Форшок

Лишь одна фраза в его монотонной речи заставила ее встрепенуться и осознать реальность происходящего: оказывается, ее дочь знала о решении отца!

Богатое воображение женщины нарисовало картину, как отец с дочерью вместе обсуждают несносный характер матери, привыкшей контролировать каждый их шаг. И, вероятно, дочь сочувствовала отцу, столько лет изнывающему под грузом Алининой диктатуры.

Обида, бессилие и острое чувство несправедливости не давали дышать. Слова, приходившие на ум, были какие-то пустые и ненужные.

– Двадцать лет, почти четверть века я отдала семье. Я отдала тебе свою молодость, – говорила она и сама понимала пустоту этих слов.

Кого и когда трогали эти фразы, кроме человека, их произносившего?

– Прости, – сказал Борис, – Мне казалось, что ты тоже понимаешь, что после отъезда Леры нас ничего не связывает. А терпеть друг друга лишь потому, что мы двадцать лет были вместе, мне кажется глупым.

– Я тебя не терпела. Я жила рядом с тобой и думала, что у нас семья, – сказала Алина.

Муж промолчал, тем самым показывая, что терпел он.

– Ты можешь не беспокоиться. Помогать деньгами я тебе буду, – сказал Борис.

Утром, когда муж отправился на службу, Алина попыталась привести мысли в порядок, но ощущение катастрофы не уходило и действовало как паралич.

– Есть ли средство предотвратить беду? – спрашивала она себя. Но ответа не находилось. Вместо него накатывала тоскливая безнадежность.

– Это конец, это конец, – билось в висках.

Конечно, Алина и раньше задумывалась над тем, что отношения с мужем давно стали скорее деловыми, чем супружескими.

– Но это неизбежный результат двадцатилетнего брака. Невозможно же десятилетиями сохранять пылкость влюбленных! Понятно, что рутина может убить любые чувства, но должно же оставаться уважение. Я же сама себе такого никогда не позволяла, – думала Алина.

С тех самых пор, как она вышла замуж, Алина автоматически перевела себя в новую категорию – категорию жены и матери. На нее обращали внимание другие мужчины, но это внимание воспринималось ею как что-то ненастоящее, как игра. А настоящими были муж и дочь.

С Борисом Алина познакомилась на танцах. Тогда она только что поступила в институт, и две однокурсницы потащили ее в Центральный парк. Там играл настоящий вокально-инструментальный ансамбль, и туда приходили курсанты военного училища. Борис был одним из них. Он не сразу обратил на Алину внимание, пригласил на танец ее подругу Светку.

В следующий раз на танцах он уже приглашал только Алину. На четвертый или пятый вечер, провожая ее домой, Борис сказал:

– Выходи за меня замуж.

Борис заканчивал училище и понимал, что на новом месте службы найти жену будет гораздо сложнее, чем в миллионном городе. Тем более что Алина соответствовала самым строгим представлениям об офицерской жене: красивая, неглупая, умеет себя подать, да еще и певица.

Алина думала недолго. Военное училище считалось престижным. После него многие парни делали неплохую карьеру. К тому же Борис был высоким и симпатичным.

Предложение не вызвало возражений у девушки еще и потому, что она не раз слышала байку о том, что слово ВУЗ для девушки расшифровывается так: «выйти удачно замуж».

Получив согласие Алины, Борис изложил программу будущей совместной жизни, какой сам ее видел:

– Я буду зарабатывать деньги, ты будешь делаешь все остальное.

Брак оказался удачным. Все происходило в рамках предварительно озвученной концепции семьи. Боря обеспечивал семью материально, а Алина делала все остальное.

Добывать мебель, качественные продукты, требовать у командира мужа улучшения жилищных условий могла только сильная, уверенная в себе женщина. Образ утонченной певицы постепенно таял в дымке проходящих лет. Алина постепенно превращалась в представительную даму, возражать которой отважится не каждый.

Они быстро притерлись друг к другу. Эмоциональные всплески Алины ударялись о неприступную стену невозмутимости Бориса и быстро гасли.

