Светлолунный сад

Пишу не смело я, не часто,Чернил боюся, как огня,Литературного балластаНайдется мало у меня;Его легко поглотит Лета;Лежит пока спокойно где-тоОн в ящике на самом дне;Признаться должно, нет во мнеОтважной удали поэта;К варьяциям избитых темСтрашусь я приступать стихами;Но нынче к вам пишу – вы самиС улыбкой спросите: зачем?Не будем требовать мы строгоПричин сему – я к вам пишуЗатем, что тяжкого я многоДавным-давно в душе ношу,Что вдруг грустней мне стало что-тоИ что сильна порой охотаДать волю думе и стиху;Затем, что складно иль не складно,Мне уже нужно, мне отрадноВам говорить, как на духу[24].

Иногда – без достаточных, на наш взгляд, оснований – к «утинскому циклу» присоединяют и написанное в феврале 1854 г. стихотворение, которое потом станет «визитной карточкой» творчества Павловой, самым известным ее стихотворением. Речь в нем идет о поэзии, ставшей главным содержанием, смыслом и радостью ее жизни:

Ты, уцелевший в сердце нищем,Привет тебе, мой грустный стих!Мой светлый луч над пепелищемБлаженств и радостей моих!Одно, чего и святотатствоКоснуться в храме не могло;Моя напасть! мое богатство!Мое святое ремесло!Проснись же, смолкнувшее слово!Раздайся с уст моих опять;Сойди к избраннице ты снова,О роковая благодать!Уйми безумное роптанье.И обреки всё сердце вновьНа безграничное страданье,На бесконечную любовь!

5

Весной 1854 г. Павлова покидает Дерпт и переезжает в Петербург. Одна из причин переезда – желание быть рядом с Утиным, уже окончившим университет и ищущим места в столице; однако отношения между ними не получают развития и скоро угасают.

В 1855 г. она переводит поэму Адельберта фон Шамиссо (1781–1838) «Salas у Gômez»[25] о человеке, выброшенном кораблекрушением на необитаемой остров, на безжизненную скалу, и неведомо для кого до самой смерти выцарапывавшем на каменных плитах свои мысли и повесть о своей жизни:

На камне я нагом и одинокомОчнулся, одинокий и нагой…(«Salas у Gômez»: «Первая плита»)

В Петербурге она провела два года, успев за это время опубликовать ряд переводов (в том числе первое действие стихотворной комедии Мольера «Амфитрион») и написать целый ряд стихотворений. В их числе было еще одно историософское стихотворение – «Праздник Рима» (1854), напечатанное в «Отечественных записках» в 1855 г. Языческий Рим празднует и глумится над христианами, не зная, что Божий суд над ним уже свершился, что где-то в неведомых римлянам далеких краях уже тронулись с места гунны, которым предстоит этот Рим уничтожить. Сходным темам позднее Павлова посвятит еще два стихотворения – «Ужин Поллиона» (1857) и «На освобождение крестьян» (1862).

«Праздник Рима» был написан под впечатлением от поражения России в Крымской войне. В первой журнальной публикации стихотворения после предупреждения Риму (которым оно в позднейшей версии заканчивается, см. в наст. изд.) следовали еще шесть строф с обращением к современным западным державам, считающим себя победителями. В сборнике стихотворений 1863 г. Павлова сняла эти строфы (возможно, как потерявшие, на ее взгляд, актуальность).

Пируйте, гордые державы,Владыки западной страны:Увенчаны вы блеском славы,Богатством вы наделены.Успешны были ваши брани –Вы Африканский взяли край.Шлет Индия свои вам дани,Свои вам дани шлет Китай.Шумит разгульная тревога;Ваш длинный праздник зол и рьян;На нем грехов свершилось много,И много пало христиан.Всегда утеха вам готова,Вам гибель ближних не урон:На смерть идущие вам сноваСвои завтра принесут поклон.Пируйте смело, тешьтесь, Римы!Зачем скрывать вам свой разврат?Всемощны вы, вы невредимы,Вам нет судей, вам нет преград!И видят лишь хоры небесных светил,Смотря на безумье заносчивых сил,На грех, грабежи и пожары,Каких шлет вам Бог неизвестных Аттил,Какие тяжелые кары[26].

