Зимородок

А вот сад, протягивающий мне ветви, усыпанные тёмно-красными плодами. Это яблоки сорта «эмпайр», выведенного здесь, на севере штата Нью-Йорк. Воздух под деревьями звенит и сверкает слюдой бесчисленных крыльев – над паданцами вьются осы. Я вдыхаю пьянящую смесь спелости и брожения. Плод, прогретый погожим сентябрьским полднем, отягощает мою ладонь. Даже сейчас, глядя на нарисованное яблоко, я ощущаю, как хрустит его терпкая кожица, как кисло-сладкий сок наполняет мой рот. Я жмурюсь от удовольствия.

Лапы-руки продолжают сматывать свиток. Лица, точно схваченные жесты… Я вглядываюсь: родные, друзья, учителя. Вот лица, которые окружают меня в моей сегодняшней жизни, только они моложе, моложе себя самих, моложе меня. Вот и те, кого я так долго не видела. Иных уже нет в живых. А некоторых людей, запечатлённых на свитке, я напрочь забыла. Свет свечей падает на их образы, в них вспыхивает что-то пронзительно знакомое. Где они, каковы их судьбы, что нас связывало? Теперь уж не смогу узнать: я не успеваю нашарить в памяти, как их зовут, кто они, прежде чем они исчезают.

Тут и там из-за символов главного повествования вдруг выглядывают какие-то диковинные существа, вырастают лозы сказочных растений, распахиваются ворота в воображённые города. Но большая часть манускрипта – это просто хроника моей жизни, со всей её обыденностью и суетой, с её большими и малыми радостями и потерями. И мои промахи, глупости, проступки – все они тоже тут, никак от них не откажешься, ничем их не замажешь. Однако вот что странно: даже самые неинтересные и неприглядные моменты моей биографии выписаны с той же трудоёмкой тщательностью, на том же плотном шёлке, теми же колонковыми кисточками, что и лица самых дорогих мне людей, символы самых памятных событий.

Наконец свиток снова свёрнут до нынешнего момента. Мне хочется узнать: как много осталось ещё незаполненного шёлка, сколько ещё места понадобится для хроники моей жизни? Но я не решаюсь приблизиться к склонившейся над работой фигуре у стола. Не то чтобы я её боюсь, но я испытываю почтение к ней, к её сосредоточенному труду. Мне кажется неуместным вторгнуться в её пространство. Встав на цыпочки, я пытаюсь заглянуть из-за её плеча. Свешивающийся со стола шёлк теряется в движении теней, и мне не удаётся узнать, достаёт ли он до пола, продолжается ли он во мраке под столом.

Моё движение не остаётся незамеченным. Мелькают кисточки, и появляется новая картинка – белка высовывает из дупла свою неугомонно-любопытную мордочку. Тончайший белый мазок ложится на чёрный кружок, и глаз зверька становится выпуклым, влажным, зрячим. Как искусен мой летописец! И тут у меня возникает череда совсем иных вопросов. Зачем этот мастер прилагает столько усилий, с таким тщанием выписывает всё, что происходит со мной? Я же не пророк, не властитель судеб, не герой, не гений. Я – обычный человек с обычной судьбой. А может быть, летописец за столом сидит там против своей воли? Кто и зачем навязал ему эту несообразную его мастерству работу? Может быть, роль моего биографа – это повинность, даже наказание? Мне становится жалко эту согбенную старую женщину, эту заточённую в четырёх стенах птицу.

На шёлковой поверхности возникает образ моей жалости: ладони, сложенные ковшиком, наполненные прозрачной водой. В следующий миг колонковая кисточка лёгким движением стряхивает на белизну россыпь мельчайших золотых брызг – летописец смеётся. Скрюченные пальцы летают между светом и тенью, вытягивая из небытия, как паутину, штрих за штрихом: ультрамарин, изумрудная зелень, охра, жжёная слоновая кость. Чёрная птица, раскинув крылья, парит над лунной рекой. Старая женщина в чёрном плаще стоит на круче и смотрит из-под руки на снежные вершины, осиянные восходящим солнцем… И я вдруг осознаю, сколько незаполненного пространства между значками на шёлке, сколько там свободы и неизведанности.

«Ещё, ещё, покажи мне ещё!» Не сдержавшись, я нарушаю тишину скриптория и сконфуженно замолкаю. В ответ на шёлк прыскает новая россыпь золотых искр смеха. Моя просьба виднеется в центре этого мерцающего облачка – это жадно открытый клюв птенца. Тут мне самой становится смешно: какой же я птенец? У меня уж не первый год голова седеет. А остриё кисточки снова очерчивает, выделяет ярко-жёлтым уголки клюва: ну да, седеешь, а всё птенец – желторотый, ненасытный птенец.

Пламя свечей пригибается, дрожит. Сквозняк обдаёт холодом мою спину: позади меня открывается дверь. Я знаю: это миг расставания. «Нет! Нет! Я хочу понять! Скажи мне своё имя! Покажи мне своё лицо! Я не хочу забыть…» Мой крик протеста, моя мольба проваливаются в тишину. Седая голова всё так же безмолвно склоняется над своей работой. Но прежде чем исчезают свечи, свиток и сгорбленная крылатая фигура, летописец успевает нанести на шёлк, а я успеваю поймать взглядом ещё одну картинку: прямоугольник розового золота и на нём сизое кружево – силуэт сосновой ветки.

Медленно, неохотно я открываю глаза. На противоположной стене спальни я впервые вижу, по-настоящему вижу то, что появляется на её белой поверхности каждым солнечным утром: прямоугольник света занимающейся зари и скользящая по нему тень сосновой ветки, которую за окном колышет ветер.

River

English language poems

Good fortune

1. In Zoar

The sun was risen upon the earth when

Lot entered into Zoar. …

But his wife looked back from

behind him, and she became a pillar of salt.

Genesis

If you have ever been a refugee,

Even if decades have gone by,

Even if now

You are grateful

For your good fortune,

For your settled life

Under Zoar’s sunny skies,

You do not let yourself

Go soft.

You do not lose the skill

Of packing swiftly, with precision.

You do not trust the luxury

Of carrying anything

That’s not essential

To making it

Out…

Across…

Into a new land.

You do not forget the story of Lot’s wife.

You heed its warning:

Do not look back,

Do not allow your gaze to stray

To what you had to leave behind.

If you stumble upon

A Google Earth view

Of a courtyard

Shaded by two old trees,

    There were twin maples.

    In autumn

    One would drop crimson leaves,

    The other – lemon-yellow.

A photograph of a family celebration,

    An impish, tousled child

    Stands on the lap of an indulgent aunt

    To pick a pastry from a platter:

    Layers of creamy filling

    Billowing between layers

    Of flaky crumbs.

You do not say a word.

Your face impassive,

You stare straight ahead,

Rigid as a pillar of salt.

2. Survivor guilt

Paradoxically, the phenomenon is rarely defined and often poorly described.

Hutson, Hall & West, “Survivor Guilt: Analyzing the Concept and Its Contexts”, Advances in nursing science (2015).

One was destroyed.

Another – left alive

And whole enough

To heal, even to thrive.

What, for lack of a better word,

Gets called “survivor guilt”,

Is not.

It is a feeling that’s not built

Upon a solid foundation

Of cause and effect:

“You acted wrongly;

Wrongly failed to act;

You won by cheating

In some vital contest.”

It is a phantom pain,

The non-existence of a contrast,

The absence of a difference

(Be it of substance or of context)

That would be relevant and plain,

That would, failing to justify,

At least explain….

3. Two turns of fate

…Your huddled masses yearning to breathe free,

The wretched refuse of your teeming shore.

Emma Lazarus, “The New Colossus”

If you have never been a refugee

Do not say:

“I would not have been able to…”,

Even if you mean it

To express admiration.

A refugee is not made

Of sterner stuff

Than your own

Soft, vulnerable core.

A refugee is you yourself,

Two turns of fate away

From where you are

Now.

Ghost

Sometimes, at night, I’m visited by a ghost

Of my own self, but from a past existence.

I don’t feel frightened – after all, she’s me.

I watch her move and hover in the distance.

I think she’s curious about my present life.

She pauses by the shelves and long she looks

At pictures of new friends and those she knew,

At souvenirs of travels, at my books.

At last she turns and glances at my bed,

And then at me.

I do not see a trace

Of anger, accusation or contempt

Upon her face – my own younger face.

I almost can believe that she forgave

This life that I have built above her grave.

Night

Triptych

1. Memory

A midnight voice —

A shard of ice

That would not melt

And would not yield.

A brand, a scar that would not fade.

