по привычке: «Прошу вас, проходите, я сейчас узнаю», – но тут мне действительно стало не по себе. Я не хотела оставаться с ним, с этим сумасшедшим, один на один! Я собиралась подняться и попросить, чтобы Шарль спустился сам. Поэтому я ему ответила: «Подождите здесь, я сейчас узнаю». А потом очень быстро захлопнула дверь прямо у него перед носом так, чтобы защелкнулся замок. После этого я подошла к лампе и прочитала надпись на карточке. Она все еще у меня есть. Мне так и не довелось ее передать. И она была пуста.

– Пуста?

– На ней ничего не было ни написано, ни напечатано. Я поднялась, чтобы показать ее Шарлю и уговорить его спуститься вниз. Но бедный юный Миллс вам уже рассказал, что произошло дальше. Я собиралась постучать в дверь, когда услышала, что вслед за мной кто-то поднимается. Но я готова поклясться, на распятии поклясться, что я действительно захлопнула входную дверь. И я его не испугалась! Нет! Я спросила у него, почему он поднялся наверх.

И я все еще не замечала, что на нем маска, понимаете? Потому что прямо за ним опять ярко светила лампа с лестницы, которая освещает всю эту часть коридора вплоть до самой двери в комнату. Он ответил мне на французском: «Мадам, вы не сможете меня удержать таким образом», потом опустил воротник пальто и убрал кепи в карман. Я открыла дверь, потому что знала – он не посмеет противостоять Шарлю. И Шарль сам открыл дверь изнутри. Только в тот момент я наконец разглядела маску, которая была розоватого оттенка, похожего на кожу. Прежде чем я успела как-то отреагировать, он ринулся внутрь, пинком закрыл дверь и повернул ключ в замке.

Она умолкла с таким видом, словно только что поведала самое страшное и теперь могла дышать более свободно.

– А потом?

Дальше мадам Дюмон продолжила рассказывать без лишних эмоций:.

– Я ушла, как Шарль мне приказал. Я не стала ни поднимать шум, ни вставать в позу. Но при этом оставалась поблизости. Я спустилась всего на несколько ступенек, чтобы мне все еще была видна дверь, и так и стояла на страже, как и бедняга Стюарт. Это было ужасно. Как видите, я уже не юная девочка. Я была рядом, когда прозвучал выстрел; я была рядом, когда Стюарт выбежал в коридор и начал стучать в дверь; и я была рядом даже тогда, когда вы всей толпой поднялись наверх. Но я не могла этого вынести. Я знала, что случилось. Я была в предобморочном состоянии, у меня хватило сил только на то, чтобы добраться до своей комнаты у подножия лестницы. С женщинами такое случается. – Бледные губы на маслянистом лице растянулись в дрожащей улыбке. – Но Стюарт прав: комнату никто не покидал. И да защити нас обоих Бог, потому что мы говорим правду. Как бы это чудовище ни выбралось из дома, оно ускользнуло не через дверь… А теперь, пожалуйста, прошу вас, отпустите меня в лечебницу. Я хочу увидеть Шарля.

Глава пятая

Загадочные слова

В этот раз ей ответил доктор Фелл. Он стоял спиной к камину – внушительная фигура в черном плаще под фехтовальными рапирами и гербом, слева и справа громады книжных полок с белыми бюстами. Он вписывался в атмосферу, словно какой-то барон феодальной эпохи, но при этом не был ужасен, как тот же Фрон де Беф97. Он откусил кончик сигары, его пенсне в этот момент соскользнуло вниз, затем повернулся и аккуратно выплюнул его в камин.

– Мадам, – сказал доктор Фелл, поворачиваясь обратно, его нос при этом издал долгий непередаваемый звук, похожий на боевой клич, – мы не задержим вас надолго. И будет справедливым признать, что я ничуть не сомневаюсь в правдивости вашей истории, как я не сомневаюсь и в правдивости Миллса. Прежде чем мы непосредственно возьмемся за дело, я непременно докажу, что верю вам… Мадам, вы, случайно, не помните, в котором часу ночи перестал идти снег?

Жесткий взгляд ее блестящих глаз говорил о готовности защищаться. Она явно что-то слышала о докторе Фелле.

– Разве это имеет какое-то значение? Мне кажется, где-то в половине десятого. Да! Я помню, потому что, поднимаясь к Шарлю за подносом с кофе, как раз в это время выглянула в окно и заметила, что снег прекратился. Это важно?

