скачать книгу бесплатно
забытым и неизвестным поэтам
Мёртвому больше надо.
Евгений Витковский
1.
Давно забытого поэта
давно забытые стихи —
в них украшают прелесть лета
веночки милой чепухи,
любовь и кровь, и осень – просинь,
и непременная тоска…
Он до оскомины несносен.
Но вдруг откроется строка
скупым цветком чертополоха,
колючкой с ярким хохолком
и в строчке этой вся эпоха,
вся боль и страсть одним мазком,
весь мир в одной короткой строчке,
вся жизнь до капельки, до точки —
в неё, а прочее пустяк.
А звали как?
Да… звали как?
2.
Слово медленнее полёта пуха,
вьётся в воздухе, не достигая слуха,
оседает потёками слов на листе.
Потирает лапами сытое брюхо
и жужжит забвенья зелёная муха —
бронхиальная астма в помятом альте.
Мир не скажет тебе – хорошо ли, плохо.
На дворе чёрт знает, какая эпоха.
Как ни кинь, то сума, то тюрьма, то бедлам.
Слово тихо теплится в складках вздоха
гениальной глупостью скомороха.
Время после рассудит, что хлам, что храм.
А пока молчит, как премудрая рыба
неизвестно какой породы-пошиба —
карасишка, кит ли времени оно,
изнутри не видно, наружу нет хода
и с тобою только твоя свобода
возноситься духом, хоть ты не Иона.
Так царапай прилежно, поэт, бумагу
по пути в никуда, к забытья оврагу,
в неизвестность, прочь от шума и взгляда —
отпоют ветра в три пальца, отсвищут.
Может статься, когда-то тебя отыщут
те, кто знает – мёртвому больше надо.
2016, 2017
михаилу кукулевичу
1.
За всё заплачено. Живи себе на сдачу,
корми синиц, забудь о журавлях
и Синей Птице, не лови удачу,
спи у ТВ, томись в госпиталях.
Ни дна тебе ещё и ни покрышки —
лишь памяти недрёманой конвой
таращит глаз с просевшей в землю вышки.
Скажи спасибо, что пока живой.
И мама моет, моет, моет раму…
На сколько снов ей хватит этих рам?
И мёртвые во сне не имут сраму,
а срам дневной забыл про всякий срам.
Всё так, всё так и никуда не деться
от времени, от боли, от себя.
И ворошу воспоминанья детства,
заусенцы мгновений теребя.
Перебираю молодости метки,
перебиваю горечь стопарём.
Есть рукава да не вернёшь жилетки.
Запьём печаль и тихо запоём.
Озябший бог подсядет виновато,
штрафную примет, спросит закурить
и скажет: «Хорошо сидим, ребята.
А не слабо ещё творцу налить?».
Ночь на троих продлится до утра.
Он знает всё. Он не играет в кости:
«Придёт пора – я позову вас в гости.
Да не спешите – нынче не пора».
2.
Отговорит, отплачет, отпоёт…
Откуда это от таинственно берётся?
Зачем оно? Пускай себе живёт
щегол на дне небесного колодца.
Пускай живёт, не думая о дне,
когда в лесу небесном растворится…
Но отчего в строке трепещет не —
снежинка летом, на мели плотвица?
Дамоклов меч. Далёкая звезда.
На камне не оттиснутая дата.
Аукнет не, ему ответит да
лучом рассветным в зареве заката.
Журавль в руке. Синица в небесах.
И к слову льнёт мерцающее слово,
к строке строка. Еже писах, писах.
И не стареет времени обнова.
3.
Год грибной и плутоватый.
Лет шальная череда.
Век на времени распятый.
Сказки. Бредни. Лабуда.
Мы бредём. Скрипят колени,
но душа не знает лет,
из мешка тоски и лени
тянет звёздный свой билет
и живёт, поёт, страдает
счастью молится и пьёт,
не спивается и знает,
для чего она живёт.
Ты обнимешься с гитарой
так безгрешно и грешно,
«Два топорика – не старый» —
подмигнёт рассвет в окно.
Улыбнёшься, струны тронешь
словно пёрышки щегла,
в небо песенку уронишь,
чтобы новая пришла.
2014—2017
«В Петах-Тикве вовсю зацвела…»
Ой, не надо, не надо тепла —
я о снеге мечтала полгода.
Юлия Драбкина
В Петах-Тикве вовсю зацвела
и пугает жарою природа.
Смыться в Питер, пройтись до угла,
пусть целует Мороз-воевода.
Здесь в апреле пурга замела,
непогода, ворчат, непогода.
Ой, не надо, не надо тепла —
я о снеге мечтала полгода.
Пусть круж?т могендовидопад
и в ладони ложатся снежинки,
и сверкают прохладные льдинки,
и не верится, словно в картинке
под небесные ритмы токкат
яблок хрусткий дрожит аромат.
2017
«Что, бедный Йорик, о былом грустить…»
Но пространству тесна черепная коробка!
Сергей Гандлевский
Что, бедный Йорик, о былом грустить,
себя мороча глупостью напрасной?
Нить Ариадны и связующая нить
переплелись с ушедшей в землю красной.
Язык с губами съела немота,
слепых глазниц открытые забрала,
между висками бродит глухота,
сбивая с нот мелодии хорала.
И в раковине черепа гудит,
не умолкая, вольное пространство,
аукается с небом трилобит
на языке эйнштейнова шаманства.
К ней ухо приложу, прижмусь щекой
к твоей щеке и, вслушиваясь в годы,
в потоке звуков различу покой
