Но они тоже служат злу. Часть первая. Дочь демона

Вот и сейчас Змену отсиживалась в смородиновых зарослях, наблюдая за Миной. До обеда оставалось еще два часа, нужно было быть осторожной, чтобы остаться незамеченной. Справа, у самой стены, послышался шорох. Змену вздрогнула, оборачиваясь на шум. Меж ветвей смородины просунулась взъерошенная голова мальчишки.

– Уф, Таврик, ты меня напугал, – прошептала Змену. – Ты как меня нашел? Меня видно с крыльца?

– Не-а, – Таврик расплылся в широкой улыбке, – я весь двор облазил, пока тебя искал. Там Мада ужа поймал, всем теперь хвастает. Пойдем посмотрим?

– Нет, не хочу.

– Из-за Мины, да?

– Какая тебе разница?

– Пойдем, она занята.

– Нет.

– Ты все лето будешь в кустах сидеть?

– Если понадобится, – огрызнулась Змену.

Таврик подполз ближе, перевернулся, заложив руки за голову. Он смотрел на зеленый лиственный свод, закрывающий синее небо, на солнечные блики, изредка проникающие сквозь ветви смородины.

– Смотри, – тихо произнес он, – мы словно в уютной пещере. Давай это будет наш с тобой тайник?

Змену покачала головой:

– Нас тут легко найдут.

– Ну, пока что не нашли.

– Это потому, что еще не искали, – Змену вновь замерла, опасаясь неловким движением выдать себя, но Мина была увлечена игрой.

– Змену, – позвал Таврик.

– М?

– Это правда, что ты проклята?

– Да, – недовольно поморщилась Змену. – Это сделала моя мать. Только мне запрещено об этом говорить.

– Почему? – удивился Таврик.

– Все считают, что я вру. Говорят, что я не могла ее видеть. Но я же помню! – Змену закусила губу от досады и сурово взглянула на Таврика: – ты тоже мне не веришь?

– Нет, что ты! Я верю!

                                               * * *

Таврик жил в Приюте всего месяц, и кроме Змену с ним никто не дружил. В день их знакомства Таврик выглядел особенно жалко: черноволосый и худой, в одежде, что явно ему велика – рукава рубашки закатаны, штаны того и гляди свалятся с его худющих бедер, – а на бледном лице виднелись старые синяки. Не раздумывая ни минуты, Змену смело подошла к мальчику и села рядом.

– Привет, – сказала ему Змену, весело глядя на новичка.

Мальчишка повернул голову и кивнул, отвечая на приветствие.

– Змену, – она протянула ему руку. – Меня так зовут.

– Таврик, – прошептал мальчишка, неловко вытягивая руку в ответ. В его ладони была зажата крошечная фигурка динозавра. Неизвестно, к чему относилось произнесенное имя – было ли это собственным именем или кличкой для игрушки, только Змену с тех пор так его и звала.

– Ты Таврик, ясно, – их взгляды встретились: его серый, настороженный, и ее зеленый, веселый и теплый, как летняя погода.

– Таврик, – будто во сне повторил за ней мальчишка.

– Твой? – Змену кивнула на игрушку.

Таврик молчал, словно пытался вспомнить что-то давнее, но затем улыбнулся – пожалуй, впервые за все это время:

– Мой.

5

На десятилетие Змену подарили куклу – очень красивую, в синем платье и с длинными золотыми волосами. За восемь лет, что она прожила в Приюте, это был первый подарок для нее, и оттого он был таким неожиданным. Змену не выпускала куклу из рук, даже когда резали именинный пирог в ее честь, и когда она принимала поздравления, и даже отправляясь спать.

Ей приснился странный сон. Будто идет она по чужому дому, невиданному ей ранее, минуя одну комнату за другой, и нигде не останавливаясь, а в последней видит свою мать.

– Змену, – зовет ее та. Лунный свет хлещет из окна, выхватывая изящный силуэт, сквозь легкую ночную рубашку, блестит серебром на волосах, высвечивает протянутые руки. Мать хочет ее обнять, но Змену сторонится и лишь крепче прижимает к груди свою куклу.

– У тебя новая игрушка? – спрашивает мать. – Как ее зовут?

– Я еще не дала ей имени.

И точно по волшебству все имена и прозвища разом вылетают из головы девочки, она тщетно ищет и перебирает слова и слоги – но все они бессмысленны и пусты.

– Это правильно. Не называй, – шепчет мать, подбираясь ближе.

