скачать книгу бесплатно
– Железная Рука, слезай с коня, ты – наш пленник. Но если скажешь, где спрятаны наши скакуны, мы подарим тебе жизнь!
Погладив в знак дружбы захрапевшего коня, Темир-Кол захохотал в ответ и погнал своего спасителя по кругу, чтобы враги не набросились на него.
Тогда выступил вперёд сын могущественного мурзы Мансура молодой Айтек – он многим храбрецам сократил жизнь.
– Я знаю, что ты, собачье корыто, – трус, вор и предатель! Если ты не таков, выходи на честный поединок, я хочу посмотреть, каков ты в бою!
Железная Рука знал, что как только он возьмётся за оружие, остальные накинутся на него и свяжут – и он ещё сильнее захохотал, продолжая кружить на коне. Но недолго торжествовал его обидчик Айтек.
– Всевышний свидетель! – раздался грозный крик Железной Руки. – Я никогда не затыкал рот спесивым людям. Но я не успокоюсь, пока ты, Айтек, не заберёшь свои слова обратно! – И он направил в его сторону коня.
Ошеломлённые преследователи стали очевидцами того, как храбрый джигит выхватил аркан, привязанный к седлу, и на полном скаку метнул в Айтека; князь не успел моргнуть, как петля сдавила ему горло… Ещё мгновенье – и заарканенный-пленник с отчаянным криком полетел в пропасть, догоняя своего бесстрашного противника.
И никто не узнал тогда о гибели Железной Руки, посрамившего могучих князей. В горах преследователи Темир-Кола обнаружили табун и табунщику отрезали язык и уши, чтобы-тот не болтал о подвигах «собачьего корыта».
Мало кто подозревал в то время, что Железная Рука был зятем чеботаря и счастливым отцом. После его гибели чеботарь Дуйсемби убрался с семьёй из родных мест и поселился неподалёку от аула знаменитого на весь край султана Аман-Гирея. Едва Джелалдину – сыну Железной Руки – исполнилось пять лет, а Ботай, его дочери, два года, скончалась их мать, бедная Карашаш. Воспитание сирот легло на плечи горбатого чеботаря, но жизнь уже давно была ему не в радость. Столько страданий и лишений претерпел бедный старик, что рад был найти покой в могиле, но тогда остались бы без опеки его малые внуки.
Бедная лачуга чеботаря была в нескольких верстах от аула Аман-Гирея – богатого и почтенного султана[6 - Султан в данном случае – титул князя (ногайск.).]. Его многочисленные стада и отары привольно паслись в долинах реки Кумы. Почитаем был султан и в ногайском крае, и за его пределами: у черкесских князей и у дагестанских шамхалов[7 - Шамхал – князь (кумыкск.).]; с правителями далёкой Дигории он был в родстве, а князьям Большой Кабарды приходился зятем – распригожая Айша, княжеская дочка, была его женой.
Султанский род Аман-Гирея восходил к исчезнувшим ныне ногайским ханам, которые царили некогда во всех уголках обширного кавказского края, их высокородные потомки жили среди разных народов и считали себя братьями по крови, хотя общались довольно редко: на больших торжествах или во времена крутых перемен.
Аман-Гирей, возвысившийся среди знати благодаря своей хитрости и богатству, имел влияние на всех своих родственников, а это были весьма влиятельные люди. Дом его славился хлебосольством, и целый год к нему съезжались кунаки из разных мест.
Иногда кунаки приезжали по делам, но часто его дом становился прибежищем праздных гуляк и любителей шумных пирушек. Редко когда он выражал свое неудовольствие, поскольку гости – даже самые незваные – ничуть его не обременяли. Все, кто посетил когда-либо: этот дом,, поражались радушию хозяина: гостей всегда приглашали на охоту и одаривали щедрыми подарками…
В жизни у Аман-Гирея была лишь одна печаль: судьба не дала ему сына, и была лишь одна радость – его раскрасавица-дочь. Ей и отдавал он всю свою любовь, о её счастье и молился коленопреклонённо: да ниспошлёт ей небо радость и благополучие. И, конечно же, мечтал он о том, чтобы обрести в один прекрасный день достойного зятя. Но кто бы мог подумать, что судьба сблизит надменного султана с жалким и нищим чеботарём – неисповедимы пути твои, вседержитель!
