скачать книгу бесплатно
– Мейлек-хан – жизнь моей души!
– Джелалдин! – трепетно повторила она его имя и, протянув руки, коснулась его щеки. Юноша обнял её.
– Ах, Мейлек-хан, как безумно я люблю тебя…
В комнате было уже почти светло, когда, догорев до конца, свеча потухла. В углу, всё в той же позе, сидел безобразный горбун.
Перед рассветом та же арба, запряжённая единственной лошадью, выехала из ворот княжеского дома. В арбе сидел горбатый лекарь…
Когда арба отъехала далеко от аула, аробщик затянул молодецкую песню.
Вдали блестела серебристая цепь Кавказских гор. Над Пятигорьем поднималось солнце. Буйная зелень была так же молода, как аробщик, а шелковистая трава стелилась по земле так же, как и его песня.
* * *
Одиноко стояла сакля над высоким обрывом реки. Небольшая дверь, ведущая внутрь жалкого жилища, была загорожена аробным колесом: время от времени между его длинными спицами показывалась кудрявая голова девочки, смотрящей вдаль…
– Нет, акай, не видать никого, – проговорила она, войдя в. землянку.
Дуйсемби, услышав эти слова, не обратил на них никакого внимания и спокойно продолжал чинить изношенный чарык, обшитый полинявшим галуном.
– Акай, – произнесла девочка вполголоса, – я испекла чурек и приготовила чай, поешь, а я ещё посплю…
Старик, углубившись в свою работу, промолчал и на этот раз. Он устал, и ничто, казалось, не могло вывести его из равновесия. Но вот светильник от неосторожного движения девочки покачнулся, и старик тяжело вздохнул; быстро наклонившись, он схватил ещё не потухший светильник и подул на него. Но дневной свет не проникал в их маленькое окно, и в комнате стало совсем темно.
– Недаром, видно, ты носишь такое имя – Ботай, – сердито сказал старик, – неуклюжа, как настоящий верблюжонок.
Бойкая девочка пристально взглянула на деда и ответила:
– Ботай – только имя, а я совсем не верблюжонок.
Старик сокрушённо покачал головой.
– Посмотри-ка ещё раз, Ботай, – произнёс он. Но девочка не отозвалась на слова деда – она заснула. Старику ничего не оставалось, как выйти во двор самому, но в этот момент в дверях кто-то появился.
Кто это был? Ещё один горбатый старик.
Двойники были так похожи, что, посмотрев друг на друга, не смогли удержаться от смеха. Вошедший сбросил с себя куржуны, перекинутые через плечо, проворно снял ветхое одеяние и отцепил седую бороду.
– Салам алейкум!
– Долго же ты гостил, – сказал Дуйсемби, – посмотри, ведь уже утро… Сопутствовала ли тебе удача, молодой проказник?
Юноша, услышав эти слова, бросился в объятия доброго старика и нежно коснулся лбом его плеча.
– Я знаю, акай, сколько беспокойства тебе доставил. Прости меня! Я не мог не пойти на эту хитрость!
– Джелалдин, мальчик мой, твоя сестра спозаранок приготовила тебе еду, но так и не дождалась тебя – уснула. – Старик заботливо укрыл спящую девочку. – А вчера мы так волновались за тебя, что она не прилегла до самого рассвета.
Джелалдин подошёл к Ботай и, поцеловав её, проговорил:
– Бедная сиротка, и тебе я не дал покоя.
– Главное, что ты уже дома, – сказал старик.
– Не стою я таких беспокойств, акай, и я буду огорчён, если вы всегда будете волноваться за меня. – И он сел за стол, накрытый для него заботливой Ботай.
– Ты с каждым днём всё больше становишься похож на своего отца – Железную Руку.
– Расскажи про него ещё что-нибудь, акай! – попросил Джелалдин.
– Что же рассказывать? Никого не слушался, твой отец. Упрямый был, дерзкий. Смирись он со своим положением – жил бы преспокойно где-нибудь в глуши. Но нет, он вздумал состязаться со знатью, честь свою защищать… И ты, Джелалдин, плохое дело затеял. Я ведь знаю, куда тебя носит по ночам – о состязаниях на свадьбе Исхака все говорят… А с богатыми шутки плохи – Аман-Гирей никому не простит такого позора.
– О чём это ты, акай? – Джелалдин попытался уйти от этого разговора.
– Нет-нет, Джелалдин, не надо меня обманывать! Я хочу сказать, что мы бедные люди. А ты и подавно будешь ненавистен знати, ведь о твоём отце ещё не забыли…
– Но что же тебя беспокоит, акай? – Джелалдин сделал вид, что не понимает деда.
– А то, что твоя сестра рассказала, какая беда постигла Аман-Гирея и какому лекарю он обязан теперь исцелением дочери. В ум не возьму, как ты посмел обмануть князя? Ведь если узнают об этом – не сносить тебе головы.
