Умница

Они занимали отдельный, отгороженный от всех корт – лучший в клубе. Вообще-то свободных кортов не было – в такое время в клубе всегда был аншлаг. По дороге Нина прикидывала, как бы им с Самсоновым куда-нибудь приткнуться, чтобы покидать мяч. У нее самой был абонемент и постоянный партнер – полноватый, лысоватый мужчина лет сорока, которого звали Алик. Алик работал кем-то на телевидении; к женщинам он интереса не проявлял, а на теннис ходил, чтобы похудеть. За тот год, что Нина его знала, он еще больше округлился в талии. Нина и Алик устраивали друг друга как теннисные партнеры, а при случае, по взаимному согласию, менялись с другими такими же парами. Уютно покачиваясь на заднем сиденье директорской машины, Нина обдумывала, как ей решить эту проблему – куда пристроить Алика, чтобы преподать Самсонову урок теннисного мастерства. Она припомнила, что другой ее теннисный знакомый, пожилой профессор, в прошлый раз говорил ей, что пропустит неделю, уезжает на конференцию.

Но проблема решилась иначе.

Когда они приехали в клуб, Нина начала объяснять дежурной, что у нее самой абонемент, но с ней гость, для которого она просит разовый пропуск.

– Какой разовый пропуск, вы что? У нас все битком, не видите, что ли? – отрезала девица-дежурная, грубая, как и все дежурные девицы на свете.

Самсонов в разговоре участия не принимал. Войдя в вестибюль клуба, он встал ровно посередине и возвышался там, как колонна, будто был уверен, что им будут заниматься и сделают для него все, что нужно. Так оно и вышло.

За стойкой, рядом с дежурной, сидел менеджер клуба. Он был поумнее своей служащей и лучше разбирался в людях. Оглядев стоящую в вестибюле фигуру в дорогом пальто, позади которой ждал шофер с пакетом, менеджер вышел из-за стойки к посетителю.

– Поиграть желаете? – спросил он.

– Желаем, – ответил Самсонов, глядя поверх его головы.

Что-то в голосе посетителя окончательно убедило менеджера. Он жестом велел своей дежурной заткнуться, вынул из ящика гостевую карточку, поднес Самсонову:

– Вот, извольте заполнить.

Самсонов достал золотой «Паркер» и размашисто вписал свою фамилию.

– Но куда же мы их… – начала было дежурная, но менеджер уже принял решение.

– Первый корт, – сказал он.

Первый корт был в клубе особым. Изолированный от других, он по большей части был закрыт – его открывали только для важных персон. В этот день такими персонами были Самсонов и – за компанию с ним – Нина.

На этом великолепном корте иногда играли теннисные профессионалы, иногда – богатые любители. Но, наверно, на него никогда еще не выходил человек, абсолютно не умеющий держать в руках ракетку.

Самсонов совершал все ошибки, которые только может совершить начинающий. Он был очень силен от природы и физически развит – очевидно, занимался штангой, – но теперь его могучее тело работало против него. Там, где требовался расчет, он торопился отбить, где нужно было почувствовать мяч – грубо лепил по нему со всей силы стальных рук и торса.

Результаты были катастрофическими. Стараясь сохранять невозмутимое выражение лица, Нина с восторгом наблюдала, как ее враг, великий и ужасный Самсонов делает из себя посмешище.

Самсонов перестал улыбаться, стал сосредоточен. Он уже понял, что дело не так просто, как кажется. Теперь он бил по мячу не лишь бы как, а старательно, правда пользы от этих стараний не было почти никакой.

Открылась дверь в ограждении, появился менеджер клуба. Его лицо и вся его полусогнутая фигура выражали почтительность и счастье от того, что его клуб посетили такие люди. Очевидно, он успел навести справки и знал, кто был у него на первом корте.

– Господин Самсонов, простите за беспокойство, не желаете ли – я пришлю мальчика подбирать мячи?

– Не надо, – отозвался Самсонов, в очередной раз замахиваясь ракеткой.

– Напитки, массажист – все, что угодно, только скажите, – продолжал стелиться менеджер.

Самсонов рубанул по мячу, и опять мяч улетел черт-те куда.

– Закройте дверь! – гаркнул Самсонов.

Менеджер ретировался.

«Чего разорался, хам? – мысленно осадила его Нина. – Человек не виноват, что ты играть не умеешь».

