Уроки советского

Что тут скажешь? Во-первых, не ошибается только тот, кто ничего не делает. Мы идём к коммунизму неторной дорогой. Жертвы были, но мы можем утешиться тем, что общие усилия не пропали даром: зерно тех урожаев превратилось в новые социалистические предприятия, которые обеспечили нашу промышленную независимость. За всё приходится платить.

Ещё нам тычут «Законом об охране социалистической собственности» (от 7 августа 1932 года). В просторечье – закон о колосках. Да, мы не отрицаем, закон был направлен против тех, кто в колхозе не работает на совесть, зато норовит украсть из общей житницы. За хищение колхозного и кооперативного имущества – высшая мера социальной защиты, расстрел с конфискацией всего имущества либо 10 лет с конфискацией. Звучит грозно, а много ли было расстреляно? Десяток-другой воров. Да тысячу-другую посадили. Так ведь каков был урок! С нашим народом можно ли по-другому?

Как бы то ни было, нашими усилиями деревня, антисистемная русская деревня дала жизнь социалистической индустрии.

Это был настоящий подвиг партии.

Ведь что нам предлагали «правые» и всякие там «сменовеховцы»? Договориться с мужиком, не обижать его, давать ему за хлеб ту цену, которую он требует. Да сбалансировать экономику так, чтобы социалистическая индустрия ждала, пока частная деревня не накопит жирка да не соизволит кинуть нам кусок от своих щедрот.

Если вдуматься, это был план реставрации капитализма. Только такой глупец, как Бухарин, мог этого не понимать. То, в чём он признавался на прошлогоднем процессе, – конечно, чушь, это всё для советской публики и для буржуазной прессы. Какой он шпион? Он – настоящий коммунист, он – за мировую революцию, в этом нет никакого сомнения. Но он не сумел перестроиться вовремя под новые задачи и в своей формальной теоретической правоте стал голосом классового врага, голосом враждебной деревни. Ещё немного, и он создал бы партию в партии. От этого – один шаг до многопартийности и буржуазной демократии.

Разве мы могли этого допустить?

И кого из настоящих коммунистов в этих опасных условиях противостояния могли смутить жертвы у классового врага? В конце концов, чем больше жертв у классового врага, тем лучше для пролетариата.

Таким образом, великий перелом – одним ударом – позволил нам достичь двух целей: нейтрализовать враждебный класс и создать благоприятные условия для индустриального подъёма.

Настоящего индустриального подъёма.

Мы не повторим ошибок царского правительства, которое вынуждено было просить русских фабрикантов в первую мировую производить ту продукцию, которая нужна армии.

Наша промышленность – часть социалистического государства, она будет производить ту продукцию, которая нам необходима для победы над врагом. И ту продукцию, которая необходима для жизни страны. И сколько нужно военной продукции и сколько – гражданской – будем решать мы, а не заводчик Иванов или заграничные вкладчики капитала.

Десять лет назад, когда шли споры о путях развития нашей экономики, умники из Госплана, деятели вроде Бухарина, Чаянова или Кондратьева убеждали нас, что нельзя нарушать экономические закономерности, законы экономики.

Какие законы, какие закономерности?

Законы капиталистической экономики, закономерности капиталистического развития?

Эти деятели не способны были заглянуть за горизонт, им помешали предрассудки буржуазной науки. А мы, настоящие большевики, предпочли действовать в духе Александра Македонского, который разрубил гордиев узел одним ударом, вместо того, чтобы играть по правилам своего противника.

Мы не стали играть по буржуазным правилам. Мы создали индустрию волевым усилием партии и сознательного, передового отряда пролетариата. Эти тысячи заводов, фабрик, комбинатов, разбросанные по всей стране, от Днепра до Амура, – залог мощного развития страны по социалистическому пути. На этих заводах – передовой отряд строителей социализма. Это люди, прошедшие школу партийной и государственной работы. Это – не теоретики, умеющие только болтать и дискутировать о партийной демократии. Это люди, умеющие поднять людей на любые свершения. Это люди, которые не остановятся ни перед чем для выполнения задания партии.