– О, это очень важно, мадам. В противном случае мы имели бы только наполовину невозможную ситуацию… И ведь вы правы. Хм. Помните, Хэдли? В половине десятого он прекратился. Точно ведь, Хэдли?

– Да, – признал суперинтендант. И посмотрел на доктора Фелла с подозрением. Он давно научился не доверять этому бесстрастному взгляду. – Ну хорошо, прекратился он в половине десятого, и дальше что?

– А то, что снег не просто прекратился за сорок минут до побега нашего визитера из дома, – продолжил доктор задумчиво. – Получается, что он перестал идти за целых пятнадцать минут до того, как он явился сюда. Я правильно рассуждаю, мадам? А? Он позвонил в дверь без четверти десять, так? Хорошо… Дальше. Хэдли, вы помните момент, когда мы входили дом? Вы заметили, что, прежде чем вы, Рэмпол и молодой Мэнган бросились ко входу, на ступенях, ведущих к парадной двери, не было ни одного следа? Равно как и на самой дорожке, ведущей к крыльцу? А я заметил. И специально отстал, чтобы в этом убедиться.

Хэдли выпрямился, издавая звук, похожий на подавленный рык:

– Боже правый! Так и есть! Весь тротуар был чистым! – Он умолк и медленно повернулся к мадам Дюмон. – Так что вас убеждает в правдивости истории, которую рассказала нам мадам? Фелл, вы тоже сошли с ума? Мы только что услышали, как незнакомец позвонил в звонок, потом прошел через запертую дверь, причем все это произошло спустя пятнадцать минут после того, как прекратил идти снег, и вы…

Доктор Фелл открыл глаза. Вверх по его жилету пробежали складки, вызванные серией смешков.

– Ну-ну, откуда столько удивления, сынок? Да, похоже, что он отчалил отсюда, не оставив ни следа. Почему вас тогда так расстраивает тот факт, что и причалил он сюда тоже без следов?

– Я не знаю, – упрямо ответил Хэдли. – Но черт возьми, да, меня это удручает! Насколько я могу судить, исходя из моего опыта с убийствами в закрытых комнатах, войти и выбраться – это отнюдь не одно и то же. Если бы я столкнулся с невероятной ситуацией, которая в обоих случаях разрешалась бы одинаково логично, мой мир бы пошатнулся. Но сейчас речь не об этом. Вы говорите…

– Пожалуйста, послушайте, – вмешалась мадам Дюмон, бледная, с очевидно напряженной челюстью. – Я говорю чистую правду, Бог мне свидетель!

– И я вам верю, – сказал доктор Фелл. – Не позволяйте безапелляционному здравому смыслу этого шотландца вас подавить. Он тоже вам поверит – еще до того, как я закончу ему все объяснять. Вот что я думаю. Я уже сказал, что верю вам, и не ошибся, так ведь? Очень хорошо. А теперь я хочу вас предупредить о том, что не стоит злоупотреблять этим доверием. Я не допускаю даже тени сомнения насчет всего вами сказанного до сих пор. Однако у меня есть ощущение, что мне стоит усомниться в том, что вы скажете в ближайшие несколько минут.

Хэдли прикрыл один глаз:

– Этого я и боялся. Я всегда с ужасом жду той минуты, когда вы начинаете щеголять своими чертовыми парадоксами. Ей-богу, правда…

– Пожалуйста, продолжайте, – отрешенно произнесла женщина.

– Пф-ф-ф. Хм. Спасибо. Итак, мадам. На протяжении скольких лет вы были экономкой Гримо? Нет, перефразирую. На протяжении скольких лет вы жили с Гримо под одной крышей?

– Больше двадцати пяти лет, – ответила она. – И некогда я была для него больше чем экономка.

Отвечая, мадам Дюмон смотрела на свои переплетенные пальцы, но теперь она подняла голову. В ее глазах читалось напряжение, словно она задумалась, на какую степень откровенности ей решиться. Именно так выглядывают из засады, готовясь сражаться с противником.

– Я расскажу вам кое-что, – начала она тихо, – в надежде, что вы поклянетесь мне сохранить это в тайне. Я боюсь, что иначе вы можете зря потратить драгоценное время, копаясь в регистрационных записях иностранцев на Боу-стрит. А ведь это не имеет никакого отношения к делу. Как вы понимаете, я делюсь этим не ради себя. Розетта Гримо – моя дочь. Она родилась здесь, и где-то должна быть запись. Однако она этого не знает, и никто этого не знает. Пожалуйста, пожалуйста, могу ли я надеяться на ваше молчание?