Чеботарь Дуйсемби выбивался из последних сил, чтобы прокормить себя и маленьких сирот. Нужда по пятам преследовала горбуна, но он не падал духом.
Была у него лошадка с арбой, несколько овец, мяса которых едва хватало на зиму, да с десяток коз, поивших детей молоком. Кроме чеботарского дела Дуйсемби занимался знахарством, и многим приходившим к нему людям помогали его снадобья, а часто он и сам ходил по аулам… Летом Дуйсемби заготавливал сено и возил дрова, чтобы не замёрзнуть в своей убогой полуземлянке – их ещё называли саклями, что означает «оберегающее жилище». Зимой семья чеботаря спасалась в ней от холода. С едой в зимнее время было плохо, но дети забывали обо всём, слушая сказки – Дуйсемби знал их множество. А иногда он брал в руки домбру и пел протяжные ногайские песни. Дети, словно заворожённые, слушали старика, и воображение уносило их в те далёкие времена, когда смелые джигиты защищали родной край от жестоких врагов и не давали спуску своим чванливым ханам.
Дуйсемби, перевидавший на своем веку вдоволь горя, мечтал, чтобы внук, как и он сам, занялся мирным ремеслом. Он часто сажал его рядом и учил всему, что знал сам.
– В жизни, сынок, всё пригодится. Учись держать в руках шило и ножницы… Мой отец научил меня этому, и вот до самой смерти я добываю своим ремеслом кусок хлеба, – приговаривал Дуйсемби.
Дуйсемби очень огорчался, видя, что мальчику не нравится его занятие. Совсем не бездельник, он всё-таки больше всего любил смотреть в окно или слушать рассказы деда о героях песен и легенд. Старик страдал от того, что не мог рассказать внуку о судьбе его отца, а Джелалдин, надо сказать, донимал его расспросами.
– Разбойники убили твоего отца Темир-Кола, и он, бедный, так и не увидел вашего сегодняшнего дня. – После этих непонятных слов Дуйсемби замолкал. А дети, думая, что их дед тяжко страдает, и страдая сами от своего сиротства, довольствовались тем, что знали об отце.
В летнее время старик ездил в аул вместе с детьми. Возил их на торжества и праздники, брал с собой и тогда, когда доставлял в аул снадобья для больных.
Благословенная пора – лето! Вокруг их дома пахло цветами и травами. Пышно зеленел лес вокруг высокой горы, прилегающей к их дому. Всё семейство отправлялось с утра пасти скот, а заодно и собирать лекарственные травы: на склонах горы Кинжал их было видимо-невидимо.
Джелалдин, оставляя позади старика и сестрёнку, гонялся за быстроногими козами. Они взбирались на самую вершину, а Джелалдину только того и надо было. Горбун Дуйсемби не мог подняться так высоко, а сестрёнка была мала и боязлива.
Затаив дыхание, Джелалдин смотрел вниз, восхищённый красотой и безграничностью открывшегося ему мира: в каждом его уголке мальчику хотелось побывать. Насытившись этими мечтами, Джелалдин вытаскивал из кармана свирель и играл сочинённую им самим мелодию… Ах, как хотелось ему, чтобы все в округе слышали его, как хотелось, чтобы все его видели… Забыв обо всём на свете, Джелалдин спускался вниз, когда солнце уже заходило… Рассерженный старик набрасывался на него с упрёками:
– Ах ты негодник! И где тебя только носит! А если бы зверь напал на тебя, что бы ты делал?! – Джелалдин, чтобы смягчить гнев деда, показывал ему собранные травы:
– Акай[8 - Акай – в данном случае – дедушка (ногайск.).], а я вон сколько зверобоя нарвал! И душицы вон сколько! Ты же сам говорил, что на вершине горы травы намного лучше! А вот и та – с белыми цветочками, про которую ты говорил, что она помогает от одышки… Тебе же нужно её пить!.. – И мальчик показывал старику травы, от которых у того сразу же проходил гнев: он бережно брал их в руки, разбирал и благодарно смотрел на смышлёного внука.
