Сатир и я

Иван Горбатов

Сатир и я

Обещания

Как же легко обещать самому себе. Ведь нет ничего проще – всё что угодно пообещать и договориться: не курить, не ругаться матом, не бить женщин, ходить на собрания, слушать жену, выполнять обещания, ну и не пить, в конце концов.

– Крайухов! Крайухов! Сидор! – женщина стояла в полумраке коридора, уперев руки в бок. Человек, лежащий на полу, не отвечал. Хотел, но не мог. Входная дверь была слегка приоткрыта, закрыться до конца ей мешала нога Сидора – нога без ботинка, но в носке. Сидор, в попытке проникнуть в квартиру бесшумно, споткнулся о порог и упал, а упав, уснул. Хотя, скорее всего, он пребывал в царстве Морфея уже давно и в горизонтальном положении просто зафиксировался в пространстве.

Свет из подъезда падал ровной полосой, освещая согнутую правую ногу, правую руку и половину умиротворённого лица. Изо рта на умиротворённом лице стекала тягучая слюна. Крайухов был мертвецки пьян. Женщина ногой пнула вытянутую вдоль тела вперёд левую руку, которая подпрыгнула и упала обратно.

– Паразит! – выругалась женщина и вернулась на кухню к пельменям, которые ловко лепила: нарезая аккуратно из тонко раскатанного теста кружок гранёным стаканом, добавляя по центру чайную ложку фарша.

Поднимавшийся домой на этаж выше семилетний мальчишка Петька поздоровался в приоткрытую дверь:

– Здрасьте, дядь Сидор! – Дядя Сидор невоспитанно промолчал.

Марина вышла из кухни, вытирая руки об фартук, небрежно перешагнула через Крайухова, немного прищемив ему живот, от чего Сидор сморщился, закинула торчащую ногу в коридор и закрыла дверь.

Жажда приводит человека в чувство из любого состояния. Сидор со стоном и неимоверными усилиями открыл правый глаз. Другой глаз абсолютно затек, как и вся левая сторона лица. Он закрыл рот, попробовал смочить его хотя бы слюной. Тщетно. В пустыне Каракумы влаги было больше, чем сейчас во рту у Крайухова. Голова невыносимо пульсировала изнутри, тело не слушалось и ломило. Весь организм Сидора затек, и, по ощущениям, казалось, умер пару дней назад.

Собрав остатки сил и воли, Крайухов встал, опираясь на встроенный в стену шкаф, его шатало. От принятия вертикального положения лавинообразно накатила густая тошнота. Пройдя по прямой, шатаясь, пару шагов, он открыл дверь в ванну и прильнул к крану с живительной влагой. Только пьющий может понять настоящий вкус воды утром. Большими глотками восполнял водный баланс Сидор, набирая полный рот и глотая до боли в груди.

Напившись, он умылся и направился на кухню. В окно пробивался серебряный лунный свет, хорошо освещая комнату с холодильником. Сидор набрал в мойке полную кружку воды и сел за стол. Посмотрел на улицу.

Дорога мирно спала под электрическим светом фонарей и убегала вдаль вдоль многоэтажек. Тротуар, укрытый густыми кронами молодых каштанов, дремал в серых лучах полной луны. Звёзды мерцали, переливаясь. В городе царила ночь.

Крайухов почесал под рубашкой живот и разом осушил половину эмалированной кружки. Тошнота волнообразно гуляла где-то внутри, тело начало трясти, каждый орган трясся самостоятельно и не в унисон с другими органами. В голове словно кисель – при малейшем движении он колыхался, вызывая тупую боль, разливающуюся по всей черепной коробке. Сидор достал из кармана штанов мятую пачку сигарет и закурил.

– Крайухов! Ты совсем стыд потерял! – вспышка яркого света и громкий голос копьём пронзили хрупкое хворое сознание Сидора. Он обеими руками закрыл глаза со стоном, от этого движения пепел с сигареты сорвался и упал на скатерть.

– Правильно! Давай ещё и скатерть мне сожжёшь! – женщина грозно возвышалась над сидящим за столом. – Ты что? Совсем допился, Сидор! Или ещё не до конца?

– Рая, не кричи так громко. Пожалуйста.

– Здарова-были, Рая! Нет, видать, с концами ум пропил, а на сдачу – совесть! – женщина села напротив, внимательно глядя на Крайухова.

Тот словно сквозь мутное стекло пытался сфокусировать взгляд на приятном лице с чёрными волосами.

– Ой-ё… – чёрные волосы – это совсем не Рая Крайухова, его жена.

– Вот ты, конечно, алкаш, Сидор.

– Маринка, это как я к тебе-то попал снова? – он продолжил курить.

– Нет, совсем совесть пропил! – Марина выхватила у него сигарету, затушила её в кружке с водой, пошла, вылила в унитаз, вернулась, помыла кружку и села на своё место.

– Прошу прощения, Марин, – Крайухов еле ворочал языком, он оставался в большей степени пьян, чем трезв, – я это… Не знаю, в общем.

– Чего не знаешь? Подъездом ошибся по пьяни? В аккурат одного не дошёл, сил, видать, не хватило. Иссякли!

– Гм…

– Ты чего нажрался так?

– Обещал.

– Нажраться?

– Да нет! Не нажираться обещал!

– Жене?

– Себе…

– А чего ж нажрался?

– Так договорился. Ну, с собой. Я очень сговорчивый. «Давай», – говорю, – «сегодня вмажем, а после – всё! Сухой закон, обещаю!» На том и порешили. Тем более повод!

– У тебя каждый день повод.

– Не скажи. Повод веский: Раечке обещал пить бросить. Позавчера, правда, но обещал. Сказал – сделал. Уф… Повздорили из-за собрания школьного, будь оно неладно. Ну чего собираться? Лоботряс в одиннадцатом классе, вот чего собираться? Райка на работу, в ночную, говорит мне: «Сходишь, узнаёшь, чего там». А чего ходить-то? Семнадцать лет уж!

– Там вроде выпускной обсуждали, что да как, и экзамены, Варька на работе сказала.

– И моей тоже сказали. Потом. Крику дома подняла. Подрались мы. Эх. Из-за такого пустяка. Тьфу, бабы.

– Ой, Сидор, Сидор – дурак ты!

– А чего она? Пьянь, пьянь! Сама она пьянь! Ещё и мамаше её досталось!

– Ты что же, и тёщу бил?

– Держи карман шире, побьёшь её. Как же! Прошлым летом после рыбалки тестя так отходила, два мужика еле отбили. Неделю в больнице лежал, сказал, упал с машины. Оба глаза синие были. По матери жены словом грубым да гибким прошёлся, это и спровоцировало агрессию со стороны любящей дочери. Швырнула в меня чашку со щами, истеричка.

Сидор покопался в кармане и снова достал пачку сигарет.

– Только попробуй! – Марина хлопнула по столу, Крайухов от громкого звука поморщился и вздрогнул.

– Фух. Ты что? Чуть богу душу не отдал!

– Дома будешь курить!

– Не буду, обещал.

– Себе?

– А кому же ещё? Я только самому себе и обещаю. Постоянно! Вот завтра опять пить брошу – навсегда! С этой дурой помирюсь и ей, конечно, пообещаю. Но ей так, не всерьёз, лишь бы отстала. Вот себе – другое дело, себе самым серьёзным образом, твёрдо и бесповоротно! Жаль только, с собой договориться легко можно. А так я кремень! Не свернуть!

До утра горел свет на кухне. Марина ушла спать, отобрав сигареты у Сидора и заставив его всё-таки снять ботинок, в котором он сидел. Где был второй, Сидор не помнил. Сам же он спал сидя за столом, сложив руки и приклонив на них взъерошенную буйную голову, которую с боков щедро тронула седина.

Сентябрь 2025 г.

Храбрец

Митька вышел от начальника злой и страшный, лицо багровое, но багровое больше в черноту, с темно-красным оттенком. Выскочил в коридор, бормоча себе под нос, что то ругательное скверное и направился прямиком в курилку. Душа рвалась, требуя понимания, негодуя от несправедливости.

– И на кой чёрт мне это надо? – вместо приветствия сказал Митька, с вызовом, ни к кому особо не обращаясь и одновременно громко, с выражением.

Сидящие в курилки, понимающе закивали, чем немного ободрили Митьку.

– Здорова! – поздоровался он сразу со всеми, попутно прикуривая сигарету – Вот же привязался, со своей анкетой! На кой чёрт мне оно надо?! Им надо – пусть сами и пишут. А мне это зачем? Нет, я писать ничего не собираюсь!

– Мить, так всем же сказали переписать старые анкеты, – Василий смотрел на распылявшегося, словно огонь на ветру Митьку. – Чего ты завёлся?

– Вась, да я ему говорю: «Понятия не имею чего, где и куда писать! И что писать!» – Митька словно в подтверждение своих слов, выразительно жестикулировал.

– Образец же дали. – Добавил, сидящий в углу Тихон

– Да мне всё равно, что они там дали. Мне, это не надо! Я им что писарь? Не моя работа!

Он докурил, плюнул, высморкнулся, кинул бычок мимо урны, сложилось впечатление, что намеренно мимо.

– Ему надо, пусть и заполняет! – Добавил матерное, слишком грубое слово и ушёл, проклиная начальника, завод и всех, имеющих хоть какое-нибудь отношение к злополучной анкете.

Тихон с Василием посмотрели друг на друга:

– Митяй, как всегда.– Проговорил Вася, и они тоже отправились работать, так как перекур давно уже подошёл к концу.

Заканчивалась вторая неделя, как на заводе пришло распоряжение по обновлению анкетных данных. Самые расторопные в первые дни сдали переписанные по новому анкеты, другие постепенно заканчивали заполнять и приносили директору на проверку, после получения замечаний дополняли или исправляли и снова несли на проверку.

Митька же, гнул свою линию и ничего не писал, даже не интересовался правильностью заполнения столь неугодной ему бумажки. Не имея понятия, где лежит даже образец заполнения, он не удосужился получить у секретаря пустой бланк новой анкеты.

На перекурах, во время перерыва, перед началом рабочего дня и в конце он ехидно посмеивался над коллегами, коллективно совещающихся в каких графах, что конкретно писать, а так же обсуждая правила сокращения названий давно ими законченных учебных заведений, которые спустя столько лет естественно их поменяли, да и не один раз. Митька шутил над ними, повторяя, что он и пальцем не пошевелит для заполнения анкеты, ибо оно ему до битого фонаря и на пол не упало.

В очередной рабочий день, после обеда Селиванов рассказывал в курилке, как четыре раза переписывал пятый, восьмой и одиннадцатый листы анкеты – то букву от волнения перепутал, то цифрой ошибся, потому, как Клим Веньяминович не пропустит ни одной неточности в столь важном документе. Директор лично внимательно проверял заполненные анкеты. Сверял с образцом и если хоть одна запятая или скобочка стояла в неположенном ей месте, начинал извергать в сторону нерадивого работника проклятия:

– Ну, сколько можно?! Да я сюда для того и поставлен, что бы за вами бездарями смотреть, а вы свою фамилию и то с ошибками пишете! Вместо «е» – «и»! И хоть бы хны! Как будто, так и надо! А у меня забот других нет, как ваши закорючки разбирать, да носом вас в ваши же ошибки тыкать! Бездари! Ты, Селиванов даёшь! Свою собственную фамилию не знаешь, как писать правильно, эх! Иди, переписывай!

Коля Селиванов во время воспроизведения начальником гневной триады безотрывно, смотрел в анкету, где было написано его рукой: «Селиванов Николай Игоревич".

– Там же, в фамилии, после «л» надо писать «е», бестолочь!

Николай не стал спорить с начальником – дело это гиблое и ни к чему хорошему не ведущее, так же не стал он говорить Климу Веньяминовичу, что в паспорте стоит именно буква "и":

– Махнул я рукой, мужики, пёс с ним. На следующий день пришёл, вернул анкету – всё в порядке. Проверил, утвердительно кивнул и убрал в стол. Отмучался я, слава Богу.

Ближе к концу дня, рабочих сдавших злополучную анкету прибавилось. Каждый, на последнем перекуре перед завершением рабочего дня спешил поделиться своими чаяниями в неравной борьбе с бюрократическими тонкостями.

Митька, слушая их, вставлял смешные, на его взгляд комментарии и неустанно, напоминал, как ему плевать с высокой колокольни на бестолковые хотелки вышестоящих управленцов.

В очередной такой перекур Василий Медведев выплюнул недокуренную сигарету и высказал давно накипевшее:

– Хорош, Мить! Вот хорош! Знаем твои отношения с Погодиным! Вы с ним весь цех замучили! Играетесь, а мы страдаем! Он тебя по-землячески холит и лелеет, а ежели и ругает, то так – для порядка, показать, мол, Митю я не выделяю из общего стада и ненавижу вас всех одинаково. А как Прудов Митя, натворит дел по-своему, ты меня Мить, конечно, извини, скудоумию, так весь цех – дураки и простофили. Выслушиваем от Погодина и потом еще добрую половину месяца в мыле бегаем. Что ты улыбаешься, Мить? Разве не так? То на субботник опоздаешь, то на работу придешь, как не пойми кто: грязный, рваный, мятый. Весь цех, теперь на субботники собирается на два часа раньше и два месяца, как перестали к Веньяминовичу ходить перед началом рабочего дня, свой внешний вид показывать. А ты улыбаешься! Сколько уже таких случаев было?! Стоишь тут – грудь колесом. Да Погодина выгонят на пенсию, так ты же следом убежишь за ним. Все знают, какой ты горе-работник. Так что уж замолчи и кури молча!

– Может быть… – ответил Митька, – может быть. – Докурил, бросил бычок, прицелившись, в центр урны и молча ушел.

Еще три недели после разговора в курилки, практически каждый день вызывал Клим Веньяминович во время рабочего времени Митьку к себе в кабинет, где тот шутил и что-то рассказывал дико интересное, пока Погодин собственноручно заполнял Мите анкету. И вот однажды, ближе к концу рабочего дня Митька Прудов зашел в курилку:

– Я сразу, сказал: « Ничего заполнять не буду! Вам надо и заполняйте! Не моя работа!» – он сел на лавочку и довольный собой сладко закурил.

Никто не обратил на него особого внимания, но, ввиду своего хорошего воспитания все промолчали, а Митька, Митька – храбрец! Чего уж тут говорить…

Август 2025 г.

Негодяй

Пётр Лукич, заступил не в своё время, не в свою очередь на работу. Дежурством поменялся, вот и получилось. Работёнка нетяжелая, но шибко ответственная, два человека в подчинении – шутка ли дело! Сиди, на звонки отвечай и команды своевременные да нужные, раздавай и свет будет на предприятии гореть и вода течь. Предприятие не то что бы очень важное было, а скорее больше «на подхвате». Предприятие не «второй», а даже «третьей руки». Нет, дело конечно же ни в количестве рук, а в важности работы! А работа, которую выполняло предприятие, была важная, но Пётр Лукич в неё не вникал. Ибо у него была своя работа, очень ответственная.

В подчинении у Петра Лукича, как у старшего в «тройке», так на предприятии называли суточную смену, отвечающую за электро и водоснабжение предприятия, имелось два человека: слесарь Павел Пронин и электрик Фома Репин. Ребята довольно таки взрослые, словом «тёртые калачи» и, как показалось Петру Лукичу, настолько тёртые, что даже немного строптивые, в особенности Репин. Сразу Петру Лукичу он не понравился. «Слишком много знает. А это не к добру»: отметил он про себя.

Утро и день прошел в обыденности: читали, беседовали, очень много курили и играли в карты, пили чай. Ничего сверхъестественного, из ряда вон выходящего не произошло. Даже никто не звонил.

Пришла ночь. Предприятие терпело немного вольного отношения к работе, особенно ночью. Естественно легли спать. Петр Лукич, как и положено начальнику – около телефона, Пашка в соседней комнате, а Репин через коридор, вдали от глаз. Этот момент тоже насторожил Петра Лукича, но уснуть крепким сном никак не помешал.

Так и есть! Стряслась беда. Проснулся утром Петр Лукич, а Фомы – нет! Пашка вон – бродит из угла в угол, делом занят, а этого негодника нет. Скоро уже придут менять их, а он так и не выходит из своей комнатушки! Но как только Пашка поставил чайник:

– Доброе утро, Петр Лукич! – явился Фома, продирая глаза ото сна.

– Что же это ты так дежурство несешь, паршивец! – вскипел, возмущённый до предела Петр Лукич, – Мы, значит тут с Репиным ни свет, ни заря, бегаем, суетимся, работаем, а ты дрыхнешь! Как это называется? Лёг – раньше меня, встал – позже! Эх, повезло тебе, что ты не в моей «тройке» ходишь, а то показал бы я тебе! Негодяй!

Чай пили молча…

Июль 2025 г.

Конец света

На этот раз конец света в деревне Полушкино наступил во второй половине дня, ближе к вечеру. Евфросиния Пирогова вышла во двор кормить свинью и увидела, что ничего не видно – кругом стоял ядовитого запаха и цвета то ли туман, то ли дым, то ли, выражаясь словами самой Ефросинии: «Пелена белесая, шибко вонючая».

Позабыв про свиней, Пирогова со всех ног бросилась к соседке – очень ей хотелось первой рассказать о начале конца всему живому и сущему. Ведь если это не конец, то что тогда?

Временно исполняющая обязанности всадника апокалипсиса Евфросиния Павловна забежала в соседский дом с криком, не снимая грязных галош:

– Зинка! Зина! Зиночка! Помрём, милая, все! Нонча же! Нонча! Ну а ежели не нонча, то уж к утру так и точно! Апокалипсис!

Но предполагаемой реакции на весть о начале конца света не последовало. Обойдя все комнаты, самопровозглашённая глашатай никого не нашла. Немного расстроившись из-за ускользающего момента, лишний раз прошлась по залу, приговаривая: «Что за люди?»

– Колька! – крикнула в последней надежде Пирогова и вышла во двор.

Двор был чист и убран, двери у сарая висели ровно, стёкла в окнах целы. Заглянула к поросятам – даже они ей показались слишком чистыми. Скривив рот, Евфросиния плюнула:

– Моют они их, что ли?!

Но и во дворе хозяев не было. Куры были, две кошки, пёс, гуси, воробьи – и тех полно, а людей не было. Пирогова прошмыгнула через высокую калитку в сад, постепенно распаляясь внутри. Сожалея, что побежала к Пахомовым, а не к Машке Тутыхиной, как сперва хотелось. Уж она-то, конечно, дома, а где же ей ещё быть? И двор у ней нормальный, не чета этим, по дому можно в обуви ходить и не волноваться, что следы останутся. Хотя, честно признаться, Евфросиния не особо-то и переживала.

Но у Марии имелся один существенный недостаток, наличие которого и направило Фросю в противоположную от дома Тутыхиной сторону.

Больно Маша любила перевирать услышанное, ну это ещё ладно – Евфросиния сама придерживалась правила: «Не соврёшь – красиво историю не расскажешь». Но Машка преподносила историю так, будто она сама является первоисточником! Вот в чём соль! Пирогова в таком важном вопросе о начале конца света никак не могла допустить, чтобы Машка присвоила лавры первой вести себе. Оттого и унесли её ноги к Зинке Пахомовой – вот она такими подлыми вещами заниматься не станет!

С такой мыслью Фрося бегала по соседскому саду, но сквозь пелену трудно было что-то разглядеть, к тому же начало темнеть.

Окончательно убедившись в отсутствии соседей, Пирогова выбежала ко двору. На другом конце деревни завыла собака.

– Началось! Караул! – Евфросиния металась в сером тумане от дома к дому, выкрикивая то имена, то фамилии соседей, переполошив всех животных по улице. Но кругом – ни души, лишь серый липкий вонючий туман.

В последние минуты своей жизни Евфросиния Пирогова почему-то вспомнила невинно убиенную соседскую курицу у себя во дворе. Мелькнула оранжевой искрой рыжая хохлатка у неё в памяти, и стало Фросе ещё страшнее.

Да что курочка! На днях бабку Агафью обвесила на складе, Тутыху обозвала непотребным словом – ладно в лицо, так ведь нет, за глаза. Наврала про колхозную корову, которая умерла своей смертью от старости, а по накладным отпускала её людям как телятину. Славику Косому и Толику Седому самогон продавала разбавленный. Но это, скорее всего, и не плохо, хотя с какой стороны посмотреть…

Пахомовым в доме грязными галошами натоптала и веник старый у них с веранды умыкнула, но это уже так – мелочи.

– Фроська, ты чего это всю скотину на деревне взбаламутила? – Николай посмотрел на неё внимательно. – Пьяная что ли?

Ефросиния только сейчас заметила людей, идущих по дороге, они выходили из тумана и шли к своим домам. Кто-то молча, другие что-то обсуждали. Подошла Зина Пахомова, сняла платок:

– Фрось, ты чего на собрание не пошла? Приболела?

– Собрание? – Пирогова посмотрела на них мутным взглядом.

– Ну ты тетёха! – Колька закурил. – В клубе собрание было, хотят плотину ставить и водонасосную станцию, поля орошать, а со временем и центральный водопровод сделают. Да только брешут, поди.

Николай пошёл к дому:

– Зин, я Барона отвяжу, пусть погуляет.

Ефросиния ничего не понимала, в голове всё смешалось: собрание, насосная станция, туман, конец света.

– Мальчишки, представляешь, Фрось, овраг с мусором зажгли. Вонь по всему селу, не продохнуть! Мишка Тутыхин да Сашка Прохоров, ух разбойники!

Мимо соседок по дороге прошла Машка, громко ругая сына, тот плёлся сзади, наклоняя голову. Она поздоровалась с Пироговой:

– Здарова, Ефросиния, завтра склад работает? Нужно мясо выписать?

– Да, да, работает! Здравствуй, Маш!

– Зачем это ей мясо? – поинтересовалась Зина. – Пойду у Кольки спрошу.

Пахомова попрощалась с Фросей и ушла.

Фрося вспомнила про некормленую свинью и поспешила домой, держа в руках веник.

Ближе к утру туман рассеялся, за деревней мусор в овраге ещё тлел, выпуская еле заметные струйки дыма к небу.

Полушкино продолжало жить своей обычной жизнью, и никакого конца света, а мальчишкам уши накрутили, конечно.

Сентябрь 2025 г.

Карьерист

Ну и мерзкая же погода выдалась осенью: дожди, ветер, слякоть и холод. Словом, не золотая пора, а какое-то коричневое несчастье.

От промозглого ледяного ветра укрывала бетонная ракушка остановки общественного транспорта. Мелкие капли дождя закидывало в самые неудобные места, что доставляло неудобства и раздражение. Совершенно томительно хотелось домой. Трамвай задерживался на три минуты, растягивая пытку непогодой.

В груди зрело неуёмное желание выть и выпить. И ведь было из-за чего расстраиваться. Деньги, присланные матушкой к Рождеству, и без того невеликие, закончились ещё на Пасху. Пришлось выживать путём мелких подработок, чего я совершенно внутренне не выношу! Всё существо моё противится вот таким трудовым перекусам, по мне – так сел и поел! Как полагается: завтрак, обед, ужин, ну с полдником, конечно. А остальное – это баловство и несерьёзно.

Половину года провёл я в мытарствах: то грузчиком, то сторожем, но в большинстве случаев обыкновенным дворником. Денег зарабатывал что кошачьи слёзы, а душа требовала широты, размаха!

Не остаётся сомнений, что порчена кровь моя пролетарская гнилыми дворянством. Потому как хочется вцепиться в начальствующую должность, получить власть и деньги. Без опыта работы категорически отказывались брать в начальники. Обычным батраком – будьте любезны, а директором – фига с маслом. Что тут прикажете делать?

Супротив себя не попрёшь, впрочем, как и против голода. М-да… Мамане писем не пишу, телеграмму не шлю по банальной и, увы, привычной причине: нет денег. Хотя, если подумать, то могла бы и сама догадаться. Ан нет, что и понятно, ведь по её линии весь пролетариат. Маманя, маманя…

Эх, гниёт природа: вон листья валяются чёрные, всюду грязь, деревья обнажённые, рваные словно. Смотрю кругом, будто внутрь себя заглядываю – пейзаж до неприличия схож. Паршиво да неуютно, а хочется чистоты и весны. И денег.

В животе урчит, кишки крутит, ветер швыряет изморозь в лицо, трамвая нет.

Пытался я, естественно, зайти с другой стороны, со стороны богатства. В карты играл, в лотереях участвовал, на лошадей делал подпольные ставки. Занимательное дело эти ипподромы, да всё мимо. Не шли мои клячи к призовым местам. Не зря я с детства лошадей недолюбливаю.

После череды неудач с невезучей скотиной я прибегнул к верному средству – гадалке. Тем паче оставалось средств только на них, на пиво никак не наскрёбывалось. Буквально третьего дня специально найденная случайная цыганка нагадала перспектив и богатства, посоветовав направиться на овощебазу номер шестнадцать, где, по её проверенным данным, уже месяц свободна должность директора. Сэкономив на лишней и совершенно мне ненужной информации три копейки для трамвая, который я, собственно, и ожидаю, направляюсь наконец-таки в своё светлое богатое будущее.

Только кишки сильно крутит, и дырявый носок выглядывает из потёртого левого ботинка, но это дело поправимо.

Октябрь 2025 г.

Семья

Да, такого удара Бирюля Николай Иванович не получал никогда. Шутка ли дело – крушение мечт! Облетели надежды сухими листьями с жизненного древа скромного, хитрого и целеустремленного маленького начальника, по заводской номенклатуре – мастера цеха. Николай Иванович жаждал власти, даже немного сильнее, чем это обычно водится. Вожделел напоказ, грубо и неотесанно. Преждевременно восхвалялся и кичился перспективами. Сколько выслушано и воспето глупостей от вышестоящего руководства, причем всех уровней. Больше было излито только лести тем же адресатам и в личной, и в групповой форме. Каждый вышестоящий хвалил Бирюлю, а также сулил недурные перспективы и высокие, столь желанные ступени в карьерной лестнице.