Полная версия:
Тыквенный латте для неприкаянных душ
Карла Торрентс
Тыквенный латте для неприкаянных душ
Carla Torrents
LATTE DE CALABAZA PARA ALMAS SIN RUMBO
© Carla Torrents, 2025
Перевод с испанского Иты Куралесиной
Художественное оформление и иллюстрации Анны Кроник
В оформлении использованы иллюстрации:
© Elena Skugar, Oksana Hrytsiuk, evalinavectordesigns, craftlove / Shutterstock.com / FOTODOM
Используется по лицензии от Shutterstock.com / FOTODOM
© Куралесина И., перевод на русский язык, 2026
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2026
* * *Моему отцу, от которого я унаследовала страсть к творчеству.
Аласси, моей подруге и блистательному образцу для подражания.
И Арнау, бесстрашному; Джимбо для моей Пам.
Пролог
Рассказывают иные путешественники, что на негостеприимных утесах, отделяющих поля от океана, есть проклятое место, странная деревня, где царят тишина и одиночество.
Многие видели ее издалека, но говорят, что те любопытные, чьи нервы выдержат погружение в ее тень, не находят выхода, ибо все в конце концов теряют рассудок.
Между камнями, из которых сложены дома, и в трещинах брошенной мебели обитает жестокий дух, существо бесконтрольное и безумное, играющее с разумом чужаков, завлекающее их в лабиринты смятения, погружающее в колодцы, где захлебывается здравый смысл.
Те, кому удается вернуться, отличаются отсутствующими взглядами, бессвязными речами и фразами без смысла.
Они возвращаются – ни улыбки, ни слез, ни страха, без тоски, без надежды; превратившиеся в застывшие во времени души, плененные собственными воспоминаниями.
Всякий, кто ступит в деревню, никогда не сможет бежать из нее, сколько бы ни уходил. Полумрак будет преследовать пришельцев повсюду, куда бы они ни направились, как невидимый шрам, и в итоге одурманит их воспоминаниями, бросающими вызов мирскому разуму и искажающими реальность.
Когда менестрели пересказывают эти легенды, все слушатели задают один и тот же вопрос:
«Если такова цена простого любопытства, кто же согласится заплатить ее?»
I. Где умирают сны
1. Воровка Пам
Воровство стало одним из немногих занятий, позволяющих ей давать волю творческой натуре. К тому же у нее это выходило блестяще. А еще это занятие ей нравилось, поскольку скрашивало тоскливую рутину. Дар оборотня позволял ей превращать человеческие ноги в оленьи копыта, что помогало этой небольшой нелегальной слабости. Единственной помехой был цокающий звук копыт при прыжке или приземлении, но она научилась смягчать его мешочками из ткани, набитыми сухой травой, которые надевала вместо обуви.
Стояло очень холодное осеннее утро.
«Чудесно, – подумала фавна. – Все спят».
Утренние прогулки по роскошным особнякам знати стали частью ее повседневной жизни, как вечерние ритуалы красоты или курение трубки в компании Джимбо перед сном.
– Чтобы спалось крепче, – говорила она.
То, что девушка называла «искусством воровства», было частью ее сущности, и это тайное занятие давалось ей так же естественно, как зевота. Настолько, что, предупреди кто-нибудь ее о том, что вскоре ей придется метаться как курица без головы, спасаясь от толпы жестоких стражников, Пам расхохоталась бы.
Но до этого еще оставалась пара налетов.
В последние месяцы она украдкой наблюдала за целями и заметила любопытную привычку, свойственную многим мужчинам: набивать карманы вещами.
Интересно было то, что среди мятых чеков, платков, пропитанных потом, оторванных перламутровых пуговиц и пыли попадались и внушительные суммы денег. А именно – монеты, золотые монеты. Каждая такая равнялась ста диниям – месячному заработку Пам. Знатные господа обычно оставляли эти монеты в брюках или на прикроватных тумбочках, когда шли спать.
Добраться до них незамеченной не составляло для нее большого труда.
Пам скользнула по крыше, покрытой влажным плющом – просто еще одна капля воды. Быстрым бесшумным прыжком она приземлилась на балкон из белого камня, миновала изящный столик из кованого железа и подошла к стеклянной двери в спальню.
Выждала несколько секунд, пока глаза не привыкнут к полумраку.
Прислушалась, улыбнулась.
Храп был блестящим союзником, помогающим ее вылазкам оставаться незамеченными. Пам взяла в руку простенький складной нож, который до этого крепко держала в зубах, и поковырялась в замке, пока ручка не поддалась. Это не заняло много времени.
В комнате обнаружилась огромная кровать под пологом, с алыми простынями, вся заваленная вышитыми подушками разных форм и размеров. В кровати лежал маленький пузатый старик, который храпел и улыбался, словно наслаждаясь мелодией. Но в этой пьесе звучали не скрипки и арфы, а хриплое дыхание артритного старичка и…
Пам подпрыгнула от непонятного грохота. Машинально огляделась.
Вытянула шею и разглядела под золотистым одеялом еще одного человека. Рядом с мужчиной спала худая, сморщенная, похожая на мышь старушка. Седые волосы были собраны в пучок, а кукольное личико хранило следы былой волшебной красоты.
Молодая воровка с изумлением рассматривала старушку. Она не могла понять, как из столь хрупкого тельца исходят такие буйные звуки, соперничающие с ревом болотного огра – свирепого чудовища из детских сказок.
Пользуясь «ночным концертом» этой почтенной пары, Пам распахнула сумку и ссыпала в нее все золотые монеты с тумбочки доброго господина, лежащие рядом с портсигаром из кожи и металла. Затем подошла к деревянному манекену у камина и вывернула карманы висящих на нем брюк.
Перед уходом она решила проверить тумбочку дамы. Там нашлись броши и шпильки с драгоценными камнями, но их всегда было непросто продать. А вот черный жемчуг около подноса с духами, напротив, можно было без проблем кому-нибудь всучить и выручить пару лишних диний.
Что-то блеснуло, привлекая внимание Пам, и она взглянула на спящих. Блеск исходил от сцепленных рук стариков, точнее – от круглых сапфиров в их обручальных кольцах. Пам наморщилась, как всегда, когда размышляла.
«Сниму их – проснутся. Проснутся – помрут от страха», – опасалась она.
На миг ей привиделись измученные души супругов, являющиеся ей по ночам с пустыми глазницами и червями в щеках, вопрошающие хриплыми голосами, как она посмела отнять дарованную им жизнь.
«Ой, нет», – мотнула она головой.
Ее пробрал странный холодок, и кожа на загривке встала дыбом – так ее тело реагировало, когда суеверие брало верх.
«Еще и не продашь потом», – сказала она себе для верности.
Незаметно для себя она на миг залюбовалась стариками, столь разными и в то же время похожими, держащимися за руки, словно подростки, только открывшие любовь.
Они вызвали у нее умиление.
«Ладно, сегодня начало в восемь, – напомнила она себе, переводя взгляд на туалетный столик. – Осталось три дома – времени с лихвой».
Она сунула черный жемчуг в сумку и вышла из комнаты, не утруждая себя соблюдением тишины, которую и так нарушали обитатели этого жилища.
Дверь на балкон она, впрочем, закрыла с особым тщанием.
«Чтоб старички не простудились».
Она с некоторой спешкой прыгала по крышам знати: солнце робко показывалось из-за горизонта, и первые лучи вскоре могли стать угрозой.
«Не дай себя увидеть, – твердила себе Пам. – Увидят – пиши пропало».
Она уселась на крыше самого величественного особняка в Тантервилле и обдумала варианты.
«Туда», – быстро решила она, кивнув на изящную башню голубого оттенка в центре.