Нельзя сказать, что супругов связывали пылкие чувства, но этих чувств хватало ровно настолько, насколько им обоим это было необходимо. Только рождение дочери внесло в их семью долю тепла, которая выходила за рамки этой необходимости.

В целом отношения между супругами были ровными и спокойными.

Бориса мало интересовали вокальные увлечения Алины. Он считал ее занятия в ДК блажью, на которую имеет право скучающая неработающая дама. О делах своей службы он также ей рассказывал неохотно.

Но так ведь живут тысячи семей.

Глава 8

Из задумчивости Алину вывел дверной звонок. За дверью стояла соседка – учительница Инна, главный организатор всех мероприятий в военном городке. О возрасте этой женщины можно было только догадываться. Она могла быть плохо выглядящей тридцатилетней женщиной или выглядящей прекрасно пятидесятилетней.

Инна начала что-то возбужденно говорить. Алина с трудом заставила себя слушать ее быструю речь. Оказывается, через четверть часа во дворе в центре военного городка начинается собрание женсовета. Была такая общественная организация в гарнизоне. Обычно члены женсовета занимались устройством культурных мероприятий, посещали больных, делали прочие добрые дела. В этот раз собрание было внеплановым и экстренным.

Поводом для волнений послужило принятое городскими властями решение о сносе памятника Ленину, стоящего на центральной площади города. Инна, как заместитель председателя женсовета и убежденная коммунистка, приглашала Алину (если ее настойчивую тираду можно назвать приглашением) принять участие в собрании.

– Как ты не понимаешь, – тарахтела Инна, – Речь идет не только о конкретном памятнике, а о наших идеалах, истории, культуре. Вслед за памятником под нож пойдет все, чем мы дорожим!

Алина поймала себя на мысли, что хотя она ничего не имеет против аргументов Инны, судьба памятника и идеалов ей, в сущности, безразлична. За благоприятное решение семейной проблемы она бы отдала все идеалы вместе взятые!

На собрание она все-таки пошла, уступая натиску Инны. К тому же хотелось отвлечься от тяжелых дум.

На скамейках вокруг обширной детской площадки сидели и стояли человек двадцать женщин. Большинство из них пенсионного и предпенсионного возраста. Руководила всем Люба, жена старшего лейтенанта технической службы. Она временно исполняла обязанности председателя женсовета, пока настоящий председатель Клара Сергеевна не вернется из Грузии, где гостила у сына. Обычно улыбчивая и разговорчивая, сегодня Люба была серьезной, говорила четкими отрывистыми фразами:

– Мы не можем позволить издеваться на тем, что для нас свято: над памятью Ильича. Завтра мы должны заявить свой протест публично!

– И заявим! Пусть не думают, что с нами можно не считаться! – поддержали женщины.

Выступали многие. Правда, эмоциональные речи участниц собрания трудно было назвать выступлениями. Постепенно разговор отклонялся от основной темы. Говорили просто о наболевшем. О том, что вопрос перевода их мужей не решается или решается неправильно, о неясности дальнейшей судьбы военных пенсионеров, о слухах про перевод школ на национальный язык, о начавшихся перебоях в довольствии военнослужащих.

Звучали речи грамотные и незатейливые, резкие и доброжелательные. Присутствующие на собрании женщины гарнизона представляли полный социальный срез современного общества.

В конце концов решили протестовать не только против сноса памятника вождю, но и против вывода гарнизона из города. Иллюзия незыблемости и правильности существующего мира еще долго будет сохраняться в сердцах, а изживаться она будет тяжело и мучительно.

– А что, если все останется по-прежнему? – подумала Алина, – Возможно, перевод мужа не состоится, менять жизнь он не захочет, и все вернется в прежнее русло?

Как ни странно, при этой мысли она не испытала облегчения. Она понимала, что ее сознание тоже мечется в поисках спасительных иллюзий. Было трудно принять то, что даже если произойдет чудо, и муж вернется, и гарнизон останется на месте, прежней жизни уже не будет никогда.

Подошла Инна:

– Ты пойдешь завтра на площадь?

– Не знаю,– ответила Алина, – Боюсь, что мне придется решать другие проблемы.

– Я догадываюсь, о чем ты…

Алина замерла:

– А кто-то еще догадывается, кроме тебя?

Ответ Инны был подобен сокрушительному удару:

– Твоя семья уже целый год обсуждается на каждом углу. А ты действительно ничего не знала?

– Ты же знаешь правило: обманутые супруги узнают обо всем последними. Может, ты мне расскажешь о том, что известно тебе? – ответила Алина вопросом на вопрос.

– Про эту даму, твою соперницу, я кое-что знаю. Она, как ни странно, старше тебя на четыре года. Богатая, из новых русских. У нее кооперативный магазин на Бривибас. Да ты его знаешь, там недавно бытовую технику начали продавать. Одевается шикарно, но морда страшная. Это не только я говорю, все это подтверждают. С тобой никакого сравнения!

Алина почувствовала холод в затылке. Так ее организм реагировал на внешние эмоциональные раздражители. Значит, вчера, когда она пела, весь зал смотрел на нее не как на талантливую певицу, а как на брошенную жену, сравнивая с соперницей. А уж ее веселье во время чаепития точно дало много поводов для новых обсуждений!

Инна продолжала задавать вопросы и сама же отвечала на них:

– Что ты собираешься делать? Ничего? Ты меня удивляешь! Ты хочешь остаться одна? А на что ты жить собираешься? Подумай, с чем ты останешься. Ни работы, ни перспектив. Давай подключим женсовет, он вправит мозги твоему благоверному! Если понадобится, пойдем к генералу! – продолжала Инна.

– Я подумаю над твоим предложением, – сказала Алина и поспешила отойти в сторону от назойливой собеседницы.

– А может, она права?– подумала Алина, – Не получится уговорить, можно припугнуть. Не захочет же он перед пенсией испортить свой послужной список!

Она вспомнила, как тогда, в первый случай семейной бури, он отступил, сдался. И ничего, жили, как люди, столько лет! Может, и в этот раз прошумит, пронесется над головой шторм и успокоится?

Ночевать домой муж не пришел. Это была одно из самых тяжелых ночей в жизни Алины. Были, конечно, в жизни и ночи пострашнее. Например, когда на военном аэродроме во время дежурства мужа произошла авария. До утра никто не мог сказать: кто погиб, кто ранен, а кому повезло остаться невредимым. Или когда дочь пришлось везти за 300 километров в больницу с приступом аппендицита. Или когда дочь отправилась на экскурсию и пропала. Потом оказалось, что она отправилась к бабушке.

Тогда было мучительно страшно, но по-другому. Все сочувствовали и старались помочь, поддержать. Сейчас найти искреннее сопереживание было непросто. Она сама нередко по отношению к другим женщинам позволяла себе снисходительный взгляд или фразу типа: «Не трагедия. Не она первая, не она последняя». Сейчас было все по-другому.

После бессонной ночи голова гудела. Алина достала банку с остатками кофе. Молоть зерна было лень, но без кофе прийти в себя было невозможно.

Не успев включиться, кофемолка щелкнула и задымилась.

– И здесь прокол, – обреченно произнесла Алина.

Отвлек от раздумий звонок. На пороге стояла Инна с соседкой по подъезду Яной.

– Мы за тобой. Ты еще не готова? Быстрее собирайся, автобус уже ждет, – сказала Инна, как будто она всю ночь только и ждала, когда Алина проснется.

Алина вспомнила: сегодня же будут протестовать против сноса памятника Ленину.

Идти не хотелось, но еще больше не хотелось оставаться дома. Алина сняла с вешалки шубу. Это длиннополое сокровище муж ей привез из одной из бесконечных командировок. Тогда мех нутрии только начал входить в моду.

– Надень что-нибудь другое. В такой шубе ходят не протестовать, а раздражать публику,– приказала Инна.

– Мне мой такую и через сто лет не купит, – вздохнула Яна, имея ввиду своего долговязого мужа Колю, служившего по инженерной части.

Коля был тихий и застенчивый. В любой очереди ему было приготовлено место замыкающего. Даже приличную квартиру им дали последними. До этого они жили с двумя мальчишками-погодками в одном из двух сохранившихся с 50-х годов бараков. На службе его ценили, но при распределении чего-либо хорошего забывали. Видимо, забыли бы и на этот раз, но возвращение воина из афганской командировки в барак выглядело бы совсем некрасиво.

