Убийцы Фей

– По крайней мере, сейчас ваш новый представитель делает всё, чтобы наладить с людьми связь. Это похвально. Как его… Ав…

– Авалион, – чётко произнесла Айлори, изменившись в лице. – Верховная фея с самыми сильными чарами в мире, подаренными девятым покровителем. Повелитель льдов и снежных бурь.

– Лори, ты чего? Не ладишь с ним?

– Я? – она неожиданно рассмеялась. – Ха… точно. Терпеть его не могу. Тот ещё фрукт.

– Я так и понял. У нас тоже с подобным выражением лица говорят о ком-то, кого не понимают и в тайне на него надеются.

– О ком?

Дью встал из-за стола и кинул посуду в раковину, намереваясь принять горячий душ.

– О боге.

Айлори молчала, даже когда за ним захлопнулась дверь ванной и загудел старый бойлер.

«О боге».

Долгий выдох. Она понимала, что от проницательности шерифа ей не сбежать, но, на её счастье, он – приличный человек и вряд ли лишний раз спросит о непростом прошлом в аббатстве. Наносить новые раны Айлори не хотелось, ведь прежние ещё кровоточили.

Она провела пальцами по краю стола и отругала себя за беспечность. Сначала устроила пожар в доме того, кто её приютил по доброте душевной. Свалила вину на давно позабытых духов, которые стали крылатой фразой. А теперь… Посвятила человека в мироустройство фей и пыталась обмануть того, кто был с ней всегда честен.

– И кто ещё здесь гнида? – ей было стыдно до дрожи в коленках. Всё нутро выворачивалось наружу от горечи собственных ошибок.

Но с Дью всё всегда было именно так: чуть-чуть за гранью, на тонком льду и на краю лезвия. Только угрозы он не видел, в отличие от Айлори и её боязливых приступов от великой молнии, что рухнет на шерифа, если она сделает что-то не так.

И пока гостья корила себя, горячая вода стекала по лопаткам мужчины, на которых оставили след старые шрамы. Дью прижимался лбом к прохладной плитке, позволяя телу немного забыться, а памяти – работать.

Именно в такие моменты приходили догадки. Правильный душ Дьюэйна Беркли смывал шум и оставит только суть, за которую можно ухватиться.

Он снова и снова прокручивал улики: записи, имена, странные адреса, выведенные дрожащей рукой: чернила заменили остатками самообладания?

«Святая Мар…»

И тут ударило.

Не просто ударило – прошибло.

Он знал окончание фразы, которую Тревор не успел дописать.

Не по документам, не по чужим рассказам. Дью знал место на ощупь, с закрытыми глазами! Знал, как скрипит третья ступенька у западного крыла, как в игровой комнате всегда слегка запотевшие окна, а в щели под подоконником спрятан сломанный оловянный солдатик. Как громко чавкает «мадам Ложка» за обедом, вытирая крошки со своих усиков.

Приют Святой Мариэллы.

Дью жил там до пятнадцати лет. До того, как милая семья решила дать шанс взбалмошному мальчишке с разбитой губой и тягой к сложным раскраскам.

Они выехали немедленно: Дью доверился дерзкой чуйке и нетерпеливо ждал зелёного сигнала светофора на перекрёстках. Погода, как всегда, вставляла палки в колёса его колесницы поиска правды: косой дождь бил по боковым зеркалам. Благо, свободным от преследования, кажется, пока их с Айлори не обнаружили.

Приют стоял на краю городка, за поворотом, спрятанный среди густых кустов живой изгороди. Здание – двухэтажное, угловатое, из потемневшего камня. Дью часто шутил в детстве, что «…только конченный архитектор мог построить такой приют, от которого дети забывают, как улыбаться». Но в нём было что-то одновременно тоскливое и родное… как последний ужин с бабушкой, зная, что больше она никогда не встанет к плите. Шериф недолго знал свою приёмную бабулю, но за её томатное рагу он был готов на всё.

– Ты здесь вырос? Жутко… Как дом с привидениями! – Айлори боязливо озиралась, не спешила расстёгивать ремень безопасности.

– В хорошую погоду тут не так страшно. Или я себя так утешал… Заведующий неплохой мужик, может, обед мы порой и пропускали, но никогда не мёрзли.

– А как ты… Твои настоящие родители. Где они?

Дью смотрел на фасад и не говорил ни слова. Лицо его стало странно спокойным, почти выцветшим от ливня, будто приносящим галлоны неспокойных воспоминаний.

