скачать книгу бесплатно
Глаза на страшном лице загорелись ярче.
– Не юли, мальчик. Чужие в наши края не забредали уже пять лет. Как ты здесь оказался – без лошадей, без поклажи, с голыми руками, чистенький и ухоженный, будто на свадьбу снарядился?
Кешка не казался себе чистеньким и ухоженным. Но против здешнего народца… Он вздохнул.
– Вы всё равно не поверите.
– А ты расскажи, попробуй. Правду я узнаю, не сомневайся, – она усмехнулась. – Я это умею.
И Кешка рассказал – про монстров во дворе, про дыру в заборе и прыжок из слякотного апреля в цветущее лето, про сожжённую деревню и лесную дорожку…
– Остальное вы знаете.
Старуха долго глядела на него, не шевелясь, даже не мигая, и Кешке стало казаться, что перед ним правда коряга с накладными кукольными зенками.
– Голова не болит, не кружится? – спросила она наконец. – А глаза как… видишь хорошо? Нет чувства, будто день ускользает?
Кешка вспомнил недавнее помутнение – вроде всё прошло. День ускользает?
– Да нет. Устал немного.
– Странствия между мирами отнимают много сил.
– Вы… вы мне верите? Вы вернёте меня домой?
– Прости, мальчик. Я старая деревенская ведьма. А тут нужно куда больше…
Коряга на топчане заходила ходуном – похоже, качала головой. Кешка не удивился бы, услышав натужный древесный скрип.
– Но что же…
– Что тебе делать? Я объясню.
Готовясь к долгому рассказу, старуха пожевала безгубым ртом, морщинистым и твёрдым, как кора старого дуба.
– К юго-западу отсюда течёт Лесная Река. На другой её стороне лежит королевство под названием Земля Единых Людей. Лет триста назад обитатели королевства стали переплывать реку и селиться на нашем берегу. Корчевали лес, строили дома, возделывали поля. Жили по своему разумению, королей и господ над собой не имели. Вести из большого мира узнавали от охотников за пушной дичью да от торговых людей… Кто-то из них и рассказал, что законный король Всевласт смещён родным братом Любославом. И Любославу этому мало братниной короны. Он решил взять под свою руку Залесоречье, полагая, что здешний люд, разрозненный и дикий, с радостью пойдёт к нему в подчинение. А строптивых принудит к покорности один вид пик и мечей в руках королевских конников.
Так, видно, думали и солдаты. Было их немного, отпора они не ждали. А народ наш волюшку любил и с оружием ладил… Сгинули в лесах королевские конники. Любославу же не до нас стало. Сын прежнего короля, мальчик лет двенадцати-тринадцати при помощи воинов-чародеев с острова Пенноводный отвоевал у него трон. И едва усмирив дядиных сторонников, двинул пенноводнинский отряд за Лесную Реку.
У меня есть дар предчувствовать беду. Я сказала людям, чтобы бросали дома и бежали в лес, как можно дальше. Но недавняя победа кружила им головы, и они верили, что одолеют пенноводнинцев так же легко, как ленивых и беспечных вояк Любослава. Они лишь позволили мне увести детей… Когда через пять дней мы вернулись в деревню, то увидели пепелище, а посреди него – гору обгорелых трупов… Ближайшее селение, на речке Щучьей, постигала та же судьба. С тех пор мы укрываемся в лесу. Юный король Добродей хотел превратить Залесоречье в мёртвый край…
– Добродей! – фыркнул потрясённый Кешка. – Злодей он, а не Добродей!
– Ты знаешь эйкальский? – быстро спросила старуха. – Ах да, понимаю… Так вот. В Земле Единых Людей не должны проведать, что по нашу сторону Лесной Реки есть живые. Поэтому ты не сможешь уйти отсюда, куда глаза глядят. Тебе придётся остаться с нами и жить нашей жизнью. Уверяю, это не самая плохая участь… А теперь ступай. Ты голоден. Скажи, пусть тебя покормят.
Кешка поднялся, машинально запихнул медальон в карман джинсов. Старуха встрепенулась.
– Знак держи при себе! Лучше всего надень на шею и не снимай, что бы ни делал. Даже на ночь.
Длинный стол, человек на сорок, был пуст, котёл на подставке чуть в стороне – холоден. По стенкам налипли остатки бурого варева. Местные держались поодаль, следили настороженно. Если Кешка пытался встретиться с кем-то взглядом, отворачивались. Кричать – далеко, да и не хотелось ни о чём просить этих угрюмцев. Он же для них вроде марсианина. Глядят и ждут, не позеленеет ли у него кожа и не вырастут ли уши-локаторы…
Ну и чёрт с вами! Кешка совсем уже собрался поддеть пальцами со стенки котла рыхлый шматок – хоть попробовать, как под носом у него выросла чернявая бабёнка, замахнулась поварёшкой:
– Куда лапы распустил! Щас как врежу!
Голос – чисто бензопила, и сама вся в тётю Любу – такая же малорослая, грудастая. У Кешки кольнуло внутри – он же тётю Любу, получается, никогда больше не увидит…
– Ваша главная сказала, чтобы мне дали поесть, – выдавил Кешка, сглотнув подкативший к горлу ком.
– Кто сказал – Мара? – чернявая сбавила тон.
Кешка не знал, как звали старуху, но твёрдо кивнул.
– Вот ещё! Кормить мне тут всяких… Ладно, давай плошку.
– У меня нет.
– Так чего ж ты припёрся? Я тебе что, в горсть насыпать буду! Ходит тут неизвестно кто, неизвестно откуда, и без плошки ещё…
Бензопила набирала обороты. Похоже, придётся терпеть до завтра. Сядут все за стол, выползет эта Мара из своей берлоги, глядишь, и ему обломится… Живот протестующее заурчал. Но Кешка повернулся к хозяйке котла спиной. Под каким деревом ему лучше устроиться на ночлег?
– Стой! Куда пошёл? Садись, обалдуй!
Через пару минут перед ним стояла глиняная миска, до отбитых краев наполненная серо-бурыми комьями – каша с мясом, как гордо объявил тёть-Любин клон.
Каша оказалась чем-то вроде перловки, мясо – жёстким, волокнистым, с привкусом хвои и каких-то душистых приправ, всё холодное и без крупинки соли. Но Кешка слишком проголодался, чтобы привередничать. Бензопила уселась напротив, разложила на столе тяжёлые груди – бюстгальтера у неё не было, распахнутый ворот рубахи открывал глубокую впадину между двух смуглых выпуклых полушарий… Кешка уткнулся в тарелку.
– Ты, значит, пришёл с Той Стороны?
– М-м, – ответил Кешка, перемалывая зубами мясные желваки. Пусть понимает, как хочет.
– Меня Маниськой зовут. То есть вообще-то Блаженной, но все Маниськой кличут. А тебя?
Глубоко посаженные чёрные глазки блестели любопытством.
Да она ведь совсем молодая, сообразил Кешка, вглядываясь в обветренное землистое лицо. Старуха не сказала, что кто-то из взрослых уцелел. Этой Маниське лет двадцать, не больше.
– Кеша, – представился он. – Можно Кешка.
Чернявая прыснула.
– Правда, что ли? Тебя правда так зовут?
– А что?
– Нет, правда? – Маниська давилась смехом, зажимая рот руками. – Это у вас на Той Стороне такие имена? Ке-ейшка… Гы-гы!
Она произнесла его имя протяжно, странно выговаривая звуки – и у него в мозгу вдруг щёлкнуло. Он-то думал, с ним по-русски говорят, а получалось… То есть пока толком непонятно, что получалось. Вроде как Маниська выговаривает слова по-своему, а он понимает безо всякого перевода, и она его – точно так же.
"Кейшка", – эхом отозвался в голове Маниськин голос… Оп-ля. Слово-то непечатное. Не дай бог, дурочка расскажет своим, ему же спасу не будет! А они вон из-за деревьев подтягиваются, сами услышать могут…
– У нас это слово ничего такого не значит, – буркнул он, оправдываясь. – Сама – Блаженная…
Кешка вслушался в звуки, которые повисли в воздухе – А-ма-ни-си-я. Он даже не знает, как называется местный язык, а уже говорит на нём. Чертовщина какая-то!
– Ну, Аманисия. И что с того?
– Блаженная, значит.
Теперь получилось по-другому: "луймихса". И на этот раз Маниська поняла.