– Молодец, сынок, это тебе всегда пригодится, люди ведь благодарны тем, кто знает средства от болезней.
– Опять, дедушка, он тебя обманывает, надо же его поругать за то, что он так долго заставил нас ждать, – говорила тогда сестрёнка.
– Твоя правда, дочка! Надо бы поругать, – соглашался старик и отводил детей в свою ветхую саклю.
Её большую часть занимал широкий тахтамет, на котором они все спали – на тахтамете лежала циновка из куги, войлочные старые ковры, три подушки; в дальнем углу старик занимался своим сапожным делом: здесь были разбросаны колодки, на столике лежали молотки, ножи, крючки. В другом углу сакли стоял кованый кубанский сундук, который старик никогда не открывал при детях, и что в нём, они не знали. Тут же на стене висела двухструнная домбра старика, на полке хранились высохшие пучки трав и различные склянки для лекарств. Возле дверей, у очага, где всё было таким закопчённым, висела почерневшая очажная труба, из которой выглядывал хвост очажной цепи, на которую вешали чугунки.
Пока старик с Джелалдином загоняли овец и коз, маленькая Ботай хлопотала по дому. Она приносила воду, подбрасывала к очагу сухой кизяк, и, раздув тлеющие с утра угли, готовила чай из высушенных трав.
С наступлением темноты семья собиралась за круглым столом-сыпре и ужинала. Набегавшись за день и проголодавшись, дети за обе щёки уминали чёрствые кукурузные лепёшки с кислым овечьим сыром и запивали их забелённым чаем. Поев, Дуйсемби принимался за своё сапожное дело, а Джелалдин устраивался рядом, подавал деду инструменты, а иногда и сам что-то мастерил. Его, конечно, тянуло на улицу, но нужно было помочь деду, и он делал всё, что мог. Ботай же, помыв посуду, стелила для всех постель
Дуйсемби работал до глубокой ночи, при свете луны или светильника, заполненного нефтью, а иногда рассвета, если его торопил заказчик…
Когда приходила пора сдавать свою работу, дети отправлялись в аул вместе с дедом, что было большой радостью для них. Конечно, это не шло ни в какое сравнение с праздником, но дети любили бывать в ауле: и в обычные дни особой жизнью жили аульчане, и совсем другие развлечения были у аульской детворы. Поражали брата и сестру просторные дома, совсем не похожие на их бедную саклю, а особенно – княжеские хоромы в центре аула. Двухэтажное строение, покрытое красной черепицей, казалось детям сказочным.
Вокруг дома, в пристройках с земляными крышами и в войлочных переносных кибитках, жила прислуга князя – это и были главные заказчики Дуйсемби. Вместе с детьми он обходил их жилища, заносил им чувяки и сапоги, а взамен брал кожу, муку и другие необходимые продукты.
Однажды шил он обувь и для маленькой княжны, единственной дочери князя Аман-Гирея.
В тот день дети впервые увидели одетую в шелка девочку. Джелалдин и Ботай были восхищены и красивой одеждой, и белизной кожи, и поведением маленькой княжны. Девочку вывели к ним, чтобы Дуйсемби снял мерку с её ноги. Она была ровесницей Джелалдина и, может быть, поэтому с любопытством разглядывала детей.
– Как вас зовут? – спросила она звонким: голоском, Джелалдин и Ботай как будто воды в рот набрали, молча глядели на неё, боясь шевельнуться, а она подошла к ним, оглядела и, тронув пальцем, сказала:
– Вы что же, боитесь меня? Я не кусаюсь, – сказав так, она рассмеялась и снова тронула их пальцем.
– Ну как же вас зовут? – повторила она.
– Его, дочка, – Дуйсемби показал на внука, – зовут Джелалдин, а её, – он кивнул на девочку, – зовут Ботай.
– Джелалдин, Ботай, – несколько раз повторила княжна. Девочка не обращала никакого внимания на чеботаря, и ему так и не удалось бы снять мерку, если бы в это время не появилась мать молодой княжны, высокая статная женщина в зелёном платье и шапке, похожей на башенку. Она отвела девочку в сторону и велела ей постоять хотя бы минуту смирно. Дуйсемби, раболепно согнувшись и не касаясь ножки княжны, снял мерку.