A whetstone keeping sharp the blade

That, poised to heed the sudden call,

Presses its edge against my soul.

2. Motion

The whistle of a faraway train

Blows and blows in the winter night,

Singing a wild song of speed and distance,

Of the relentless motion of a beam of light

Slicing through the darkness,

Of a darkness that you cannot outrun

Even at the speed of light.

3. Rest

Black sky.

Silver sliver.

Soft air.

Wind-shiver.

Sleeping banks.

Wakeful river.

Still rock.

Skipping stone.

By myself.

Not alone.

Matryoshka Dolls

Our silences

Stack one inside another

Like matryoshka dolls.

Yesterday’s unsaid words

Fit into the hollows

Of today’s evasions.

And they, in turn,

Will fill tomorrow’s shell.

Day after day,

The lacquered face

Appears the same —

Round, rosy-cheeked

And smiling brightly.

Yet larger,

Each time larger

Than before.

Song of Paradise

It has no name, this enchanted land.

At the edge of pale water on the silver sand

My feet do not leave any traces.

The river current runs cold and deep.

On the mirrored surface white lilies sleep.

My eyes meet no reflection.

Eternal spring blooms on silent trees,

Amber honey is studded with golden bees.

I feel neither sting nor sweetness.

Bronze lions with eyes made of emerald glass

Rest with marble lambs in the sunlit grass.

I pass like a shadow between them

Family Tree

My family tree has been replanted

Too many times.

The bark is thick with scars

From all the truths professed, attacked, recanted,

The proclamations nailed to our limbs,

The warring symbols carved

Into our living hides.

Too many times

We have been broken jagged,

Swept by floods,

Then worn back down to smoothness

By the tides

Of moon-mad salt and blood.

Too many times, too many times.

Too many times.

Places

Triptych

1. Birthplace

St Petersburg, Russia

This is not nostalgia.

My home is here, not there.

It is just that I was born in that city.

My memory still flows

Through the river delta

Where the sky is mirrored

Within the slow streams.

There is no line that separates

Below from above —

All is one shimmering whole.

In the opalescent air of white nights

The bridges open

To let tall ships come in.

Tall ships —

The welded steel of my own time,

The ghostly planks and sailcloth

Of distant centuries —

Glide past the curving granite

Of the embankments.

The bridges raise

The fretwork of their railings.

Their black gossamer wings

Hover above the water.

This is not nostalgia.

My home is here, not there.

It is just that I was born in that city.

The memory of my first breath

Stays synchronized

With the moving wings of iron butterflies.

The memory of my first heartbeat

Echoes the wake

That laps against the sinuous granite.

2. Hometown

Madison, New Jersey

Suburban New Jersey. A small town. Home.

A delightful place, if you know how to delight

In the shade of majestic old beech trees;

In the glistening colors, the rainbow of flavors

Of the tomatoes, eggplants and apples

Filling the bins of the farmer’s market each Thursday;

In the September ritual:

Broods of wide-eyed freshmen

From a nearby campus,

Led along Main Street by the mavens,

Their resident advisors,

Who point out the town attractions.

The ice-cream shop – great milk shakes!

The train station – get to New York City in under an hour!

Suburban New Jersey. A small town. Home.

An enchanting place, if you are willing to be enchanted

By a secret sorcerer, an anonymous artist,

Who casts a spell over plain small stones:

Paints them with bright colors;

Adorns them with glitter, flowers and sweet sayings;

Leaves them half-hidden

Nestled in the grass,

Cradled by the tree roots.

Come, let us walk together.

Let us keep our eyes open,

Ready to make the acquaintance

Of these stone changelings.

Let us take in the quiet magic

That makes them possible.

3. No-place

There is no place like home.

There is no place.

There is no-place.

There is.

There.

Logins and passwords

Some travel on three legs as swiftly as four.

Jane Hirshfield

Being bilingual comes in handy

In thinking up logins and passwords.

Booby-trapping an electronic doorway:

Setting up a joke in one language

And delivering the punchline in another;

Barring the entrance with a question

That cannot be answered, but can be translated.

Having died in one language,

Having been reborn in another,

I keep a handful of verbal shrapnel

To remind me of that passage,

Jingling my old nicknames

Like change in my pocket,

Using the razor-edged shards as tools

To help me get through everyday tasks.

