скачать книгу бесплатно
Но сколько ждать?
Кешка взобрался на ближайший холм, огляделся по сторонам. Чужая земля. Ни одной знакомой детали. Как такое может быть? Он сел в траву и задумался, пытаясь выстроить в голове цепь событий, которые привели его в это странное место.
Вывод получался неутешительный. Из окна он никаких чудищ не заметил, но Лика вела себя так, будто они были, и когда он выскочил ей на помощь… Нет, он выскочил, подобрал амулет, помог Лике встать. Вот тогда-то всё и случилось. Варя монстров не боялась. Потому что не видела. А значит, и сама для них как бы не существовала.
– Варя! Лиза! Райка! Тётя Люба! – позвал он. – Я спятил. Мне кажется, что сейчас лето и я на зелёном лугу. Отведите меня домой, а? Можете водой облить. Или стукнуть посильнее.
Никто не отозвался. Ни тени в воздухе, ни шепотка над ухом, ни санитара со смирительной рубашкой наготове.
Тянулись к горизонту верблюжьи горбы холмов, весело зеленели, топорщились деревцами. Вдалеке петляла речка. Справа стеной подступал лес. Кешка поднялся на ноги. Пусть он помешался, глядя на Лику, но ведь не так сразу и не так полно, чтобы целиком выпасть из реальности…
Он взбежал на соседний холм, повыше. Редкие деревья раздвинулись, словно театральный занавес – и Кешка увидел деревню.
То, что от неё осталось.
Чернели выгоревшие квадраты срубов, каменные остовы печей. В немом укоре вздымались к небу закопчённые пальцы труб, сквозь завалы обугленных брёвен пробивалась вызывающе яркая зелень.
У Кешки в груди образовался ледяной ком – он решил, что это Сорная лежит внизу россыпью головешек…
Но вокруг Сорной нет холмов. Болота есть, а холмов нет. Как нет заросшего пруда чуть поодаль и строения на его берегу, теперь чёрного, обвалившегося… Что это было – мельница? От облегчения Кешка нервно рассмеялся. И пошёл, побежал вниз. Трава, словно батут, подталкивала его в подошвы.
Войдя в деревню, он сбавил шаг. Все дома здесь были мёртвыми, в пепельной седине, будто надгробья, выстроенные в ряд. Пожар случился давно. Обглоданные огнём древесные кости тонули в зарослях лебеды и крапивы, в проломах поднялись молодые деревца.
В конце улицы антрацитовым чирьем торчал колодец – огонь добрался и до него, но нижние ряды брёвен уцелели.
Из глубины пахнуло гнилью.
Кешка сглотнул горькую слюну и прошёл мимо.
Когда черноты впереди не осталось, только бодрый травяной ковёр на склоне очередного холма, он перевёл дух. А странно… Он поднялся повыше и заставил себя оглянуться на деревню. Так и есть: ни одного столба. Где линия электропередач? Где провода, пусть оборванные… И ещё. Если дома уничтожил лесной пожар, то откуда он пришёл? Деревья-то целёхоньки стоят, со всех сторон.
Берёзовая роща оторачивала холм бело-зелёным кружевом. Кешка брёл между стволами, трогал шелковистую кору и думал о том, что дома апрель и ещё можно собирать берёзовый сок… Очень хотелось пить.
Среди деревьев и кустарников попадались столбы в человеческий рост. Серые, с серебристым отливом. Сосна такой бывает. Или осина. Макушки у столбов были скруглены, бока украшены резьбой, где совсем стёршейся, еле заметной, где вполне отчётливой. Понизу волны, над ними змеи и жабы, выше олени с ветвистыми рогами, ещё выше птицы и снова волны, должно быть облака, а по самому верху – человеческие фигуры.
Холмиков под столбами не было, но Кешка как-то сразу решил, что это кладбище. На ветвях берёз попадались ленточки – линялые, потрёпанные, грязные… Вот же ирония судьбы: дома живых сгорели, а прибежище мёртвых стоит себе невредимо.