Теперь ее глаза заблестели от других эмоций. Она не повысила голос, но в нем звучало отчаяние.

– Да что вы, мадам, – сказал доктор Фелл, хмуря лоб. – Это совсем не наше дело. Вам так не кажется? Разумеется, мы никому не расскажем.

– Правда?

– Мадам, – голос доктора был мягок, – я незнаком с юной леди, но готов поспорить, что вы беспокоитесь зря и что вы обе, вероятно, зря беспокоились все эти годы. Скорее всего, она все уже знает. Дети всегда догадываются. И пытается от вас это скрыть. Весь мир переворачивается с ног на голову, потому что мы вечно притворяемся, будто бы все, кому нет еще двадцати, бесчувственны, а у тех, кто старше сорока, сильных эмоций никогда и не было. Пф-ф. Ладно, забудем. Согласны? – Он просиял. – Вот что я хотел у вас спросить. Где вы познакомились с Гримо? Прежде, чем отправиться в Англию?

Она резко втянула в себя воздух. Потом ответила, но рассеянно, словно задумалась о чем-то другом:

– В Париже.

– Вы парижанка?

– Э-э, что? Нет-нет, я родилась не там! Я из провинции. Но я там работала, когда мы встретились. Я была костюмершей.

Хэдли поднял взгляд от своей записной книжки.

– Костюмершей? – повторил он вслед за ней. – Вы хотите сказать, портнихой или кем-то в этом роде?

– Нет-нет, я не оговорилась. Я работала с другими женщинами над костюмами для оперных и балетных представлений. Мы трудились в самой Опере. И вы можете найти тому письменные свидетельства! И чтобы сэкономить вам еще немного времени, я скажу, что никогда не была замужем и что Эрнестина Дюмон – это мое девичье имя.

– А Гримо? – резко спросил доктор Фелл. – Он откуда?

– Вроде бы с юга Франции. В Париже он учился. У него не осталось живых родственников, поэтому вряд ли это вам как-то поможет. Он унаследовал их деньги.

В воздухе повисло напряжение, на первый взгляд никак не связанное с такими банальными вопросами. Следующие три вопроса были настолько неожиданными, что Хэдли ненадолго позабыл о своей записной книжке, а Эрнестина Дюмон, пришедшая в себя, неловко заерзала на своем стуле и настороженно посмотрела на доктора.

– Каково ваше вероисповедание, мадам?

– Я исповедую унитарианство. А что?

– Хм, да. Был ли Гримо когда-нибудь в Соединенных Штатах? Или, может быть, у него там есть друзья?

– Никогда не был. И друзей у него там нет. По крайней мере, я таких не знаю.

– Словосочетание «семь башен» вам о чем-нибудь говорит?

– Нет! – громко ответила Эрнестина Дюмон, резко побледнев.

Доктор Фелл, который только закурил свою сигару, заморгал, уставившись на собеседницу сквозь дым. Хромая, он прошел от очага к кушетке, заставив мадам Дюмон отшатнуться и съежиться. Несмотря на ее опасения, он только и сделал, что указал кончиком трости на картину и очертил силуэт белых гор на заднем плане.

– Я не буду у вас спрашивать, знаете ли вы, что они символизируют, – продолжил он. – Но я хочу поинтересоваться, не рассказывал ли вам Гримо, почему он ее купил? Какие у нее должны были быть защитные свойства? Каким образом он планировал с помощью ее отразить пулю или сглаз? Какое влияние она… – Он прервался, словно вспомнил что-то неожиданное. Потом потянулся вперед, тяжело дыша, поднял картину и стал с любопытством поворачивать ее из стороны в сторону. – Вот это да! – воскликнул доктор Фелл, думая о чем-то своем. – О боже! О Вакх! Ничего себе!

– Что такое? – незамедлительно потребовал ответа Хэдли. – Вы что-то увидели?

– Нет, ничего я не увидел. – доктор Фелл не торопился объяснять. – В этом-то все и дело! Ну что, мадам?

– Я думаю, – сказала женщина дрожащим голосом, – что вы самый странный человек, с которым мне доводилось познакомиться. Нет. Я понятия не имею, что это за картина. Шарль мне не рассказывал. Он только ворчал да посмеивался. Почему бы вам не спросить художника? Ее написал Барнаби. Он должен знать. Но вы такой народ, разумных путей не ищите. Эта картина как будто бы изображает страну, которая не существует.