Этот передовой отряд строителей социализма – лидеров – не является застывшей кастой и уж тем более заслуги отцов не засчитываются детям. Свою преданность делу государства нужно доказывать ежедневно и ежечасно. Тот, кто не выдерживает этой проверки, кто расслабился, кто размяк духом и телом, – тот покидает ряды лидеров и пополняет ряды тех, кто обустраивает отдалённые, но важные участки социалистического строительства. Этот механизм очистки рядов работает надёжно, как швейцарские часы, и неумолимо, как отмщение Немезиды. Этот механизм иногда запускается даже в предупредительных целях, для предотвращения ущерба, который могут нанести наши враги. Для этого нам пришлось отбросить буржуазные предрассудки вроде презумпции невиновности, соревновательности сторон в суде и прочую либеральную чепуху.

С кем соревноваться социалистическому государству?

Есть ли у нас время на это?

Мы создали вертикали партийной власти, которые пронизывают все поры и ячейки нашего государства. Эти вертикали пронизывают и такие участки нашей государственной работы, как армия и специальные органы.

Нас убеждали паникёры и псевдотеоретики вроде Тухачевского, что военное дело должно быть в руках узкой касты посвящённых. Что партийный контроль над армией вреден и мешает продуктивной работе. Что ж, Тухачевский и его приспешники по антисоветским заговорам наглядно убедились в том, что партийная вертикаль контроля не дремлет и способна защитить армию и органы от тлетворного влияния буржуазных перерожденцев, предателей и вражеских наймитов.

Наша армия, оснащённая самым передовым вооружением, способна решать все задачи, стоящие перед социалистическим государством, которое развивается во враждебном буржуазном окружении.

Наша армия получит столько танков, самолётов, пушек, пулемётов и другого вооружения – сколько потребуется для выполнения тех задач, что стоят перед партией и государством.

Вся эта свора наших врагов – от поляков до французов с англичанами вкупе с бесноватым фюрером – хотят втянуть нас в какую-нибудь авантюру, чтобы потом пожинать плоды своих интриг.

Но они не дождутся от нас никаких ошибок. Мы будем терпеливы, как китайский крестьянин, и хитры, как еврейский процентщик. Мы дождёмся, пока они перегрызутся между собой, пока они обескровят себя и своих визави.

Тогда настанет наш час. Это будет началом настоящей всемирной революции. И мы возглавим этот великий пролетарский всемирный поход.

Так думал человек, стоявший на трибуне съезда мартовским днём 1939 года, читая страницы доклада, подготовленного его помощниками.

Или – мог думать.

В той или иной форме, в тех или других формулировках, – это было подведение итогов большой работы, проведённой этим человеком. И он вправе был этой работой гордиться – вне зависимости от того, нравится это миллионам людей по всему миру или нет.

В это же самое время далеко от Москвы, на другом континенте, другой человек, имевший самое непосредственно отношение и к старой России, и к новому Советскому Союзу, – размышлял над судьбами русской революции.

Лев Троцкий, последний настоящий вождь этой революции, в Мексике подводил итоги строительства социализма в СССР и в некотором смысле подводил итоги своей жизни. Судьба дала ему возможность увидеть и оценить то, за что он боролся всю жизнь: социальную революцию громадных масштабов и её результаты через двадцать лет.

Оказавшись во второй раз в эмиграции, – на этот раз по воле его собственных товарищей по большевистской партии, – Троцкий имел возможность судить о событиях в Советском Союзе уже со стороны. Это давало свои преимущества, поскольку он уже не нёс ответственности за текущие деяния советской власти. Свои мысли и соображения об итогах работы этой новой власти Троцкий изложил в книге «Преданная революция».