После этого мать показала ему красивый, расшитый золотом чарык из красного сафьяна:
– Сможешь ли ты сшить такой же? Этот чарык привезли купцы из Анапы, но наша дочь растёт – и мы не можем ждать, когда они приедут снова: девочке нужна обувь для дома. – Гордая женщина смотрела поверх головы Дуйсемби.
– Госпожа, я постараюсь, но не знаю, получится ли чарык таким же, как шьют в Анапе, – тихо вымолвил Дуйсемби, беря в руки обувь.
Чарык Дуйсемби получился ничуть не хуже того – анапского. А когда чеботарь привёз свою работу в княжеский дом, случилась история, о которой долго помнил восьмилетний Джелалдин.
Обрадовавшись чувякам, маленькая княжна побежала по дорожке и упала. Она чуть было не расплакалась от боли, но в этот момент поспешивший ей на помощь Джелалдин подхватил её на руки.
Никто не ожидал от босоногого мальчишки этакой дерзости, и наступила всеобщая растерянность: не благодарить же оборванца, осмелившегося прикоснуться к луноподобной госпоже! Старик Дуйсемби был напуган проступком внука и неминуемой расплатой, которая тотчас и наступила… Из дома выбежал князь и на ходу отвесил подзатыльник распорядителю, а Джелалдина отдубасил так, что тот оказался на земле.
Схватив дочь за руку, князь возопил:
– Не сметь прикасаться к своей госпоже! – и, смерив всех гневным взглядом, увёл в дом плачущую девочку.
Джелалдин так и не понял, что плохого он сделал, хотя дед всю дорогу говорил о том, что простолюдин не должен приближаться к высокой особе. Тогда-то чеботарь и проговорился о том, что пример отца, всю жизнь враждовавшего с князьями, должен был бы послужить уроком Джелалдину.
Джелалдин не раз потом заговаривал об этом, но дед твердил, что такого разговора просто не могло быть. И всё же тайное становится когда-нибудь явным – скрыть свою тайну не смог и старый Дуйсемби, А случилось это тогда, когда мальчик подрос.
Познакомившись на одной из ярмарок с сыном мельника Исхаком, Джелалдин подружился с ним. Выполнив домашнюю работу, он спешил в аул, чтобы повидаться с другом. Они забирались с Исхаком на гору, с которой сакля чеботаря казалась птичьим гнездом.
Где только не бродили юные удальцы! Побывали в удивительной пещере, на самой вершине горы, и у дальнего родника… Они любили охотиться на куропаток, ставя самодельные силки, и сидеть у костра, готовя птичье мясо и рассказывая друг другу легенды о молодых батырах, не боящихся всевластных князей. Спали они здесь же, под открытым небом, а утром возвращались домой, ожидая от родителей порядочной трёпки.
В один из таких вечеров, сидя у костра, мальчик по имени Казий, сын муллы, научившего Джелалдина многим молитвам, рассказал такую историю:
– Говорят, что в наших горах давным-давно жил бесстрашный джигит по имени Темир-Кол – Железная Рука…
Когда Джелалдин услышал имя своего отца, у него гулко забилось сердце…
– Так вот, Железная Рука уводил у богачей красивых скакунов и прятал их в пещерах. Всем он насолил и не мог, конечно, ожидать пощады. Когда его окружили на вершине скалы и прижали к краю пропасти, он, чтобы не попасть в плен, бросился вместе с конём в пропасть…
– Вот джигит так джигит! – восторженно воскликнул Исхак, сын мельника.
* * *
Джелалдин крепко подружился с Исхаком. Целые дни проводили они вместе, а по ночам укрывались на мельнице. Здесь их никто не беспокоил. Отец Исхака, мельник Бектемир, уходил на ночь домой, и на мельнице оставался только работник. Слушая скрип мельничного колеса и монотонное журчание Кумы, они смотрели на высокое звёздное небо и мечтали.