Весной 1856 г. Павлова отправилась в заграничное путешествие, которое продлится до 1858 г. Побывала в Германии, Швейцарии, Италии, а также в Константинополе. Поэтические впечатления отразились в ряде ее стихотворений, тогда написанных. В конце весны 1858 г. она возвращается в Россию, за два месяца успевает посетить Москву и Петербург, а затем уезжает уже навсегда.

В 1859 г., когда Павлова уже снова была заграницей, в журнале «Русский вестник» печатается ее поэма «Кадриль», над которой она работала начиная с 1840-х гг. После «Двойной жизни» это второе (и последнее) крупное по объему произведение Павловой. В «Кадрили» вновь изображается светское общество: четыре дамы рассказывают друг другу свои сердечные истории. Поэма вышла с посвящением покойному Баратынскому (он умер в 1844 г.), а заканчивалась неожиданной отсылкой к Державину, к его оде «На смерть князя Мещерского» («Глагол времен! металла звон! / Твой страшный глас меня смущает…»):

Графиня судорожно встала,Рукой дрожащей опахалоСхватила быстро и букет:«Пора, поедем! я готова».Все поднялись, раздумья злогоСтряхая неуместный след.Пронесся легкий шум; и сноваСмолк опустелый кабинет.Лишь с мраморного пьедестала,Как неземной и вещий глас,Раздался резко звон металлаИ прогудел двенадцать раз.

6

В 1858 г. Павлова поселилась в Дрездене, где прожила до самого конца своей долгой по тем временам жизни (скончалась в возрасте 86-х лет).

В 1863 г. в России вышел первый (и единственный прижизненный) сборник ее русских стихотворений[27]. В сборнике было 97 стихотворений, расположенных по годам написания: первое – «Е. М<илькееву>» («Да, возвратись в приют твой скудный…») (1838), последние – относящиеся к 1861 г. «Порт марсельский» (по стихотворной форме и содержанию намеренно напоминающее об одном из последних стихотворений Баратынского «Пироскаф») и «Дорога», прощальное стихотворение:

…Бегут вдоль дороги все ели густыяТуда, к рубежу,Откуда я еду, туда, где Россия;Я вслед им гляжу.Бегут и, качая вершиною темной,Бормочут онеО тяжкой разлуке, о жизни бездомнойВ чужой стороне.К чему же мне слушать, как шепчутся ели,Все мимо скользя? –О чем мне напомнить они б ни сумели, –Вернуться нельзя!

Последние известные нам оригинальные стихотворения Павловой на русском языке относятся к 1862 г., одно из них посвящено поэтическому труду – «Труд ежедневный, труд упорный!..» Она его продолжала: перевела на русский язык драму Ф. Шиллера «Смерть Валленштейна» (полн. изд. 1868), но вообще она вернулась тому, с чего начинался ее творческий путь, – к переводам с русского на немецкий. На этой почве она подружилась с А. К. Толстым, став главным переводчиком и пропагандистом его творчества в Германии. Кроме многих стихотворений и баллад, она перевела его крупные произведения – драматическую поэму «Дон Жуан», трагедии «Смерть Иоанна Грозного» и «Царь Федор Иоаннович». В переводах Павловой эти трагедии представлялись в немецких театрах. Она переводила на немецкий язык и других авторов, постоянно до конца занимаясь литературным трудом. Ее сочинения и переводы на немецком языке были собраны и изданы в трех томах в 1994 г.[28]

После смерти А. К. Толстого (в 1875 г.) и сына Ипполита[29] (в 1882 г.) связи Павловой с Россией практически прервались. К концу XIX века для большинства русских читателей она была полузабытой поэтессой давнего времени. Когда Павлова скончалась 14 декабря 1893 г., о ней в России немногие вспоминали. Она лишь немного, каких-то десять лет не дожила до возрождения интереса к ее поэзии, а вернее – до настоящего ее открытия. В начале XX века ее поэзия оказалась востребована, к умножению и распространению ее славы были причастны Брюсов, Блок, Андрей Белый и многие другие, а Марина Цветаева одну из своих поэтических книг назвала словом, взятым из стихотворения Павловой: «Ремесло» (1923).

В. Л. Коровин

Стихотворения

Сфинкс

Эдипа сфинкс, увы! он пилигримаИ ныне ждет на жизненном пути,Ему в глаза глядит неумолимоИ никому он не дает пройти.Как в старину, и нам, потомкам поздним,Он, пагубный, является теперь,Сфинкс бытия, с одним вопросом грозным,Полукрасавица и полузверь.И кто из нас, в себя напрасно веря,Не разрешил загадки роковой,Кто духом пал, того ждут когти зверяНаместо уст богини молодой.И путь кругом облит людскою кровью,Костями вся усеяна страна…И к сфинксу вновь, с таинственной любовью,Уже идут другие племена.22 апреля 1831

Е. М<Илькееву>

Да, возвратись в приют свой скудный:Ответ там даст на глас певцаГранит скалы и дол безлюдный, –Здесь не откликнутся сердца.Забудь, что мы тебе сказали,Покинь, что встретил в первый раз;Тебя и мы не разгадали,И ты, пришлец, не понял нас.В глухую степь, у края света,Далеко от людских бесед,Туда забросил бог поэта;Ему меж нами места нет.Не гул там разговоров скучных,Там бури бешеный набег,И глас лесов седых и звучных,И шум твоих сибирских рек.Там под родными небесами,Не зная нашей суеты,Забывши нас, забытый нами,Поэтом сохранишься ты!Ноябрь 1838

Сонет

Не дай ты потускнеть душе зеркально чистойОт их дыхания, невинный ангел мой!Как в детстве, отражай игрой ее сребристойВсе сказки чудные, дар старины святой.Дивися хитростям русалки голосистой,Пусть чудится тебе косматый домовой;Волшебных тех цветов храни венок душистый,Те суеверия – наряд любви младой.Верь, дева милая, преданиям старинным,В сердечной простоте внимай рассказам длинным;Пусть люди мудрые их слушают шутя,Но ты пугайся их вечернею порою;Моей души твоя хотела быть сестрою,Беспечный же поэт всегда душой дитя.<1839>

«Шепот грустный, говор тайный…»

Шепот грустный, говор тайный,Как в груди проснешься тыОт неясной, от случайной,От несбыточной мечты?..И унылый, и мятежный,Душу всю наполнит он,Будто гул волны прибрежной,Будто колокола звон.И душа трепещет страстно,Буйно рвется из оков,Но бесплодно, но напрасно:Нет ей звуков, нет ей слов.О, хоть миг ей! миг летучий,Миг единый, миг святой!Чтоб окрепнуть немогучей,Чтобы вымолвить немой!Есть же светлые пророки,Вдохновенья торжества,Песен звучные потокиИ державные слова!..Шепот грустный, говор тайный,Как в груди проснешься тыОт неясной, от случайной,От несбыточной мечты!..<1839>

Поэт

Он вселенной гость, ему всюду пир,Всюду край чудес;Ему дан в удел весь подлунный мир,Весь объем небес;Всё живит его, ему всё кругомДля мечты магнит:Зажурчит ручей – вот и в хор с ручьемЕго стих журчит;Заревет ли лес при борьбе с грозой,Как сердитый тигр, –Ему бури вой лишь предмет живойСладкозвучных игр.1839

Да иль нет

За листком листок срываяС белой звездочки полей,Ей шепчу, цветку вверяя,Что скрываю от людей.Суеверное мечтаньеВидит в нем себе ответНа сердечное гаданье –Будет да мне или нет?Много в сердце вдруг проснетсяНезабвенно-давних грез,Много из груди польетсяСтрастных просьб и горьких слез.Но на детское моленье,На порывы бурных летСердцу часто провиденьеМолвит милостиво: нет!Стихнут жажды молодые;Может быть, зашепчут вновьИ мечтанья неземные,И надежда, и любовь.Но на зов видений рая,Но на сладкий их приветСердце, жизнь воспоминая,Содрогнувшись, молвит: нет!Июнь 1839

«Есть любимцы вдохновений…»

Есть любимцы вдохновений,Есть могучие певцы;Их победоносен гений,Им восторги поколений,Им награды, им венцы.Но проходит между намиНе один поэт немой,С бесполезными мечтами,С молчаливыми очами,С сокровенною душой.Этих манит свет напрасно,Мысль их девственно дика;Лишь порой, им неподвластна,Их слеза заблещет ясно,Вспыхнет жарко их щека.Им внушают вдохновеньеНе высокие труды,Их призванье, их уменье –Слушать ночью ветра пеньеИ влюбляться в луч звезды.Пусть не их толпа лелеет;Пусть им только даст онаУголок, где шум немеет,Где полудня солнце греет,Где с небес глядит луна.Не для пользы же народовВся природа расцвела:Есть алмаз подземных сводов,Реки есть без пароходов,Люди есть без ремесла.Сентябрь 1839

«Да, много было нас, младенческих подруг…»

Да, много было нас, младенческих подруг;На детском празднике сойдемся мы, бывало,И нашей радостью гремела долго зала,И с звонким хохотом наш расставался круг.И мы не верили ни грусти, ни бедам,Навстречу жизни шли толпою светлоокой;Блистал пред нами мир роскошный и широкой,И всё, что было в нем, принадлежало нам.Да, много было нас, – и где тот светлый рой?..О, каждая из нас узнала жизни бремя,И небылицею то называет время,И помнит о себе, как будто о чужой.Декабрь 1839

«Нет, не им твой дар священный!..»

Нет, не им твой дар священный!Нет, не им твой чистый стих!Нет, ты с песнью вдохновеннойНе пойдешь на рынок их!Заглушишь ты дум отзывы,И не дашь безумцам тыТолковать твои порывы,Клеветать твои мечты.То, чем сердце трепетало,Сбережешь ты от людей;Не сорвешь ты покрывалаС девственной души своей.Тайну грустных вдохновенийНе узнают никогда;Ты, как призрак сновидений,Пронесешься без следа.Безглагольна перед светом,Будешь петь в тиши ночей:Гость ненужный в мире этом,Неизвестный соловей.<1840>

Монах

БледноликийИнок дикий,Что забылся ты в мечтах?Что так страстно,Так напрасноСмотришь вдаль, седой монах?Что угрюмойИщешь думой?Чужд весь мир тебе равно;Что любил ты,С кем грустил ты, –Всё погибло уж давно.Бросил раноСвет обманаТы для мира божьих мест;Жизни цельюСделал келью,Вместо счастья, взял ты крест.Лет ты многоПрожил строго,Память в сердце истребя;Для былогоНет ни слова,Нет ни вздоха у тебя.Или тщетноДолголетноТы смирял душевный пыл?Иль в святынеТы и нынеНе отрекся, не забыл?БледноликийИнок дикий,Что забылся ты в мечтах?Что так страстно,Так напрасноСмотришь вдаль, седой монах?Январь 1840

Дочь жида

Томно веют сикоморы,Сад роскошный тих и нем;Сон сомкнул живые взоры,Успокоился гарем.Что, главу склоня так низко,В зале мраморной одна,Что сидишь ты, одалиска,Неподвижна и бледна?Или слушаешь ты, дева,Средь заветной тишиныЗвуки дальнего напева,Дальный гул морской волны? –В область счастья, в область мира,Красотой своей горда,Ждет могучего эмираДочь единая жида.Без заботы, без боязниЗдесь забудет, хоть на миг,И победы он, и казни,И врагов последний крик.Много ль сладостных приманокДля владыки ты найдешь?Чернооких ли гречанокПеснь влюбленную споешь?Или гурией небеснойПеред ним запляшешь ты?Или сказкою чудеснойРазвлечешь его мечты?«Нет, не песней, нет, не сказкойВстречу здесь владыку я, –Но святою, чистой лаской,Лучше плясок и пенья.В этот жданный час отрадыВспомню мать свою я вновь,Все эмировы награды,Всю эмирову любовь.И узнает он немуюДуму тайную мою;Тихим вздохом очарую,Взором страстным упою.И, склонясь с улыбкой нежнойК повелителю лицом,Жар груди его мятежнойУсмирю моим ножом».Январь 1840