– Змена, ее зовут Змена, – испугано выкрикивает Змену, отступая к двери.

– Так не получится. Мало поделиться своим именем, нужно поделиться своей душой. Не называй, не надо!

Змену смотрит на прекрасные нарисованные глаза и белокурые волосы своей игрушки – без души кукла лишь формованный пластик.

– Змена, тебя зовут Змена. – Змену отщипывает кусочек от своей души: – Вот, – восклицает она, – так гораздо лучше!

Ее мать останавливается и смеется, от ее смеха начинают трещать стены и разбиваются окна.

– Теперь я хорошо понимаю свою собственную мать, Змену. Ты в точности как я.

– Я не ты! Мы разные.

– Однажды мы встретимся, и ты все поймешь сама.

– Нет! Мы никогда не встретимся! – Змену прикрывает глаза от ставшего нестерпимым лунного света.

– Когда ты станешь знаменитой… – доносится голос матери, но Змену кричит изо всех сил:

– Нет! Никогда!

Змену проснулась, разбуженная собственным вскриком. В спальне было тихо. Сквозь распахнутое окно лился лунный свет, почти такой же яркий как во сне, он как-то по-особому отражался на пластмассовом лице, делая застывшие кукольные черты живыми. Они как будто стали еще красивее и роднее, чем раньше. Змену крепко прижала куклу к груди:

– Я никогда тебя не оставлю.

6

В доме Басиат пахло травами. Мотави растерла в пальцах тысячелистник, и воздух тут же наполнился его горьковатым ароматом.

– Не забудь: три унции корня вереска, щепотка тысячелистника и рябиновая настойка, – поучительно проскрипела Басиат. Она сидела в кресле, перебирая страницы старой книги. – Если все сделать правильно, через три дня будет готово отличное средство от бессонницы.

Мотави рассеяно кивнула, пропуская наставления матери. Мысли ее были далеко.

За десять лет Басиат состарилась. Глубокие морщины изуродовали некогда прекрасное лицо, глаза запали вглубь черепа и волосы стали белее снега. Бесплодные поиски и горькое одиночество иссушили тело, а старость сломила ее гордый дух. Теперь пришел черед Мотави сидеть подле своей матери, разбирать гребнем ее седые волосы, подносить питье и укрывать ее от холода шерстяным одеялом. Дни и ночи Басиат вспоминала детство и юность, но Мотави лишь усмехалась, слушая старческое бормотание. Она не забыла своих обид, между ними по-прежнему не было согласия, хотя Мотави и перебралась в дом к матери.

– Ты не забыла про корень? Можешь добавить ложку меда, перед тем как закупорить отвар. Так запах будет глубже, а вкус слаще. Мотави? Ты меня слышишь? – позвала Басиат.

– Да, – недовольно откликнулась Мотави. – Слышу.

– Ты сегодня какая-то рассеянная. Следи за огнем, отравить меня вздумала?

– Я слежу, – раздраженно буркнула Мотави.

Басиат прищурилась, всматриваясь в лицо дочери.

– А я, кажется, знаю, почему ты сегодня сама не своя, – она зло и коротко рассмеялась. – Я тоже о ней думаю. Десять лет прошло, а я все помню. Думаешь, я старая и глупая? Нет, я помню, как ты со мной обошлась, со мной и с ней.

– Я не хочу об этом говорить, – Мотави отвернулась, убавляя огонь на плите.

– Не хочет она, конечно, не хочет. Ты не сказала мне даже ее имени. Ты разбила мне сердце, поломала жизнь всем нам, наверное, довольна тем, чего добилась?

– Довольна! – зло вскрикнула Мотави.

– Ну и хорошо, что довольна. Я ночей не сплю, от горя и тоски сгорела вся, а ты даже не шелохнешься. Что за камень у тебя вместо сердца?

– Точно, ты права, камень. Только моему камню с твоим по жестокости не сравниться. Не смей даже ровнять нас, слышишь?! – Мотави швырнула ложку в угол и в бешенстве кинулась прочь из кухни.

– Вот и славно, бросила все и бежать. – Басиат тяжело поднялась, опираясь на больные руки. – А доваривать кто будет? Все испортила, как всегда. Никакого толка…

Силы старой ведьмы были на исходе – будет чудом, если Басиат переживет зиму. Мотави самой придется искать дочь, теперь это ее дело – исправлять свою же ошибку. Когда старый дом опустеет, когда зеркала будут занавешены черным, а часы остановлены, Мотави осознает свое одиночество. Вот тогда она поймет правоту Басиат, поймет и раскается.