Яна быстро обустроилась в новом жилье и даже завела клумбу под окном, натащив разных цветов из детского сада, где она работала воспитательницей. Клумба Яны была первой и единственной в их обширном дворе: кочевая жизнь приучила жен военных тратить силы и любовь только на необходимые вещи. Не хочется вкладывать душу в дело, результатов которого ты можешь не увидеть. Ощущение временности неизменно годами царило в городке.

Сидячих мест в автобусе хватило не всем. Алина осталась стоять, держась за поручень у сиденья водителя. Она не слышала голосов женщин, готовых потесниться и предлагающих сесть рядом, не заметила , как автобус переехал через реку и приблизился к площади.

Глава 9

На площади вовсю шли подготовительные работы к сносу огромного бронзового памятника вождю мирового пролетариата.

Фигура Ленина возвышалась на массивном постаменте посредине площади.

Монумент не был шедевром мирового скульптурного искусства, но сделан был вполне добросовестно. В силуэте читались черты бытовавшего в 60-е строгого «сурового стиля». Темный силуэт четко прорисовывался на фоне неба. В отличие от многих других аналогичных памятников, этот был соразмерен окружающему городскому ландшафту и собственному постаменту. В соответствие со сложившейся иконографией одна рука вождя была вытянута вперед. Поводом для шуток городских жителей было то, что указующий жест руки вождя был направлен в сторону реки, на восток.

– Это не памятник, а дорожный указатель для русских. Он показывает, куда им следует идти, – говорили шутники, намекая на то, что рука вождя указывает в сторону Москвы.

Памятник Ленину здесь всегда считался импортированным, навязанным символом. Поэтому ликвидации этого символа каждой из противодействующих сторон придавалось особое значение. Активистка Инна была права: эту акцию нельзя было отнести к категории обычных технических работ.

Когда подъехал автобус с женщинами из военного городка, на площадь уже был подогнан подъемный кран, стояли трактора и грузовик. Несколько человек в рабочих робах крепили толстые веревки и канаты, уже оплетавшие памятник. Мужики работали не спеша, не обращая внимание на происходящее.

Перед памятником стайкой теснилось несколько репортеров. Двое из них настраивали кинокамеры, четверо щелкали фотоаппаратами, снимая происходящее.

Вдали виднелись фигуры нескольких полицейских. Им, видимо, была дана команда не вмешиваться без особой надобности.

Не было сомнений, что организаторы сноса памятника тщательно продумали сценарий этого мероприятия. Было сделано все, чтобы не привлекать внимания, подчеркнуть заурядность события. Все должно было пройти тихо и максимально незаметно. Обеспечить спокойствие в данной ситуации было непросто. Снос единственного скульптурного памятника в городе сам по себе должен был вызывать интерес жителей и мог бы стать поводом для импровизированного собрания. Тем не менее зевак было немного.

Появление защитниц из военного городка, безусловно, не вписывалось в предлагаемый сценарий.

Женщины вышли из автобуса и окружили постамент. Репортеры бросились к ним. Перебивая друг друга, корреспонденты попытались задавать какие-то вопросы, но Инна и еще несколько женщин дали им понять, что времени на разговоры не осталось.

Митинг протеста начался.

– На наших глазах происходит чудовищное преступление, – начала Люба, – То, за что боролись наши деды и отцы, уничтожается и предается забвению! Мы не допустим попрание памяти вождя мирового пролетариата!

– Не допустим! Не допустим! – поддержали Любу несколько громких голосов.

Но слова эти прозвучали как-то безадресно. На митинге не было никого, кого бы следовало убедить в несправедливости происходящего. Олицетворением противодействующей силы мог стать только прораб – парень лет 30-35. Но он только краснел и смущенно оправдывался:

– А что я могу сделать? У меня наряд!

Не было также никого более опытного, чем Люба, кто мог бы направить митинг в нужное русло. Партком подал идею митинга, но решил, что суть его должна быть народной. Мероприятие должно было выглядеть как «инициатива снизу».

Рабочие закончили приготовления и стояли в стороне, выслушивая упреки, произносимые женщинами.

