Полет курицы

На скамейку рядом со мной садится мужик, и я поправляю лежащие рядом костыли, чтоб ему не мешать. Взглянув на меня, он достает мобильник, что-то проверяет, а потом неторопливо вытягивает из кармана пачку сигарет. Достает сигарету себе и предлагает мне без особых прелюдий.

– Куришь?

Отказаться я считаю дурным тоном, хотя ни курить, ни пить, ни есть я уже не хочу. Выждав немного с пачкой в руке на случай, если я начну клянчить сигарет «на потом», мужик достает из кармана «вечную спичку», элегантно чиркает ей о коробок и дает прикурить мне, а затем и раскуривается сам. Я присматриваюсь к этому благодетелю и составляю его примерный портрет. Широкоплечий, с крупными, мужицкими руками, крупной гривой русых волос и тонким шрамом на правой щеке. Его лицо словно высечено из камня и полно напряжения, но когда он смотрит на меня, заметив мой изучающий взгляд, я замечаю, что его глаза – живые, контактные, гораздо моложе всего остального облика на вид. На нем кожаная куртка, тонкая белая кепка и синие джинсы. Ничего примечательного, обычный рядовой обыватель-работяга. Это располагает к нему, в отличие от тех парней в деловых костюмах, которые постоянно пытаются что-то продать тебе или продать тебя самого.

– Хазан, – протягивает мне руку мужик.

Я пожимаю плечами, чтобы создать видимость легкомыслия и протягиваю в ответ руку.

– Погонялово, если что, – торопливо добавляет мужик, намекая на наличие более близкого моему слуху имени, но его внешность и так соответствует признакам славянина, а не татарина или другого иммигранта. – А тебя как звать?

– Костя, – без заминки отвечаю я.

– Смотрю, ты давно тут сидишь. Проблемы?

Что мужику вполне приличного, хотя и простого вида нужно от одинокого калеки, сидящего на бомжовской скамейке в Сосновке? Впрочем, мне, одолеваемому болью и полнейшей дезориентацией в происходящем, уже настолько плевать на последствия – снять с меня все равно нечего, а насилия я точно не боюсь, – что я отвечаю без запинок, как есть

– Да, вот в историю влип, – показываю на обрубок ноги. – Попал в аварию, все бабки украли. Жить, по ходу, негде.

– И работы нет?

– Работу я просрал. В аварии. Как и права.

– Лишили?

– Ага.

– Вот суки, – затягивается с нескрываемой злобой и быстро выдыхает дым. – На сколько?

– Не знаю. А толку-то мне от прав?

– Это ты зря. Глядишь, вернут – будешь на автомате отжигать, – похлопывает меня по плечу, буквально вынуждая кисло улыбнуться в ответ.

Человек, заговоривший со мной сам, первым и без особых поводов – для меня явление настолько феноменальное, что я оказываюсь дезориентирован еще сильнее. Но вместо того, чтобы отдалиться от Хазана, я просто беспечно осматриваюсь вокруг, вроде как ни о чем не переживая.

– Ну, а ты сам-то откуда? Не местный, наверное?

– Не местный, – пытаюсь отрубить эту тему сразу, начиная чувствовать подвох.

– Ну, я сам из Мурманска, – словно прощупав мое недовольство, быстро вставляет Хазан. – Вот, кручусь кое-как здесь. Просто увидел, что явно у тебя какие-то проблемы, а я и сам в свое время как-то на улице ночевал. А это тебе не шоколадка – с бомжами за ночлег воевать. Точно тебе говорю.

– Не знаю, – вздыхаю, всерьез задумавшись о словах Хазана. – Может, попробую домой вернуться.

– Ну, это тоже дело. Может, все заново начнешь, а?

– Ну, да, – мысли о том, что может быть в такой перспективе, едва не заставляют меня заплакать.

В этот момент я понимаю, что задушевный тон Хазана заставил меня ощутить всю соль ситуации, задуматься о происходящем по-настоящему и почти мгновенно разложить по полочкам все события за последние несколько месяцев. И само хреновое то, что я понимаю – найдись у меня рядом кто-то, кто поддержал бы меня тогда, после выписки и начни я жить по-новому, а не существовать в алкогольном бреду – и, быть может, все было бы гораздо лучше. Но правда в том, что у меня никого нет. И в том, что этот незнакомый мне мужик, с которым мы просто курим на лавочке в парке, оказывается мне ближе всех тех людей, что я знал на всем жизненном пути, потому что он – здесь и сейчас рядом, а те люди, в большинстве своем, даже не знают, что со мной произошло.