За берёзами открылось поле в объятьях тёмного, сурового леса. На рубеже рощи и поля торчал ещё один столб – выше и толще других. Не серебристый, а бурый, плохо обтёсанный, и резьба кое-как нанесена. Против других столбов – что детский рисунок против картины мастера. Зато под ним вяли букетики полевых цветов, в глиняной плошке плавали жёлтые лепестки. Воды как раз довольно, чтобы губы смочить.
Значит, живут здесь люди. Мёртвых своих чтут. Хлеб растят.
Кешка взял в горсть налитой колос, растёр в пальцах. Рожь. Мелковата, правда. Но растёт густо, весело.
Сторожами над золотой россыпью торчали одинокие сосны – могучие, величавые. Комбайн по такому полю не пойдёт… Стебли клонились под тяжестью спелых колосьев, шелестели и волновались на ветру.
Солнце жарило по-июльски, по загривку струился пот. Кешка прошёл поле насквозь – до того места, где кончалась нива и начиналось жнивьё. Стерня неровная, кругом разбросаны оставленные на просушку снопы, кое-где высятся одонья. Да, убирали тут явно не машинным способом…
А приходили хлеборобы вон по той тропе, убегающей под сень леса. Даже не по тропе, а по вполне себе дороге – с узкой, хилой, но вполне заметной колеёй, проторённой в траве колёсами автомобиля или телеги.
Живот подхватывало от голода, во рту пересохло, ноги гудели, но в лес Кешка вошёл бодрым, пружинистым шагом, хотя и понимал, что путь может оказаться неблизким.
Деревья вплотную подступали к дорожке, делались всё больше, раскидистей, и надежда на то, что вот ещё километр, от силы два, и стволы поредеют, а за очередным поворотом покажется деревня, начала таять.
Лес жил своей жизнью: шумел подоблачными кронами, смеялся птичьим многоголосьем. Белки рыжими росчерками перелетали дорожку, не касаясь земли. Выкатилось из травы ежиное семейство и скрылось в кустах на той стороне… Выпрыгнул коричневатый, мосластый заяц, замер столбиком, но стоило Кешке двинуться, сиганул ввысь метра на полтора и дал стрекоча.
В лесах близ Сорной такого обилия живности не было, на дорогах, на тропках и просто в траве валялся всякий человеческий сор… А тут ни бутылки, ни пластикового пакета, ни обрывка бумаги… Интересно, как у них с хищниками?
Накаркал. Из леса зашумело, затрещало, словно перекрытия у здания рушились – кто-то большой и мощный ломился сквозь чащу. Кешка застыл, чувствуя, что бежать и прятаться поздно, но затем всё же метнулся под прикрытие молодого орешника.
Из листвы на плешину дороги шагающим танком выдвинулся лось.
Живьём лосей Кешка никогда не видел, но кто ж не узнает длинную морду, по-верблюжьи мясистую верхнюю губу, длинные ноги, горбатую холку и рога лопатой. Лоси, говорят, крупнее оленей. Но этот… Если бы Кешка встал сам себе на плечи, то едва дотянулся бы до его шеи. А рога у сохатого такой ширины, что двуспальная кровать войдёт и ещё место для тумбочек останется…
Кешка глядел, боясь вздохнуть. Могучий зверь повёл головой, скользнул по человеку по-королевски надменным взглядом и прошествовал через дорогу в можжевеловые заросли, круша тонкие стволы и ветви с неотвратимостью железнодорожного состава.
На ватных ногах, взмокший, Кешка выбрался на тропу. Таких лосей в природе не бывает. Может, в ледниковый период и были, но сейчас – нет. Куда же его занесло?
Дорожка, неверный проводник, совсем съёжились и пугливо петляла, огибая великанские стволы, трава почти затянула проплешины от колёс. Пора признать: он выбрал не то направление. Поторопился. С другого края поля наверняка нашлась бы тропка к ближайшему холму… Люди не селятся в лесу, деревни ставят на открытых местах.
Но должна ведь и эта дорожка куда-то привести, хотя бы к заброшенной лесопилке! Погоди, а вон слева не боковая ли тропка – вниз, в лощину, в папоротник… Кешка поднял голову к небу. Идти до конца или поворачивать?
