В когтях безумия

Немыслимо. Сначала отрицание угрозы, а потом побег от нее. Да, орден решительно ничего не хотел с этим делать. Либо смирились, либо просто не могли. Трусы. Слабаки. Крысы. Бегите в горы, бегите. Вас зажмут там в углу и истребят всех до единого. Нужно собраться с мыслями и хорошо бы уже что-нибудь придумать. Все началось. Точнее, идет уже давно, но он так заигрался в историка, что совсем ослеп и не видел дальше письменного стола, а в мире творилось такое. Если бы архимагситр не проводил столько времени в полуразрушенной башне, он бы наверняка почувствовал это движение. Не время себя корить. Настало время решительных действий. Все уходят в горы, казалось бы, даже лучше, по пути, возможно, где-то в этих горах спрятан тот самый город, но нет, не логично. Комория была выбрана хранилищем магии намного позже. Да, Школа здесь с незапамятных времен, но Школы раньше были повсюду, это не аргумент. Магия родилась не здесь, магия сюда пришла. Магия, где она могла зародиться? Что есть магия? Все всегда начинается с простого, с низов, и потом обрастает и становится чем-то высоким, искусством. Как в простонародье называют магию? Не иначе, как волшебство, чудо. Чудо, чудо. Что есть чудо? Чудо – это небосвод, усеянный бесчисленным количеством звезд, это рассвет и закат, это смена времен года, когда белые, зеленые, золотые одеяния земли сменяются, словно в калейдоскопе. Жизнь рождается и умирает, чтобы потом вновь возродиться. Жизнь – это чудо. Рождение жизни – волшебство. Но не каждое рождение несет свет, добро. Что определяет направление этого волшебства? Что задает знак? Почему в одном случае в мир приходят великие архитекторы, творцы, а в другом случае насильники и убийцы? Да, определенно, это любовь, любовь, которая живет в сердце и от него исходит. «Старый прохвост, неужели он все знал и решил проверить, догадаюсь ли я?», – думал про себя архимагистр, на половину изгнанный из ордена. Любовь – это основа всего. Она, словно магия, способна творить чудеса, настоящее волшебство, она рождает жизнь. Только там, где царит любовь могут происходить необъяснимые вещи – чудеса, нет силы сильнее ее и нет ничего более уязвимого, чем она. Мир гармоничен, чтобы была гармония, должны быть противоречия: зайцы и волки, зима и лето. Так и любовь. Ее легко обрести, но еще легче утратить, но если удастся с ней совладать – это приведет к катарсису. Для появления чего угодно всегда нужна любовь, и магия – не исключение. Да, край солнца, доброты, любви. Место на карте, про которое говорят, что зимы и дожди разбегаются прочь, только увидев ее границы.

– А ты не так и плох, архимагистр, – похвалил он сам себя, – да, воистину хорош. Гренган. Пояс Гренгана, – он смотрел сверху на Корвиду, наблюдая, как ее покидают жители, образуя длинную цепочку, тянущуюся до самых гор.