Доктор Фелл мрачно кивнул:

– Я боюсь, что вы правы, мадам. Мне тоже кажется, что этого места не существует. Следовательно, если бы там похоронили трех человек, их было бы трудно найти, не так ли?

– И долго вы собираетесь говорить всякую чепуху? – сказал Хэдли, начиная сердиться.

И только после этого оторопел, заметив, что «чепуха» сразила Эрнестину Дюмон наповал. Она даже вскочила на ноги, чтобы скрыть воздействие этих бессмысленных слов.

– Я ухожу, – сказала она. – И вы меня не остановите. Вы тут все сумасшедшие. Сидите болтаете, вместо того… вместо того чтобы ловить Пьера Флея! Почему вы не отправитесь за ним? Почему вы ничего не делаете?

– Видите ли, мадам, сам Гримо сказал, что Пьер Флей не совершал убийства. – Под пристальным взглядом мадам Дюмон доктор Фелл отпустил картину, и она с глухим стуком прислонилась к дивану.

Хотя три надгробия под корявыми деревьями и находились в несуществующей стране, они все равно наводили на Рэмпола ужас. Он продолжал разглядывать полотно, когда в коридоре раздались шаги.

Самое обыкновенное, серьезное, простое лицо сержанта Беттса показалось Рэмполу настоящей отрадой для глаз. Он помнил его со времен Тауэрского дела. Следом за ним вошли два жизнерадостных мужчины в штатском, неся аппаратуру для фотографирования и снятия отпечатков пальцев. Также в сопровождении полицейского в форме появились Миллс, Бойд Мэнган и девушка, которую до этого они видели в гостиной. Последняя, оттеснив других, вошла в комнату первая.

– Бойд сказал, вы хотите меня видеть, – произнесла она тихим, но дрожащим голосом. – Но понимаете, я настояла на том, чтобы поехать на «скорой». Вам бы туда отправиться поскорее, тетя Эрнестина. Они говорят, что он… скоро нас покинет.

Розетта Гримо пыталась держать себя властно и деловито, это проявлялось даже в том, как она снимала перчатки; однако выходило у нее плохо. Девушка отличалась манерами, появляющимися у юных барышень, которым позволяется слишком много, но недостает опыта. Рэмпол с удивлением отметил, что ее пшеничного цвета волосы подстрижены под каре и зачесаны за уши. Квадратное лицо с высокими скулами едва ли можно было назвать прекрасным, однако оно было таким привлекательным и живым, что навевало ностальгию по старым временам – непонятно, каким именно, но старым. Широкий рот был накрашен темно-красной помадой и контрастировал с миндалевидными карими глазами, полными беспокойной мягкости. Она быстро огляделась и отшатнулась к Мэнгану, плотно запахнув свою шубку. Было видно, что она на грани истерики.

– Пожалуйста, вы можете поторопиться и сказать, что вам нужно? – чуть не плача, попросила она. – Вы разве не понимаете, что он умирает? Тетя Эрнестина…

– Если эти джентльмены со мной закончили, я тотчас же туда поеду, – степенно ответила мадам Дюмон. – Ты же знаешь, что я собиралась.

Она неожиданно сделалась покорной. Но отчасти покорность эта была напускная, в ней слышался вызов, намек на то, что всему есть пределы. Между двумя женщинами возникло очевидное напряжение, особенно отчетливо оно читалось в глазах Розетты Гримо. Они быстро переглянулись, избегая прямо смотреть друг на друга; создалось впечатление, будто они пародировали движения друг друга, а потом внезапно осознали это и прекратили. Хэдли выдержал паузу, словно сталкивал лбами двух подозреваемых в Скотленд-Ярде, а потом сказал:

– Мистер Мэнган, могу я вас попросить отвести мисс Гримо в кабинет мистера Миллса, который находится в конце коридора? Спасибо. Мы к вам присоединимся буквально через минуту. Мистер Миллс, секундочку! Подождите… Беттс!

– Да, сэр?

– Мне нужно, чтобы вы проделали кое-какую опасную работенку. Сказал ли вам Мэнган, что нужно взять с собой веревки и фонарик?.. Хорошо. Поднимитесь на крышу и обыщите там каждый дюйм на предмет отпечатков ног и любых других следов, особенно внимательно осмотрите участок над этой комнатой. Потом спуститесь в задний двор, обыщите все там и в двух соседних дворах. Мистер Миллс покажет вам, как попасть на крышу… Престон? На месте ли Престон?