Мотылек

Чего твоя хочет причуда?Куда, мотылек молодой,Природы блестящее чудо,Взвился ты к лазури родной?Не знал своего назначенья,Был долго ты праха жилец;Но время второго рожденьяПришло для тебя наконец.Упейся же чистым эфиром,Гуляй же в небесной дали,Порхай оживленным сапфиром,Живи, не касаясь земли. –Не то ли сбылось и с тобою?Не так ли, художник, и тыБыл скован житейскою мглою,Был червем земной тесноты?Средь грустного так же бессильяНастал час урочный чудес:Внезапно расширил ты крылья,Узнал себя сыном небес.Покинь же земную обительИ участь прими мотылька;Свободный, как он, небожитель,На землю гляди свысока!Февраль 1840

«Небо блещет бирюзою…»

Небо блещет бирюзою,Золотисты облака;Отчего младой весноюРазлилась в груди тоска?Оттого ли, что, беспечноСвежей радостью дыша,Мир широкий молод вечно,И стареет лишь душа?Что всё живо, что всё цело, –Зелень, песни и цветы,И лишь сердце не сумелоСохранить свои мечты?Оттого ль, что с новой силойЗа весной весна придетИ над каждою могилойРавнодушно расцветет?Февраль 1840

Старуха

1

«Не гони неутомимоПо широкой мостовой,Не скачи так скоро мимоТы, мой всадник удалой!Не гляди ты так спесиво,Ты не слушай так слегка:Знаю я, как молчаливоДума точит смельчака;Как просиживает ночиОн, угрюм, неизлечим;Как напрасно блещут очиВсех красавиц перед ним.Средь веселий залы шумной,В тишине лесной глушиЗнаю бред его безумный,Грусть блажной его души.Усмехайся ты притворно,Погоняй коня ты вскок;Не всегда же так проворноПронесешься, мой ездок.Хоть стучат коня копыты, –Не заглушат слов моих;Хоть скачи ты, хоть спеши ты, –Не ускачешь ты от нихИ взойдешь в мою лачужку,Мой красавец, в добрый час;Ты послушаешь старушку,Не сведешь с нее ты глаз».Пыль вдали столбом взвивалась,Проскакал ездок давно,И старуха засмеяласьИ захлопнула окно.И как только слышен сноваЗвонкий топот бегуна,Уж красавца молодогоЖдет старуха у окна.Словно как стрелу вонзаетВ глубину сердечных ран,Взор за юношей бросает,Как невидимый аркан.И пришло то время скоро,Что с утра до тьмы ночнойРжал у ветхого забораБыстроногий вороной.Что творится у старухиС чернобровым молодцом? –Уж в народе ходят слухи,Слухи странные о том.

2

Близ лампады одинокойОн сидит, нетерпелив,В сумрак комнаты глубокойОчи жгучие вперив.Что младому сердцу снится?Ждет чего оно теперь?Дверь, белея, шевелится,И старуха входит в дверь;Входит дряхлая, седая,И садится, и опять,Обольщая, возмущая,Начинает речь шептать.Юной грусти бред мятежный,Сокровенные мечтыОдевает в образ нежный,В непорочные черты.Говорит про деву-чудо,Так что верится едва,И берет, бог весть откуда,Ненаслушные слова:Как щеки ее душистойТомно блещет красота,Как сомкнуты думой чистойНедоступные уста;Как очей синеет безднаЛучезарной темнотой,Как они сияют звездноНад мирскою суетой;Как спокоен взор могучий,Как кудрей густая мглаОбвивает черной тучейЯсность строгого чела;Как любить ее напрасно,Как, всесильная, онаУвлекательно прекрасна,Безнадежно холодна. –А в покое темно, глухо,Бьет вдали за часом час;Соблазнительно старухаШепчет, шепчет свой рассказ,Говорит про деву-чудо,Так что верится едва,И берет, бог весть откуда,Ненаслушные слова.

3

На коне неутомимоПо широкой мостовойУж давно не скачет мимоНаш красавец удалой.В зимней стуже, в летнем зноеОн и ночью, он и днемВ запертом сидит покоеСо старухою вдвоем.Неподвижный, весь исчахлый,Он сидит как сам не свойИ в лицо старухе дряхлойСмотрит с жадностью немой.Февраль 1840