Reading “Tell Me Something Good”

I know I get overindulgent in my immigration stories sometimes

Tamara Zbrizher

With the divining rod of your poems

you are seeking the source

of that something good

you thirst for.

A man?

A god?

God?

Your muse?

Yourself.

Helping your search,

granting your wish

is not in my power —

I am an outsider,

a reader, a listener.

The course of my fate

has no confluence with yours,

though they share

a long-lost wellspring.

Your words float

on the current of my thought.

They sink into me, slowly, deeply.

The black pupils of a river

watch the night.

I left that river far behind.

I never left that river.

The water reflects constellations

Sometimes smoothly,

Sometimes rippling, eddying

Stirred by a living creature

That moves just under the surface.

Bridge

Time has carried me far away

From the city where I was born.

Memories overlap,

Events are blurred into stories,

Names drift into oblivion.

A single image remains

Clear and ever-present:

A bridge spans a broad river.

The latticed arches sweep up,

Then curve gracefully

To touch their own reflections,

Like the wings of a bird

Taking flight.

Learning English

Dislocation of habits and views. Culture shock.

Mind inflamed by confusion.

The doctors take one look at me

And order a language transfusion.

First, they tried intravenous TV,

But I had an allergic reaction.

So, they switched me to nursery rhymes,

Grammar textbooks, and classroom instruction.

There was hope: I began to respond.

In a month, my condition was stable.

I could say “How are you?”, “Goodbye”,

Even name a few things on the table.

After that my recovery was

Just a matter of time and good care.

Yet my grammar and accent were scarred,

So sometimes when I spoke, people stared.

Now I’ve healed. I am as good as new.

Or almost. Sometimes when it rains,

My past tenses tense up and they ache

With the memory of their past pains.

Raising a toast

It took a long while to fully taste

The sweetness, the bitterness

Of the country that welcomed me,

Healed me with freedom,

Nourished me with opportunity,

Flung wide open doors to the future.

But I can no longer deny:

Here, too, brutality partners with fear;

Here and now they brew their recipe —

The same acrid hooch that intoxicated

My distant birthplace.

Wonder, tenderness, celebration

Are laced with that familiar poison.

So what do I do with my gratitude,

With its sweetness that spills over the brim?

Pour enough of it out to make room

For the bitterness, the sorrow,

The shame of witnessing

What is being done to “them”

In the name of “us”?

Or do I keep the bile

In a different container

From the honey?

How do I raise my toast?

How do I drink it?

A sip from this cup, a sip from that one?

Or do I take it in together:

The nectar and the venom?

Переправа

Стихи на русском языке

Переправа

Мне столько раз приходилось с тобой расставаться,

Сколько за жизнь выпадает прощаться с собою —

С верой своей и неверием, страхом, надеждой,

С обликом в зеркале, с домом, прозваньем, судьбою.

Сколько за долгую жизнь переправ происходит,

Где понимаешь, что нет без потери свободы.

И каждый раз – вброд и вплавь через новую реку,

Дальше и дальше сквозь быстро бегущую воду.

1978, 2014

1. Птицы

Неперелётным птицам настало время

Скитаться, искать наугад себе небо иное.

Позади бесноватое пляшет пламя,

Гарь и метель ослепили небо родное.

Над чёрными льдами скользят крылатые тени.

К испепелённым гнёздам им не возвратиться.

Прочь от горящих лесов, от зимы безвесенней

Улетают неперелётные птицы.

2. Снег

Теперь уже можно – оглянись, погляди:

Твой город сгорел дотла, и сама ты – прах.

Боль не застынет солью в бесплотной груди,

Над голосом безгортанным не властен страх.

Отсюда, сверху, видно, как валится снег

На остывающее пепелище судьбы.

Отсюда и Бога, и весь его огненный гнев,

Пожалуй, сумеешь простить, отпустить, забыть.

Март 2014

Когда весна, захлебнувшись, уходит под лёд,

Равноденствие, сбившись с орбиты, летит во мрак,

То разум, зажмурясь, твердит, что зрение врёт,

А сердце перечит слуху: «Не может быть так!»

И только душе предначертано ведать и бдеть;

Что было, что есть и что будет, в слово облечь;

Замёрзшую птицу пытаться дыханьем согреть

И хрупкий подснежник хоть в памяти, но уберечь.

Дом

Этот дом отдал другому

Адрес свой, своих жильцов.

Пустотой стропила крыты,

Мох всползает на крыльцо.

