скачать книгу бесплатно
Где-то в районе секретарского стола пискнул зуммер. Поскрёбышев поднялся, отворил дверь к Хозяину в кабинет, вошёл, плотно прикрыл дверь за собой. Через некоторое время вышел и произнёс вполголоса, придерживая створку двери:
– Товарищ Сталин ждёт вас.
Прикрыл дверь за наркомом, взглянул на часы, сделал запись в журнале посещений.
Сталин сидел за письменным столом, перпендикулярно которому, как во многих начальственных кабинетах, располагался длинный стол для заседаний с расставленными вдоль него стульями. Ежов остановился в нескольких шагах от двери, негромко поздоровался. Вождь не взглянул на вошедшего наркома, продолжив что-то писать, периодически макая перо в чернильницу. Лицо его выглядело хмурым и неприветливым. С тех пор как Ежов был назначен наркомом, Сталин наедине с ним держал себя всё более строго. Остатки дружелюбия на глазах улетучивались из его отношения, заменяясь сухостью, постепенно перераставшей в откровенную грубость.
В кабинете как всегда пахло ароматным табачным дымом. Вождь взял из пепельницы трубку, посопел ею, убедился в том, что она погасла и закурил папиросу из лежавшей на столе раскрытой коробки. Только после этого он соизволил обратить внимание на вошедшего. