Охота к перемене мест

Через год я предложил подвести итоги работы фирмы на общем собрании акционеров. Перед этим я проинструктировал Сашу о том, что было бы очень неплохо, если бы все количественные данные не просто прозвучали вслух, но и остались на руках у каждого акционера в виде отчёта, хотя бы на двух страницах. В ответ мы услышали вновь, что неплохо бы бутылочкой ещё того, заветного французского шампанского отметить первый юбилей фирмы. Интересно, что мы так и не увидели это загадочное шампанское, как впрочем и отчёт директора, ни в первый год, ни в остальные. В устном отчёте директора были лишь общие фразы о том, что надо работать лучше, а цифры – это подбить и подытожить не так просто. Я понял, что директор в принципе не способен составить толковый отчет. Прозвучало предложение директора принять в число акционеров ребят из ИЯФа, которые работали в моем отделе фирмы, как самостоятельная группа исполнителей договоров. С ними директор тоже потом так ничего и не решил, как с бухгалтером.

Может возникнуть впечатление, что я, сумев организовать фирму, вложить капитал, найти директора, потом бросил вожжи, когда нужно было активно вмешиваться и вовремя корректировать текущие промахи и просчеты, не останавливаясь даже перед тем, чтобы сменить директора, если настоящий показал свою некомпетентность. Впрочем, менять тоже ничего не хотелось, ибо дело было не только в директоре, и даже главным образом – не в директоре, а в том, что первая – грабительская фаза перестройки заканчивалась, и рынок интеллектуального труда и высоких технологий в нашей стране стремительно схлопывался. К концу второго года деятельности нашей фирмы этот рынок схлопнулся окончательно. Все оборонные предприятия, академические и отраслевые НИИ сидели на голодном финансовом пайке. В «оборонке» начались многомесячные невыплаты зарплаты и тотальные сокращения. Здесь уже сделать было ничего нельзя.

В этот период сохранили отношение к научным разработкам и новым технологиям лишь те предприятия и лица, которые сумели вовремя установить контакты с Западом. Возникла буря эмоций у общественных движений, которые вопили, что «Россию растаскивают и продают за бесценок». В общем, конечно, было не без этого, потому что мошенники и проходимцы были во все времена и во всех странах, но главное было и в том, что мы не умели торговаться и продавать мозги и технологии. И надо было учиться это делать, в том числе и методом проб и ошибок, если кто не освоил более научный метод.

Наступивший спад в деятельности нашей фирмы перепугал больше всего нашего директора. Я лично смотрел на доходы от фирмы, как на подработку к той интересной научной работе, за которую платят гроши. Однако, тогда ещё можно было прожить и на институтскую зарплату, которую платили вовремя. В те времена, когда договоров не было, фирма могла «впадать в спячку». Саша же жил лишь на отчисления от наших договоров, и жутко паниковал, говоря, что фирма не может существовать без активной деятельности, поскольку требуется платить какие-то жуткие налоги. Постепенно он полностью перевёл основное русло деятельности фирмы на торговлю мелкими партиями любых товаров, имеющих спрос на рынке. Торговля эта шла, на мой взгляд, вяло. От этой деятельности Саше хватало на текущую жизнь, но развить дело он не мог: не хватало способностей, капитала и смелости. Саша боялся всего и всех: фининспекторов и рэкетиров, резких изменений конъюктуры рынка и новых законодательных решений. Володя имел свой кооператив, где он и сосредоточил основную торговую деятельность, поскольку там он сам был директором.

Через некоторое время Саша усилил давление на акционеров, обвиняя нас с Володей в бездеятельности. Он утверждал, что сам, один тянет всю фирму, в то время, как неактивные акционеры имеют право на дивиденды и собственность фирмы, пропорционально доле акций. Какое-то время я ему возражал, что раньше мы имели свою долю зарплаты с выполняемых нами договоров, а он имел свою. Теперь же только он сам получает с той деятельности, которую сам же и проводит. Где же тут несправедливость? Что же касается собственности, то я знаю, какую именно долю я внес при учреждении фирмы в виде оборудования, а вот какую заработал он своими операциями я так ни разу и не услышал на годовых собраниях акционеров. Потом мне эти разговоры надоели, и я сказал Саше: «В нашем Уставе достаточно ясно сказано о тех операциях, которые проводятся при ликвидации фирмы, и я не возражаю против ликвидации. Сам я занимал неактивную позицию, поскольку надеялся на позитивные сдвиги в нашем обществе, которые оживят схлопнувшийся рынок высоких технологий. Продавать же водку, презервативы или семечки я ещё морально не готов».