С криком сорвалась ввысь длиннохвостая птица.
Свистящим шёпотом откликнулся воздух за спиной – и Кешке подрубило ноги.
Грянули крики, улюлюканье.
Посыпались сверху, замелькали меж стволов быстрые тени.
Кешка успел сесть, но на него прыгнул человек, повалил навзничь, оседлал грудь, занёс над горлом широкий серый клинок.
– Лежи! Не дёргайся!
Кешка лежал, смотрел. Пальцы на рукояти – загорелые, костистые, в царапинах и шрамах. Грязные, обкусанные ногти. Расхристанная рубаха из дерюги. Щербатая ухмылка. Шалые блики в глазах. Веснушки, широкие скулы. На голове воронье гнездо цвета меди. И снова – широкий серый клинок, совсем без блеска…
– Что это у тебя?
Клинок нырнул вниз, к горлу. Кешка зажмурился. По шее чиркнуло – тонко, горячо…
– Векпес, чену, кили пуеси!
Кешка открыл глаза.
Медноголовый, скалясь, качал на шнурке медальон.
– Ан мунх йотгойив уг? Никс итпалос!
Его подельники сгрудились вокруг. Кешку теребили, ощупывали, шарили по карманам. Он попытался вырваться, но тут же получил удар под ребра, в лицо уставились острия полудюжины ножей. Кешке связали руки за спиной, вздёрнули на ноги, толкнули – он шлёпнулся ничком. Под хохот и выкрики своих пленителей.
Но, кажется, издеваться над ним они не собирались. Медноголовый коротышка распутал Кешке ноги и выпрямился, крепя к поясу махристую верёвку с камнями на концах.
Пленника снова подняли. Рослый парень с жгучим взглядом и рваным шрамом на щеке накинул ему на шею петлю и дёрнул за верёвку.
– Дийи, вичи кичи!
Разбойники снова засмеялись.
Кешку потянули вниз, в папоротники, и он едва не упал, запутавшись в листве на крутом склоне.
Когда перебрались на другую сторону оврага, идти стало легче. В тени хвойных деревьев подлесок поредел, прошлогодние шишки похрустывали под подошвами, мягко пружинил листовой опад. Но Кешка брёл, едва переставляя ноги. Он смертельно устал и слишком многое сегодня пережил. Ныли вывернутые плечи, саднило запястья. Когда он спотыкался и замедлял шаг, его толкали в спину, парень со шрамом дёргал за верёвку, и у Кешки перехватывало дыхание, кровь начинала стучать в висках.
Всё обойдётся, твердил он себе. Если бы хотели убить, то не тащили бы на привязи столько времени… А сколько – полдня, день? Без единого привала? Мысли путались, в ушах нарастал шум, перед глазами плыло, и поднимая голову, Кешка видел над собой серую колышущуюся пелену, которая вытягивала из тела тепло и волю к жизни. Он не понимал, как ещё держится на ногах…
Сильный тычок между лопатками… Кешка споткнулся, пробежал вперёд несколько шагов, чудом не расквасив нос. И понял, что они наконец дошли.
Он лёг, где стоял, на голую землю, посреди вытоптанной поляны. Полегчало. Морской прибой в черепной коробке подутих, кроны в вышине прекратили расплываться. Темнота отступила, небо подёрнулось бледной предвечерней зеленцой.
С этого неба протянулась детская ручонка, дёрнула пленника за нос и под счастливое хихиканье ушла обратно в вышину.
Кешка перевернулся на бок и сел. Пацанёнок, совершенно голый, чумазый, с всклокоченными лохмами, смотрел на него, улыбаясь хитро и игриво.
– Маугли, – прошептал Кешка.
Малыш хихикнул и опять протянул к нему руку с хваткими пальчиками.
Из-под высокой сосны закричали женщины. Одна, босоногая, в рубище, подскочила и, смазав мальчику ладонью по темени, поволокла его прочь от Кешки. Маугли не плакал. Он оглядывался и строил рожицы.