Она видела, что Самсонов на взводе, и гадала, чем это кончится. Вариантов было два – либо Самсонов в бешенстве бросит ракетку и уйдет, либо смирит свое самолюбие и попросит ее помочь ему.

Однако не происходило ни того, ни другого. Самсонов продолжал свою борьбу с ракеткой и мячом, изо всех сил стараясь перебросить мяч через сетку, при этом так, чтобы не угодить в потолок или в дальнюю стену. Постепенно у него что-то стало налаживаться. Он по-прежнему все делал неправильно, но на глазах вырабатывал какую-то собственную уродливую технику, которая позволяла ему хотя бы один из трех мячей направлять куда надо. Когда ему это удавалось, он всякий раз откровенно радовался.

Легко отражая его редкие удары, Нина с интересом наблюдала за ним. Сама она не помнила, как научилась играть. У нее был тренер, она была девочкой, ей все давалось легко. А здесь, у нее на глазах, взрослый мужчина взялся за то, чего совершенно не умел делать и к чему был плохо приспособлен по своим физическим данным. Тем не менее, вопреки ее ожиданиям, он не бросал ракетку, а, не боясь позора, продолжал начатое.

Так длилось около часа. Постепенно в душе у Нины злорадство сменилось даже некоторым уважением. Самсонов совершал нелепые пируэты, но по существу ничего смешного или недостойного он не делал – наоборот, он демонстрировал завидное упорство и настойчивость. Очевидно, с таким же упорством он решал и свои проблемы в бизнесе.

Пора было помочь ему советом, но Нина молчала – не хотела облегчать ему жизнь. Кроме того, сунувшись с непрошенными советами, можно было нарваться на такой же грубый отпор, какой схлопотал ни в чем не повинный менеджер.

Но, видимо, от руководителя банка требовалась не только настойчивость. Столь же необходима была способность не идти на поводу у своего упрямства, а трезво оценить ситуацию и вовремя сменить курс, если разум подсказывал, что это необходимо сделать.

Перекинув удачно очередной мяч, Самсонов вдруг опустил ракетку.

– Хватит. Я понял, что этому действительно нужно учиться. Возьму тренера.

Нина согласно кивнула. Она была готова вернуться к своему партнеру Алику. Однако Самсонов не был готов ее отпустить.

Он подошел к Нине. На его мокром лице было озадаченное выражение.

– Черт побери, объясните все-таки, как это у вас получается! Но вид все так просто, а поди ж ты… Я весь в мыле, а вы вон даже не вспотели.

Усмехнувшись про себя очередной бестактности начальника, Нина сказала:

– Павел Михайлович, здесь действительно нужно кое-что освоить. Если хотите, я вам покажу, как смогу, только сначала передохните.

Самсонов сказал:

– Пожалуй.

Он жестом пригласил Нину присесть на лавочку.

– Пить не хотите? – спросил он. – Где этот дурак с напитками?

Он открыл дверь, кликнул менеджера. Тот, видимо, крутился поблизости, потому что уже через минуту им принесли лимонад.

Нина сидела на лавочке рядом с Самсоновым. Мужчина действительно был разгорячен. В светлой растительности, которая покрывала его руки и ноги, блестели капельки пота.

Он налил лимонада Нине и себе. Нина сделала глоток, отставила стакан.

– Вообще-то не рекомендуется во время тренировки…

– Да, я знаю, – сказал Самсонов, но тем не менее в два глотка прикончил свой стакан и налил второй.

Самсонов одобрительно посмотрел на Нину, скользнул глазами по ее юбочке и спортивным ногам.

– А вы ничего. Хорошо играете, и вообще…

Что значило это «вообще», он не уточнил.

– Давно занимаетесь теннисом? – спросил Самсонов.

Нина ответила.

– Вы столичная девушка? А я вот из парень из Красноярска, – сказал Самсонов. – Расскажите о себе, а то я про вас ничего не знаю.

Нина, меньше всего ожидавшая такого интереса, стала сбивчиво рассказывать, лихорадочно соображая, как бы не выдать лишнего.

Но, видимо, Самсонов не был таким тупым чурбаном, каким она его про себя считала. Он что-то почувствовал, сказал:

– Ну, не хотите рассказывать – не надо. Вы не обязаны.

Он поднялся.

– Хватит отдыхать. Давайте, учите меня, раз взялись.

Нина подвела его к стенке.