Той ночью Басиат не спалось. Она вспоминала, как, будучи молодой, распускала свои черные волосы до пят, и как мать наряжала ее в платья тонкого красного шелка, и как плясала она на балах, сводя с ума многих своих поклонников одной лишь улыбкой. И только сердце сохраняла Басиат пустым, ибо таков был обычай ее рода.

Мотави была другой. Застенчивая и скромная, она любила уединение и покой, вызывая у матери недоумение и раздражение своим тихим нравом. Много резких слов было сказано Мотави, много ссор и скандалов видел этот дом, и лишь теперь Басиат сожалела о всех обидах, причиненных дочери. Ей вдруг захотелось увидеть Мотави, обнять ее и просить прощения. Басиат поднялась наверх, в спальню дочери, надеясь полюбоваться ее сном, как делала когда-то.

С тех времен в комнате Мотави мало что изменилось – все те же уютные кресла, старинный комод и зеркало в резной оправе, расцвеченные лиловыми тонами шторы – Басиат хотела сохранить обстановку, надеясь удержать как можно дольше ту благословенную эпоху, в которой она была молода и счастлива.

На широком ложе, под цветасто-голубым балдахином спала Мотави, уткнувшись носом в сгиб локтя и одним глазом смотря прямо в лицо луне. На ее плече сидела густая тень со злым зелено-желтым пламенем в глазах.

Басиат беззвучно вскрикнула, хватаясь за сердце, а тень спрыгнула с постели, меняя свои очертания, отряхнулась, будто привыкая к новой форме, метнулась к раскрытым створам балкона и сиганула вниз. Ведьма кинулась за ней так быстро, как только могла и, холодея от ужаса, увидела ее, стремительно удаляющуюся от дома.

Тень скользила по едва различимому лунному следу, что тянулся через поле и дорогу, минуя чужие крыши и соседский сад, пересекал уютный двор дома Басиат, устремляясь к самому балкону, становясь едва различимым, похожим на язык тумана.

7

Баил осторожно принюхался: дом пропах травами и зельями. Басиат, наверное, вознамерилась научить Мотави всем рецептам. Он не чувствовал опасности: яркий лунный свет выбелил стены и пол, сократив тени, но и только. Баил бесшумно прошелся по комнатам, поднялся по лестнице и миновал коридор второго этажа. Под голубым балдахином в своей старой детской спала Мотави. Глаза ее оставались открытыми, и взгляд был опустевшим, потускневшим, устремленным куда-то вдаль. Лунный луч неловко скользнул по ее лицу, легко пересек хрустальную преграду зрачка, и засиял яркой дугой, выгибаясь в поднебесье, повторяя изгиб земли. Баил заворожено уставился на изогнутый яркий луч. Никогда прежде он не видел ничего подобного, лишь слышал рассказы о лунных снах, считая их ведьмиными сказками и снисходительно над ними посмеиваясь..

– Змену… – тяжко застонала сквозь сон Мотави.

Слеза скатилась по виску спящей, ладони чуть вздрогнули, когда хрупкий лунный мостик распался и сон, что был один на двоих, прервался. Осколки невидимой связи брызнули во все стороны, Баил вцепился когтистой лапой в ускользающий лунный луч – ох, как задергался он, как забился… Баил что было сил вдохнул его, вместе с отголосками сна, сморщился, скривился от жалости, что попала внутрь – словно истинный кот, которому в уши залилась вода, – и вдруг расплылся в довольной улыбке.

Он давно этого ждал, с того самого дня, как ведьма исчезла, чтоб разрешиться от бремени. Баил был уверен, Мотави обязательно выдаст, где спрятала свое дитя, и потому следил за ней непрестанно. Но долгие десять лет она молчала, пока краткое лунное сновидение2 не выдало ее тайну.

Черная шерсть, вздыбившись на загривке, все росла и росла, покуда, оттолкнувшись всеми четырьмя лапами, Баил не спрыгнул с постели, став человекоподобной тенью. Он смахнул ладонью невидимые пылинки с плеча, тряхнул запястьями, и ушел – бросился с балкона в яркую лунную ночь.

Размашистыми прыжками, со всей прыти своего воплощения, спешил Баил по лунному следу, остывающему на глазах. Он несся, предвкушая отличную охоту, но рассвет обгонял его, теснил ночь на запад, и оттого Баил злился и звал своих братьев.