– Но я так тебе скажу, – продолжает Хазан. – В свое время я тоже задумывался о том, чтобы вернуться. Но что меня там ждало – я хрен его знал. То есть, перестрадать, пережрать столько говна ради того, чтобы отступить – вот это было страшно. Страшнее очередной ночи на теплотрассе. Вернуться домой оборванцем – вот чего я не хотел. Нет, ну ты прикинь – смотреть в глаза тем, кто тебя знал, и говорить – извините, ребята, я обосрался.

– Ага.

– Так что я решил не сдаваться. И ты не сдавайся, Костян. Будет и на нашей улицы праздник – с бабами, водкой и банькой!

Снова похлопывает меня по плечу – на этот раз, сильнее и увереннее. Тем временем, сигарета сама дотлевает у меня в руке, и я обжигаюсь и отшвыриваю хабарик прямо на асфальт. Скриплю зубами и протираю глаза, в которых начали копиться слезы. Хазан невозмутимо достает пачку и предлагает мне взять, сколько нужно. Я беру еще сигарету, только сейчас замечая, что это «парламент», и разговор продолжается.

– Ладно, это все лирика, – машет рукой Хазан и, докурив, выкидывает окурок в урну. – Вообще, я тебе могу работу предложить. На полном серьезе.

– Че за работа? – стараюсь своим тоном не показывать живой интерес.

– Ну, скажем так, творческая, – качает головой Хазан и поворачивается ко мне, опираясь на спинку скамьи. – Ты смотри, сейчас – по моему личному опыту, – у тебя самый важный момент в жизни. Ты должен понять – либо на дно и в говно и домой, либо карабкаться и выживать тут.

Молча киваю, давай понять, что это мне уже ясно.

– Так вот, есть реальная тема, в которой можно зарабатывать на свои нужды, жить на казенной хате – в общаге, конечно, но зато в тепле, – и еще получать питание и обслуживание. Короче, все включено.

– А делать-то что надо? – киваю снова на обрубок. – Я, как видишь…

– Вот именно это тебе сейчас и поможет, Костян, – глядя прямо мне в глаза, заявляет Хазан.

– В смысле? – меня ошпаривает изнутри суть сказанного им.

– Ты в метро ездишь?

– Бывало.

– Видел, как там люди работают? Те, которые ходят по вагонам, собирают дань с населения.

– Видел, – сглотнув, отвечаю и начинаю понимать, в чем конечная суть разговора.

– Ну, и ты, надеюсь, в курсе, что это дело с хорошими оборотами, а не нищенство, на самом деле, так? Или ты еще в детстве живешь? – когда Хазан широко улыбается, я вижу, насколько идеальны его зубы – на стоматологе он явно не экономит. – Ладно, не обижайся. В общем, я тебе предлагаю работу в моей службе сбора.

– Слушай, я не знаю… – почесываю голову и пытаюсь быстро придумать, как свинтить от Хазана, с учетом того, что он гораздо быстрее меня.

– Да ты не нервничай, – осторожно кладет мне на плечо массивную ладонь Хазан. – Ты просто подумай спокойно. Я тебя силой не потяну, но ты учти – потеряешь много, если откажешься. Подумай – реально уезжать домой отсюда – это вообще не вариант. В регионах – одно говно, работы нет, только бухать и вешаться. А здесь, – показывает ладонью на шумный поток транспорта по проспекту Ветеранов, – бабки можно прямо из воздуха делать. И вместо того, чтобы потерять на своей аварии, ты на ней наваришься. Ты, конечно, можешь пойти в ночлежку, но что дальше? Собирать банки или рыться по помойкам?

Рассудительно – если это слово ко мне сейчас вообще применимо, – качаю головой в ответ и уже не думаю о том, чтобы убежать.

– Я же тебе предлагаю вполне нормальную работу – пусть и не всем понятную, но и насрать на всех остальных, – а еще – питание и спальное место. Уж всяк не хуже, чем там, с «роллтоном» и загульными бомжами на государственной шконке.

– И это на всю жизнь, да?

– Да, как хочешь, – пожимает плечами Хазан. – Поработаешь год-другой, устанешь – пойдешь на отдых. Поверь, ты за это время сделаешь нашей общине столько бабла, что никто твой процент отбирать просто не захочет. И сам будешь в шоколаде, и другим поможешь – тем, кто с тобой живет.