Н. М. Языкову

Ответ

Невероятный и нежданныйСлетел ко мне певца привет,Как лавра лист благоуханный,Как южных стран прелестный цвет.Там вы теперь – туда, бывало,Просилась подышать и я,И я мечтою улеталаВ те благодатные края.Но даром не проходит время,Мне принесло свой плод оно,И суетных желаний бремяЯ с сердца сбросила давно.И примирилась я с Москвою,С отчизной лени и снегов:Везде есть небо над главою,Везде есть много чудных снов;Везде проходят звезды мимо,Везде напрасно любишь их,Везде душа неукротимоВ борьбах измучится пустых.О Риме ныне не тоскуя,Москве сравненьем не вредя,Стихи здесь русские пишу яПри шуме русского дождя.Покинув скромную столицуДля полугородских полей,Шлю из Сокольников я в НиццуДань благодарности моей –Слова сердечного ответаВ родной, далекой сторонеЗа сладкозвучный дар поэта,За вспоминанье обо мне.Июнь 1840Сокольники

Дума

Грустно ветер веет.Небосклон чернеет,И луна не смеетВыглянуть из туч;И сижу одна я,Мгла кругом густая,И не утихаяДождь шумит, как ключ.И в душе унылоОнемела сила,Грудь тоска стеснила,И сдается мне,Будто всё напрасно,Что мы просим страстно,Что, мелькая ясно,Манит нас во сне.Будто средь волненийБуйных поколенийЧистых побужденийНе созреет плод;Будто всё святоеВ сердце молодое,Как на дно морское,Даром упадет!Август 1840

10 ноября 1840

Среди забот и в людной той пустыне,Свои мечты покинув и меня,Успел ли ты былое вспомнить ныне?Заветного ты не забыл ли дня?Подумал ли, скажи, ты ныне снова,Что с верою я детской, в оный час,Из рук твоих свой жребий взять готова,Тебе навек без страха обреклась?Что свят тот миг пред божьим провиденьем,Когда душа, глубоко полюбя,С невольным скажет убежденьемДуше чужой: я верую в тебя!Что этот луч, ниспосланный из рая, –Какой судьба дорогой ни веди, –Как в камне искра спит живая,В остылой будет спать груди;Что не погубит горя бремяВ ней этой тайны неземной;Что не истлеет это семяИ расцветет в стране другой.Ты вспомнил ли, как я, при шуме бала,Безмолвно назвалась твоей?Как больно сердце задрожало,Как гордо вспыхнул огнь очей?Взносясь над всей тревогой света,В тебе, хоть жизнь свое взяла,Осталась ли минута этаСредь измененного цела?1840

Баллада

1558

Известно, что император Карл V отказался от престола и кончил жизнь свою монахом в монастыре св. Юста, в Испании, в провинции Эстремадура. Последние дни его были ознаменованы глубоким покаянием, которым думал он искупить свое непомерное властолюбие и свою жестокость к Франциску I, к Саксонскому курфюрсту и к другим, томившимся некогда в его темницах. Он даже велел заживо положить себя в гроб и совершить над собою обряд похорон.

«Здравствуй, наш монах печальный!Мы к тебе идем опять:Солнце в лес скатилось дальный –Скучно в поле нам гулять.Ведь мы дети здесь чужие:Из родной своей землиМы с отцом сюда впервыеТолько месяц что пришли.Мы не свыклись с вашим краем,И мальчишки тех полейГоворят нам, что не знаемИгр испанских мы детей.Сказку расскажи нам сноваПро бойца-богатыря,Иль про чародея злого,Иль про славного царя».На детей взглянул, тоскуя,Бледный сын монастыря:«Да, вам сказку расскажу яПро великого царя. –Был царь грозный, был царь славный,Был владыка многих стран;Слал он свой закон державныйЧрез широкий океан.В недрах гор он черпал златоВластью слова своего;Солнцу не было закатаВо владениях его.Вдаль неслись его угрозы,Страх бросая в шум столиц:Царские мочили слезыЖесткий пол его темниц.И в безумстве дум надменных,Вырвав жалость из души, –Брал с сирот и с угнетенных,Как торгаш, он барыши.Ненасытный, беспощадный,В схватке с роком устоя,Он забыл, в гордыне жадной,Что над ним был Судия.И восстал нежданный мститель,И ворвался злой пришлецВ недоступную обитель,В раззолоченный дворец.Мимо зал, где страсти бдели,Вкрался в царский он покой,И подполз к его постели,И впился в него змеей». –«Кончи же, монах, уж поздно…Что ж ты голову склонил?Отчего взглянул так грозно?Уж не ты ль царя убил?..»Приподнялся в гневной мочиСтан высокий чернеца;Засверкали дики очиПолумертвого лица:«Да, убил я исполина,Сокрушил в избытке сил!С трона сбросил властелина,В гроб живого положил!Я палач его безвестный,Искупитель старины;Как два тигра в клетке тесной,Мы вдвоем заключены.Утомимся мы борьбою,И согнет седой монахПод ногой своей босоюИмператора во прах!»Замолчал рассказчик странный;Дети робко отошли,И, мелькнув чрез дол туманный,Скрылись птичками вдали.И кругом всё стало пусто, –И восшедшею лунойМонастырь святого ЮстаОзарился под горой.<1841>