«Герцогиня Сильбенния Мирден овдовела пару дней назад, – вспомнила она. – Недолго горевала лучшая клиентка Джимбо».
Она усмехнулась.
«Может, ее порок нас когда-нибудь озолотит».
Усадьба почтенной сеньоры Мирден кипела жизнью, там было так шумно, что Пам издали различала разные голоса и инструменты.
Она тихонько прыгала с черепицы на черепицу, с трубы на трубу, не упуская случая погладить встречных котов.
«Начало в восемь, – повторяла она, утопая пальцами в мягкой шерсти своих кошачьих коллег, – так что глупые нежности с ночными (ну, рассветными) дружочками тебя не задержат». Одни лизали ей костяшки пальцев в знак благодарности, другие мурлыкали в ответ на ласку девушки, а большинство просто продолжало свой вольный путь, насытившись вниманием.
Добравшись до усадьбы, она почувствовала странную изжогу, поднявшуюся по гортани и обжигающую нёбный язычок, язык и десны. Тихонько сплюнула – полегчало. Видимо, что-то в ее последнем кулинарном эксперименте пошло не так.
«Надо лучше изучить специи и выяснить, какая хренова комбинация это вызывает», – подумала она, потирая живот.
«Ладно, хватит; за дело, Пам, – приказала себе она, мотая головой и почесывая рога, чтобы сбросить стресс. – Хватит отвлекаться на всякую фигню, дура. Заступаешь в восемь. А солнце вот-вот взойдет. Шевелись. Шевелись и сосредоточься».
Она подняла голову и осмотрела особняк вдовы.
Все подходы охранялись: двери, окна, сады, открытые приемные, цветочные лабиринты… Даже в потайных ходах, известных юной фавне, стояли грузные существа в металлических доспехах.
Обойти столько постов было почти невозможно, по крайней мере, без особых бомбочек Джимбо, которые Пам носила с собой. Кроме того, разглядев в окна суть празднества, она поняла, как действовать.
«Надо как-нибудь подобраться прямо лицом к лицу. Без этого не сработает».
С помощью веревок и других инструментов, которые Пам всегда носила с собой (на всякий случай), она соорудила целую паутину, на которой развесила вещи под юбкой.
Устроив все поудобнее, мысленно поаплодировала себе.
«Проще, чем яичница с луком».
Она ослабила шнуровку лифа, сунула руку внутрь и приподняла грудь. Добившись нужного эффекта, туго затянула узел, чтобы все осталось на месте.
«Вот так, вот так, – сказала она себе, разглядывая себя и смеясь, – как два яблочка прижались друг к другу. – Она сжала их руками. – Наливные, просто лопаются».
Она сорвала горсть красных ягод с куста и разжевала их, выжав густой яркий сок. Размазала его тыльной стороной руки по губам, чтобы они порозовели и напухли, будто она часами целовалась с возлюбленным.
«Готово».
Взъерошила волосы и зигзагом пошла к главному крыльцу, спотыкаясь минимум раз на четыре шага.
– Эй! – Ее быстро заметили. – Эй, ты! Куда это ты?
Пам медленно подняла голову и неуклюже огляделась по сторонам, полуприкрыв глаза, будто не зная точно, что стражник подходит сзади. Когда он схватил ее за руку, она повалилась на него.
– Девчонка, – прохрипел он могильным голосом. – Ты кто?
Это был орк с острыми клыками, густыми бровями и тяжелым духом изо рта. Его ржавые доспехи, два топора за спиной и меч на поясе не внушали опасений – он не счел забредшую лань, да к тому же явно нетрезвую, угрозой.
– Я Нина, – улыбнулась Пам. – А ты?
– Пароль, – приказал орк.
– Ой… – вздохнула она, скосив голову. – Чего?
– Сегодняшний пароль.