– Чего-о? Сам – блаженный!
Похоже, для неё слово "аманисия" – просто набор звуков, которые числятся ей именем. Это, как у нас, Пётр – камень, Георгий – победитель… Получается, он, Кешка, понимает Маниськин язык лучше самой Маниськи. То есть, похоже, уже не Маниськин, а… откуда там взялось её имя, из какого-нибудь местного греческого?
Названия и имена, по идее, переводить не принято. Тогда, выходит, Лесная Река – это Хотимь, Страна Единых Людей – Майнандис, Добродей – Питнубий, а его папаша с дядей, как их там… Кешка окончательно запутался и махнул на эту лингвистическую муть рукой.
– Ладно, забудь. Зови меня Иннокентий.
Своё полное имя он терпеть не мог. Вон и Маниська повторить не смогла… Но Кешкой ему в этих краях точно не зваться!
– Ин-но-кен-тий, – чётко, по слогам выговорил он.
– Ой, Кен! – Маниська просияла. – Кен Могучий!
– Что, опять какое-то ваше слово?
Он прислушался к себе, к звукам, которые выходили из Маниськиного рта… Вроде, нет.
Пока она удивлялась, как это он не слышал о Кене Могучем, сыне пахаря Силы и Хлебной Девы, – ведь его даже малые дети знают! – Кешка покончил с кашей и дочиста выскреб миску. Заодно понял, вернее нутром почуял, что есть имена, которые всё-таки стоит переводить. Если пахарь – Сила, то он Сила и есть, буквально, в лоб, в этом качестве его самая суть заключена.
Хлебная же дева вовсе не жница или пекарша какая-нибудь, как он сперва подумал, а дух возделанного поля. Можно сказать, фея. Летом пляшет и резвится с подругами в стеблях жита, зиму пережидает в подземном царстве. Кто усерден в земледельческом труде, тому хлебные девы помогают, у кого на делянке сорняки да запустение, с тем могут злую шутку сыграть…
– А Сила всем пахарям пахарь был, – Маниськин голос обрёл напевность, стал ниже, приятнее. – Столько земли умел вспахать, сколько другому за тот же срок налегке не обойти, борозду клал глубокую, ровную – залюбуешься. И хлеба родились у него на зависть всем. И сам он был статный да ладный… Хлебные девы смертным показываться не должны, но одна не утерпела, вышла перед пахарем во всём блеске своей красоты…
– Они полюбили друг друга с первого взгляда, поженились, и у них родился сын, которого назвали Кеном, – скороговоркой закончил Кешка.
– А говорил, не знаешь! – Маниська обиделась.
– Так я и не знаю. Просто догадался, – хотел добавить: обычная мыльная опера, но поостерёгся. Кто знает, во что преобразуется это название на местном наречии. – Ты дальше рассказывай.
– Ну вот… Прожили они лето, как муж и жена, а потом настало время Хлебной Деве в подземное царство уходить. Говорит она Силе: "Ты меня жди, я по весне вернусь". А сама уже в тягости была, только ему не сказала, чтобы не тревожить зря. Думала, как до весны вся природа засыпает, так и дитятко в её чреве заснёт до тепла. Но вышло по-другому. Тягость её стала вскоре всем видна, а под конец зимы приспело время рожать. И пришла к ней Хозяйка подземного царства, и молвила: "Глупая, думаешь запреты наши просто так, впустую, придуманы? От смертного мужа зачала ты смертное дитё. Родишь сынка в царстве мёртвых – и наверх он уже не поднимется. Не видать ему света-солнышка, не ходить по травке-муравушке, а навечно лежать во сырой земле, не живому уже и не мёртвому, и страдать от тоски, и мучиться…"
Маниська всхлипнула, растроганная собственным красноречием.