– И тебе, да? – решаюсь на ответный выпад, хотя у меня уже кружится голова от напряжения и голода.

– А мне, думаешь, много надо? – разводит руками Хазан. – Я просто сам был в заднице когда-то. И сейчас помогаю тем людям, у которых шансов выжить на улице – как у Квазимодо на конкурсе красоты. Мне в свое время помогли. И я как-никак, а живу, сечешь? Так почему бы мне не помогать другим?

– И когда надо дать решение?

– Да ты уже и сам все знаешь – надо оно тебе или нет, – вроде как сбавляет напор и достает пачку «парламента» Хазан. – Думать тут особо нечего. Нет – я буду не в обиде. Да – пойдем и будем делать дело. Решай.

Наверное, в этом месте я должен рассказывать о ночи без сна, длительных раздумьях и нравственных терзаниях. Но лирику в сторону. Я представил альтернативу в виде помещения меня в какой-нибудь приют с обоссаными, забытыми всеми стариками и зомби-алкоголиками, кинутыми на доставшиеся по наследству квартиры. Альтернативу в виде пенсии по инвалидности, которой хватит на два батона и бутылку пива. И еще альтернативу в виде возвращения домой инвалидом без шансов на долгую счастливую жизнь. В предложении Хазана я увидел передержку для себя – как для раненой бездомной собаки, увечья которая когда-то заживут, а ее саму заберут в уютное семейное гнездышко. Я посмотрел на баклагу, определил, что она пуста и выкинул ее в сторону урны. Мимо урны. Я сказал «Давай». Вот и все.

Единственное, о чем я толком не подумал – это о том, что передержки животных постоянно забиты, и собаки из них крайне редко уходят к новым хозяевам. Но вспоминая ночевку на улице около больницы, и умножив число таких ночевок на триста шестьдесят пять дней в году, я понял, что сроки этой работы меня не сильно беспокоят, а потому и задумываться о них не стал.

– Давай.

По дороге к машине Хазана – обычной «ниве», – я вспоминаю, как мой покойный дед рассказывал мне о том, какой серьезный бизнес вели в девяностые обычные бездомные пацаны. Он покупал хлеб в ларьке рядом с домом, и каждый день к людям в очереди – в том числе и к нему, – подходил паренек потрепанного вида, иногда с синяками на лице, и просил купить ему пару булок хлеба. Просил он не денег, не водки, не сигарет, а именно хлеба, и отказать в таком случае из-за каких-то копеек – мало кто решался. Но в один прекрасный день, дед обратил внимание, что пацан не просто брал хлеб и уходил куда-нибудь в подворотню есть, да и «закупал» он его в количествах, достаточных чтобы получить аллергию на муку. Он просто перебегал дорогу и отдавал добытые кирпичики хлеба бабке, сидящей там и торгующей тем же хлебом, что и в ларьке, только по демпинговым ценам и без очередей.

Иногда, глядя какой-нибудь популярный голливудский фильмец, ты оцениваешь поступки главного героя и невольно возмущаешься – почему он бросил пистолет вместо того, чтобы грохнуть с его помощью врага, почему он не может нормально объяснить свою ситуацию кому-то и недоговаривает, усложняя себе жизнь, и так далее. Ответ на эти вопросы получаешь лишь тогда, когда сам встаешь перед совершенно новой, чуждой тебе дилеммой, решение которой будет или быстрым или переложенным на волю судьбы. И все, что ты можешь в таких ситуациях – это принять правила, написанные кем-то другим. Никто не обещает, что ты об этом не пожалеешь. Но лучше вариантов никто не предложит.

Корпоративные стандарты

И вот я уже научился не впадать в ступор от взглядов в вагонах метро. От презрительных, сочувствующих, ледяных, любопытных. От всех разновидностей интереса к парню без ноги, бредущему с костылями и маленькой потрепанной сумкой через вагон в сторону светлого будущего. Не знаю, сколько точно времени понадобилось на это, но уже в самом разгаре осени я почти освоился. Желания убежать из метро, стыдливо скрыться где-нибудь в канализации и тихо сдохнуть убавилось, и я старался сосредотачиваться на преимуществе своего положения. Само собой, большая часть моих заработков превращалась в облигации обещаний. Из необходимого у меня появились кров, кормежка – утром и вечером на базе и обед за счет выданных денег, – и новый телефон, благодаря которому, со мной всегда на связи только мои руководители. Я стал редко встречаться с Хазаном – в основном, мои контакты с администрацией свелись к почти ежедневным поездкам с куратором на работу и обратно и передаче денег под запись в какой-то книге другому ответственному лицу, имени которого я не знал. Как выяснилось чуть позже, Хазан был старшим по отношению ко всем, кого я узнал в теме. Своего рода большим боссом мафии или типа того. Насколько можно было верить его слезливой истории про Мурманск и ночевки на улице, я так и не определился. Но со временем, с осознанием того, что я ввязываюсь в тему все глубже, мне стало плевать.

Мой следящий – своего рода куратор, – худой кавказец в тонкой черной шапке Гаджи. Он якобы дает милостыню печально сидящей с алюминиевым костылем в обнимку в переходе метро девочке, после чего наклоняется к ней и тихо – так, что это слышно только ему, ей и, в крайнем случае, мне, – говорит «Через два поезда», после чего дружелюбно похлопывает ее по плечу, и мы идем дальше.

На станции Гаджи командует мне остановиться и подождать, и я опираюсь на стену немного уставшей спиной. Поезд отчаливает, и на перроне становится некомфортно пусто. С виду Гаджи – обычный молодой человек с Кавказа, задумчиво ковыряющийся в своем мобильнике. Может, играющий в «змейку», а может – ищущий номер, по которому можно позвонить домой родственникам. Но у этого всегда есть камень за пазухой. Как оказывается, не только в переносном смысле.

Гаджи издает короткий свист, и паренек в длинной спортивной куртке, осторожно озираясь по сторонам, подходит к нему. По легкому, едва заметному жесту паренек в один карман кидает тонкую трубочку из банкнот, а из другого быстро достает небольшой пакетик и сваливает на другой конец перрона. Неплохой дополнительный заработок, так полагаю. Таким образом, Гаджи не только расставляет по местам таких же работяг, как я, но и приторговывает прямо в метро, без какой-либо опаски.

– Ну, как работа, братан? – ехидно бросает в мою сторону бессмысленный вопрос словно приклеенный к столбу Гаджи.

– Че толкаешь? – интересуюсь я.

– А ты тоже хочешь? – обнажает украшенную тремя золотыми зубами челюсть барыга-дагестанец.

– Смотря чего, – не унимаюсь я.

Благо, со мной Гаджи говорит снисходительно, зная, что опасаться таких персонажей, как я, ему смысла нет.

– Этот «спайс» брал. А так, у меня много чего есть. Но берут сейчас, в основном, «соль». Траву берут. Иногда «черный». Но редко. Не мое. «Винт» берут.

– А зачем таким молодым-то толкать? Они же дохнут от «спайсов».

– Разница какая? – голос Гаджи напрягается. – Деньги, как знаешь, не пахнут, а клиент всегда идет. Ты иди, работай. Сейчас твой поезд будет.

Действительно, в этот момент я и сам толком не понимаю, откуда у меня возник такой вопрос. Каждый день я курсирую по нескольким неизменным маршрутам, собирая с милосердных граждан мелочь и аккумулируя ее на счету своей сумки в суммы с пятью нулями. Смешно? Думаете, хвастаюсь? Если бы. Вы только представьте, как легко и безболезненно собираются эти суммы – без особого напряжения, без просчетов прибыли, без рекламных кампаний – просто по ходу движения одного человека с костылями вдоль ветки метро. Конечно, я работаю с утра и до вечера, а после часа пик, немного выждав время, когда толкучка не позволяет работать, дорабатываю до ночи. После этого возвращаюсь с куратором на базу, сдаю деньги, кормлюсь и пытаюсь выспаться. Кстати, привычка не смотреть, что ешь, на корпоративной квартире, сформировалась у меня уже на вторую неделю жизни там.

В счет заработка я покупаю на станции «сникерс» и сгрызаю его со скоростью бешеного хомяка. Чек лучше сохранить – чем ближе общая сумма заработка к истине и «дневнику», тем меньше шансов отвечать на неприятные вопросы после смены. Удивительная штука, но на столь свободном графике я впервые ощущаю некую ответственность, которой не было ни в одной из моих работ. Гаджи носится по городу, и даже если на станциях меня пасут другие координаторы, подмести что-нибудь себе во внутренний карман, а потом спрятать еще до сдачи наличности – не проблема. Тем не менее, я опасаюсь чего-то и делаю все максимально в соответствии с исходным заданием. Возможно, что-то в Хазане или в виде корпоративной квартиры, как моего пристанища на неопределенный срок, заставляет меня вести себя именно так.

По окончанию смены я звоню Гаджи, и он одобряет мое возвращение на поверхность – на этот раз, он не будет спускаться в метро, чтоб привести меня за хвост, а это уже показатель какого-никакого доверия. Мой новый мобильник – почти полный аналог того, который я утопил в унитазе. Кстати, если у кого-то из вас хватает наблюдательности, вы можете заметить, что у всех нищих в метро есть мобильники. Корпоративная связь входит в стандартный пакет. Правда, «теле-два», но что поделать. В метро берет, и то хорошо.

Я тут упомянул о корпоративной квартире, как я ее с дерзкой иронией называю про себя. И о ней грех не упомянуть. Теперь это мое жилье на неопределенный срок. Коммунальный пакет не особо роскошный, но «пять звезд» никто и не обещал. Только холодная вода, снесенные стены и единое помещение для всех проживающих. Это улучшает обзор и позволяет всем видеть, не творит ли сосед по квартире какой-либо беспредел. Жизнь каждого из живущих здесь должна приносить деньги, поэтому моменты безопасности не остаются без внимания. Вдоль стены выстроены раскладушки, на каждой из которых спит тот или иной постоялец. Абсолютное доверие и прозрачность, как в пионерском лагере. Ну, и как я полагаю, если хату нужно будет срочно стереть вместе с жильцами, так проще всех быстренько расстрелять.

В квартире – частично снятые обои. Глядя на их обрывки, кое-где свисающие на полметра со стены, я вспоминаю неблестящие блестки и ностальгирую. Вероятно, сама эта квартира, как и другие аналогичные, отобрана у какой-нибудь бабушки черными риэлторами и продана за бесценок. А то и просто используется партнерами этих риэлторов. В общем-то, меня никогда это особо не заботило, как и ремонт в корпоративной квартире. Хотя, после первого впечатления от такого «нормального жилья» я хотел намекнуть Хазану на то, что рекламщик из него еще тот. Но что касается комфорта, некоторые плюсы здесь есть. По крайней мере, здесь иногда стирают шмотки, выдавая комплект для переодевания – на улице мне бы это явно не грозило.

Со временем, я узнал, что добрая половина жильцов корпоративной квартиры – иммигранты из СНГ и просто приезжие из других регионов. Я влился в их ряды, пополнив печальную статистику приехавших за счастливой и беззаботной жизнью в культурной столице этой великой страны.

Вечером на корпоративной квартире мой коллега Коля – безногий инвалид, за которым регулярно ухаживает его куратор – девчушка кавказской внешности, называющая себя Наташей, – рассказывает, как у него сегодня взяла интервью одетая нищенкой журналистка. Ее остановила и слегка отделала своими мощными кулаками Наташа, но они успели поговорить. Он рассказал, что живет лучше, чем жил бы на помойке. Что хотя бы есть, где помыться. Я спрашиваю, рассказал ли он что-нибудь о том, сколько получает, и как у него забирают эти деньги. Коля отрицательно мотает головой и говорит, что и сам ничего не знает. В каком-то смысле, так даже лучше. Для Коли.

Сегодня я начинаю очередной круг с Ветеранов и буду кататься с юга на север, до Гражданского и обратно. Поутру, когда час пик стихает, и Гаджи ведет меня на первую точку, мое внимание привлекает дистрофичный дурачок, который, печально склонив голову, сидит на лестнице в переходе на Ветеранов и держит в руках жалобную табличку с неразборчиво написанным текстом. Я видел его тут и раньше, еще в той, беззаботной жизни водителя и алкаша Кости, которого уже нет.

– А тот, который на ступеньках на переходе, тоже твой? – спрашиваю я у Гаджи, заботливо наблюдающего за моими перемещениями на костылях со ступеньки на ступеньку, но даже не пытающегося помочь.

– Нет, это вообще человек Бахи.

– Это кто? – не понимаю.

– Тебе лучше не знать – усмехается Гаджи и кивает кому-то из идущих навстречу одинаково незнакомых мне людей. – Сильно он обиженный на вид?

– Есть такое. Придуривается?

– Нет. Он правда такой. Вот это Баха его таким сделал. Он нормальный был, – вздыхает Гаджи. – Давай работать и не спрашивать лишнего.

Пожалуй, именно этот момент был первым тревожным звоночком, на котором я начал пробуждаться от странного, зыбучего сна, в котором я встал на ноги и просто выполнял свои задачи за возможность выживать. Именно в этот момент я впервые задумался о том, на каких людей работаю, и как со мной могут обойтись, соверши я свою фатальную ошибку. С другой стороны, как я уже и говорил, я не брал лишнего и старался вести себя согласно регламенту, да и был ли мне смысл дергаться? В конце концов, в Липецк я все также не собирался, а другой работы, кроме как у Хазана, мне никто не предлагал. И я старательно выбрасывал из головы все негативные мысли, иногда лишь, по вечерам позволяя себе помечтать о том, как однажды выйду из этого дела и заживу так, как мне хотелось бы. Многие из тех, кто жил на корпоративной квартире, просто выживали и не видели ни конца, ни края этому существованию. Я же предпочитал думать, что я удачно приспособился к конъюнктуре, и что нет ничего предосудительного в такой временной занятости. Я хотел думать, что сам сделал выбор. Может, в этом и было что-то от правды.

Этим вечером, просто чтобы уснуть, я выпиваю полбутылки водки. Как бы ни было мне хреново на следующее утро, сейчас может стать только лучше. Уже ночью, начиная, наконец, засыпать, я слышу какой-то шорох и открываю глаза. В квартире темно, и только через щели в грязных массивных жалюзи просачивается свет уличных фонарей, но этого достаточно, чтобы рассмотреть источник шума. В дальнем углу квартиры, шатаясь, копается в собственных штанах мужик невысокого роста в массивных сапогах и с объемной засаленной шевелюрой. Я не узнаю его, как не узнаю здесь многих, хотя ночую с ними бок о бок. Разобравшись со штанами, этот мужик делает пьяный шаг ближе к стене и начинает тихонько мочиться в угол, прямо на пол, между спальными местами ничего не подозревающих соседей. Я вздыхаю, в надежде, что у кретина хватит ума не продолжать этот акт вандализма при свидетеле. Мужик кряхтит, оборачивается, видит мой заинтересованный взгляд, но ссать не прекращает, а просто подмигивает мне. Я хотел бы его остановить, но я не могу пошевелиться. Не отпускающие меня по сей день фантомные боли только-только утихли, и я боюсь, что любое движение только поможет им возродиться, и уж лучше просто закрыть глаза и не думать о луже мочи, вонь которой скоро добавится к тому букету ароматов, что царит в этом помещении круглосуточно.

Наутро Гаджи заходит, чтобы разбудить всех, и, разумеется, обнаруживает, что кто-то нассал в угол. Не сказать, что его это сильно заботит, но сегодня, нсколько мне известно, он – ответственный за порядок среди работников, и он, применяя довольно много изумительных, отборных матов, сдобренных акцентом, объясняет, что надо убраться.

– А это, вот, – внезапно находится сам виновник торжества, единственным свидетелем которого стал я, – безногий, по ходу, отличился.

Жалкий урод тычет в меня пальцем без ногтя, и я уже собираюсь было начать ответную ругань, но Гаджи опережает меня.

– Да? – Гаджи сначала грозно смотрит на меня, а потом на него. – Что-то я следов от костылей тут не вижу. Или это я приехал и нассал? Ты вызвался – ты и убирайся.

– Э-э, так не…

Речь любителя пометить территорию прерывается мощной пощечиной от Гаджи.

Больше никаких комментариев здесь не требуется. Но кто сказал, что этот мужичок с шевелюрой не поступит так снова? Он ведь неслучайный гость на этой квартире. Как и я.

На Пролетарской сейчас почти безлюдно, и у меня заканчивается время обеда. Перекусив, я сижу на скамейке и отдыхаю, дожидаясь команды Гаджи для посадки в поезд. Сегодня в моем ведении – золотое дно, «зеленая» ветка. Станции туристического назначения в центре всегда приносят больше прибыли, а летом они просто кладезь для наиболее ответственных сотрудников, которым труднее прочих соскочить и умчаться куда-нибудь с наличкой.

Из поезда по ту сторону перрона выезжает коляска с безногим попрошайкой в военной форме. На коленях он держит табличку с надписью «ПАМОГИТЕ ВЕТИРАНУ АВГАНА», но я никак не могу разобрать его возраст – так изуродовано морщинами и мелкими шрамами его припухшее лицо. Соответственно, не могу прикинуть – может ли он быть ветераном чего-нибудь. Доехав до середины станции, он смотрит издалека на стоящего в сторонке Гаджи. Тот опускает взгляд на часы, что-то прикидывает, а затем кивает «афганцу», и он подкатывается к другой стороне станции, чтобы поехать в обратную сторону.