– Павел Михайлович, самое главное – не прикладывайте силу. Не сжимайте ракетку, будто хотите выдавить из нее сок. Мой тренер говорил, что ручку нужно не сжимать, а только фиксировать – как будто у вас в руке живая птичка. Попробуйте.

Самсонов расслабил кисть руки и поводил ракеткой.

– Но я же так не удержу ракетку, она выскочит.

– Не выскочит, – заверила Нина. – Если вы ударите правильно, отдачи в руку совсем не будет. Правила такие: не сгибайте руку в локте, ведите ракетку плечом и корпусом – так, чтобы в момент удара плоскость ракетки была перпендикулярна траектории. Стоять нужно боком к мячу, ноги слегка согнуты, как на пружинках, одна нога впереди. Вот, посмотрите.

Она стала стучать мячом об стенку, подчеркнуто демонстрируя Самсонову свои движения. Мяч порхал туда-сюда, всякий раз послушно возвращаясь к ней на ракетку.

– Здорово, – сказал Самсонов. – Теперь я.

Он не был создан для тенниса, но был хорошим учеником. Оказалось, что он понял и запомнил все, что ему сказала Нина. Он очень старался все сделать правильно, но проблема была в том, что у него, при большой силе, была неважная координация, ему не удавалось выполнить все указания сразу – если он выпрямлял локоть, то забывал о корпусе и ногах, и наоборот. Тем не менее кое-что у него стало получаться.

Он обернул к Нине радостное лицо.

– Ну, как я вам, тренер?

Нина и впрямь почувствовала себя тренером, у которого был трудный, но не безнадежный ученик. Она увлеклась.

– Хорошо, Павел Михайлович, только вот руку еще прямее, а кистью не работайте, просто зафиксируйте. Дайте, я вам покажу.

Она подошла, встала прямо перед Самсоновым спиной к нему и велела:

– Повторяйте.

Она вспомнила, что так когда-то поступал ее тренер.

– Я буду делать медленно, а вы постарайтесь повторить все точно за мной.

Она стала без мяча изображать удар – вела руку, как в замедленном кино, чтобы он успел скопировать. В полушаге за ее спиной шумно дышал большой разгоряченный мужчина – ее ученик.

Ей не было видно, как он справляется, но она чувствовала, что он работает честно.

– Теперь вам понятно, Павел Михайлович? – все еще спиной к нему, спросила она.

– Понятно. – Его голос раздался, казалось, прямо у нее над ухом.

Нина отступила в сторону и… Она много раз потом мысленно возвращалась к этому моменту, но так и не смогла себе объяснить, как это случилось. Она споткнулась и стала падать на пол. Причиной была могучая, покрытая светлым волосом мужская нога, которую она не заметила. Хозяином ноги был Самсонов, который выдвинул ее вперед, как его учила Нина.

Нина всерьез грохнулась бы об пол, но ей не дали мужские руки. Хозяин их был все тот же. Хотя реакция у Самсонова была не блестящая, он успел подхватить ее, бросив свою ракетку. Он поднял Нину, как будто она была невесомой, и несколько секунд она парила в воздухе у него на руках. Нина ощущала жар его тела, видела совсем рядом его лицо, серые глаза.

Самсонов аккуратно поставил ее на ноги.

– Осторожнее. Вы ведь у меня на службе, а мне нужны здоровые сотрудники, – неловко пошутил он.

У Нины кружилась голова, колотилось сердце.

– Извините, оступилась.

Самсонов поднял ракетку, сделал несколько воображаемых ударов.

Но продолжать не стал.

– Ну, пожалуй, пора заканчивать. Я кое-что усвоил, потом займусь, когда выкрою время… Вы остаетесь или поедете? Я могу вас подвезти.

– Нет-нет, спасибо, – поспешила отказаться Нина. – Я хочу еще поиграть.

– Тогда я прощаюсь.

Он с улыбкой смотрел Нине в глаза.

– Уже не помню, когда я носил женщину на руках, – опять неловко пошутил он.

Нина натянуто улыбнулась.

Самсонов медлил, будто собирался сказать что-то еще, но потом закончил просто:

– Спасибо за урок. Я ваш должник.

Он протянул руку, Нина ему – свою. Его натертая ракеткой ладонь была горячей, как печка.

Когда за ним закрылась дверь, ей пришлось некоторое время провести на лавочке, чтобы прийти в себя. Потом она пошла искать Алика. Играть она не собиралась, но считала нужным извиниться за свое отсутствие.