Настежь дверь на ржавых петлях —

Нет нужды хранить ключи.

Вольный ветер. Свет созвездий.

Эхо дальнее в ночи.

Мозаика

Я вернулся в мой город…

Осип Мандельштам

1. Ложь

Не прикоснись, не растревожь,

Не дай в сознанье просочиться —

Огни русалочьей столицы,

Чугунной паутины дрожь,

Гранит, колеблемый дождём,

И дом, несбывшийся мой дом…

Всё это ложь! Не смей мне сниться.

2. Призрак

Всплески крыльев голубиных

Будят отзвук колокольный.

Золотая каравелла

Затерялась в облаках.

Доведётся ли вернуться

Мне в гранитные объятья,

В город дыма и тумана,

Зыбких замков на песках,

В город ангелов и сфинксов,

Где мосты уходят в небо

И дрожат в полночных реках

Фонари, как жемчуга,

Где двойник мой заблудился

В переулках зазеркалья,

Где мой призрак греет руки

У чужого очага?

3. Лета

Вернуться – поверить,

Разлуку в слезах потопить,

Из прошлого выкинуть

Дни, неугодные сердцу,

И в клетке грудной

Распахнуть заржавевшую дверцу…

Спуститься к реке

И летейской водицы испить.

4. Мозаика

Пришло время сложить мозаику из черепков и осколков.

Названия вод очерчивают абрис —

Нева, Фонтанка, канал Грибоедова, Мойка.

Пробуждаются осязание, обоняние, вкус.

Зябкий ветер с залива сталкивается с резиновым воздухом метро.

Едкий «Беломор» перевит жемчужной нитью черёмухи.

Жареная корюшка, винегрет, бородинский хлеб —

Память наполняет тарелку.

Присоединяются слух и зрение.

Говор толпы пестрит, как лоскутное одеяло.

Бронзовая рука воздета к небесам.

Небо подступает так близко к земле,

Что то и дело захлёстывает лицо,

Затопляет глаза и уши.

Наконец заполняется сердцевина.

Возвращаются голоса и лица

Тех, кто есть (постаревшие, но пронзительно узнаваемые),

И тех, с кем уже никогда не будет встречи.

Остаётся только приладить осколок зеркала,

Чтобы и я…

Но поздно. То, что было мозаикой,

Пришло в движение, заполнило пространство.

Мне оно уже не подвластно.

Да и с самого начала

Во мне здесь не было особой необходимости.

5. Самолёт

Я привыкла доверяться самолёту.

Ускорение пронзает пустоту,

Мятный, сладкий холодок на взлёте,

И полёт не ощущаешь на лету.

Где-то там, над облаком наркозным,

Где не сон, не смерть, а забытьё,

Изредка бросаешь взгляд бесслёзный

Вниз, на тело распростёртое своё.

Что судьба со скальпелем разлуки?

Я внутри, в серебряной игле.

Гул моторов остальные глушит звуки.

Безымянны огоньки во мгле.

6. Окно

Посмотрю на окно:

«Интересно, а снег там выпал?»

На часах моих полночь —

Значит, там рассветает.

Там, где стёрся мой след

И мой голос эхо забыло,

Там, где только печаль моя

Тайком обитает.

Просыпается город далёкий —

И мне не спится.

Просыпается город озябший —

И мне тревожно.

Из любви можно выковать

Горечь и даже ярость.

Но её превратить в забвение

Невозможно.

Ископаемые

Мне ни к чему искать прапрамогилы…

Зиновий (Женя) Кане

В слоях истории земли,

На которой мы вымерли,

Остались наши тени,

Отпечатки следов,

Пустоты, которые мы когда-то

Заполняли собой.

Любознательные учёные

При желании смогут восстановить

Абрис нашего бытия:

Траекторию популяции

В пространстве и времени,

Внешность,

Жизнеописание —

Устройство жилья,

Добывание пищи,

Взращивание потомства.

По костям фактов

Читаются судьбы:

Вероломство и верность,

Вражда и взаимная помощь,

Равнодушие и любовь.

Сложив судьбы,

Можно назвать причину

Нашего исчезновения.

Если вам, живущим, есть в этом прок,

То пусть всё это будет:

Ярко освещённые витрины в музеях,

Яростные академические споры,

Кропотливый труд,

Ошибки, прозрения.

Но названия,

Которые вы напишете на табличках,