Наутро им обоим доставалось от родителей. Мельник Бектемир ругал Исхака на чём свет стоит, а иногда угощал и палкой, Дуйсемби, хотя и не подымал руки на внука, ругал нещадно, скрывая за своими грозными наставлениями постоянно растущее беспокойство. Он понимал, что его внук упрям: что задумает – сделает, но радоваться ли этому?! Хорошо, конечно, что Джелалдин держится молодцом и не дает себя в обиду, но… Но как бы не унаследовал он строптивый характер отца – не напрасны, он чувствовал, эти опасения.
Джелалдин часто уходил в горы и ночевал там. А однажды он пришёл на рассвете и, бросив возле очага пару убитых куропаток, сказал:
– Какая история со мной случилась, акай!.. Вчера я загнал коз, а потом мы с Жийреном пошли проверить силки. Три куропатки попались. Стемнело в лесу, и я решил заночевать у костра. Тихо вокруг, спокойно… И вдруг я вижу, как мой Жийрен весь затрясся… Что-то неладное, думаю. Огляделся по сторонам, никого нет. Съел я куропатку, а Жийрен так и жмётся ко мне. Думал я лечь, но увидел, что за деревьями чьи-то глаза блестят. Сперва перепугался и даже палку схватил, но глаза исчезли – и Жийрен успокоился. Тогда я накидал побольше веток в костёр, слава аллаху, их целый воз был рядом. Но уснуть уже не мог и всё же, когда костёр стал гаснуть, задремал… А проснулся от ржанья Жийрена: гляжу, он трясётся весь, и в чаще снова глаза видны. Я взял горящую головешку и кинул в кусты – тогда-то и увидел волчью голову. А уснуть так и не смог…
– Вот видишь, сорвиголова, а если б он тебя съел?! Говорил же тебе – не выходи из дому по ночам!..
Дуйсемби, как и положено, отругал внука, но в душе порадовался за храбреца: и в ночном лесу не оробел, и волка не испугался!..
– Ярабий[9 - Выражение восклицания.]! Значит, на горе волк, чтоб ему пропасть, теперь и козам опасность грозит, и Жийрену – надо, как видно, ружьё твоего отца достать. Слышал, как по ночам пастухи стреляют?
Это для устрашения зверя…
– Акай, у нас есть ружьё! Чего же ты раньше об этом не говорил?! – Джелалдин был поражён.
Дуйсемби досадовал, что выдал невзначай тайну, хранимую столько лет, и совершенно потерялся, когда Джелалдин спросил:
– Так мой отец был охотником?
Дуйсемби подумал о том, что ничего невозможно утаить от внука, и, словно подтверждая эту мысль, как гром, прозвучал ещё один вопрос Джелалдина:
– Скажи, акай, а ты никогда не слышал про подвиг Железной Руки?
– Замолчи! – не сдержал гнева Дуйсемби. – Не хочу даже имени его слышать! Разве это подвиг – оставить детей сиротами?!
Раскрыв от удивления рот, Джелалдин замер, собирая мужество для решительного вопроса:
– Так мой отец совершил подвиг? Почему же ты скрывал это от нас?
– Потому что… – задохнулся от гнева Дуйсемби. – Пусть земля будет ему пухом, но человеку не пристало так жить! – У него вырвались эти слова, и Джелалдин – четырнадцатилетний мальчик, лишённый даже памяти об отце, – почувствовал себя оскорблённым.
– Не говори плохо о моём отце! – крикнул он и выскочил из дому.
Дед обеспокоенно поспешил за ним, но Джелалдин, не останавливаясь, бежал к реке.
– Сынок, вернись, вернись! – прокричал Дуйсемби сквозь наворачивающиеся слезы, но Джелалдин не слышал его слов.
– Что случилось, акай? – прибежала на крик Ботай.
– Обидел я Джелалдина, надо его вернуть, – проговорил дед и, взяв Ботай за руку, пошёл в сторону реки.
С трудом они отыскали лежавшего в траве мальчика. Горестно всхлипывая, он бил по земле кулаками.
Усталые, они вернулись домой. Усадив детей на тахтамете, Дуйсемби раскрыл сундук и неторопливо начал свой рассказ.