Она нашла Алика в компании профессора, который, как оказалось, не уехал ни на какую конференцию. Нинины знакомые были поглощены игрой и явно получали удовольствие от общества друг друга. В Нине никто не нуждался.

Нина попрощалась и уехала из клуба.

Водить машину Нина так и не научилась, так что на работу и с работы ездила на общественном транспорте – или на «леваке», если не было настроения толкаться в толпе. Но в этот раз она даже рада была поехать в метро – народу к вечеру было немного, а привычная тряска и грохот помогали прийти в себя, переключиться.

Обычно после тенниса, даже если тренировка была серьезной и мышцы побаливали, она чувствовала прилив сил, бодрости. На ночь глядя этот прилив был ни к чему, но спадал он медленно – она успевала доехать до дома, приготовиться к завтрашнему дню, принять душ и полностью расслаблялась только, когда выпивала зеленого чая с молоком, который у нее был вместо ужина. Тогда можно было ложиться спать.

В этот раз никакой тренировки не было, тем не менее она пребывала в большом возбуждении. Впрочем, это было понятно – все происшедшее, игра в теннис с директором была событием необычайным, не каждый день случается такое.

Это нужно было осмыслить. Трясясь в метро, Нина перебирала эпизоды этой необыкновенной истории, повторно смеясь над курьезными моментами. Вот Самсонов размахивает ракеткой в ее комнатке, вот они едут в машине, приезжают в клуб, выходят на корт…

Эти сцены продолжали крутиться в ее голове, когда она вошла в свою квартиру, забросила в шкаф сумку, разделась и пошла в душ. Сцены были яркие, всплывали перед глазами, как кадры кино, но не складывались ни в какой осмысленный итог. Нина привыкла анализировать все в жизни и гордилась своим умом, но в этот раз ум вел себя вяло, как-то уклонялся и, кажется, не собирался делать никаких выводов.

Нина заварила зеленый чай. Мысленно она опять была на корте, где Самсонов в тесной тенниске, с ценником на вороте, прыгал, размахивая ракеткой и запуская мяч в самых неожиданных направлениях. Вот он перестал, они сели рядом на лавочке, пьют лимонад, потом она учит его у стенки, а потом… Потом она падает, и он ее подхватывает. Одна его могучая рука под ее лопатками, другая – под бедрами в белой юбке от «Lacoste». Его лицо совсем близко…

– Он мне нравится, – сказала она вслух.

Это было так неожиданно, что она выронила пакет с молоком. Молоко пролились на стол, образовалась лужа. Лужа имела форму головы – ей казалось, что она узнает Самсонова: его высокий с залысинами лоб, светлые волосы, крупные черты лица.

Нина испуганно схватила тряпку, вытерла стол. Но слова были произнесены, их невозможно было стереть тряпкой.

Сделанное открытие так поразило Нину, что она добрых полчаса сидела на кухне без движения, глядя в одну точку, забыв про чай.

Все ее существо негодовало. Об этом не могло быть и речи! Ведь он был ее врагом, которому она собиралась мстить. Она готова была поклясться, что никогда – ни одной секунды – не думала о нем как о мужчине. Он был самец, бесчувственный грубиян, совсем не в ее вкусе…

Нина лихорадочно перечисляла причины, по которым она не могла увлекаться, или хотя бы интересоваться этим человеком. Причин было много, они были весомые и легли на чашу весов, казалось бы, неподъемным грузом. Но этими весами управляла женщина. Нина так давно не ощущала женщину в себе, что уже решила, что та умерла. Но оказалось, что она была живехонька – явилась невесть откуда, взяла весы в свои руки и надавила тонким пальцем на другую чашу. Все аргументы «против» почему-то сразу потеряли вес и поехали вверх.

– Дура, ты в него влюбилась, – произнесла Нина вслух.

Ее слышала только невыпитая чашка чая.

У Нины на глазах были слезы. Это было ужасно, унизительно – влюбиться в своего врага. Говорят, от ненависти до любви один шаг. Нине пришлось убедиться, что это в буквальном смысле так и есть, и она сделала этот шаг, когда на корте упала на руки Самсонову.