Глава 68

И снова здравствуйте

Смерть шла за ними по пятам, бежала впереди них, шла под руку справа и за руку слева. К чему бы ни прикасалась армия Темного Владыки, где бы ни проходила, все вокруг умирало. Костет все никак не мог стереть воспоминания о бойне в Мохариусе. Армия Владыки уже успела разорить несколько мелких городов, растоптать кучу небольших селений, несколько раз успешно отбить налеты кочевников, но события в Мохариусе стояли особняком. Костет убивал и раньше, убивал раненых, молящих о помощи и пощаде, убивал и после тех событий, но все это казалось происходило где-то в параллельном мире, на который ему было также параллельно. На привале, в ночи, в седле, за трапезой – всегда он вспоминал лица женщин и детей, которые встречали их с цветами и искренне радовались вторжению, по крайней мере ему хотелось в это верить. Так было сложнее. Он истязал себя вновь и вновь муками совести, как тысячи беззащитных женщин и детей по воле одного безумца в одночасье были обезглавлены. Костет ненавидел Владыку всем сердцем. Тот его приказ был не верным. Так нельзя было поступать. Но боялся он его намного больше. Впервые страх возник после увиденного при осаде Крокатуна, познакомившись со способностями Владыки, и теперь уже на постоянной основе после резни в столице Намаза, там Костет убедился в безумии своего господина, который считал, что имеет на это безумство особенное право. Это не так, но кому теперь это интересно? Уж точно не тем трупам без голов, что остались на радость падальщикам. Владыка не делил поступки на правильные и неправильные или еще на какие категории. Он вообще их не делил. Делал только то, что должен или хочет, а хочет он уничтожить все живое. В одну из ночевок, когда звездное небо давило на Костета своим авторитетом и величием, он вдруг понял. А что потом? Что потом, когда Владыка добьется своего? Встать на сторону победителя, жить, ни о чем не думая, и просто убивать, заливая свою обиду – это, конечно, хорошо, но что потом, когда все подойдет к концу? Жизнь в этом мире исчезнет навсегда, да и бог с ней, с жизнью. Что будет с ним самим? Владыка многолик и лицемерен, он найдет пути и решения, не знаю как, но переберется в другой мир и сделает там тоже самое, если он уже не занимается этим, и этот мир лишь пополнит его коллекцию. Он постоянно что-то вычитывает из своей этой книги, которую когда-то давно Костет со своими спутниками нашел в провалившейся башне. Едва ли Владыка станет милостивым и предложит Костету путешествовать вместе с ним. Он убьет его, не задумываясь, просто потому, что так надо, так хочется, что он уже неоднократно доказывал. И тут Костетом завладел другой страх, куда более могущественный – страх смерти. Почему-то он не хотел умирать, а ведь он не знает ни кто он, ни откуда. Эти вопросы больше не мучили его. Все свелось к настоящему моменту и жизни, существованию в нем. Уже давно он не думал и не рассуждал о былом или, напротив, о прошлом. И, пожалуй, этот осуждающий взгляд ночного неба подействовал на него, ему даже стало стыдно. Нет, не стало, стало просто не по себе, сделанного не воротишь. Он повернулся на бок и закрыл глаза, не в силах больше играть в гляделки с ночным небом, сохранив при этом всю морщинистость лба. Что ему оставалось делать? Он разочаровался в мире, в людях, но больше не мог бесчувственно убивать всех на своем пути. Да, сердце и душа его насквозь прошиты черными нитями, но они еще живы. Это просто болезнь, и болезнь излечимая. Нужно бороться. Бороться до последнего. Бороться, как сражаются кочевники, совершая каждую ночь свои бесполезные налеты. Они чувствовали или знали, что гибель их неизбежна, и каждый хотел унести с собой как можно больше неприятелей, бились они насмерть, бились неистово. У них не было сил, чтобы сокрушить врага, но они верили, что всегда найдется рыба крупнее, что если не справятся они, то обязательно справится кто-то другой, но очень хотели внести свой вклад в общую победу, ночь за ночью нанося царапину за царапиной.

Сигнал тревоги вырвал Костета из полудремы и бессознательных рассуждений. Эта ночь не стала исключением. Кочевники вновь совершили налет. Причем налет в прямом смысле слова. Они не останавливались ни на секунду. Мчались через весь лагерь на полной скорости, какую только могли развить их кони. Кто стрелял из короткого лука, кто орудовал палашом. Смысл был в том, чтобы один раз промчаться сквозь ночевку врага и забрать с собой как можно больше жизней, после чего раствориться в темноте. Это все – молниеносное событие, просто навести шороху и скрыться. Так происходило каждую ночь. Готовься, не готовься к нападению, а результат один – они явятся, явятся с той стороны, с которой ты их не ждешь, и обязательно заберут жизни пары десятков солдат. «Пара десятков», – скажете вы, – «это ведь так мало». Мало, но когда это происходит каждую ночь, и ты не в силах что-либо с этим сделать, это просто начинает бесить, но только не Владыку, ему было все равно. А вот Костет каждый раз провожал их взглядом, наделенным каким-то уважением к тому, что делают налетчики, они его вдохновляли и возвращали веру в людей, веру в то, что самопожертвование – это не так уж и плохо, если за всем этим, хоть и призраком, но виднеется великая цель. Да, это того стоит.