– Погибли в автокатастрофе. Я тоже пострадал. Память отшибло за все десять лет жизни. Не знаю, что может быть хуже, чем не помнить ободряющие лица родителей. Что представлять в трудный час? Чей голос прокручивать, когда всё пошло по наклонной?

Не мешкая, Айлори взяла его за руку и крепко сжала. Она ободряюще улыбнулась, пытаясь разделить чужую боль и попросить прощения за утро.

– Я тебя понимаю, Эйн. И тоже не представляю лица родителей. Все мы… У фей и фейлин не бывает пап и мам, так что…

– Что, прости? – опешил Дью.

Тут же Айлори смолкла и испуганно отстегнулась, выходя наружу. Разговор, стало быть, окончен.

Во дворе, где когда-то «Паганель-Дью» гонял мяч с мальчишками, теперь стояли качели – одна цепь перекручена. На лавке под вязом дремал подросток в пальто не по размеру и с фингалом под глазом. Вероятно, ночью спать ему не давали. Зато малышка в вязаном свитере перебирала свои цветные мелки, напевая под нос песенку. Она поднимала взгляд каждые две минуты, будто проверяла, не пришёл ли кто за ней, и каждый раз расстраивалась.

– Почти ничего не поменялось, – тихо признался Дью.

– Они выглядят несчастными. Странно. Наши дети – самое дорогое в мире. Как же вы, люди, допускаете приюты?

– Есть наша вина. А есть… Смерть, Лори. И после неё не каждый ребёнок может вернуться домой.

Внутри всё было… ровным, даже безжизненным. Шериф предпочёл определение «сдержанным», чтобы не вызывать новые возмущения фейлины. В приютах эмоции вытравлены временем, ведь не каждый здесь дожидается и находит новую родительскую руку.

Воспитанники сразу заметили гостей и косо жались, пытаясь рассмотреть их, попытаться понять: приехали за ребёнком или убедиться, что жизнь без детей лучше, чем с приёмными отпрысками в дырявых носках? Но каждый в глубине души надеялся. Кто-то перестал играть, а постарше сели ровнее. Один мальчик, лет девяти, достал из кармана погнутую пуговицу и сжал её в кулаке, молясь.

– Побудь тут, хорошо? Я поговорю с кем надо.

Айлори кивнула и прижалась к стене, всё ещё поражаясь здешним «красотам», от которых, она была уверена, всех уже тошнило. Ей вспомнились краски Новэлима, сладкий цветочный аромат и жужжание шмелей, щекочущих пушистыми брюшками её ушки. В воспоминаниях было много яркой зелени, которая игриво отпечатывалась на коже и душистое мыло в купальнях, постоянно норовившее сбежать из ладошек.

А самое главное – смех детей. Её ровесников, таких же окрылённых проказников в носатых туфельках. Они седлали луга, следили за облаками и знали, что детство – лучшая пора, ведь… Тогда все думали, что всё наладится, и род фей воспрянет, а Покровители зальются гордостью за Новэлим и его будущее.

Что-то круглое прикатилось к её сапогу и выдернуло из счастливых воспоминаний. Пуговица.

– Простите, пожалуйста, красивая тётенька! Выскользнула…

Айлори подняла пуговицу и отдала мальчишке с подранными губами и россыпью родинок.

– Ценная вещица? – лукаво спросила она.

– Спрашиваете! В ней моя удача. Мама говорила. Её больше нет… Ну, мамы. И удачи, наверное. Простите, что потревожил. Не говорите дежурному. Никто не любит надоедливых детей… А, я опять много болтаю? Все так говорят. Хотя говорить лучше, чем молчать. Знаете, кто всегда молчит? Мёртвые. Ой… Блин, опять… – мальчишка стукнул себя по голове и скривился. Айлори приметила кривые зубы и как сильно подавляет самого себя этот человеческий ребёнок.

– Я чувствую, что в этой пуговице осталась любовь твоей мамы. Ты просто позабыл её.

– А как не позабыть? Она больше не напомнит. – Грустно вздохнул сирота и снял кепку, прижимая её к груди.

– Закрой глаза. Да, вот так. Зажмурься. И представь её, как она… – Айлори вспомнила слова Дью, – улыбается тебе. Её мягкий голос, ободряющий. И навсегда запомни эти образы, чтобы в трудный час они тебя согревали. Как и эта пуговица.