Она легла в постель, но о сне не было и речи, она только ворочалась в какой-то горячке. Она решительно ничего не понимала, не могла объяснить, только чувствовала, что все ее существо заполняется – уже заполнилось – какой-то новой, инопланетной субстанцией, от которой уже не освободиться, придется с ней жить. Забылась Нина только под утро, так и не решив, что ей делать со своей старой местью и со своей новой любовью.

Утро, вопреки пословице, не было мудренее вечера. В голове у Нины был сумбур. Она не представляла, как приедет на работу, как будет копаться в документах и, главное, как вечером встретится с ним. Что он подумает о ней?

Вливая в себя крепкий кофе, Нина опять вспоминала все события предыдущего дня – особенно то, как он держал ее на руках… И тут ее пронзила ужасная мысль: что, если он решит, будто она споткнулась намеренно – что это ее женская игра?

Он этой страшной мысли она зажмурилась. Но ведь, честное слово, ей-богу, она этого не хотела. Но как это докажешь? Он будет считать ее дешевой кокеткой.

Кроме того… Тут Нину поразила другая, еще более ужасная мысль. А так ли уж она невинна? А что, если хитрая женщина внутри нее, эта предательница, подстроила падение?

Нина была так убита, что хотела остаться дома – не ездить на работу, попросить выходной. Но что это решало? Кроме того, Самсонов мог это как-то по-своему истолковать. Нет, нужно было ехать в банк и сделать вид, что ничего не случилось. Ведь и в самом деле ничего не случилось – в мире ничего не изменилось ни для кого, кроме нее. А кому какое дело до этого?

В банке она еле-еле досидела до конца дня. Главное было дождаться Самсонова, провести разговор с ним, как обычно, ничем себя не выдав.

Самсонов пришел, как было заведено, к концу дня. Вместо привычного «Здравствуйте!» он бросил: «Физкульт-привет!» и улыбнулся ей.

Но потом было все как всегда. Он подсел к столу, подпер щеку кулаком, стал ее слушать. В этот день Нина почти ничего не сделала по работе, но, слава богу, у нее было много материала, который она не успела доложить Самсонову прежде.

Она отбарабанила, плохо понимая, что говорит.

Он выслушал ее, сказал: «Хорошо, работайте», – и ушел.

Когда за ним закрылась дверь, Нина уткнулась лицом в свои руки и заплакала.

Глава 2

Один писатель сравнил любовь с убийцей, который выскочил в переулке перед мужчиной и женщиной и ударил обоих ножом. У Нины было не так. Любовь поразила ее одну, и не ударила ножом, а, скорее, подцепила на крючок, с которого ей теперь было не сорваться.

Ничего приятного в любви не было. Это была ноющая боль в груди, которая то усиливалась, то стихала, но не отпускала целыми днями, а нередко и ночами, до самого утра.

Нина была несчастна. Она пыталась как-то осознать свое положение, но мысли не слушались, не хотели фокусироваться, и разлетались будто бабочки от порыва ветерка, стоило любви шевельнуться в груди и явить мысленному взору Нины его крупный профиль и серые глаза. Павел Михайлович, Павел Михайлович, Паша…

По здравому смыслу, ей нужно было срочно, под любым предлогом, уходить из «Градбанка», чтобы больше никогда не видеть этого большого, сильного, напористого и грубого мужчину. Любимого мужчину. Это будет тяжело, может быть, очень тяжело, но в конце концов все пройдет, никто не умрет, от любви умирают только в романах.

Был другой вариант – объясниться ему в любви. Набрать побольше воздуху и выпалить: «Я люблю вас, Павел Михайлович!» Представляя себе эту сцену, Нина приходила в ужас. Ее любимый был человеком, мягко говоря, неделикатным, он мог высмеять, оскорбить ее. Или… Могло ли быть, что он тоже любит ее? Нет, не любит, конечно, но готов полюбить, только пока не знает об этом, а когда она признается…

«Нет и еще раз нет! – одергивала себя Нина. – Ну, не будь же ты такой тряпкой, сохрани хоть каплю достоинства, не унижай себя жалкой и глупой надеждой!» От этих упреков глупая надежда сникала и куда-то ненадолго пряталась, но потом снова являлась как ни в чем не бывало. Днем Нине обычно удавалось от нее отделаться, ночью было труднее.