Костет сел, чтобы вновь увидеть проносившихся мимо всадников, но в этот раз он был отнюдь не зрителем. Всадники неслись прямо на него. Нужно было защищаться, но Костет решил иначе. Это знак, это возможность начать все сначала. Нельзя упускать такой шанс. Другой возможности не представится. Он встал и приготовился прыжку. Как там, про русскую женщину говорят, что коня на скаку остановит, да? А как на счет того, чтобы сесть в седло коня, скачущего на полной скорости, и познакомить при этом всадника с сухой степной почвой? Задачка не из легких, особенно если делать все сразу, тем более, что это просто невозможно. Нет, сначала нужно выбить всадника, а дальше надеяться, что конь остановится сам и не убежит далеко, вдобавок ко всему такие действия Костета ни у кого не вызовут подозрения. Ладно. Всем тут было наплевать. У Владыки не вызовут подозрения. Он видел все, даже если не смотрел, ведь вся армия вальдау была его глазами. Костет собрался, сконцентрировался, ему повезло – на него мчался всадник с копьем, а не с луком, осталось только схватить копье и скатапультировать всадника куда-нибудь в колючки. Готовься, целься, пли! Костет резко увернулся от копья кочевника, схватился за древко обеими руками и продолжил его движение. Всадник в колючки не улетел, но из седла выпал. Вскочил на ноги и достал меч. Неплохая попытка противостоять матерому убийце. В грудь кочевника тут же прилетело копье, прошившее его насквозь. В такие моменты Костет не сомневался. Все складывалось просто идеально. Конь остановился в шагах тридцати от места смерти своего предыдущего всадника. Да, умели кочевники обращаться с лошадьми. Без чувства веса на спине конь и с места не сдвинется. Ему нужен всадник. Они продолжение друг друга. Что ж, только лучше. Пора делать ноги. Костет разбежался и лихо запрыгнул на коня, словно играя в чехарду, только не перепрыгивая через голову, а приземлившись аккуратно в седло.

– Но! Пошла! Вперед! – командовал Костет, лупя коня поводьями и протыкая бока шпорами.

Кажется, все получилось, лагерь остался позади. Теперь оставалось отделаться от своих новых знакомых. Конь отказывался покидать стаю и упрямо шел за основным отрядом кочевников, но не тут-то было. Костет не из робкого десятка, это мы знаем и уж с конем, хоть и таким преданным, он мог справиться и справился, направив того в ту сторону, в которой находился Гренган, если не изменяла память.

Говорят, что войти в одну воду дважды невозможно, но это не значит, что не стоит попытаться. Также думал и Костет, прохладный встречный ветер уже успел остудить в нем эйфорию от успеха, возвращая трезвый ум и попутно развивая паранойю. Он думал, что Владыка не мог так просто его отпустить, ведь как ни крути, а Костет был его правой рукой, ну, или левой, но главное, что рукой, а, значит, важным оружием. И вдруг его не становится. Не может быть, чтобы его просто так отпустили. Он замедлил коня, переходя на трусцу, оглянулся – никого. Да и кого он ожидал там увидеть? Вся армия бородачей была исключительно пешая. Никакой погони. Не гнались за ним и кочевники. Все его отпустили. Выходит, что не такой уж он и важный механизм, пускай и в чужой системе. Это обидно, но с другой стороны – слава богу. Так только лучше! Да, это подозрительно, но что, если посмотреть на события не так, что его отпустили, а так, что это он своей безграничной молодецкой удалью поставил неприятеля в тупик. Вздор, какого еще неприятеля… главный его враг – это он сам, как часто это и бывает. И это тоже так по-людски. Но сейчас Костет был не в состоянии что-то анализировать и о чем-то рассуждать, сейчас он был занят куда более важным занятием. Он ловил ветер ртом, высунув язык, словно собака какая-то. Но это было так просто, так беззаботно и так глупо. Уже давно он ничего такого не делал. Ему хотелось дурачиться, и он гнал своего коня все быстрее и быстрее, разбивая в кровь бока последнего. Конь и всадник неслись во весь опор, в унисон раскачиваясь и высунув языки набок. Конь от усталости, наездник от счастья и свободы. Встречный ветер не только сушил его рот, но и как будто сдувал, сдирал ту завесу тьмы, за которой Костет пребывал, и чем сильнее и больше отдиралась эта завеса, тем слабее он становился. Словно дымящийся уголек он летел по полю, оставляя за собой след темного влияния. Быстрее, еще быстрее. Не останавливаться ни на миг! Глупец, ребенок размечтался и сорвался с петель. Что ж, Костета можно поздравить, на его счету еще одна смерть или забранная жизнь. На сей раз жизнь того, кто его спас, хотя вовсе этого не хотел и даже не думал об этом, ведь он вообще не думал ни разу за свою жизнь. Конь стремительно замедлял ход, Костет не сразу понял, в чем дело и лишь сильнее бил поводьями и шпорами. Конь перешел на шаг и завалился на бок. На смерть. Бока его кровоточили, но скончался он совсем не из-за этого ранения. Не выдержало сердце. Разорвалось. Видимо, взрывная волна была настолько мощной, что смогла разом выбить из головы Костета всю дурь, и он опомнился. Судорожно огляделся. Ни души вокруг. Что дальше? Его спасение лежало у ног бездыханным телом. Ни провизии, ни оружия. Только черная душа и грязные лохмотья, но еще от Костика ему досталось весьма богатое приданное – это решимость и сила воли. Быть может, ему и хватит этого арсенала. Нельзя останавливаться, да он и не мог. Страх гнал его вперед, страх, что его могут догнать и схватить. Если это произойдет, он будет молиться о том, чтобы попасть в руки кочевников, они не будут с ним церемониться и прикончат на месте, в отличие от Владыки, который вывернет и тело, и душу наизнанку и далеко не факт, что Костет сможет оправиться от таких ран, но все эти разговоры в пользу бедных. Сейчас он один, и чтобы не погибнуть нужно двигаться, а лучше бежать, бежать в Гренган. Он еще мог их предупредить. Мог ли? С каждым шагом сил становилось все меньше, груз вины, бесчисленное количество ошибок и смертей давило на него, забивало, словно молот гвоздь в доску. И было бы хорошо, если забьет прямо, но ведь можно было и согнуть. Держаться и терпеть. Как легко можно попасть под влияние Владыки и его темных чар, также тяжело от них избавиться, а ведь Костет не был слепой жертвой, он был человеком, который пришел сам. Он стал разносчиком, хоть и слабым, той заразы, которую мастерски творил Владыка, его учеником, темным послушником. А теперь яд, который течет по его жилам, выходил из организма. От этой детоксикации мышцы становились вялыми и не слушались владельца. Он чувствовал себя загнанным жеребцом, словно это на нем ехали неведомо сколько на бог знает какой скорости, разбив все бока в кровь. Он хотел упасть и больше не двигаться, но нужно было продолжать идти.