– А, ну да… Пароль. Э-э… Не помню, кажись, – засмеялась она, прикрыв свободной рукой рот. Она разглядывала своего пленителя. – Какой ты здоровый… Как звать-то?
Орк кивнул.
– Ладно, – буркнул он. – Как знаешь.
Он поднял ее с легкостью, с какой дитя швыряет тряпичную куклу, и взвалил на плечо, как тюк сена. Жалобы Пам остались проигнорированы, и безымянный орк согласился опустить ее на землю, лишь когда девушка заверила, что в кармане у нее личное приглашение герцогини.
– Даю пять секунд. На шестую – получишь.
– Да вот же… – взвизгнула Пам, копаясь в вещах. – Я столько всего выпила, радуйся, что имя свое помню. Вот.
Орк резко наклонился, чтобы вырвать «приглашение», и этого хватило. Когда его огромный нос поравнялся с ее плечом, она швырнула сонную бомбочку. Та вспыхнула на коже стражника фейерверком.
«Одна уложит зверя, – уверял Джимбо. – Две – убьют. Осторожней, всегда носи их в прочной упаковке, проложенной перьями, чтоб не рванули по пути».
Пам отпрыгнула в сторону.
Орк рухнул на землю, как мешок с песком.
Ее импровизированный наряд оказался как нельзя кстати. Все в особняке щеголяли в легких одеждах, по крайней мере те немногие, кто был одет.
Пам никогда не видела столько голых существ разом в одном месте. Это была пестрая вакханалия тел, темного вина, крепких напитков и сотен сомнительных веществ.
Она вошла в зал, и ее появление никого не удивило; ее походка, наряд и яркие губы делали ее своей. С ловкостью уличной кошки она лавировала между сплетенными телами, ломящимися от фруктов столами, серебряными кубками и мраморными статуями. Добралась до лестницы и двинулась вверх: легкие для сбыта драгоценности и золото обычно хранились в личных покоях хозяев.
На предпоследней ступени чья-то рука коснулась ее талии и втянула в объятия юноши с загорелой кожей и белыми волосами. Его острые уши украшали серьги, на шее и руках сверкали массивные ожерелья, браслеты и кольца.
Пам прикидывала, куда сбыть все это и сколько выручить, но расчеты рухнули, когда парень без спроса поцеловал ее. Сначала она оцепенела, но через мгновение отдалась порыву и ответила незнакомцу, от которого пахло гвоздикой и корицей.
Мельком она увидела его глаза. Горящие, ярко-желтые, как у волка, но тяжелые веки и краснота у слезных каналов выдавали полную невменяемость. Она почувствовала и его печаль.
«Он пуст», – поняла она.
И все же какая-то глубинная часть жаждала продолжить изучать прелести этого загадочного юнца с тонкими клыками и внешностью принца.
Пам заставила себя отступить на шаг. Взгляд этого парня, мутный и отравленный, развеял вспыхнувшее было влечение как дым.
Ее охватил странный дискомфорт, поползший по позвонкам и леденящий кости.
«Нет, это скверно».
Без лишних слов Пам оставила своего мимолетного любовника, который и не попытался ее остановить, и направилась в покои герцогини, нервно почесывая рога.
«Хватит отвлекаться на всякую фигню, – твердила она себе. – Заступаешь в восемь. Шевелись и не распыляйся».
У кровати вдовы Пам пришлось зажать себе рот рукой, чтобы не захихикать. Другой рукой она гладила себя по животу, чтобы унять спазмы от вчерашнего кошмарного сочетания специй.
«Не смейся, – приказала она себе. – Разбудишь».
Герцогиня спала безмятежно, как младенец, но рот у нее был открыт, а фарфоровые зубы – дорогущие – выпали и, утопая в слюнях, сползли на матрас.
Рядом с ней дремали двое юнцов: один с красно-карминными волосами, его голова лежала на бедре женщины, и второй, с каштановыми, забившийся меж подушек, пропитанных вином и прочими жидкостями, которые Пам не стала опознавать.