Первое, с чего начинает Троцкий, – он подчёркивает беспримерные в истории человечества достижения советского государства в развитии народного хозяйства: «С господами буржуазными экономистами спорить более не о чем: социализм доказал своё право на победу не на страницах «Капитала», а на хозяйственной арене, составляющей шестую часть земной поверхности; не языком диалектики, а языком железа, цемента и электричества».[42]

В декабре 1913 года Донецкий бассейн дал 2,2 тыс. тонн угля, а в декабре 1935–7,1 тыс. тонн, – перечисляет Троцкий успехи советской власти. – В 1920 году, когда составлялся первый план электрификации, в стране было 10 районных станций, общей мощностью в 253 тыс. кВт, а в 1935 – уже 95 станций общей мощностью в 4,345 тыс. кВт. В 1925 году СССР занимал 11-ое место по производству электроэнергии, а в 1935 году он третий после Германии и США. По производству тракторов Советский Союз – первый в мире.[43]

Но Троцкий совсем не склонен впадать в эйфорию. Эта беспримерная динамика ещё не решает вопроса о первенстве социализма. Одно дело – построить огромные заводы, используя технические достижения капитализма, другое – обеспечить высокую культуру и производительность труда. И здесь достижения Советского Союза очень скромны. Индивидуальная производительность труда в среднем в пять раз ниже американской. «Трактор представляет гордость советской индустрии. Между тем коэффициент полезного действия тракторов крайне низок, – вынужден признать он. – В течение прошлого хозяйственного года пришлось подвергнуть капитальному ремонту 81 % тракторов, причём значительное количество их снова вышло из строя в самый разгар полевых работ. По некоторым исчислениям, машинотракторные станции станут рентабельны лишь при урожайности в 20–22 центнера зерна с гектара. Сейчас, когда средний урожай не достигает и половины, государству приходится нести миллиардные расходы на покрытие дефицитов. Ещё хуже обстоит дело с автотранспортом. В Америке грузовая машина пробегает 60–80 000, даже 100 000 километров в год; в СССР только 20 000, т. е. в 3–4 раза меньше. Из каждых 100 машин в работе только 55: остальные в ремонте, или в ожидании его. Стоимость ремонта в 2 раза превышает стоимость всех выпускаемых новых машин. Немудрено, если по отзыву государственного контроля, «автотранспорт ложится исключительно тяжёлым бременем на себестоимость продукции».[44]

Переходя в политическую плоскость своего анализа, Троцкий напоминает об одном из главных тезисов большевистской программы, развёрнутый Лениным в работе «Государство и революция»: об отмирании государства и переходе всех рычагов управления непосредственно в руки трудящихся масс. «Режим пролетарской диктатуры с самого своего возникновения перестаёт таким образом быть «государством» в старом смысле слова, т. е. специальным аппаратом по удержанию в повиновении большинства народа, – напоминает Троцкий. – Материальная власть, вместе с оружием, прямо и непосредственно переходит в руки таких организаций трудящихся, как советы. Государство, как бюрократический аппарат, начинает отмирать с первого дня пролетарской диктатуры. Таков голос программы, не отменённой до сего дня. Странно: он звучит, как загробный голос из мавзолея».[45]

К концу второго десятилетия своего существования, – констатирует Троцкий, – государство не только не отмерло, а наоборот, превратилось в небывалый в истории аппарат принуждения. Бюрократия не только не исчезла, уступив своё место массам, но стала бесконтрольной силой, которая властвует над массами. «При наивысшем напряжении фантазии трудно представить себе контраст, более разительный, чем тот, какой существует между схемой рабочего государства по Марксу-Энгельсу-Ленину и тем реальным государством, какое ныне возглавляется Сталиным».[46]

Бюрократия, – безжалостно бьёт по самому больному Троцкий, – победила не только левую оппозицию, лидером которой был он сам, – она победила саму большевистскую партию. «Она победила программу Ленина, который главную опасность видел в превращении органов государства «из слуг общества в господ над обществом». Она победила всех этих врагов – оппозицию, партию и Ленина – не идеями и доводами, а собственной социальной тяжестью. Свинцовый зад бюрократии перевесил голову революции. Такова разгадка советского Термидора».[47]

Почему же это произошло, почему бюрократия сумела победить, сумела подавить живую энергию масс, совершивших величайшую социальную революцию?