Глава 69

Экзорцизм

Ох, и недовольны были местные жители, когда эта огневласая девушка в очередной раз нарушила их спокойствие, притащив в свою маленькую избушку этого чужака, от которого разило смертью, страхом, гневом и ненавистью. Мало того, что она пудрила детям мозги, рассказывая всякие небылицы про пояс Гренгана, так еще теперь и поставила их жизни под угрозу. Все уже знали о том, что появилась какая-то темная сила, которая уничтожает все на своем пути и распространяется из Моссадора в разные стороны по всему свету. Однако никто и предположить не мог, что так быстро взойдут первые ростки зла и тем более, что кто-то из них будет выхаживать врага. Ена, в свою очередь, будучи настоящей гренганкой, дочерью любви и доброты, понимала нутром, чувствовала, кто такой ее гость, откуда идет и что несет на своих плечах и в своей душе. Она была единственной, кто смог разглядеть в этом чужеземце кое-что еще. Объяснить этого она не могла, разум просто кричал об опасности и всячески провоцировал ее отказаться от гостя, но ощущения, интуиция, чувства – все то, чем она жила и на что в первую очередь полагалась всю свою жизнь, шептали об обратном. Они робко просили ее присмотреться к этому молодому человеку, в нем есть добро. Он оступился, но он не погиб. Ошибаются все, признают ошибку не так уж чтобы многие, а пытаются ее исправить и вовсе единицы. И такая вот единица сейчас лежала у нее в избушке на кровати, практически без чувств. Вся местная детвора сбежалась к этому маленькому домику на окраине, словно пчелы на мед, и облепила все окна по нижнему краю. Рост практически не позволял заглянуть в окно. Зачастую не было видно глаз, зато нос добросовестно и гордо торчал в окне, обозначая присутствие еще одного полурослика. Но вдруг в окне показывалась родительская кисть, нос тут же пропадал, и появлялось красное ухо в этой родительской кисти, затем они плавно, словно вальсируя, исчезали из поля зрения. Освободившееся место тут же занимал другой нос с еще белыми ушами.

Ена бегала по дому от печки, на которой фыркал и плевался чайник, через небольшой столик до кровати с гостем. Гостя нужно было выхаживать. Слишком сильная была связь между ним и той темной силой, которая распространялась из Моссадора. Чем дальше находился от нее гость, тем сильнее натягивались нити и путы, сильнее сдавливалась удавка на шее и тем быстрее слабел и погибал чужеземец. Ена заваривала какие-то чаи-вытяжки, лечившие не только от физических расстройств и заболеваний, но и… как-то эти гренганцы лечили своими заварками еще и души, и мысли. Какое-то потомственное колдовство и заговоры.

– Маячок, – вдруг сверкнула мысль у Ены, – а что, если мне его не лечить, а просто оставить здесь в таком состоянии? Чем ближе будет опасность для нас, тем здоровее будет он! – гениально, казалось бы, может быть наконец деревня увидела бы в ней хоть какой-то прок, но это же Ена, не бывает так, чтобы она сделала нечто такое, что безоговорочно одобрило все селение. – Нет-нет-нет! – тоненьким голосочком засеменила она. – Сплюнь! Что ты такое говоришь? Как же так можно? Ему же плохо! – и она продолжила колдовать и бегать босиком по маршруту печка-столик-кровать.

Она села на край кровати и, поддерживая голову рукой, стала заливать в него все то, что только что наколдовала. Три разных баночки, вообще-то стаканчики, но выглядели они слишком пузато, почти как кружки, но без ручки, поэтому баночки. Да, с глотательным рефлексом у нашего гостя явно была беда. Он закашливался, давился, выплевывал всю предложенную жидкость – иными словами делал все, лишь бы ничего из этих баночек-стаканчиков не попало к нему в организм, хотя, глядя на него сложно было предположить, что он мог сопротивляться, пускай и таким беспомощным способом, ведь он даже не пытался отвести голову. Нет. Это был не он. Он, все его естество, где-то потерялось в самых темных закоулках его внутреннего я, скрываясь в бесконечном лабиринте от огнедышащего минотавра, который сам не мог выйти оттуда, но мог перекрыть единственный выход, в который так настырно лезла Ена со своими заварками. Сейчас ему было тяжело, тяжело выбраться из лабиринта, но попасть в этот лабиринт было проще простого – Ена зажала нос своему гостю и залила в рот очередную настойку. Минотавр стал вдыхать, и настойка попала внутрь, вымывая этого стража из самого лабиринта, но мало было просто выкинуть его оттуда, нужно было его изгнать, поэтому Ена не сбавляла оборотов, действовала четко и слаженно, будто бы каждый день изгоняла бесов из прокаженных, но она была простой рыжеволосой девушкой, которая просто бегает босиком по траве и радуется каждому дню, проведенному под солнцем.

По мере того, как увеличивалось количество снадобья в организме гостя, сильнее становились испарения от его тела. Черный пот на коже, словно он месяцами работал в угольной шахте. Все тело было окутано дымкой, оно тлело, словно уголек. Ена кинула пустую баночку-стакан в окно, тем самым разбив его, но зато дав возможность скопившемуся черному смогу покинуть помещение. Параллельно белой дымке из трубы, теперь вверх тянулась еще одна струйка, только уже черного дыма. Встревоженный народ сбежался к домику Ены, озабоченный возможным пожаром и частично начавший тосковать по так неожиданно погибшей по собственной глупости рыжеволосой девочке, но люди в первых рядах видели, что она еще жива. Шепот пошел дальше, и вскоре внезапно проснувшаяся всенародная любовь прошла как с белых яблонь дым. Последние клубы черного дыма покинули домик Ены, бесследно рассеявшись где-то высоко, за облаками. На смену дыму пришли судороги и спазмы – это была ломка. Буквально через мгновение гость пришел в себя и стал неистово кричать, распугав всех птиц в округе. Взрослые закрыли уши детям и отправили со старшими сыновьями и дочерьми домой, а сами сделали еще шаг вперед, тем самым сжав кольцо вокруг дома еще сильнее. Всем хотелось заглянуть внутрь и посмотреть, что там происходит. Любопытство. Даже перед ликом смерти оно сильно и могущественно. Никто не хотел быть на его месте, но всем было интересно, что с ним происходит, и что произойдет дальше. Судороги понемногу отступали, и мышцы, насколько это можно считать правдой, приходили в тонус. Гость вцепился руками в кровать, прогнулся в спине и закричал еще пронзительнее, чем прежде, так, что вся рыба в близлежащих озерах всплыла вверх брюхом. Он мотал головой из стороны в сторону. Вены набухли и почернели. Глаза побагровели, из них полилась кровь, черная, будто смола. Он горел. Горел изнутри. Если на миг притвориться бабушкой, которая распространяет слухи и сплетни, то можно было увидеть, как вперемешку с этой черной кровью выходит и пепел от тех его внутренних пожаров, которые еще недавно так густо смолили. Впрочем, не только бабушки сплетничают, а додумывать и приукрашать события может и делает каждый, ведь это так просто и интересно, так по-людски. А пока толпа на улице становилась все больше и больше, кровь из глаз стала запекаться на лице. Гость горел взаправду. Он был безумно горяч и не в плане своей привлекательности, хотя в лучшие годы, наверняка это и было так, а в абсолютно прямом смысле слова. Ена отшатнулась от него не в силах больше терпеть этот жар. На нем смело можно было жарить яичницу с помидорами, базиликом и еще какими-нибудь травами. Дыхание его было не менее жгучим, казалось, что вот оно, олицетворение всех мифов и легенд об огнедышащих драконах, чье дыхание могло запросто испарить всю влагу в мире, но это был всего лишь чужеземец. Заинтересованная толпа уже беспардонно лезла в окна и то и дело налегала на закрытую дверь. Маленькие аккуратненькие носы, какие-то с веснушками, какие-то без, сменились огромными мужскими бородами, женскими грудями и старческими платками на головах, от этого в комнате аж потемнело, но царила оглушающая тишина. Никто не говорил, все боялись проронить и слово – только шепот-хулиган периодически заглядывал к Ене на огонек через разбитое окно. Вдруг все резко прекратилось. Толпа выдохнула. Ена, вжавшаяся в бревенчатую стену избушки, возбужденно дышала, глаза полные удивления, готовые уже ко всему, вдруг оказались не готовы к тому, что все резко прекратится. Руки чужеземца разжались, приняли свой естественный цвет кожи, глаза медленно закрылась, температура тела нормализовалась. Все, кажется, было позади. Ена подошла к своему гостю, склонилась над ним, прислушалась.

– Я не слышу сердца, – толпа разочарованно выдохнула, – дыхания тоже нет, – Ена держала руку у его носа и ничего не чувствовала. Ей было обидно, почему так несправедливо? Она все сделала правильно, помогла чужеземцу, а он все равно погиб. Возможно, впервые в жизни ее огненные волосы потускнели вслед за угасающим взглядом. Но время лечит, все наладится. Разумеется, она его уже никогда не забудет, но научится жить дальше. Все наладится. Наладится. Стойте! И наладится слишком быстро! – Он дышит! Он жив! – Ена почувствовала, как поднялась и опустилась его грудь, толпа ликовала. Только что они стали очевидцами уникального события, сумевшего приковать к себе внимание целой деревни. То, что, безусловно, станет в один ряд с выдуманными легендами про пояс Гренгана в вечерних и ночных разговорах за кружечками прохладительных напитков в Цеодосе и округе, а может быть, и во всем Гренгане. Ена теперь станет народной героиней. Кто сказал, что благими намерениями выстлана дорога в ад? Брехня все это! Полнейшая чушь! И пусть зануды и лежебоки твердят, что это случайность и не более – все равно, ведь правда у каждого своя, и не нужно ее навязывать.

Постепенно веселье и ликование сменилось настороженностью и озабоченностью. Люди приносили Ене в дом фрукты, сладости и прочие вкусности и каждый раз интересовались самочувствием гостя, но ответ был один.

– Ему нужно время. Он выкарабкается.

Но он не выкарабкивался. Дни сменялись ночами, ночи днями. Никаких положительных изменения не наблюдалось. Но грудь все также поднималась. Сердце бьется, он дышит. Все в порядке. Он просто спит, он устал, ему нужно время, чтобы вновь набраться сил. Каждый день она кормила себя одной и той же ложью и была ей вполне сыта, но люди, окружение, ненароком, но давили и делали свое черное дело. Все чаще приходя они говорили, что она сделала все, что могла, но видно, ему уготована иная судьба, другая жизнь, та жизнь, которая идет после смерти. Она каждый раз пропускала это мимо ушей, до тех пор, пока эта мысль не стала встречать ее с каждым новым пробуждением ото сна. В борьбе внутренних противоречий аргумент «он дышит и сердце бьется» все сильнее терял в цене и все чаще возникал вопрос, что же делать с телом, вернее с ним? Каждый день она поила его своими заварками, ему должно было становиться лучше и лучше становилось. Кожа порозовела, дыхание стало спокойным и равномерным, но в себя он не приходил. Казалось, что после того сражения с минотавром он так и не смог найти выход из лабиринта и продолжал скитаться в подземельях своего сознания. Руки опускались сами по себе, Ена уже давно не выходила на улицу. Детвора скучала по той веселой рыжеволосой девушке, из-за общения с которой им постоянно влетало по пятое число, но они были готовы платить эту дань.