Из холла в комнату вбежал остроносый молодой человек – это и был сержант Престон, чья задача обычно заключалась в поиске тайников. Именно он обнаружил важные улики за панелью в деле о часах смерти.

– Изучите всю эту комнату на предмет наличия секретной двери или чего-то в этом духе, задание понято? Можете все тут разнести, если понадобится. Проверьте, мог ли кто-нибудь подняться по трубе… А вы, ребята, продолжайте собирать отпечатки и делать фотографии. Перед фотографированием не забывайте обводить все пятна крови мелом. И да, не трогайте обгоревшую бумагу в камине. Констебль! Где, черт возьми, констебль?

– Здесь, сэр.

– Вы получили сведения с Боу-стрит о месте проживания человека по имени Флей – Пьер Флей?.. Ага. Отправляйтесь по этому адресу и привезите его сюда. Если дома его не окажется, подождите. Послали кого-нибудь в театр, где он служит?.. Отлично. На этом все. За работу!

Он вышел в коридор, что-то бормоча себе под нос. Похромавший за ним доктор Фелл преисполнился какого-то дьявольского рвения. В коридоре он легонько ударил суперинтенданта по руке своей широкополой шляпой:

– Послушайте, Хэдли. Спускайтесь вниз и займитесь допросом, договорились? Думаю, от меня будет гораздо больше пользы, если я задержусь здесь и помогу этим простофилям с их фотографиями…

– Нет! Мне крышка, если вы опять испортите хоть одну фотопластинку! – горячо возразил суперинтендант. – Они стоят денег, и, кроме того, нам нужны улики. Теперь я хочу поговорить с вами начистоту в частном порядке. Что это за дикая тарабарщина про семь башен и людях, погребенных в несуществующих странах? Я и прежде знал, что вы склонны к мистификациям, но это чересчур. Давайте сравним наблюдения. Что вы… Да-да? Что такое?

Он раздраженно повернулся к Стюарту Миллсу, который дергал его за рукав.

– Кхм, прежде чем я сопровожу сержанта на крышу, думаю, мне стоит вам сказать, что если вы хотите увидеть мистера Дрэймана, то он находится в доме, – невозмутимо объяснил Миллс.

– Дрэйман? Да, конечно! А когда он вернулся?

Миллс нахмурился:

– Насколько я могу судить, он не возвращался. Точнее будет сказать, что он никуда и не уходил. Я тут заглянул в его комнату…

– Зачем? – спросил доктор Фелл с неожиданным интересом.

Секретарь безучастно моргнул:

– Мне было любопытно, сэр. Я обнаружил его спящим, поэтому знайте, что разбудить его будет сложно. Мне кажется, он выпил снотворное. Мистер Дрэйман любит его принимать. Я не хочу сказать, что он пьяница или наркоман, но он в буквальном смысле очень любит принимать снотворное.

– Диковинные в этом доме порядки, – после небольшой паузы произнес Хэдли, обращаясь куда-то в пустоту. – Что-нибудь еще?

– Да, сэр. Внизу ждет друг доктора Гримо. Он только что прибыл и хотел бы с вами встретиться. Не думаю, что это что-то срочное, но он входит в круг завсегдатаев таверны «Уорвик». Его зовут Петтис. Мистер Энтони Петтис.

– Петтис, а? – повторил доктор Фелл, поглаживая двойной подбородок. – Это, случайно, не тот Петтис, который коллекционирует истории о призраках и пишет эти замечательные предисловия? Хм, да, не могу не спросить. И как он во все это вписывается?

– Это я спрашиваю вас, как сюда вообще что-либо вписывается, – стоял на своем Хэдли. – Дела обстоят так. Я встречусь ним только в том случае, если ему действительно есть что сказать. Узнайте его адрес, будьте так любезны, и передайте ему, что я позвоню утром. Договорились? Спасибо. – Он повернулся к доктору Феллу. – А теперь рассказывайте о семи башнях и несуществующей стране.

Доктор подождал, пока Миллс уведет сержанта Беттса к дальней двери в противоположном конце коридора. Полную тишину нарушали только приглушенные голоса, доносящиеся из комнаты Гримо. Весь коридор до сих пор был освещен ярким желтым светом, льющимся со стороны большой арки над лестницей. Доктор Фелл немного похромал по коридору, внимательно осматриваясь. Его взгляд упал на три окна, обрамленные коричневыми занавесками. Он их задернул и проверил, чтобы никто не смог заглянуть снаружи. Потом Фелл кивком пригласил Хэдли и Рэмпола подойти к лестничной площадке.