На 10 ноября

Я помню, сердца глас был звонок,Я помню, свой восторг оноВсем поверяло как ребенок;Теперь не то – тому давно.Туда, где суетно и шумно,Я не несу мечту свою,Перед толпой благоразумноСвои волнения таю.Не жду на чувства я отзыва, –Но и теперь перед тобойЯ не могу сдержать порыва,Я не хочу молчать душой!Уж не смущаюсь я без нужды,Уж странны мне младые сны,Но всё-таки не вовсе чуждыИ, слава богу, не смешны.Так пусть их встречу я, как прежде.Так пусть я нынче волю дамСвоей несбыточной надежде,Своей мечте, своим стихам;Пусть думой мирной и приветнойПочтут прошедшее они:Да не пройдет мой день заветный,Как прочие простые дни;Пусть вновь мелькнет хоть тень былого,Пусть, хоть напрасно, в этот мигС безмолвных уст сорвется слово,Пусть вновь душа найдет язык!Она опять замолкнет вскоре, –И будет в ней под тихой мглой,Как лучший перл в бездонном море,Скрываться клад ее немой.<1841>

Огонь

Блещет дол оледенелый,Спят равнины, как гроба;Средь степи широкой, белойОдинокая изба.Ночь светла; мороз трескучий,С неба звездного лунаПрогнала густые тучиИ гуляет там одна.И глядит она в светлицуВсем сиянием лицаНа заснувшую девицу,На невесту молодца.А внизу еще хозяйкаС сыном в печь кладет дрова:«Ну, Алеша, помогай-ка!Завтра праздник Рождества».И, огонь раздувши, встала:«Подожди ты здесь меня,Дела нынче мне немало, –Да не трогай же огня».Вышла вон она со свечкой;Мальчик в сумерках один;Смотрит, сидя перед печкой:Брызжут искры из лучин.И огонь, вначале вялый,И притворчив, и хитер,Чуть заметен, змейкой алойВдоль полен ползет как вор.И сверкнул во мраке дыма,И, свистя, взвился стрелой,Заиграл неодолимо,Разозлился как живой.И глядит дитя на пламень,И, дивяся, говорит:«Что ты бьешься там об камень?Отчего ты так сердит?» –«Тесен свод, сжимают стены, –Зашипел в печи ответ, –Протянуть живые членыЗдесь в хлеву мне места нет.Душно мне! А погляди-ка,Я б на воле был каков?» –И взлетел вдруг пламень дико,Будто выскочить готов.«Не пылай ко мне так близко!Ты меня, злой дух, не тронь!» –Но глазами василискаНа него глядит огонь:«Мне ты путь устрой!Положи мне мост,Чтоб во весь я свойМог подняться рост.Здесь я мал и слаб,Сплю в золе как тварь;Здесь я – подлый раб,Там я – грозный царь!Поднимусь могуч,Полечу ретив,Разрастусь до туч,Буду диво див!»Рыщет в печке, свищет, рдея,Хлещет он кирпичный свод,Зашипит шипеньем змея,Воем волка заревет.И ребенок, с робким взглядом,Как испуганный слуга,Положил поленья рядомС полу вплоть до очага.………………….Ночь ясна; луна-царицаСмотрит с звездного дворца;Где же мирная светлица?Где невеста молодца?Ночь тиха; край опустелыйХладный саваном покрыт;И в степи широкой, белойСтолб лишь огненный стоит.Июнь 1841Гиреево