Она недосыпала и работала через силу. Самсонов это заметил. Придя к ней однажды и увидев ее бледность, он спросил: «Что с вами, Нина? Вы неважно выглядите». Вздрогнув оттого, что он назвал ее по имени (во второй раз за время их знакомства!) и сжавшись от его бесцеремонного замечания, Нина пробормотала: «Ничего. Просто не выспалась». Это было правдой, или, по крайней мере, частью правды.

Перед уходом Павел Михайлович еще раз к ней пригляделся.

– Нет, Нина, все-таки вы мне не нравитесь. Я понимаю: вы вкалываете на полную катушку, и я это ценю. Вот что: возьмите-ка пару выходных, отдохните. Надолго я вас отпустить не могу, но, думаю, два-три дня погоды не сделают…

– Нет, спасибо, со мной все порядке, – проговорила Нина. – Просто…

– Что?

«Просто я вас люблю, чурбан вы этакий!» – мысленно прокричала она.

Павел Михайлович ждал, его серые глаза внимательно и по-доброму смотрели на Нину. Нине нужно было решаться – сейчас или никогда.

– Просто я кое-что обдумывала, решала один вопрос. Не спала до утра.

– Ну, и как? Решили вопрос? – поинтересовался Павел Михайлович.

– Не совсем. Но решу.

Павел Михайлович улыбнулся своей сотруднице ободряюще:

– Хорошо. Только для этого все-таки есть день. Мне нужно, чтобы вас хватило до конца. Потерпите, уже недолго. А потом все будем отдыхать.

Его массивная фигура скрылась за дверью. Сам он никакой усталости не выказывал, хотя, как было известно Нине, он каждый день работал с утра до поздней ночи.

Так Нина не призналась своему мужчине в любви, упустив тот редкий случай, когда он проявил к ней человеческое внимание. Она не призналась – и не уволилась. Все ее правильные мысли и решения об уходе из «Градбанка» были самообманом – она была не в силах отказаться от ежедневных встреч с этим сильным, бесцеремонным и бесчувственным человеком. Со своим любимым.

Нина присоединилась к тому многочисленному отряду женщин, которых она всегда от души презирала – женщин, безнадежно влюбленных в своего начальника. Она посмеялась бы над собой, но смеяться было больно – любовь ежом стояла у нее в груди.

С отцом Нина не виделась с тех пор, как была продана его компания. Они иногда перезванивались, чтобы обменяться несколькими пустыми фразами. Она ему желала здоровья, он ей – успехов. Ни тот, ни другой не предлагали встретиться, и даже эти короткие разговоры были обоим в тягость.

К тому же отец подолгу отсутствовал в городе – Лидия Григорьевна возила его по санаториям. Санатории делали свое дело, отец почти полностью восстановился после болезни.

Но был повод, который нельзя было обойти – отцу исполнялось пятьдесят пять лет. Отмечать решили у него дома, приглашены были почти все те же сотрудники по бывшей фирме, с которыми отец когда-то собирался праздновать успешную сдачу своего главного проекта. Отец позвонил Нине, пригласил; потом трубку взяла Лидия Григорьевна, сказала Нине несколько приветливых слов. Все старались делать вид, что между ними не было никаких обид и размолвок.

Это был случай возобновить отношения. Нина знала, что от нее требуется: сыграть роль любящей дочери, которая в день юбилея отца согреет его вниманием и не заденет никаких болезненных тем. Однако она с грустью обнаружила, что все это ее уже мало волнует: обиды перегорели, прежняя детская любовь к отцу иссякла, она была другим человеком.

Празднество началось хорошо. Лидия Григорьевна превзошла себя, стол ломился от великолепных закусок. Все были любезны и, кажется, действительно рады видеть юбиляра, который прекрасно выглядел и был вполне общителен, только временами как будто впадал в легкий транс и не реагировал на окружающее. Звучали тосты, звенели рюмки и вилки – всё как полагается. Нина подарила отцу красивый кашемировый свитер с рисунком «домино», который ему всегда нравился.

После третьей рюмки раскрасневшийся Николай Николаевич завел разговор о работе. Не замечая предупреждающих знаков Лидии Григорьевны, он поведал, что все основные сотрудники сохранили работу в компании, и дела в целом шли совсем не плохо. Новый директор был хорошим инженером.

– Да вы его знаете, Евгений Борисович. Он с вами раньше работал. – Николай Николаевич назвал фамилию нового начальника. – Ну, конечно, вам он не чета, Евгений Борисович, но ничего, толковый.

Нина взглянула на отца. Тот молча жевал ростбиф.