Поскольку от принятия решения до закрытия фирмы прошло очень длительное время, я понял, что задача Саши заключалась вовсе не в закрытии фирмы, а в стремлении активизировать нас переключиться на любую другую деятельность, которая дала бы фирме деньги, а ему самому – зарплату. Наконец, у меня же на кухне состоялось собрание, на котором Саша огласил итоги ревизии имущества фирмы в текущих рыночных ценах. Интересно, что при этом не обнаружилось никаких огромных ценностей, которые нажила фирма в результате успешной торговой деятельности Саши. В целом, каждый выходил из дела примерно с той же долей, с которой он в него и вошел, так что какого-либо ажиотажа, обид, споров и необоснованных претензий быть просто не могло. Но самое интересное открытие ожидало нас в самом конце, когда зашел вопрос о разделе Уставного капитала. То, что Володя не смог внести своей доли из-за угнанной автомашины – это мы все знали. Поразило меня то, что Саша также не внес своей доли. Я сказал в шутку: «Тогда единственный владелец фирмы – я, и вы все уволены!». А потом добавил:

– То, что рядовой акционер занял выжидательную позицию, я ещё могу как-то понять. Но то, что не внес директор, который нам тут всю плешь проел со словами о патриотизме и долге перед фирмой – это у меня просто не помещается в воображении.

В конце концов, я и на это махнул рукой, раз уж дело идет к разводу. Но это был не последний «подарок». Как-то мимоходом Саша обронил, что он выкупил те оставшиеся 10% акций, которые были резервными. Тут я опять впал на некоторое время в транс, а потом спросил:

– А разве по закону кто-то имеет право перераспределять и выкупать акции, кроме общего собрания акционеров?

Впрочем, после предыдущих «фуэтэ», меня уже трудно было чем-то особенно удивить. Интересно, что когда наши общие экономические дела прекратились, чисто внешне мы остались друзьями, отмечали вместе праздники и дни рождения. Для себя я лично сделал следующий вывод: «Если при организации следующего дела ты не будешь единолично возглавлять его, то ты – неисправимый осёл». Дальнейшая моя жизнь развивалась уже по-привычному сценарию. Прежние мои накопления сгорели на удивление быстро. Первую часть денег я занял Володе на машину, а инфляция через год превратила эту сумму в смехотворную. Вторую часть я дал брату на кооперативную квартиру. Эти деньги тоже сгорели без пользы, так как после чернобыльской аварии и вывода заграничного контингента наших войск в Белоруссии дико возросли очереди на жилье, так что брат так и остался без квартиры и без денег. Оставшаяся часть сгорела во время финансовой реформы, когда министр Федоров приказал обменять деньги за три дня, в то время, как сберкассы уже с месяц выдавали не более двухсот рублей на руки, причем с записью прямо в паспорте. После трёх ограблений квартиры очень быстро я стал даже беднее своих коллег по институту. В институтах стали постоянно задерживать зарплату, да и выдавать её не целиком. Наступила жизнь впроголодь. Для меня выжить можно было лишь сбежав за границу или найдя приличный контракт с Западом. Эти попытки я принимал и неоднократно в течение нескольких лет, но их результат – это сюжет для совсем другого рассказа.

Бандитские девяностые

Задачка как-то «не вытанцовывалась». В голове не были ни единой мысли, что с этим делать. Я сидел по пояс голый, в одном трико и тапочках на босу ногу и мучительно вглядывался в экран компьютера. Было около одиннадцати. День был почти обычный – старый Новый Год. В большой комнате дочка играла в кубики, жена с утра ушла на работу. В это время раздался звонок у входной двери.

– Кого там чёрт несёт? – с досадой подумал я, – сильно недовольный тем, что меня отвлекают от дел в самый неурочный час.

В принципе, друзей и прятелей у меня было достаточно, и все они могли заявиться в любое время без особых церемоний, поскольку телефона у меня не было, и заранее договориться о визите было не просто. Погружённый в свои мысли о задаче, я подошел к двери, спросил: «Кто там?» – и даже заглянул в глазок. Впрочем, ничего особенного я в том глазке разглядеть не мог, поскольку на лестничной площадке вечно было темно, и лампочка не горела. Мне ответили: «Открывай, свои», и я автоматически отодвинул защёлку замка. Картина, котрая мне открылась, достойна отдельного описания.