Когда след почти исчез на небе цвета топленого молока, Баил оказался в поле, мокрый от рассветной влаги, разгоряченный своей погоней, уставший, но довольный собой, ибо ясно видел он невысокую каменную ограду, дремотную тишину меж развесистых кленов за ними и старую кирпичную кладку двухэтажного Приюта.

День Баил переждал в прохладном туннеле старой ливневой канализации, устроенной еще в те времена, когда здешняя округа была многолюдна. Когда-то здесь было много построек, и в земле до сих пор гнили венцы их фундаментов, как обломанные корни зубов в деснах. У этой земли была мрачная история, полная кровавых событий, и это было по вкусу Баилу.

Но даже сидя в своем укрытии, он нервничал. Он хорошо знал, кто на самом деле хозяин этих мест и куда в действительности ведет этот туннель. И стаи ворон как сторожа сидели на деревьях, озирая окрестности. Баил не мог бы поручиться, что это обычные птицы, и предпочитал не думать о них, считая себя в относительной безопасности. Он зябко поежился, смерил непроглядную тьму желтым взглядом кошачьих глаз и подобрал лапы.

Он ждал своих братьев, но предполагал, что никто не придет. Его братья не хотели рисковать. Баил был один, и если он выдаст себя раньше срока, как бы ему самому из охотника не превратиться в жертву.

Где-то неподалеку зазвонил колокол, чистый протяжный звук летел по полю. Баил навострил уши. Он слышал топот сотни маленьких ножек, обутых в сандалии, он слышал смех и детские крики. Он вскочил, на ходу меняя облик, и бросился наружу, зашипев, чуть не обжегшись о солнце. Прямо перед ним по пыльной дороге парами, взявшись за руки, шли дети.

Баил узнал ее мгновенно. Из всех детей только она была отмечена ночным колдовством – лунная пыль, осевшая на ее коже и волосах, слегка блестела даже под ярким летним солнцем.

И все же он поторопился…

8

Покрасневшие глаза Змену слезились, она терла их ладонью. В это утро она даже видела хуже. Наставница собиралась отправить ее к врачу до обеда, но затем справедливо рассудила, что от красных глаз еще никто не умирал, а дисциплина всегда подразумевает терпение, и поэтому Змену шла вместе со всеми из воскресной школы.

Тень словно выросла из земли. Змену испуганно шарахнулась в сторону – в ноги ей метнулся странный зверь, черная шерсть мазнула по лицу, и что-то тяжелое навалилось на нее, увлекая вниз. Выставив вперед руку, Змену упала.

Время замедлилось, сделалось густым, звуки исказились, будто шли из глубины вод, дорожная пыль, взметнувшаяся столбом, стала едкой и липкой. Через мгновение Змену потянуло вниз, будто она угодила в зыбучие пески, где каждое движение давалось с неимоверным трудом. Откуда-то сбоку выскочил черный кот – гибкий и ловкий, он совершенно неестественно изогнулся, оскалившись, показал гнилые зубы и алый провал зева, а затем прыгнул – да так, что клубы желтой пыли накрыли Змену с головой. Секунду-другую Змену казалось, что она задыхается и тонет, как вдруг все закончилось. Она лежала на животе, лицом в дорожной пыли.

Таврик обернулся – за все это время он не сделал и полшага, как и другие дети и даже Наставница.

– Змену?

– Что случилось?

– Упала?

Их вопросы сыпались со всех сторон, руки Таврика тянулись к ней, помогая подняться, но Змену не приняла помощи. Она со всей силы терла руками засыпанные песком и пылью глаза, пытаясь разглядеть знакомые лица. Размазывая слезы и грязь, она шарила в пыли в поисках своей куклы, но все было напрасно. Ее подарок исчез.

– Поднимайся! – раздался ледяной голос Наставницы. – Немедленно! – Она схватила Змену за шиворот и рывком подняла на ноги. – Как ты перепачкалась, смотри, все платье изгадила! – Наставница отвесила ей затрещину.

Змену едва устояла на ногах. Наставница отпустила ее, слегка подтолкнула вперед, принуждая идти. Но Змену все озиралась по сторонам:

– Моя кукла! Моя кукла пропала!

– Пропала? Ах ты растяпа, ты ее потеряла! – Наставница с силой толкнула ее вперед.

Не удержав равновесие, Змену упала и замерла.

– Вставай, эй ты, притворщица! – Наставница схватила ее руку, с легкостью поднимая безжизненное тело. – Вот дьявол!