«Эти двое от силы мои ровесники. – Она разглядывала вдову. – А этой – минимум втрое больше. Отвратительно. Ладно, им наверняка щедро заплатили. Надеюсь».
Если богатая старуха может использовать деньги ради того, чего без них не достичь, что мешает Пам поступать так же со своими физическими способностями?
Пустив в ход фирменную ловкость и бесшумность, она сгребла в сумку монеты со всех фарфоровых блюдец на тумбочках, драгоценности из потайных местечек, какие смогла обнаружить, и прочие ценные вещицы, которые, по ее мнению, можно было бы легко продать.
Сколько бы недель беззаботной жизни подарила эта добыча, не случись того, что произошло мгновением позже! И сколько бы кулинарных экспериментов оплатило награбленное за ночь – те самые вещички, что вот-вот покатятся по крышам!
Все промелькнуло так быстро, что даже годы спустя та ночь осталась в памяти Пам лишь смутным пятном. Но, рассказывая о ней, она смеется.
Сначала она не придала значения боли, в который уже раз скрутившей живот. Она привыкла игнорировать недомогания – и так пройдут; лишь бы не срывать работу и не таскаться по знахарям.
Набрав достаточно трофеев, она бросила спящей герцогине благодарную улыбку – будто подруге. Уже направляясь к выходу, в полушаге от двери она заметила на полу у входа невзрачную, казалось бы, чашу. Пригляделась издалека.
«Чистое золото, – смекнула она. – Торхон переплавит. Заплатит прилично. Ну… сойдет».
И тут, на пути к последней цели, живот скрутило в четвертый раз. Словно в жерле вулкана, дурное бульканье в желудке нарастало, медленно, но неумолимо поднимаясь по горлу, достигло нёбного язычка – и вырвалось наружу.
Пам извергла содержимое больного желудка – тосты с пряным сливочным маслом и прочие опыты неопытной поварихи (все полупереваренное) – на изысканный стол из синего стекла, золота и морского жемчуга, уставленный тончайшими хрустальными чашками и кувшинами, покрытыми чистейшим серебром.
Она пыталась опустошить желудок тихо, но, когда хрупкие вещицы стали взрываться осколками, стало ясно: чтобы выбраться из этой ловушки, которую она устроила себе сама же, без подозрений, понадобится вся ее изобретательность.
Юноши, спящие подле герцогини, проснулись мгновенно.
Старуха и глазом не моргнула.
– А-а-ах, – зевнул рыжий. – Что-что?.. Как спать хочется…
Он уронил голову на шелковую подушку и снова заснул.
– Эй! – Шатен был трезвее. Его глаза пылали, взгляд был яростным, гневным. – Ты что здесь делаешь? Сюда нельзя!
– Я заблудилась, искала уборную и… – новый позыв перебил ее.
– Фу… Какая гадость! – взвизгнул юноша, брезгливо сморщив губы. – Стража! Вышвырните эту дуру отсюда! Стража, стража! – завопил он.
Пам мысленно послала его куда подальше. Живот не давал передышки, но, услышав топот приближающейся стражи, она собрала волю в кулак и насколько возможно обуздала бунтующий организм.
Верная своему упрямству, она дрожащей рукой схватила золотую чашу. Затем парой неуклюжих прыжков рванула к окну.
– Стража! – не унимался юноша. – Она убегает! Воровка! Уносит добро герцогини! Стража!
«Вот тебе какое дело, что я ворую, идиот? За те гроши, что старуха тебе заплатила за бог весть что… Вот где гадость!»
Она накинула плащ, спрятанный под юбкой, прикрыв оголенную кожу и белую челку, и вскарабкалась на темную деревянную раму гигантского окна. Готовая прыгнуть в предрассветную мглу и раствориться в темноте, она почти справилась – но не осталась незамеченной.
– Фавна! – заорал орк, похожий на того, что был повержен минуту назад. – За ней!