В проёме двери стояли две фигуры по всём чёрном: сверху вязаные шапочки, на лице чёрные маски с узкими прорезями для глаз и рта, на груди чёрные куртки, ниже – чёрные ватные штаны и чёрные валенки. Я изумлённо застыл, решив, что меня посетили «марсиане», и подумал с досадой: «Какого чёрта нужно этим клоунам, когда человек занят работой?». Один из «марсиан» сказал: «Спокойно, не дёргайся, это ограбление!».

В этот момент адреналин мощной волной ударил мне по венам, и я за долю секунды оттолкнул правым плечом одного из них в сторону кухни, а левым протаранил вскользь второго и оказался на лестничной клетке. Драться в узком коридоре им двоим оказалось очень несподручно, там негде было ни повернуться, ни размахнуться как следует. Дорога к свободе оказалась открытой, а бежать мне босиком и налегке было гораздо легче, чем этим упакованным увальням в валенках. Когда я миновал коробку лифта и приготовился скакать вниз по лестнице, за моей спиной раздался детский плач. Это дочка заревела, выглянув в коридор и увидев чёрные страшные фигуры. Вот тогда мне в спину и прозвучал короткий злой окрик: «Вернись, иначе ребёнка зарежем!».

Я вернулся, и один из них попытался схватить меня за плечи, чтобы я не вырвался и потерял способность оказывать сопротивление, но я успел резким рывком сорвать у него с головы чёрную маску. Мой взгляд «сфотографировал» небритое скуластое лицо мужика лет сорока. Взгляд его был звериным, не оставляющим сомнения, что он убьёт, не задумываясь. Через пару секунд я уже лежал на полу в коридоре лицом вниз. Мужик плотно оседлал меня и вязал мне руки за спиной висевшим на вешалке шарфом. Весу в нём было не менее ста килограмм против моих шестидесяти пяти. Закончив вязать, он просунул свои толстые короткие пальцы мне в углы рта и резко растянул рот, чтобы я не смог крикнуть. Краем глаз я успел заметить, что второй, более худощавый проскользнул в большую комнату и удовлетворённо крикнул напарнику:

– На месте!

Сидевший на мне хряк злорадно протянул:

– Кончилось ваше время, паря, теперь наше время!.

Я только иронически хмыкнул:

– Если это так, то стране, действительно, кранты.

Я понял, что квартиру они взяли по наводке, шли взять конкретные вещи, о которых знали от наводчика заранее. А самыми дорогими вещами на тот момент у нас были два японских видеомагнитофона фирм «Сони» и «Тошиба», каждый из которых стоил как автомобиль «Москвич». Связанного, меня отнесли в дальнюю комнату, в которой я всего деять минут тому назад работал за компьютером, положили на диван, набросили сверху одеяло, а рядом поставили дочку, которая хныкала: «Папочка, папочка!». Сами бандиты орудовали в квартире недолго, торопливо засовывали вещи в принесённые с собой сумки. Лёжа под одеялом, я довольно быстро пришёл в себя. Мысль работала чётко: «В драке я сорвал с бандита маску, значит, в принципе, я могу его опознать. Если они не дураки, то перед уходом могут и убить. „Мёртвые не кусаются“, – говорил старый пират Флинт. Но главное – они могут убить дочку, поэтому я должен приготовиться к последнему рывку, чтобы продать жизнь подороже».

Связал меня этот «хряк» непрофессионально, поскольку шарф легко растягивался, и через пару минут я освободил запястья. Затем перевернулся на живот, свернул край одеяла таким образом, чтобы образовалась щель, через которую я мог бы подглядывать за тем, что творилось снаружи. Приятно удивился тому, что входить в комнату они не стали, а срезали в ванной верёвки для сушки белья и замотали ими ручку двери, привязав другой конец к ручке туалета. Когда захлопнулась входная дверь, я выскочил из-под одеяла и рванул ручку двери с такой силой, что она оторвалась, и дверь из комнаты распахнулась. Бандиты с просторными сумками не стали ждать лифт, спустились с пятого этажа лёгкой рысцой и побежали к легковой машине, которая поджидала их в двадцати метрах от подъезда, а я наблюдал за этой картиной через окно. Затем подхватил дочку подмышку и, выбежав в коридор, позвонил в дверь соседям, у которых был телефон, вызвал милицию.

Примерно с месяц я видел по ночам кошмарные сны, в которых я, каким-то образом узнав, где живут бандиты, ночью подкарауливаю их возвращения, зажав в руке ребристую осколочную гранату Ф-1. Они входят с «товаром», раздеваются, садятся за стол, разливают водку по гранёным стаканам, шумно выдыхают и опрокидывают стаканы, а я в этот момент забрасываю гранату через открытую форточку, предварительно выждав пять секунд после выдёргивания чеки. Других снов у меня не было, но этот повторялся каждую ночь. Потом сны стали появляться всё реже и реже. Я привык к новому состоянию.

Меня ещё пару раз вызывали в милицию, чтобы заполнить протоколы. Взяли они у нас, кроме видеомагнитофонов, финские пуховики – мой и жены, что-то из её драгоценностей, в которых я никогда не разбирался, деньги, которые нашли в серванте, захватили зачем-то и мой паспорт, что лежал рядом. Сорванная мной чёрная маска для следствия ничего не дала – обычная самоделка. Не смогли также взять чётких отпечатков пальцев на мебели и замках. В общем, такие дела с квартирными кражами в милиции принято называть «глухарями». Полагаю, составили формальные отчёты и положили их на полку в шкафу. Да и что могла делать милиция в начале девяностых, если самые толковые от нищенской зарплаты ушли в банки и частные фирмы, а страну буквально захлестнул такой вал преступности, что все эти истории с «Чёрной кошкой» двадцатых годов ничем особым не отличались от историй сегодняшнего дня, разве что грабили чаще не магазины с водкой, а более компактные и дорогие компьютеры, видеотехнику и валюту, которую граждане предпочитали хранить дома, справедливо не доверяя банкам и государству, ограбившему трижды всю страну в ходе павловских денежных, гайдаровских экономических реформ и чубайсовской приватизации, а также коховских залоговых аукционов. Приходя на работу в Институт математики, я надевал (зимой!) чёрные пляжные очки, чтобы не так были заметны синяки, которыми наградили меня крепкие ребята, пришедшие ко мне домой без приглашения. Поскольку дома не осталось ни денег, ни зимней одежды, я достал старое истёртое пальто на ватине, которым затыкал дверь на балкон, чтобы не очень дуло.

Следователь сказал, что мне нужно пройти медэкспертизу. Оказалось, что эта самая экспертиза находится «у чёрта на куличках». Когда мой друг Вовка Крюков довёз меня туда, машина застряла в огромном снежном сугробе, легла брюхом на снег, забуксовала, и нам пришлось долго окапывать её, чтобы выбраться на более твёрдую дорогу. Запыхавшиеся и порядком вспотевшие мы двумя «дедами Морозами» ввалились в прихожую, Вовку попросили остаться в коридоре, а я, освободившись от своего непомерной тяжести протёртого на локтях пальто, прошёл в кабинет. Там было двое медиков: молоденькая симпатичная медсестра и шестидесятилетний сухощавый и крепкий мужчина, которого стариком называть вовсе не хотелось. По скупым движениям рук и редким словечкам в нём угадывался профессиональный хирург старой школы.

Я разделся до пояса, медсестра стала линейкой измерять ссадины, синяки и кровоподтёки на моём теле, а хирург, заметив крестик на моей шее сказал с некоторой долей ехидства:

– Что, не помог тебе твой боженька?.

Фраза эта была столь неожиданной для меня, что некоторое время я просто молчал, пытаясь подобрать более или менее связный и осмысленный на неё ответ, а потом сказал:

– Что Вы? Всё совсем не так. Я бы даже сказал – наоборот. Посудите сами. Вы меня осмотрели и заключили, что все кости целы, переломов и серьёзных повреждений мышц и внутренних органов нет. А синяки и царапины? Так они через неделю сойдут без каких-либо следов. Что же касается материального ущерба – тут вообще нет особых поводов для разговора: Бог дал, Бог и взял – ему виднее, кому и когда давать или забирать. Я здоров, не стар и не ленив, – заработаю снова. Я об этом уже и думать забыл. Труднее было с душой, со снами. Беспокоили мысли о смысле происшедшего и о справедливости. Но и на эти вопросы я, пожалуй, уже нашел ответы. А пришёл я вот к какому выводу. Если предположить, что случившееся со мной не является чистой случайностью, то недалеко и до вывода о том, что оно могло быть дано мне не просто как очередное испытание, а как знак и предостережение. Знак чего? О чём предостережение? Я и на эти вопросы нашел ответ. Как я жил? Правильно ли? Сначала у меня была только одна настоящая и глубокая страсть – моя работа, которая занимала почти всё время. Потом в эти перестроечные времена неожиданно у вечно нищего кандидата наук появились деньги по научным хоздоговорам. Что с ними делать? И я решил изучить мир кино. Наше кино нам еще более или менее знакомо было, а вот заграничное мы знали лишь по очень ограниченному свирепыми советскими цензорами списку сильно «порезанных» лент. Мы даже Феллини знали не более чем на 10%, а о Стенли Кубрике только в журналах читали. За «Греческую смоковницу» или «Мойщика окон» у нас сажали на пять лет. Я посмотрел их и не нашел там просто ничего крамольного, но и второй раз смотреть не захотелось. Моя фильмотека пополнялась с огромной скоростью. Я познакомился с многими владельцами видеосалонов. Мы обменивались лентами, которые давали на один-два вечера. Днём я работал, а писал ночами. На детей, на их воспитание времени у меня не оставалось. И вот мой сын сидит на лавочке с друганами, разговоры они ведут сугубо пацанские: «А вот Шварц ему ка-ак даст ногой в зубы. Тот хрясь… не дышит». Сын мой небрежно: «У нас есть этот фильм». Вступает другой: «Этот Сталонне – трах-бабах… кругом одни трупы». Сын снова: «И это у нас давно есть». А рядом сидит тихий незаметный мальчик, мотает себе на ус, а потом пересказывает «крутым» дядям. Не мудрено, что такие дяди и пришли ко мне в масках. Они просто обязаны были прийти. Вопрос был только в том, когда? Что можно было поделать со мной, чтобы убедить в том, что я живу неправильно? – Только дать крепко по башке, чтобы разом сбить мои суетные мысли на совсем другой путь. Но дать так, чтобы я продолжал оставаться отцом-кормильцем, а не трупом или инвалидом в кресле. Вот Бог и выбрал этот путь. А Вы, умудрённый жизненным опытом, знаете более короткий или более эффективный путь? Так скажите его мне, я не обижусь.

Старик-хирург только крякнул в седые усы и покрутил головой. Он не нашёл, что ответить на мою импровизацию, рожденную у него прямо на глазах.

Через месяц мне позвонила женщина-следователь и пригласила на опознание. Когда я явился в её кабинет, коротко проинформировала, что задержали парня в чёрной куртке, очень похожей на ту, которую я описал при составлении протокола. Парень этот более года нигде не работает, не раз задерживался за пьяные драки с поножовщиной, круг связей у него вполне бандитский, ловили на продаже краденого. В кабинете на соседнем столе лежали пять или шесть каких-то курток. В присутствии двух понятых я указал на подходящую, по моим предположениям куртку, что и было с удовлетворением занесено в протокол. Затем пригласили парня на очную ставку.

Я глядел на него с тоской, и ничего позитивного не приходило мне в голову. Ведь того бандита без маски я видел всего пять секунд, не больше. Передо мной сидел довольного наглого вида то ли парень, то ли мужик, по лицу которого без ошибки можно было определить, что Гоголя и Пушкина он не читал, даже когда задавали в школе. Парень этот сразу заявил, у него есть свидетели того, что в день ограбления он подрабатывал на стройке. Надо было мне что-то говорить, и я спросил:

– Когда ты в последний раз брился?

Он не ожидал такого вопроса и ответил помедлив:

– Не помню. Может, неделю назад… или две.

Я сказал следователю с облегчением:

– Это не он. Тот был настоящий мужик. День не побреется, уже такая щетина, как у бомжа.

В милиции меня провели в комнату, где у них хранилась картотека на преступников. Бардак там был жуткий. Обломанные и замусоленные фотографии в фас и в профиль, с номерами, не разложены были по ящичкам с буквами алфавита, как в фильме «Место встречи изменить нельзя», где показывают доставшуюсь милиции от прежних царских времён картотеку, а пачками рассованы по кривыми руками сбитым, убогим коробам из реек и фанеры. Я повертел в руках несколько десятков, но пользы от этого – никакой. Тем временем менты жаловались на свою убогую жизнь, в которой есть и опасности и погони с перестрелкой, но зарплата нищенская, а народ никакой благодарности не проявляет, называя их обидными кличками «менты» или «мусора». Мне это надоело, и я высказался, стараясь формулировать мысли помягче:

– Вас ведь в милицейских школах и юридических институтах учат не только психологии преступников, но и просто психологии, потому что вам нужно работать и с потерпевшими, и со свидетелями. Вот и попытайтесь применить полученные вами сведения для анализа ситуации милиционеры-народ. Я раньше тоже думал, что слово «мент» уголовники придумали, но ведь употребляют его ВСЕ поголовно, даже сами милиционеры: «честный мент» – это ведь говорит в фильме милиционер, а вовсе не уголовник. Вот Маяковский давным давно написал стих со словами «моя милиция меня бережёт». Не знаю, право, как к этим стихам относились в двадцатые годы, но всю мою жизнь в народе считали, что к милиционеру можно обратиться только в самом крайнем случае, когда уже убивают. По более простому случаю к нему обратится только ненормальный. Почему? Да потому, что милиционер, в отличие от бандита, гораздо более опасен. Как человек, он не чужд ни халяве, ни взятке, ни выпивке, ни в морду дать. От бандита же он отличается, главным образом, тем, что оружие носит легально, и, случись ему применить это оружие, несколько вольно трактуя закон, его будет защищать огромная сила в лице всей милиции, а то и государства с его прокуратурой, судами и тюрьмами. А кто защитит нас? Не будем, однако, слишком обобщать, а вернёмся, скажем, к моему делу. Я всю свою жизнь был законопослушным гражданином, исправно платил налоги, на которые содержится так называемая «моя милиция», и где-то в душе надеялся, что она при случае защитит мою жизнь, моё здоровье и моё имущество. Но вот однажды на пешеходном переходе у Вычислительного центра меня сбивает пьяный мотоциклист. Какое-то время я без сознания, заметить номер мотоцикла не смог, в милицию обращаться не стал. Поскольку бедро, в котором крылом мотоцикла был вырван кусок мяса, продолжало болеть, я пошел на рентген, чтобы проверить, нет ли трещины. Когда я сказал причину моего обращения, врач-рентгенолог тут же вызвал милиционера из ГАИ. Трещины, к счастью, не было, но вот гаишник меня буквально изнасиловал. Он приходил ко мне на работу и домой в ночное время, снова и снова заполнял какие-то протоколы показаний, а потом заявил напрямик, что я нехороший человек и гражданин тем, что не запомнил номера мотоцикла. А у них теперь «висяк», и что со мною делать, он не знает. Потом он, видя, что я вовсе не понимаю милицейских проблем, предложил напрямик: «Напишите заявление, что мол шёл на работу, поскользулся, ушибся, а чтобы без очереди пройти рентген, придумал историю с мотоциклистом. И все дела. Мы оставим Вас в покое, и дело будет закрыто».

– Но ведь дежурный по ВЦ который оказал мне первую помощь, видел, что все мои локти и колени были окровавлены, поскольку после удара я несколь раз перевернулся на бетонке. Хорошо ещё, что не ударился виском о поребрик.

– Это Ваши проблемы. А у нас свои, – меланхолически заметил гаишник.

И вот сегодня, я ограблен и избит. Милиция составляет протоколы, но ни поймать бандитов, ни возместить мне ущерб или даже предотвратить будущие ограбления и другие преступления, которые захлестнули мутным валом нас не только милиция – всё наше государство не может и не хочет. Как же я должен в таком случае относиться к слову «мент»? Разве что добавив эпитет «позорный».

Через год после ограбления мне позвонили из областной прокуратуры и сообщили, что моих грабителей задержали, они дали признательные показания, и мне следует явиться в прокуратуру для опознания. Молодой и очень энергичный капитан милиции кратко ввёл меня в курс дела. Взяли банду Сергея Котенёва. Дело расстрельное, и моё ограбление – лишь один из малых эпизодов в истории этой банды. Им предложили сделку со следствием, и потому им выгодно скинуть все мелочные дела, которые к сроку уже ничего не добавляют, но свидетельствуют о помощи следствию.