– Принялась Хлебная Дева Хозяйку умолять, чтобы сыночка её пощадила, отпустила в подсолнечный мир. "Ты знаешь закон, – отвечала Хозяйка. – Жизнь жизнью выкупается". – "Знаю, – сказала Хлебная Дева. – Возьми мою жизнь, только сына спаси". Перенесла её Хозяйка в средний мир, положила в овчарне между козами. Там Хлебная Дева от бремени и разрешилась. Обтёрла ребёночка соломой, взяла на руки, вышла под небо, глядь, перед ней дом пахаря Силы. Только и успела, что опустить сосунка на крыльцо – тело её стало прозрачным и невесомым, как туман. Дунул ветер – и развеял Хлебную Деву без следа. Тут козы в овчарне все враз замекали, заржала кобыла на конюшне, залаяла собака в конуре. Вышел пахарь Сила посмотреть, что за шум, увидал ребёночка на крыльце и в один миг всё понял. Взял он сына на руки…
Кешка слушал невнимательно – больше поглядывал на лесных жителей. По одному, тихой сапой, они подтягивались к столу. На лицах скорее любопытство, чем враждебность, но кто их знает… И тут Кешку молнией насквозь прошило: сирота! подкидыш! Этот Кен подкидыш, как и я… Герой чужого предания в полсекунды стал для него родным братом.
– …Нарекаю тебя Кеном, молвил пахарь.
И Кешка сказал:
– Да, правильно. Кен – хорошее имя. Мне подходит.
Кажется, у него дрогнул голос, и Маниська расплылась в улыбке.
– Рос Кен не по дням, а по часам. Силу богатырскую набирал и того быстрее. Когда сравнялось ему пять лет, околела старая кобыла отца его. "Как же быть? – воскликнул пахарь. – Как я выйду в поле без лошади?" – "А давай, – сказал Кен, – я вместо неё впрягусь". Подхватил он плуг и поволок по полю, да так резво, что отец едва за ним поспевал…
На поляну вышел высокорослый голенастый парень – штаны до колен верёвкой подвязаны, ступни такие, что за ласты принять можно, голый по пояс, на голове что-то вроде плетёной шапочки. Встал, подбоченился. Плечи вроде неширокие, и грудь впалая, но кулаки с дыню. Лицо длинное, носатое, скулы торчат, глаз не видно под тяжёлыми надбровьями, на щеках серые мазки – зачаток будущей бороды. А у Кешки даже над верхней губой – только лёгкий намёк, хотя давно бы пора…
– Когда Кену стало семь…
– Маниська! – медведем проревел голенастый. – Иди сюда!
Она сидела к поляне спиной – и бровью не повела, точно не слышала.
– Ах да, забыла. Хозяйка, когда Хлебную Деву отпускала, наказала ей строго-настрого к груди сосунка не прикладывать, молока своего не давать, не то…
– Иди сюда, кому говорю! Маниська!
Она обернулась всем корпусом, плеснув над столом чёрными космами, и включила бензопилу:
– Чего орёшь? Сам иди, ежли надо! Не видишь, я с человеком разговариваю…
И он подошёл. Схватил Маниську за волосы, сдёрнул со скамьи, как тряпичную куклу, волоком потащил за собой. Она беспомощно извивалась, колотя по земле крепкими смуглыми ногами и голося без умолку.
Кешка огляделся: лесные люди, те, что стояли поближе, втянулись обратно под деревья, а дальние наоборот выдвинулись, любопытствуя. Женщины с той стороны поляны крикнули что-то насмешливое – то ли Маниське, то ли её обидчику. Вмешиваться явно никто не собирался. И ему, Кешке, то есть Кену, не следовало. Но она только что сидела так близко, улыбалась ему, блестя чёрными глазами…
Он обошёл вокруг стола и понял, что теменем едва достаёт голенастому до подмышек. Взял поварёшку, благо ручка длинная, похлопал по высокому плечу.
– Эй, дядя.
Может, как с Борькой – пронесёт…
Голенастый был неповоротлив, его кулак взлетел в воздух тяжелогружёным бомбовозом и, пока неспешно, торжественно заходил на цель, Кешка успел нырнуть в сторону. Парень уставился на свою руку, удивляясь, как это он мог не попасть. Кешка посмотрел в мутно-голубые, как у новорожденного котёнка, глаза. Твёрдо произнёс:
– Я не знал, что она твоя девушка. Если бы знал, ни за что не стал бы с ней разговаривать.
Тяжёлые веки дрогнули и опустились, острый подбородок склонился на грудь.
А потом на Кешку рухнуло небо.
Оно было тяжёлым и гулким, как медный котёл.
***
Вечные силы, что значит, личное дело затерялось?