«Черт».
2. Торговец Джимбо
В забытых глубинах Тантервилля, где царили стоны нищеты, скверные решения и подпольная жизнь, сквозь плотный туман пробирался бесстрашный юноша по имени Джимбо.
Дома с разбитыми окнами и треснувшими фасадами грозили рухнуть в любой миг, прервав жалкое существование бродящих по этим улицам душ. Парень искоса наблюдал за людьми, чисто из любопытства, но отвращение брало верх, и он вновь устремлял взгляд вперед, жесткий и непроницаемый.
Ему встречались иссохшие люди с покрытой синяками кожей бледнее самой луны, одетые в лохмотья и пропитанные собственной мочой. Попадались торговцы телами, беззубая молодежь – в общем, полный упадок.
«Сделал, за чем пришел, – и сваливай», – то и дело твердил себе Джимбо.
Улей, как звали этот район, хоть и находился внутри стен Тантервилля, был полностью заброшен. Здесь дела вершились по ночам; сделки скреплялись во тьме в скрытом танце, лишенном морали и осуждения.
Джимбо легкой походкой добрался до заведения Налькона.
Это была импровизированная конструкция из длинных шестов, веревок и бархатных тканей (явно краденых), которые вместе составляли дворец из пылевых клещей, грязи, клопов и заразы. Словно домик из простыней, возведенный детьми великана.
В скудно освещенном помещении, безвкусно украшенном кучей грязных шелковых подушек, коврами, статуями с отбитыми конечностями и прочими обломками былого величия, стоял тяжелый дух.
– Налькон, – юноша кивнул с едва заметным поклоном. – Как дела, друг?
Фавн в мешковатой тунике сидел, устроив зад в синем кресле, а седые копыта закинув на стол. Он не был оборотнем, не умел менять облик, как Джимбо или Пам, и копыта его, годами лишенные ухода, выглядели плачевно.
– Джимбо! – радостно улыбнулся он, сверкнув желтыми зубами с золотыми вставками. – Какая радость видеть тебя, моя дорогая рыбешка! За чем сегодня? Понемногу всего, как обычно? У меня есть новинки! Давай, давай, давай, давай, иди сюда! – Он размахивал руками в подтверждение своих слов. – Иди сюда, рыбешка!
Джимбо без колебаний приблизился, окунувшись в экзотические ароматы, влажные клубы пара и психоделические испарения, пока Налькон безуспешно пытался выбраться из кресла.
– Не вставай, – вежливо остановил его Джимбо. – Покажи-ка, – кивнул он на руку фавна. – Надеюсь, ухаживаешь как следует? Не хотелось бы, чтобы моя работа пропала даром.
– Посмотри! – Налькон с гордостью закатал рукав. – Идеально заживает! Тимхо каждый вечер помогает обрабатывать, как ты велел. И как же, черт возьми, чешется!
Без крови и заживляющих повязок с мазью черный карнавал татуировок сиял во всей красе. Точные линии и искусные тени превратили морщинистую кожу, испорченную дурными привычками и ходом лет, в уникальное произведение.
На руке Налькона красовалась целая история из перманентных иллюстраций. Каждый символ отражал вехи его жизни: удачи и промахи, сомнения, потери, достижения, тоску – все запечатленное с художественной чуткостью, подвластной лишь Джимбо, виртуозу иглы и туши.
– Хорошо, Налькон, – юноша улыбнулся с гордостью. – Через пару месяцев заживет окончательно. Рад, что тебе нравится.
Фавн рассмеялся, как дитя:
– Нравится?! Я в восторге, Джимбо! Погляди, как красиво смотрится рука – будто мне снова двадцать! Как ты умудряешься столько выразить рисунками? Не понять! Я бы и тысячей слов не смог… Ты гений!
– Тогда, значит, сделка закрыта. Сегодняшний товар оплачен.