– Дети мои, Джелалдин и Ботай, вы теперь взрослые и вряд ли помните, какими вы были, когда оказались у меня на руках. А отца вы и совсем не знаете, и я хотел, чтобы вы никогда о нём не слышали, потому что много опасностей подстерегает тех, кто носит его имя… Но мало кто знает о том, что у Темир-Кола, вашего отца, остались дети. Он причинил много зла самым почтенным людям, и они жестоко расправились с ним…
– Наш отец погиб? – тихо спросил Джелалдин. Недовольный тем, что его перебили, Дуйсемби укоризненно посмотрел на внука.
– Да, у него было немало врагов. И если б они знали, что Темир-Кол оставил потомство, то отплатили бы и вам – таковы законы мести. Сами того не ведая, вы могли навлечь на себя беду. И надо ли вам было знать, что на свете есть злые и жестокие люди. Ведь отец ваш невиновен в том, что происходил из презренного племени казыварцев…
И Дуйсемби поведал своим внукам историю их отца Темир-Кола по прозвищу Железная Рука, бывшего последним вождём племени казыварцев, рассказал о том, как тот бросил вызов князьям и как героически погиб в горах.
Ботай, потрясённая рассказом деда, тихо плакала, но Джелалдин не проронил ни слезинки: глаза его горели ненавистью. Он и раньше задумывался над тем, почему судьба, сделавшая их сиротами, так немилосердна. Но теперь он был горд, что у него такой отец.
– Я отомщу за него! – тихо проговорил он.
– Вот этого-то я и боялся больше всего, – произнёс Дуйсемби, подсаживаясь к Ботай и нежно гладя её по голове. – Дети мои, не говорите никому, что вы дети Темир-Кола. Иначе не миновать вам беды. Я, Джелалдин, только об одном прошу тебя: пожалей мою старую голову! Поклянись мне, что никогда не будешь хвастать именем отца! – И Дуйсемби с мольбой посмотрел на внука.
Джелалдин молчал, но в душе его кипели страсти: он уже видел себя героем, мстящим за отца, и не мог, хотя и жалел деда, поклясться ему в смирении.
– Прошу тебя, Джелалдин! Ведь местью за отца ты ничего не изменишь! У Темир-Кола было много врагов, и одолеть их всех ты не сможешь – так не бывает в жизни. Пожалей себя и Ботай. Если ты объявишь, что твой отец – Темир-Кол не миновать беды. Ты теперь и сам знаешь об этом. Поклянись же! – молил испуганный старик.
– Без нужды, акай, я никому не расскажу об этом, клянусь тебе! – почти прошептал Джелалдин.
Дуйсемби горестно вздохнул, сожалея о том, что был слишком откровенен, но сказанного не воротишь. Подумав так, он подошёл к сундуку и достал из него – словно в продолжение своего рассказа – кинжал с поясом, саблю, два пистолета и ружьё в расшитом чехле.
С самого дна сундука были извлечены чёрная черкеска с бешметом и серая каракулевая папаха.
Джелалдин не мог опомниться от удивления: в простом сундуке, на который он никогда не обращал внимания, оказались такие сокровища!
Но Дуйсемби продолжал свой рассказ: теперь он держал в руках большой узелок, замотанный шалью.
– Это вещи моей дочери Карашаш – вашей матери. Вот эти платья и украшения будет носить Ботай, когда станет взрослой, а это, – он показал на черкеску и папаху, – праздничная одежда вашего отца. Её принёс бедняга Тоган, скрывавшийся вместе с вашим отцом в горах. Убийцы отрезали ему язык, чтобы никто не узнал о подвигах Темир-Кола. Когда он – спустя год после гибели Железной Руки – принёс его вещи, мы помянули джигита: мир его душе! Теперь эти вещи принадлежат тебе, Джелалдин. Кроме них… – Старик нагнулся к сундуку и достал оттуда шёлковый куржун с золотыми монетами. Дав Джелалдину и Ботай по монете, он сказал: – Это богатство, Джелалдин, завещано тебе. На монетах ты увидишь пасть собаки – это родовая тамга[10 - Тамга – герб, тавро (ногайск.).] твоего несчастного рода, прозванного злыми людьми «собачьим корытом». На эти деньги ты сможешь купить себе любую невесту…
– Посмотри, Ботай, эти монеты держал в руках наш отец.