Пыльное лицо прочертили две кровавые дорожки из-под распухших век. Змену была без сознания.

А над дорогой кружили встревоженные во́роны.

9

Баил промахнулся. Немыслимо! Удача отвернулась от него в самый последний момент! Годы ожидания и долгие поиски не прошли впустую – он нашел ту, что так долго искал. Он так спешил по остывающему следу, он так быстро выследил жертву и так близко к ней подобрался. Он был в шаге от своей цели!

И все же его постигла неудача. Баил вскочил на ноги. Здесь, глубоко под землей, ему больше нет нужды таиться. В руках у него была всего лишь бесполезная детская игрушка. Как он мог так ошибиться? Как?! Или может эта ведьма Мотави что-то почувствовала и успела в последний момент вмешаться? Что если это козни Басиат? Нет, не может быть!

Баил был готов распылить каждый встречный камень. Он сжал куклу в кулаке, желая раздавить ее. Он впился в нее ногтями, разрывая ее на части руками. Голова легко отделилась от туловища, и он было отбросил ничтожные останки игрушки прочь, как вдруг почувствовал кровь под ногтями. Баил замер, и мгновенное озарение тут же выпило весь его гнев. Улыбаясь и дрожа, сраженный своей догадкой, он коснулся языком окровавленных когтей: соль. Красная, соленая, как и кровь любого человека, она пьянила. Ведьма! Ведьма вдохнула частичку своей души в эту куклу, неосознанно создав оберег. Не ведая об опасности, не зная имени своего врага, не понимая что делает, ведьма все же защитила себя как могла. Зыбучая пыль3 должна была утянуть душу девочки Вниз, на горизонты4, а затянула куклу. Нет, Баил не промахнулся, он не знал об обереге, но теперь Змену ранена и никуда от него не денется. Мотави не знает, где она, и Басиат ничего о ней не знает, но Баил не упустит такой охоты.

10

Басиат разломила свой старый гребень. Пусть ее дочь упрямится, пусть верит в свое слово, Басиат ведомо многое такое, от чего у Мотави волосы поседели бы до срока. Тот, кто охотится на лунные сны, тот, чье обличье тень, – недруг их семейству. Басиат знает, откуда пришел этот неведомый враг, в свое время она претерпела немало горестей от тех, кто живет под землей. Глупо надеяться на случайность, враг взял след, а раз так, он найдет, что ищет.

В медной чаше была вода. Частью гребня Басиат прихватила волосы, вторую часть бросила в воду. Трижды омыла руки и лицо, трижды прошептала заветные слова, погружаясь в транс, отдаляясь мыслями все дальше и дальше в такие дали, куда не попасть, покуда ты жив.

Последний раз Басиат смотрела сквозь воду, когда Мотави еще не было на свете, и мать помогала ей своими силами и советами. Мотави же презирала все ритуалы и никогда не занималась ведовством.

Медные узоры поднялись со дна чаши, раздвинулись скалистым ущельем, взгляд Басиат заскользил по его извитому дну, по петляющей дороге, отыскал резную арку, затем еще одну, и еще. Ее видения сменялись одно другим, все глубже и глубже уводя Басиат во тьму, и она молила о помощи, надеясь, что ее призыв будет услышан. Собрав все свое мужество и отбросив страх, Басиат обратилась к могущественной силе, к которой не взывала никогда. Лишь особенные обстоятельства вынудили ее искать покровительства у нездешних сил.

– Услышь меня, о Великий! Ей нужна помощь. Ее надо защитить, – прошептала Басиат над чашей. Воздух вокруг потемнел, вода забурлила и покраснела, а Басиат все не отрывала от нее взгляда.

– У всего есть своя цена! – донесся голос из чаши. Он словно шел из невообразимых глубин – безжизненный и ровный, лишенный всех эмоций.

– Все, чем я владею – все твое!

– Это ничтожный мусор, прах. Мне нужно больше! Горизонты заждались тебя, Басиат, я желаю заполучить твою душу!

– Мою внучку нужно спасти, – твердо произнесла Басиат. – Если такова цена, если она избежит гибели и плена – я согласна!

Всматриваясь в воду, она боялась, что эту цену отвергнут – ведь ей больше нечего было предложить, – но молчание продлилось недолго. Голос из чаши возвестил:

– Протяни руку. Мне нужен залог!

Басиат сжала кулаки на краткий миг внутренней борьбы, но затем простерла ладонь над чашей.