– Более чем. Ты вот что мне скажи, почему ты мне раньше не сказал об этом своем искусстве, рыбешка? Я тебя еще головастиком помню! Почему не сказал?
– Технику оттачивал.
Налькон порылся под столом, с трудом поднял деревянный ящик и поставил перед юношей.
– Твое, – выдохнул он. – Вкладывай выручку в краски для своих художеств по коже.
– Для тату.
– Да, да, для тату, – кивнул фавн, любуясь рукой. – Вот что ты подаришь миру. Вот твое послание.
– Знаю, Налькон. Когда-нибудь освобожусь и заживу этим.
– О, не сомневаюсь, рыбешка! Ни капли. Освободишься непременно. А пока – забирай.
Джимбо открыл ящик, проверяя месячную поставку товара. Взгляд задержался на прозрачном мешочке с крошечными грибами бирюзового оттенка и белыми прожилками на шляпках.
– Новинка, – пояснил фавн. – С восточных окраин. Вызывают серьезное привыкание, редкие – на них можно хорошо заработать. Эффект как у кристалла, короче, но ярче. Их жуют, можно еще курить – но так слабее.
Юноша кивнул, убрал ящик в котомку.
– Благодарю. – Он махнул рукой, прощаясь.
– Чуть не забыл! – воскликнул Налькон. – Лови!
Он кинул кожаный бурдюк, Джимбо поймал его на лету. По тяжести стало понятно: внутри жидкость.
– Вино? Ром? – попытался угадать он.
– Вода, – поправил фавн, многозначительно приподняв бровь. – Морская.
Джимбо с подозрением усмехнулся, изучающе глянул на Налькона:
– Откуда?
– Помнишь историю про того пройдоху? – Он провел рукой по татуировке. – Мой друг с соленых вод. Шон.
– А, да. Пират, – вспомнил юноша.
Черные линии изображали покрытую шрамами и украшенную кольцами руку, сжимающую острый кинжал.
– Он терпеть не может это прозвище, – усмехнулся Налькон. – Но да, он. Должен мне кое-что… Подумал, тебе захочется проветрить чешую. Засиделся в неволе, а?
Улыбка не сходила с лица Джимбо, когда он убирал бурдюк в котомку.
– Снова благодарю, Налькон. Не забуду.
– Знаю, рыбешка. Важное ты не забываешь.
* * *Он вернулся под утро.
Пам уже ушла на весь день.
Джимбо сбросил тяжелую поклажу в прихожей, ловко скинул башмаки и раскурил недокуренную трубку.
Медленно затянулся, выпустил дым, и густые белые клубы на миг затуманили взор. Погрузился в тишину обветшалой квартирки, где лишь потрескивание трубки да далекий гул пробуждающегося города нарушали покой.
Как всегда по утрам, на каминной полке его ждала записка, пришпиленная ржавым гвоздем – на вкус нетерпеливого Джимбо, слишком пространная.
«Оставила тебе на сковородке полтортильи. С диким чесноком (принесла твоя подруга Дитта, та милашка, которой вечно нет дома… Будь с ней поласковей – может, еще принесет), овечьим сыром, ароматным маслом, красным перцем, шалфеем, чабрецом и сезонными грибами (вчера принес твой дружок Калев… С ним тоже будь поласковей, хоть он тоже дома не появляется, может, тоже еще принесет). Очень вкусно. Хлеб с семечками немножко зачерствел (муку принесла твоя подруга Кена, она прекрасно разбирается в искусстве красоты, копытца у меня теперь блестят ярче золота. Буду их отныне выставлять напоказ), но, если поджарить, тоже вкусно. Остался сыр – положила его у окна рядом с молоком, чтобы не испортился. Не съедай все сразу. Окно снова разбилось, оттуда дует. Поменяй петли, эти совсем старые. Сегодня поменяй – не хочу возвращаться в холодильник. Кошка со второго этажа на моей кровати – выпусти, когда придешь.