Одну из главных причин бюрократической победы Троцкий видит в том, что произошло сближение, почти слияние партийного аппарата с государственным. Демократия, по его мнению, сжималась по мере того, как нарастали трудности и крайности гражданской войны. Оппозиционные партии были запрещены. Вожди большевизма надеялись, что это временная мера, однако теперь даже от внутрипартийной демократии остались одни воспоминания в памяти старшего поколения. «Вместе с ней отошла в прошлое демократия советов, профессиональных союзов, кооперативов, культурных и спортивных организаций. Над всем и всеми неограниченно господствует иерархия партийных секретарей. Режим получил «тоталитарный» характер за несколько лет до того, как из Германии пришло это слово. <…> Если Молотов в марте 1936 года мог похвалиться перед французским журналистом тем, что правящая партия не знает больше борьбы фракций, то лишь благодаря тому, что разногласия разрешаются ныне в порядке автоматического вмешательства политической полиции. Старая большевистская партия мертва, и никакие силы не воскресят её».[48]

Кроме того, Троцкий вынужден признать тот печальный для большевизма факт, что освободиться от бюрократического диктата мешают не какие-то там «пережитки» прошлого, а объективно действующие могущественные факторы, такие как – материальная скудость, культурная отсталость и вытекающее отсюда господство права сильного при распределении материальных благ. «Социальный смысл советского Термидора начинает вырисовываться перед нами, – догадывается он. – Бедность и культурная отсталость масс ещё раз воплотились в зловещей фигуре повелителя с большой палкой в руках. <…> Где отдельная комната, достаточная пища, опрятная одежда все ещё доступны лишь небольшому меньшинству, миллионы бюрократов, больших и малых, стремятся использовать власть прежде всего для обеспечения собственного благополучия. Отсюда величайший эгоизм этого слоя, его крепкая внутренняя спайка, его страх перед недовольством масс, его бешеная настойчивость в удушении всякой критики, наконец, его лицемерно-религиозное преклонение перед «вождём», который воплощает и охраняет власть и привилегии новых господ».[49]

Что же такое СССР второй половины 30-х годов? Верно ли, – спрашивает Троцкий, – что в СССР уже осуществлён социализм?

Маркс называл низшей стадией коммунизма то общество, в котором произошло обобществление производительных сил на самом высоком уровне достижений капитализма. Но, по мнению Троцкого, – «…определение это явно не подходит к Советскому Союзу, который и сегодня ещё гораздо беднее техникой, жизненными благами и культурой, чем капиталистические страны. Правильнее, поэтому, нынешний советский режим, во всей его противоречивости, назвать не социалистическим, а подготовительным или переходным от капитализма к социализму».[50]

И вот каков прогноз: дальнейшее накопление противоречий может как привести к социализму, так и отбросить назад, к капитализму; на пути к капитализму контрреволюция может сломить сопротивление рабочих; на пути к социализму рабочие должны низвергнуть бюрократию…

Такой прогноз (как и всё, что делал Лев Троцкий в эмиграции – написание биографии Сталина, основание IV Интернационала) не мог понравиться главе советской бюрократии. Последний настоящий вождь русской революции был убит советским агентом в августе 1940 года. По-видимому, это и был ответ нового вождя – старому – в споре о социализме.

Война. Триумф и трагедия

И в одной бессмертной книге

будут все навек равны —

Кто за город пал великий, что один у всей страны;

Кто за гордую твердыню, что у Волги у реки,

Кто за тот, забытый ныне, населённый пункт Борки.

И Россия, мать родная –

почесть всем отдаст сполна…

Александр Твардовский

В истории каждого народа есть ключевые события, которые становятся символами-мифами, которые переходят из поколения в поколения, которые во многом формируют мировоззрение нации.

У Франции это – Столетняя война, Великая Французская революция, наполеоновские завоевания.

У Англии – Хартия вольностей, победа над испанской Армадой, Ватерлоо, Трафальгар.

У США – война за независимость, принятие Билля о правах.