И та и другая сторона никогда не участвовали в настоящих митингах протеста. Периодически их «выгоняли» в рабочее время на уличные общие собрания с таким же названием. Но те протесты имели понятный сценарий и предсказуемый конец. И враг там был общий, и находился он очень далеко, вроде в другом измерении.

– Свободу Анжеле Девис! Свободу Луису Корвалану!– требовали участники тех митингов.

На трибунах тогда стояли люди, которые имели на все ответ и могли объяснить: почему надо любить Анжелу или Луиса. И все любили – девушки даже стали делать химические завивки «под Анжелу Девис».

А Луис Корвалан даже занял прочное место в народном фольклоре. Всех смешил анекдот: «Я не знаю, кто такая Луиса и что такое Корвалан, но если их завтра не выпустят, я на работу не пойду». Благодаря Луису Корвалану политически индифферентный народ узнал о существовании диссидента Владимира Буковского, поменянного на арестованного в Чили генсека коммунистической партии: «Обменяли хулигана на Луиса Корвалана».

Митинги тогда воспринимались их участниками как необходимый, но бесполезный ритуал.

А теперь люди, натренированные на правилах прошлых игрушечных митингов, стоят по обе стороны реального объекта протеста и вынуждены предпринимать какие-то действия: снести памятник или защитить его.

Через несколько лет на подобных многочисленных митингах не останется места сумятице. Будет ясно кто за кого. А если что-то непонятно, то органы правопорядка разъяснят. А сейчас все выглядело как-то самодеятельно и по-домашнему.

Тем временем подъемный кран развернул уже выдвинутую стрелу. Рабочие накинули на крюк веревки. Стрела медленно пошла вверх.

Раздался женский крик. Участницы митинга приникли к памятнику в стремлении удержать его. Несколько пожилых женщин отошли в сторону и плакали.

Все выглядело так, что бронзового вождя повесили за шею на гигантской виселице и уносят в бесконечное пространство.

– Тебе что, жить надоело! – не выдержал один из рабочих и разразился отборной нецензурной бранью в адрес пожилой женщины, уцепившейся мертвой хваткой за уплывающий вверх ботинок вождя.

У Алины сжалось сердце. Она никогда не была активной комсомолкой. Муж был коммунистом, но не был фанатиком. Необходимые занятия по политинформации она слушала со скукой и невнятные речи дряхлого вождя и его таких же ветхих преемников воспринимала с раздражением.

Тайное чтение самиздатовских журналов и редкое слушание по ночам «вражеских голосов» еще в юности избавило ее от пионерской любви к вождю. Уже давно не умилял белокурый кудрявый мальчик с октябрятского значка. Хлесткие газетные статьи последних месяцев и телепрограммы развеяли остатки детского почтения к Ленину.

Но памятника стало жалко. С ним уплывала часть фундамента, на котором стояла вся их жизнь. Вспомнилась бабушка, которая любила перекладывать свои почетные грамоты с изображением Ленина и Сталина. Вспомнила дядьку, вернувшегося с фронта без руки и любившего петь «Артиллеристы! Сталин дал приказ». Она понимала, что люди защищают не столько памятник, сколько право на свое прошлое с его радостями, потерями, ошибками и роковыми заблуждениями.

Кто-то из них никогда не признает этих заблуждений. Но это их право на свое прошлое. Ведь другого прошлого у них уже не будет.

Памятник под громкий общий выкрик оторвался от постамента и поплыл вверх. Наиболее бесстрашные женщины продолжали цепляться за металл. Они не замечали собственных оторванных пуговиц, упавших на землю шапок, растрепанных, плохо прокрашенных волос, искаженных лиц друг друга.

Прораб пытался уговорить активисток отойти в сторону, оттеснял их, но его усилия только раздражали защитниц памятника.

Трагедии удалось избежать лишь благодаря добросовестному труду рабочих, умело обвязавших и подготовивших памятник к подъему. Надо признать, что это была виртуозная работа.

Бронзовая фигура вождя переместилась в сторону грузовика, плавно легла на спину. Казалось, что Ленин из кузова с мольбой протягивает руку к небесам. Машина медленно двинулась к дороге.