Сиротка без названного имени ощутил, как ладошка теплеет, а пуговица легонько щекочет кожу. Он открыл глаза и увидел чудо! Пуговица сверкала! Почти незаметно для кого угодно, только не для ребёнка, потерявшего свою маму. Ведь последнее, что он смог забрать себе – пуговицу с её пиджака в ночь пожара.

Мальчишка хотел было возрадоваться, показать тётеньке настоящее волшебство, но та исчезла, оставив после себя только неприметное пятнышко на полу. Розоватое, с блёстками.

Заведующий встретил Дью в кабинете весьма доброжелательно. Мистер Ферроу был худосочен и измордован тяготами приюта, и под жилеткой всегда хранил пузырёк с любимым ликёром. Шериф это помнил и сразу подстегнул старого знакомого, который тотчас рассмеялся и пригласил Дью сесть за стол, не забыв достать из ящика и плиточку горького шоколада, призывая угоститься.

– Честно признаться, Дью, не ожидал. Помню, как ты грозился всем, что и ноги твоей не будет в этом злополучном месте, – ухмыльнулся мистер Ферроу.

– А вы пробовали компот мадам Ложки? Это было спасительное бегство! – Дью отломил плиточку под хриплый смех. – Но я точно знаю, что вы заметили мой значок.

– Первее, чем твоё хмурое лицо. Отдел по магической безопасности? Здесь? Просвяти меня.

– Буду предельно честен, Роберт. Дело, над которым я работаю, ведёт сюда. А какие дела ты ведёшь с феями?

Мистер Ферроу снял очки и протёр глаза.

– Бога ради, Дью! Самые прекрасные дела. Впервые за многие годы приют имеет хорошие перспективы. Мы ещё официально не сообщали в газеты, но… Раз ты здесь, не могу не похвастаться. Достопочтенный Авалион берёт приют под свои шикарные крылья! Мне скоро на пенсию, сам понимаешь.

– И ты решил отдать приют феям? Так вообще можно? – растерялся шериф, снова слыша знакомое имя.

– Брось, сейчас все хотят успокоиться. После убийства одного из них все на ушах. Боятся, что феи начнут мстить. Взять опеку над приютом – отличное решение. У фей есть деньги, и министр Карстенбрук в восторге, меньше головной боли.

– Это меня и настораживает, Роберт. Деньги…. Как? Они экономически независимы от нас и точно не устраиваются в «Корнер Кофе» на полставки. Ты не счёл это подозрительным?

Отпив ликёра, мистер Ферроу встал и закрыл дверь кабинета. Не хотелось заведующему начинать непростой разговор с Дью, но выхода не было. Пора напомнить бывшему жителю о своих грехах, чтобы увильнуть от собственных.

– Правду хочешь? Мы еле сводим концы с концами… Если забастовки продолжатся, то на наши проблемы даже не взглянут. А приходов всё больше! Сейчас непростое время, Дью, и столица не горазда делиться финансированием. Ты как будто не доверяешь феям… Что странно. В детстве ты с ума по ним сходил.

– Я? Ты путаешь.

– Нет-нет, я помню. Постоянно о них говорил, восхищался, рисовал. Помнишь драку в сарае? Сломал Феликсу руку за то, что он оскорбил твоего выдуманного друга-фею, который жил у тебя в ушах. Как ты там говорил? Вы общаетесь…

«Свистом», – одновременно сказали мужчины.

Дью сильно смутился, припоминая, как боролся за своё воображение со всем отчаянием против задиры-Феликса. А сейчас… Какая глупость. Он отрицал очевидное – его всегда манил мир крылатых. Значок на груди, попытки добраться до истины, Айлори… Всё сходилось. Получается, что его особое отношение к ней исходит из-за исключительных вкусов?

Отогнав ненужные мысли, Дью полез в карман плаща.

«Осталось понять, почему Тревор указал на это место, да ещё с нарисованным сердечком», – Дью показал фотографию убитого, но Ферроу не узнал его.

Единственная ниточка с треском оборвалась. Какая жалость.

После горстки ностальгических бесед Дью вышел на улицу, выдавленный изнутри своим провалом. Солнце выглянуло из-за туч, опустилось низко, и всё вокруг казалось чуть перекошенным. Как в зеркале, которое вот-вот треснет.

Айлори стояла у калитки: её пальцы медленно чертили что-то на перилах. Когда Дью подошёл, она посмотрела на него, и всё сразу стало ясно.