И у исторической России таких символов немало. Разгром немецких рыцарей Александром Невским в 1241 году. Победа Дмитрия Донского в битве с татарами в 1380 году. Изгнание поляков народным ополчением Минина и Пожарского в 1612 году. Отечественная война 1812 года и вступление русских в Париж в 1814 году.

Для Советского Союза такие даты-символы – Великая Отечественная война и полёт в космос Юрия Гагарина.

После окончания Великой Отечественной войны постепенно отлилась «бронзой многопудья» формула Победы. Формула такая. Великая победа над мировой угрозой – немецким фашизмом. Достигнута победа великим напряжением всего советского народа. Под руководством Коммунистической партии во главе с генералиссимусом Сталиным, который внёс огромный вклад. Волю и мысль Сталина проводили в жизнь его верные маршалы во главе с гениальным Жуковым. А на полях войны, в окопах победу добывали рядовые и офицеры Советской армии. Да в тылу ковали эту победу гражданские лица – на заводах, в колхозах.

Кто-то спросит: а с чем тут можно спорить? Когда-то казалось – спорить не с чем. Но постепенно вопросы появились. Их, вопросов, становится всё больше. И невозможно просто отмахнуться от них.

Например, такие вопросы.

В чём причина военных катастроф 1941 и 1942 годов?

Почему потери СССР в войне многократно превышают потери наших союзников и противников?

Насколько Советский Союз участвовал в становлении и укреплении гитлеровского режима в Германии?

Мог ли СССР предотвратить мировую войну или хотя бы добиться того, что она началась в менее благоприятных условиях для Германии?

Есть такая точка зрения, что отвечать на эти вопросы – чернить память погибших, принижать роль советского народа в победе над фашизмом.

У писательницы Светланы Алексиевич есть замечательная книга «У войны не женское лицо». Но у войны и не генеральское, не маршальское лицо. У войны – лицо простого солдата, которого вырвали из мирной жизни и бросили под пули и снаряды.

Таким простым солдатом был мой дед, рядовой Красной Армии Иван Захаров, орловский крестьянин. На пятом десятке призвали его защищать на фронте советскую власть, которая раскулачила его вместе с отцом и братьями в коллективизацию. Дед ушёл воевать и не вернулся, погиб в 43-м году. Таким простым солдатом был и мой дядя, старший брат моей матери. Он прошёл фронт, немецкий концлагерь и умер от чахотки. И обе моих бабушки умерли в 1946 году, не пережили войну.

Четверо умерших взрослых и восемь полных сирот-детей – вот какова оказалась цена победы для двух советских семей. И эта страшная цена даёт нам право задавать вопросы и пробовать отвечать на них, – как можем, по совести.

Всем тем, кто внёс свой вклад в великую победу, вечная наша благодарность.

Всем, и живым ещё, и погибшим, и умершим от ран – вечная наша память.

Но эта благодарность и эта память должны давать нам силы – разобраться в том, что было. Чтобы страшные и великие жертвы были не напрасны, чтобы уроки войны были выучены крепко-накрепко и на все времена.

Как известно, война – это продолжение политики. Продолжение – другими средствами, военными.

Одно из положений древней китайской философии гласит: если ты допустил войну – ты уже проиграл. Проигрыш заключается в том, что война – это громадное напряжение народного, общественного организма. Война – это безвозвратные потери ресурсов, в том числе самого главного – человеческого. Но никакие философские истины не способны остановить диктатора-правителя от соблазна ввязаться в войну, если это ему покажется выгодным. Каждый такой правитель, начинавший войну, не мог быть уверен, что закончит её успешно и усидит на своём месте, но история человечества – это в немалой степени история войн.

Как известно, большевики считали войну вполне приемлемым политическим средством. Советский Союз всегда готовился к войне – в каждый период своей истории настолько, насколько мог себе позволить по политическим и экономическим соображениям.