– Я только разыграл своих друзей! – Джелалдин притворно вздохнул, но, не снеся собственной лжи, рассмеялся.
* * *
Мутные воды Кумы шумно хлестали о глинистые берега, пытаясь вырваться на волю. Густой туман окутал валуны, тучи спускались всё ниже, хлёсткий ветер набрасывался на сырую тьму – но сумрак всё сгущался.
Мейлек-хан, словно спасаясь от преследования, бежала по берегу реки, шепча молитву:
– Акбар Мухаммед расул Алла…
Она остановилась возле высокого камня, прижалась к нему.
– Я, как безумная Балыш, не в силах владеть собой.
Сказав так; она вытерла лоб ладонью и осмотрелась.
Ей вдруг привиделась девушка в белом одеянии, с развевающимися волосами.
– Бисмилла! Да это же сама Балыш! – воскликнула Мейлек-хан. – Она ищет погибшего возлюбленного.
Раскинув руки, девушка в белом одеянии шла берегом реки и пела песню о погибшем друге.
Пусть на степи падёт сухие
Много снега в урочный час,
Пусть красавицы молодые
Не утешатся после нас.
Пусть не пляшут они, не поют,
В память нашу пусть слезы льют.
Прошлым летом с женой простившийся,
Не вернётся домой джигит.
Плачет, плачет красавица белая.
Косы падают на подол.
Из волос она ложе сделает,
Только муж бы её пришёл.
Что бессильная, неумелая,
Станет делать она одна?
И опустятся руки белые,
И согнётся её спина.
Прошлым летом с женой простившийся
Не вернется домой джигит.[20 - Перевод Н. Гребнева.]
Мейлек-хан в страхе всё сильнее жалась к камню, но не сводила глаз с безумной Балыш. Её песню подхватывал ветер, и печаль, словно туча, заволакивала небо и землю.
Мейлек-хан закрыла в истоме глаза и очнулась лишь тогда, когда почувствовала чьё-то прикосновение: конь игреневой масти стоял перед ней.
– Ой, Жийрен! Ты не осёдлан: значит, Джелалдин не смог прийти на место наших свиданий. Но почему же его нет с тобой? Где он? Что с ним? – Она погладила голову коня и осмотрелась.
Ветер стих, и тучи стороной обошли Пятигорье.
– Верный мой друг, Жийрен! Храни своего хозяина, надежду и радость души моей. Я не в силах этого сделать, Аллах дал мне робость в удел, но ты мчишься быстрее пули, быстрее птицы и всегда спасаешь моего джигита.
– Э-эй! – раздался сзади тихий голос.
Мейлек-хан оглянулась, и… печаль, завладевшая было её душой, отлетела: «прошлым летом с женой простившийся», возвратился домой джигит!..
– Ненаглядная моя Мейлек-хан! Второй день я жду тебя на этом месте!
– О, Джелалдин! Как же горька жизнь без тебя! Белый свет не мил! Отец теперь следит за каждым моим шагом, и только надев этот тастар, – и она откинула край белого платка, – я смогла выбраться из дома. Без тебя не мила мне эта жизнь.
– Я украду тебя, любимая, и мы будем вместе.
– Нет, Джелалдин, нет! Только не это. Отец пустит за нами погоню, и тебя убьют. Ты не боишься этого, я знаю. Но подумай обо мне. Что станется со мной, если это случится?
– Но я думаю о нас двоих, любимая! И не пристало джигиту отступать. Разреши мне поговорить с твоим отцом!
– Нет, Джелалдин, нет! Он и слушать тебя не станет. Лучше что сделаю я…
* * *
Множество почётных гостей собралось в этот день в доме князя Аман-Гирея.
– Приветствуем тебя! – закивал головой мулла, завидев хозяина, торжественно входившего в комнату. – Приветствуем тебя, светило мудрости и великодушия! Пусть великий Аллах усеет твою дорогу цветами здоровья и семейного благополучия! Пусть он осенит тебя своим неистощимым милосердием и ниспошлёт на весь твой род бесконечное и неисчерпаемое изобилие! Да прольются все эти блага на твоих домочадцев и верных рабов! Пусть всемогущий и всесильный Аллах укроет тебя крылом милости своей – и сохранит твою мудрую голову на крепких плечах! Приветствуем тебя, хозяина мудрости и любви, правоты и гостеприимства!
Собравшиеся низко поклонились и, подойдя к султану, благоговейно приложили свои ладони к его руке. Повелительный жест этой руки пригласил всех сесть на поданные арабом-невольником сафьяновые подушки, приготовленные для торжественных приёмов. Все взобрались на тахтамет и, скрестив ноги, уселись.