– Медлить нельзя, – прошептала ведьма, касаясь воды.

11

Воскресенье было днем прогулок. Детей одевали в чистые платья, умывали и причесывали, а затем, построив в колонну, вели в воскресную школу – два часа занятий в сельской церквушке на соседнем холме, – где пастор раздавал детям книжки с картинками про святых, Деву Марию и младенца Христа. Приют был под патронажем благотворительной организации, и оттого такие занятия были обязательными.

Змену любила прогулки до церкви и обратно, вдоль засаженной ивами аллеи, любила красивые картинки в книжках, странного вкуса хлеб, который раздавала в церкви Наставница. Смысл занятий ускользал от девочки. Стоило лишь пастору начать проповедь, как Змену мечтательно отправлялась гулять взглядом по цветным витражам в окнах. Вот она стоит на холме, за ней толпа – ее свита, наверное, а может семья… Она ступает на белоснежное облако, и множество рук тянется к ней с небес, помогая не оступиться… А потом она становилась красивой принцессой с короной и алой мантией, и окружавшие ее люди протягивали ей корзины с едой… Резкий шепот Наставницы пробуждал ее от сказки, заставляя подняться для пения псалмов. Тихий голос Змену присоединялся к общему хору, но девочка терялась, путая слова, ноты, смысл.

В это воскресенье ее не взяли в церковь. Слепой ребенок вызовет ненужные вопросы, и потому Наставница, взяв Змену за руку, отвела ее вниз, в комнату для игр.

– Сиди здесь, никуда не уходи, – предупредила ее Наставница на всякий случай.

– Ага, – вяло согласилась Змену. Куда ей идти? Мир пуст и опасен, куда не поверни голову – везде темно. Как ни распахивай глаза, ничего не видно.

В игровой никого не было. Где-то под потолком гудела муха, у главного входа плотник орудовал молотком, пытаясь выправить скривившийся дверной проем – словом, ничего необычного. Змену легла на ковер, раскинула руки и ноги, вообразив, будто плывет по реке, на огромном плоту, застеленном ковром, а вокруг море. Представила, что шум ветра за окном – это шелест волн, который она никогда не слышала, скрип старых деревьев во дворе – это скрип ее надежного плота.

Стук молотка прекратился, муха на потолке замерла, а со стороны коридора донеслись осторожные легкие шаги.

Кто-то знакомый открыл дверь. Змену поднялась и обернулась на шум.

– Таврик?

– Ага, как догадалась? – Таврик сел рядом.

– Узнала тебя по шагам. Почему ты не в воскресной школе?

– А… – отмахнулся он, – не захотел. К тебе пришел. Что делаешь?

– Ничего. – Змену пожала плечами. Ей очень не хватало зрения, она старательно пыталась представить себе комнату и Таврика. И воображение, в последние дни ставшее куда более сильным, ей в этом помогало.

– Пойдем гулять? – предложил он.

– Мне нельзя выходить.

– И мне нельзя занятия прогуливать, – Таврик взял ее за руку и потянул. – Давай, вставай. Когда мы в последний раз гуляли?

Змену улыбнулась:

– Веди меня, раз уж такой упрямый.

Они вышли во двор, прошлись по тропинке между старыми складами и прачечной, вдоль смородиновых кустов. Когда-то Змену пряталась здесь от Мины и ее подруг. Теперь в этом не было необходимости – вражда исчезла вместе со зрением. Слепая девчонка вызывала только жалость.

Змену горько вздохнула:

– Мне так хотелось, чтобы от меня все отстали – и вот, желание исполнилось, но какой ценой? Лучше бы все оставалось по-прежнему.

– Почему они все так ополчились против тебя? – поинтересовался Таврик. – Ты рассказывала, что у вас была ссора, но никогда не говорила, из-за чего.

– Не говорила, – подтвердила Змену, осторожно ступая на траву. – Не хотела, чтобы и ты от меня отвернулся.

– Мы друзья, – нахмурился Таврик. – Друзья так не поступают.

– Верно, – кивнула Змену. – Наставнице не понравилась правда о моих воспоминаниях. Она решила преподать мне урок и послала своих любимчиков объяснить мне, что и как. Мы подрались. Я защищалась.

– Понятно. – Таврик сочувственно покачал головой. – А что за воспоминания?

Змену немного помедлила, раздумывая, стоит ли рассказывать о матери.

– Я помню ее лицо, ее руки и волосы. Помню, что она сказала мне в день, когда я родилась, и что я ей ответила…