Все произошло очень быстро. С момента остановки автобуса на площади до отъезда грузовика с памятником не прошло и двадцати минут.

Рабочие и строительная техника также быстро исчезли с площади. Они в считанные минуты собрали свой инструмент. Репортеры попытались задавать им какие-то вопросы, но молодой прораб отвел их в сторону и сказал всего лишь несколько слов. По его лицу было видно, что он очень доволен тем, как прошел демонтаж памятника. Что ничего не оборвалось и не сломалось, что никого из безумных женщин не придавило и ничем не ударило.

Часть репортеров бросилась к Любе и Инне. Но эмоциональное напряжение было настолько высоким, что женщины не смогли сказать ни слова. Почти весь автобус плакал навзрыд.

Алина не стала садиться в автобус, а решила пойти домой пешком. Ей надо было сбросить со своих плеч тяжкий груз человеческого несчастья.

Глава 10

На следующий день Алина встала поздно. Голова трещала после принятого вечером снотворного.

– Если сидеть как курица и ждать неизвестно чего, то каждый последующий день будет похож на этот.

– Надо начинить действовать, – первая мысль, которая пришла ей утром в голову.

Стресс всегда стимулировал ее активность.

Вот и сегодня она проснулась с твердым намерением что-то предпринять. Правда, с таким же намерением она просыпалась и вчера, и позавчера.

– А может, Инна права? Надо бороться за свое счастье, – подумала она.

Мысль эта не была новой. Новым было то, что сегодня она могла произнести ее твердо и без знака вопроса:

– Надо бороться за свое счастье!

Видимо, боевой настрой женщин, защищавших памятник, передался и ей.

Было не так уж много ответов на вопрос:

– Как бороться?

Эти ответы предлагал собственный жизненный опыт и пример окружающих.

Алина достала лист бумаги, взяла шариковую ручку и начала писать письмо. Это была жалоба на аморальное поведение мужа. Она выбрала казавшийся раньше безотказным способ удержания мужей – обращение в партком.

В заявлении она писала о двадцати четырех годах счастливого брака, о бесценном и добровольном вкладе ее мужа в семейное благополучие, об его нынешней ошибке, о собственных жертвах, принесенных на алтарь этого брака, о необходимости сохранения семьи. Подразумевалось, что раз семья – ячейка общества, то разрушение ячейки повлечет за собой ущерб и обществу в целом. Поэтому партийный комитет должен будет подсказать заблудшему товарищу правильный путь.

В глубине души она понимала, что это заявление сродни вчерашнему митингу по защите памятника. Было ясно, что оно не возымеет никакого действия. Остановить несущийся с горы камнепад уже невозможно. Но очень хотелось верить, что остается еще хоть один шанс сохранить свой мир в неприкосновенности. Признать, что твой жизненный опыт уже изрядно поизносился и не годится для сегодняшней жизни, было очень трудно.

Жалоба была написана быстро, хватило получаса. Алина положила лист в папку и отправилась в партком.

Кругленькая секретарша приняла заявление и с любопытством взглянула на Алину, но удержалась от вопросов.

На обратном пути Алина зашла в магазин и купила полуфабрикатов. Готовить последнее время не хотелось.

Дома ее ждал сюрприз. Уже открывая дверь, она почувствовала, что в квартире кто-то есть.

– Вернулся все-таки! – с облегчением подумала она.

Но это был не Борис. Навстречу ей из комнаты вышла дочь. Она была в своем подростковом халате, с полотенцем на голове. Халат уже был ей маловат, поэтому казалось, что она за прошедшие три месяца очень выросла.

– Лерочка, почему ты не сообщила? – воскликнула Алина, обнимая дочь.

– Я дала телеграмму, но тебя, видимо, не было дома, когда ее принесли. Правда, даже если бы ты была дома, это бы ничего не изменило. Мне ее отдала соседка полчаса назад. Сказала, что вечером принесли, – объяснила Лера.

– Я рано легла спать и не слышала звонка. Ты одна без мужа?– спросила Алина.

– Да, я приехала одна, совсем ненадолго. Надо забрать кое-какие документы, – сказала Лера.

Дочь внимательно посмотрела на нее.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.