– Летучка, – сказал он. – Я признаю, что, прежде чем мы перейдем к следующему свидетелю, нам не помешает сравнить наши наблюдения. Момент с семью башнями пока опустим. Я подойду к нему постепенно, прямо как Чайлд Роланд98. Хэдли, те несколько бессвязных слов, которые мы услышали, могут оказаться самым важным ключом к разгадке. Пока что это единственное настоящее свидетельство, которое у нас имеется, потому что оно прозвучало из уст самой жертвы. Я имею в виду те несколько фраз, которые пробормотал Гримо перед потерей сознания. Очень надеюсь, что мы все их расслышали. Помните, вы спросили у него, не Флей ли в него выстрелил. Он покачал головой. Вы спросили у него, кто это сделал. Что он на это ответил? Я хочу, чтобы вы оба сказали, что вам послышалось.

Фелл посмотрел на Рэмпола. Воспоминания американца были смутными. Он отчетливо помнил некоторые слова, но не мог в точности воспроизвести все, что услышал, потому что для него все заслоняла яркая картина: залитая кровью грудь и судорожно дергающаяся шея.

– Мне кажется, первое, что он сказал, было «хворать», – помедлив, наконец ответил Рэмпол.

– Ничего подобного, – тут же оборвал его Хэдли. – Я все сразу записывал. Первым, что он сказал, было «Бат». Хотя я не очень-то понимаю, к чему…

– Давайте не будем спешить с выводами, – сказал доктор Фелл. – Ваша белиберда столь же бессмысленна, как и моя. Продолжайте, Тед.

– Я не готов поручиться за то, что запомнил, но… Потом я услышал, как он сказал «не самоубийство» и что-то вроде «он не мог использовать веревку». Потом он упомянул крышу, снегопад и лису. Последнее, что я помню, было очень похоже на «слишком много света». Но опять же, не могу поручиться, что вспомнил все в правильном порядке.

– Вы все напутали, хотя несколько слов и назвали верно, – снисходительно сказал Хэдли, сам он, правда, тоже выглядел не слишком уверенно. – Как бы то ни было, я вынужден признать, что и мои записи мало что проясняют. После слова «Бат» он сказал «соль и шах». Вы правы насчет веревки, хотя я ничего не слышал про самоубийство. «Крыша» и «снег» – тоже верно; потом он сказал «слишком много света», потом «был пистолет». Наконец, он упомянул лису, и его последними словами – я едва их расслышал из-за всей этой крови – было что-то в духе «я ни в чем не виню бедн…». На этом все.

– О боже! – простонал доктор Фелл, переводя взгляд с одного на другого. – Отвратительно. Джентльмены, я намеревался выступить перед вами триумфатором. Я собирался объяснить вам, что` он сказал. Однако я поражен впечатляющим размером ваших ушей. Я и половины всего этого не услышал, но осмелюсь сказать, что вы где-то недалеко от истины.

– Ну и какая ваша версия? – вопросил Хэдли.

Доктор потоптался на месте и сказал:

– Я расслышал только первые несколько слов. Если я прав, то смысл в них определенно есть. Но вот все остальное – сущий кошмар. У меня перед глазами так и проносятся видения, в которых чучело превращается в птицу и…

– Ликантропия? – предположил Рэмпол. – Кто-нибудь упоминал оборотней?

– Нет, никто, и давайте продолжим в том же духе! – рявкнул Хэдли, ударив ладонью по записной книжке. – Теперь нужно все упорядочить, Рэмпол. Для сравнения я запишу рядом все, что вы расслышали… Итак. Теперь у нас есть ваш список: «Хворать. Не самоубийство. Он не мог использовать веревку. Крыша. Снег. Чучело. Слишком много света».

И мой список: «Бат. Соль. Шах. Он не мог использовать веревку. Крыша. Снег. Слишком много света. Был пистолет. Не вините бедн…»

Вот и все. И вы, Фелл, из своего извечного упрямства больше всего уверены в том, в чем меньше всего смысла. Я еще могу подобрать какое-то объяснение, которое свяжет воедино последние несколько слов, но какого черта умирающий пытался дать нам подсказку, упоминая «Бат, соль и шах»?

Доктор Фелл уставился на свою почти потухшую сигару: