Сатир и я

Поднялся гомон, невеста начала рыдать, жених сидел в недоумении. В волнении народа явственно читалась жажда скорейшего объяснения столь громкого и пока неуместного заявления.

– Что вы его слушаете? Перегрелся на солнце! Ух, Колясик! Иди отсюда по добру по здорову, не порть праздник! – крикнув, Трифонов нахмурился и сверкнул глазами.

Жена агронома Брюшкина ковыряла вилкой квашеную капусту у себя в тарелке.

Дядя Толя глазами внимательно изучал на предмет родства дочь.

Вспыхнула спичкой Трифонова Мария Григорьевна:

– Ах ты, потаскуха агрономская! – и со всего размаха кулаком ударила в лицо мужа, но при этом глядя в глаза сопернице. Председатель упал на пол. Соперница ни повела и глазом.

Подозревая, что атмосфера накаляется, пастух вновь заговорил:

– Тётка Зина с Семёном Семёновичем якшалась, когда дядя Толя ездил в командировку по севообороту, вот Наташка-то и народилась. Сестра она евоная! Юрки, значится!

Зинаида Брюшкина выпила ещё один стакан наливки до краёв и встала:

– Правда Коляськина! – все ахнули, – Что вы ахаете? Был грешок. Да ты, Наташка, не реви! Иди смело за Юрку – не брат он тебе, как Трифонов тебе не отец!

Агроном выдохнул, найдя всё-таки на лице дочери в том же месте, что и у него самого, родимое пятно.

– Правильно, правильно! – подхватил Коля, – И Юрке не отец, и Маринке не отец!

Трифонов вскочил, как ошпаренный:

– Да кому я тогда хоть отец?!

Мария Григорьевна упала в обморок, дети бросились к ней, Семён Семёнович стоял в растерянности и с мольбой в глазах осматривал гостей.

Большинство присутствующих дам молча опускали глаза.

Кроликов подбежал к пастуху, схватил его за шиворот:

– Ты что же такое вытворяешь, подлец! С лошади бры

– Ты что же такое вытворяешь, подлец! С лошади брыкнулся?!

– Что ты, что ты, Евдоким Васильевич, лошадей боюсь с детства. Юрка, – крикнул он тому, кого считали сыном председателя до сегодняшнего дня, – идите отца обнимайте с сестрой!

Задрожали колени теперь у Кроликова, он искал поддержки в лице Марии, но та, не приходя в сознание, лишь глубоко вздохнула и прикусила губу, наверное, в спазме.

– Машка! – заорал Трифонов.

– Да что Машка, – вновь со своего места поднялась Зинаида Брюшкина, – Сам-то, кобелина плешивый, по всем бабам прошёлся в деревне.

Бабы в ответ на такое заявление осыпали Зину проклятиями, обиженными бранными словами и угрозами!

Мужчины наливали, пили и закусывали, в ожидании развязки.

Слово взял рассудительный агроном Анатолий Иванович Брюшкин:

– Так, давайте разложим всё по полочкам. Во-первых: Зина, Наталия – мне родная дочь? Или как?

– Да, Толя, Наташа – твоя. Прости меня, пожалуйста, Толенька…

– Зинуль, дома. Успокойся, – Анатолий взглядом показал ей, что всё хорошо, и продолжил: – Итак, дальше. Юрка, чей сын?

Из-под стола медленно поднялась Мария Григорьевна Трифонова, отряхнулась, поправила платье:

– Сенечка… Юра тебе не сын, – но слёз или триады раскаяния после этой фразы не последовало, – Кроликов Евдоким ему папка.

– Да что вы, что вы, Марь Григорьевна! Не губи! Семён Семёныч, было-то один раз. Правда, правда! – Кроликов давно уже отпустил пастуха, который выглядывал у него из-за спины.

– Кристальная правда! – Колясик покивал головой в такт своих слов.

– Ну, Евдоким! – Трифонов с рёвом медведя-шатуна бросился на заведующего, – убью, гнида!

Семён Семёнович бил Евдокима Васильевича сильно и жестоко, никто его не оттаскивал и не пытался остановить драку – свадьба же!

– Сеня, Марина тоже от него, – подлила масла в огонь жена председателя.

Заведующий, минут через пять избиения, выскользнул-таки из цепких лап Семёна и куницей шмыгнул на улицу.

Гости ликовали. Свадьба выходит шикарная – со скандалом и рукоприкладством.

Наталия в слезах обратилась к Анатолию:

– Папа! Так мы женимся или нет?

Агроном подошёл, обнял дочь:

– Ну, конечно.

– А Юра?

– Что Юра?

– Он мне не брат? Я уже ничего не понимаю.

– Нет, мама же сказала. Женитесь спокойно.

Юрий забрал переволновавшуюся невесту, Брюшкин вернулся на своё место – рядом с Зинаидой, Трифонов сел к Марии Григорьевне.

Пастуха тоже усадили за стол, чего уж там.

Марину уговорил остаться брат, хоть она и просидела весь оставшийся день с заплаканными глазами молча.

Скандал закончился, подобно майской грозе. Резко, собственно, как и начался. Так же, как и после ливня, осталось много грязи, которую, не сговариваясь, решили разгребать после праздника. А пока нужно было всем снять напряжение, напившись до беспамятства.

Гуляли долго и шумно. Разошлись далеко за полночь.

Через день в районный отдел ЗАГС поступила дюжина заявлений на развод, и все из одного села.

После свадьбы многие любопытные расспрашивали Кольку Булыжникова, откуда он узнал такое, на что он искренне отвечал:

– Так бабы на утренней дойке судачили, пока я коров из фермы выгонял… А я с детства не люблю ложь и обман!

К слову, хоть скандал и вышел знатный с той свадьбой, но никто так и не развелся, а все заявления забрали в течение недели.

Октябрь 2025 г.

Константа Бражникова

В четверг, сидя в столовой с грязными кафельными стенами, Степан Никанорович вдруг, неожиданно для самого себя, понял: количество дураков в любом коллективе всегда составляет постоянный процент от общего числа, всегда! От этой неожиданной мысли он поставил на стол недопитый, очень сильно разбавленный компот из сухофруктов и откинулся на спинку стула – тот скрипнул, но выдержал.

Затем, в поисках подтверждения своей новой теории, Степан Никанорович внимательно осмотрел всех посетителей колхозной столовой.

– А и то верно! – протянул он еле слышно.

Бражников достал из кармана бумажку, развернул её, пробежался по ней глазами в поисках свободного места. Не отрывая глаз от своих записей, протёр рукавом стол, отодвинув пустую тарелку и стакан с разбавленным компотом на край. Положил листок, разгладил его и, убедившись, что оставшегося обеденного перерыва ему хватит, достал из нагрудного кармана карандаш, ещё раз осмотрел всех, кто был в столовой, и начал производить расчёты.

В силу своей профессии счетовода Степан Никанорович очень любил считать. Посчитав общее количество людей, он записал получившееся число и обвёл его. Немного подумав, приплюсовал ещё семерых, сумму снова обвёл, потом зачеркнул, написал другую, вновь обвёл и подчеркнул. Зачёркнутое число на всякий случай ещё и замазал.

Получившееся количество людей разделил по профессиям и записал в разные столбцы. Прогрыз карандаш, высчитывая замысловатые неизвестные в своих уравнениях. Прищурил левый глаз, посмотрел на потолок – там по лепнине ползали жирные комнатные мухи. От волнения у Бражникова пересохло во рту, он жадно допил несчастный компот и, постучав рукой по стакану, съел кусочки того, что когда-то было яблоком.

Обед неумолимо приближался к концу, Степан Никанорович в очередной раз посмотрел на часы:

– Ничего, ничего! Успеваю! Тем более завтра пятница, квартальный отчёт я ещё в понедельник сделал, а сверка и до вторника подождёт.

– Приятного аппетита, Никонорыч! – Захар похлопал Бражникова по плечу, тот от неожиданности подпрыгнул на стуле и обернулся:

– Спасибо, Захар Олегович! Фух! Напугал меня.

– Вот ты, человек! В обед и то со своими циферками маешься!

– А что делать? Работа такая…

– Завтра, Никонорыч, сметы на запчасти нужно подбить, я зайду?

– Да, да, конечно.

– В контору-то идёшь? Провожу, я как раз к Филипову иду.

– Попозже.

– Ну, бывай!

Жилкин снова хлопнул Степана Никаноровича по плечу и ушёл.

Люди постепенно расходились по рабочим местам, столовая постепенно пустела. Бражников вернулся к своим записям. Проводя по числам пальцем в чистом уголке тетрадного листа, что-то складывал, перемножал, вычитал. Записывал новые цифры и обводил их.

– Всё, аль не? – словно из-под земли перед его столом появилась уборщица Любка. Невысокая девушка двадцати двух лет, с огненно-рыжими волосами и с неимоверным числом веснушек на лице. – Дядя Степан, ты уходишь или нет? Мне убираться надо!

– Люба, я ещё посижу немного, досчитать надо.

– Как хочешь. Только дай посуду заберу.

Бойкая девушка ловко собрала посуду и оставила его в одиночестве. Степан Никанорович проводил её взглядом и исправил цифру в одном из столбцов.

Через окна было видно, как мужики не спеша выдвинулись к механизаторской мастерской и в тракторную бригаду – дорога шла в аккурат по прямой от столовой и хорошо просматривалась. Небольшая группа направилась к зданию правления и скрылась из виду за поворотом, кто-то что-то шумно обсуждал, оставаясь в курилке.

Любка собирала стулья и, перевернув их, ставила на столы, готовясь подметать пол. Из окна для приёма грязной посуды послышался грохот падающей посуды, а после – громкая матерная ругань в попытках решить насущные вопросы: «Что делать и кто виноват?». Рыжая девушка не обратила на это никакого внимания и продолжала заниматься собственными делами – уборкой помещения приёма пищи.

– Так и есть! И правильно я думал! Теперь-то всё ясно, как белый день! Всё понятно! – взволнованно воскликнул Бражников, хлопнув от радости по столу. – Целых девяносто процентов! Девяносто! Это непозволительно много, и эта цифра постоянна, ай-яй-яй. Как же так?

Он рассматривал бумажку со своими подсчётами и качал головой.

Тут в дверях появилась голова Жилкина:

– Никонорыч! Тебя Филипов спрашивает, куда ты делся после обеда? Ты же за Антонину остался, за бухгалтершу. Пошли быстрее. Сейчас орать будет!

Захар подмигнул девушке с веснушками и исчез.

Степан Никанорович вскочил словно ошпаренный, выбежал на улицу, по пути опрокинул ведро с водой, упал, поскользнувшись на мокром полу, выругался и, прихрамывая, засеменил в контору, повторяя вслух: «Девяносто, точно девяносто!»

Любка собрала с пола разлитую воду и, подойдя к столу, увидела на нём забытую Бражниковым бумажку.

Она подняла листок и прочитала:

По столбцам расписано место работы, общее количество людей и, на честный непредвзятый взгляд Степана Никаноровича, количество дураков в этом месте. А в самом низу, под всеми расчётами, стояла жирно обведённая цифра девяносто и восклицательный знак. Округлённо: девяносто процентов дураков. Девять из десяти – дураки!

Один дурак уходит, но на его место всегда, всегда приходит другой, и в процентном соотношении общее число дураков не меняется! Меня окружают одни дураки! Ужас…

Девушка скомкала бумажку и выбросила её в мусорное ведро.

Сентябрь 2025 г.