Среди деревьев маячили люди. Кешка заметил пару земляных домов, длинный навес, грубо сколоченный стол со скамьями… Вдруг сдавило горло, да так, что глаза на лоб полезли: чернявый парень со шрамом подкрался тихо, из-за спины, и дёрнул верёвку, вынуждая подняться.
– Дийи, ромегуну. Мара диули.
В тени сосен ютилась бревенчатая хибара, крытая тальником. Кешка вошёл, едва не чиркнув макушкой по косяку. Крохотные окна давали мало света, и он остановился, слепо озираясь. Конвоир тут же ширнул его в поясницу. Кешка подался вперёд, шрамолицый втиснулся следом, прикрыв за собой дверь. Значит, это не тюрьма для схваченных в лесу путников… разве что пыточная?
Пахло сушёными травами. Кешка присмотрелся: под потолком, на стенах развешаны целые вязанки. Стол у окна, лавки, кадушки – всё ветхое, тёмное, под стать наружному виду развалюхи.
И её обитателю, который тихо полулежал у стены на низком топчане.
Кешка принял бы его за замшелую корягу, прикрытую ветошью, если бы не глаза – влажные, светящиеся, будто нарисованные флуоресцентной краской.
– Исруес со, – проскрипела коряга старушечьим голосом. – Пиахис мунив тигикзрур.
Шрамолицый развязал пленника и вложил ему в руки какую-то вещь. Распухшие, онемелые пальцы отказались её не держать. Кешка понял, что это такое, лишь когда шрамолицый поднял с пола и сунул ему за пояс джинсов… медальон, отнятый рыжим коротышкой.
– А теперь оставь нас.
Кешка взглянул в яркие глаза напротив – не послышалось ли?
– Но Мара…
– Иди, Стич.
Шрамолицый засопел, но подчинился. Дверь издала скрип, стукнула. Стало тихо и жутко – под взглядом блестящих, словно подсвеченных изнутри глаз на чём-то тёмном, корявом, облепленном мхом и паутиной, что никак не могло быть человеческим лицом.
– Откуда у тебя Знак? – проскрипела старуха.
Всё-таки они говорят по-русски. Когда хотят. Сначала рыжий. Теперь эта карга-коряга… Кешка сглотнул, не зная, как ответить и надо ли вообще отвечать.
– Ты понимаешь меня? – спросила она. – Подойди ближе.
Кешка придвинулся на полшажка.
– Значит, понимаешь. Хочешь пить? Вон, в углу, бадья… Не бойся, вода чистая.
Всё в старушечьей хижине было затхлым, гнилым. Чернел полузатонувший в воде деревянный ковшик. Кешка не без опаски тронул ртом щербатый, набухший влагой край. А потом в горло полилась вода – прохладная, сладкая, и он, забыв обо всём, черпал ещё и ещё. Последний ковш пил медленными глотками, растягивая удовольствие. Вздохнул глубоко, чувствуя себя заново рождённым…
– Напился? Иди сюда. Сядь.
Кешка растерянно огляделся.
– Что, не привык сидеть на полу? – в скрипучем голосе прозвучала усмешка. – Там… под столом… чурка берёзовая должна быть.
Кешка пристроился на иссохшей, треснувшей посередине колоде, его глаза оказались на одном уровне с глазами старухи. Он приспособился к полумраку и теперь различал мельчайшие детали её жилища, вплоть до клочьев мха между брёвен и крохотных дупел, проеденных жуками-древоточцами, но лицо в полуметре напротив так и осталось корявой личиной кикиморы.
– Теперь отвечай на вопрос. Откуда у тебя Знак?
Медальон давил на рёбра, и Кешка вытащил его, повертел в руках.
– Вы об этом?
– Кто тебе его дал? Или ты украл его?
– Нет! Сам сделал.
– Что значит – сделал?
– Вырезал из дерева. Я это умею! – добавил Кешка с вызовом.
Старуха помолчала и спросила уже с меньшим напором:
– Откуда ты?
– Издалека.
Она хмыкнула – будто треснул сухой сучок.
– Как попал сюда?
– Дошёл. Пешком.