– Высокочтимые гости! – отвечал после короткого молчания растроганный хозяин, и тусклый взгляд прошёлся по каждому из присутствующих. – Вы славите моё богатство и мудрость? А я самый беспомощный из отцов и самый несчастный из всех, кто знавал когда-либо душевные муки…
Гости хотели было возразить, но султан остановил их презрительной улыбкой.
– Ровно год назад, – продолжал он, – я объявил всему правоверному миру, что тот, кто понравится мне, получит руку моей дочери и, принеся – как велит обычай – калым, приобретёт после моей смерти всё моё богатство. И что же? Много богатых юношей явились тогда в мой дом, и все они были достойны руки моей дочери. Я даже пожалел тогда, что, не имея дюжины дочерей, не смогу породниться с такими геройскими молодцами: все они были богаты и знатны. Но Аллах дал мне только одну дочь, и, любя её всей душой, я предоставил ей право выбора жениха…
– И кто-нибудь из этих доблестных джигитов удостоился этой чести? – решился спросить самый отважный из гостей.
– Ничуть не бывало: дочь отказала всем… – ответил князь.
Гости были удивлены и, в знак великого недоумения, прикусили указательные пальцы…
– Да, она отказала им всем. Я и сам был удивлён, как и вы, но вскоре узнал настоящую причину…
В это время в комнату вошёл горбатый старик:
– Садам алейкум, высокочтимый Аман-Гирей! – И горбун поклонился хозяину, а затем и гостям.
Ему досталось оставшееся незанятым место в углу комнаты, как будто нарочно приготовленное для него.
– Обещает ли почтенный лекарь, – вкрадчиво сказал хозяин, обращаясь к старику, – что не будет прерывать никого, пока не наступит его очередь говорить и пока ему не напомнят об этом?
Лекарь приложил руку к груди, не поднимаясь со своего места и не глядя ни на кого из гостей: смею ли я не подчиниться твоим требованиям! – таков был его безмолвный ответ.
– Скоро я узнал, – удовлетворённо продолжил князь, – настоящую причину отказа моей дочери… И какая же, вы думаете, эта причина? Как бы вы ни ломали голову, это останется для вас неразрешимой загадкой, какой она оставалась и для меня до тех пор, пока княжна не призналась своей матери, что давно уже любит одного храброго джигита и никому другому не может отдать своё сердце… Я был просто уничтожен этим ответом: моя единственная дочь посмела избрать себе жениха, не посчитавшись с волей родителей. Выходит, что я позволял ей слишком много. И это, почтенные, моя единственная услада и самая светлая мечта! Но она ведь ещё ребёнок, дитя малое, – с горечью произнёс князь и, сделав паузу, продолжил совсем другим тоном: – В моём ауле, почтенные, появился голодранец, который хочет опозорить мои седины… – Старик тяжело опустился на подушки и, обессиленный, поник головой.
– Кто же этот негодный? – закричали в один голос его гости. Назови его имя!
И только лекарь безучастно восседал в своем углу, не удостаивая вниманием горемычного князя…
– Мы отрежем ему голову, вырвем язык! – гости, как могли, утешали Аман-Гирея.
Выставив вперёд руку, князь принялся успокаивать их.
– Но ты так и не назвал нам, султан, имени того нечестивца Скажи, кто он?
Но князь, простерев вперёд руку, хранил молчание.
В наступившей тишине горделиво поднялся лекарь и, обратив на себя всеобщее внимание, долгое время молчал, не в силах, как видно, справиться с охватившим его волнением. Было видно, что он колеблется… Но почётным гостям, собравшимся в гостиной зале Аман-Гирея, не было дела до его колебаний: они пытались понять, по какому праву проник сюда этот безродный и не унижает ли это их чести.
Безродный тем временем овладел собой, но от его гордого вида не осталось, как заметили гости, и следа – попытка выпрямиться во весь рост, похоже, обессилила его.
– Что скажу я почтенному собранию? – прохрипел он разбитым голосом. – Я лишь исполню поручение одного храброго человека, который просит у князя руки его дочери – Мейлек-хан… Его имя известно князю… Вот и всё, уважаемые, что я должен был сказать здесь… Пусть теперь князь ответит, согласен ли он отдать свою дочь за джигита?
По комнате прокатился смешок.
Князь вздрогнул от дерзких слов старика и невольно схватился за кинжал, висящий у него на поясе… Движение это остались незамеченным гостями, но не скрылось от взора лекаря, пристально следившего за ним. Князь встал.
– Правоверные! – произнёс он с горькой улыбкой. – С каких это пор достоинство султана стало у нас столь ничтожно, что может быть отдано на поругание всякому оборванцу! И с каких это пор позволено обидчику безнаказанно порочить княжескую честь!
Усмехнувшись в бороду, лекарь оставался, как и прежде, спокоен.