«Индустриализация», проведённая сталинским государством за счёт разорения деревни, – в немалой степени была нацелена на создание мощных оборонных отраслей. К концу существования советского государства военно-промышленный комплекс занимал ведущее положение в экономике, вместе с армией он поглощал около 25 % национального дохода. В машиностроении военные предприятия давали, по разным оценкам, от 62 до 90 % совокупного объёма производства.[51]

Основы милитаризации страны были созданы в 30-ые годы. Сталинское руководство страны сделало должные выводы из итогов первой мировой войны. В 1917 году в русском Генштабе была подготовлена записка с анализом состояния дел в армии и военной промышленности. Главными проблемами генштабисты называли недостаточные возможности правительства по управлению военными заказами при размещении их на частных предприятиях, отсутствие ряда образцов военной техники и зависимость от поставок из-за границы.

Советская военная промышленность создавалась в таких масштабах и в такой номенклатуре предприятий, чтобы полностью обеспечить армию образцами современной боевой техники. Мало того, разработка образцов вооружений осуществлялась на конкурентной основе: почти по всем основным направлениям работали два-три конструкторских бюро. Не будет преувеличением сказать, что с начала 30-х годов чуть ли не вся хозяйственная жизнь страны была нацелена на подготовку к будущей войне.

В 1936 году создаётся Наркомат оборонной промышленности. Но темпы роста военной отрасли очень велики, управление предприятиями усложняется, и в 1939 году образуются новые наркоматы: авиационный, судостроительный, вооружений и боеприпасов.

За 10 предвоенных лет среднегодовое производство увеличилось: стрелкового вооружения – в 7 раз, орудий и миномётов – в 25, танков – в 4, самолётов – в 9,5 раза.[52]

Быстрыми темпами увеличивается и состав Красной армии. Численность армии в 1924 году – 562 тыс., в 1930–700 тыс., в 1935–930 тыс., в 1937–1, 6 млн, на конец 1939 года – 1,9 млн, на 1 мая 1940 года – 3, 9 млн, на июнь 1941 года – 5,3 млн. С 1940 года в сухопутных войсках служили по 3 года, в авиации – 4, на флоте – 5 лет.[53]

Понятно, что такие темпы вооружения и роста численности армии требовали огромных бюджетных затрат. Социальное развитие страны, обеспечение сельского хозяйства техникой – всё шло, что называется, по остаточному принципу.

К началу второй мировой войны СССР – одна из ведущих военных держав мира. По некоторым видам вооружений СССР – абсолютный лидер. Танков, например, у Красной армии столько, сколько у всех остальных армий мира вместе взятых.

К 22 июня 1941 года соотношение немецкой группировки войск и их союзников у границ СССР к советской группировке составляет условные 1,2 к 1. 190 немецких дивизий (5.5 млн чел.) противостоят 170 (2.9 млн чел.) советским. Орудий и миномётов у немцев более 47 тыс., у советских войск – около 33 тыс. Танков и самолётов значительно больше у Красной армии – 14 тыс. против 4 тыс., 9 тыс. против 5 тыс.[54]

Несмотря на многолетнюю подготовку к войне, её начало оказалось крайне неудачным для Советского Союза.

Отдельные части, дивизии и группировки войск Красной армии героически сопротивляются, однако немецкие войска быстро продвигаются вглубь советской территории. За первый месяц боёв немцы оккупировали территорию, вдвое превышающую Францию. Сценарий сражений был почти всегда один и тот же: глубокие фланговые удары танковыми соединениями, окружение целых дивизий и армий. Например, в киевской стратегической оборонительной операции безвозвратные потери (убитыми, умершими от ран и пленными) составили 98 % от численности советских войск…[55] Попытки перейти во встречное наступление приносят одни неудачи, увеличивая потери.

Начальник немецкого генерального штаба Гальдер, удовлетворённый ходом событий, написал в дневнике 3 июля: «…не будет преувеличением сказать, что кампания против России выиграна в течение 14 дней. Конечно, она ещё не закончена. Огромная протяжённость территории и упорное сопротивление противника, использующего все средства, будут сковывать наши силы ещё в течение многих недель».[56]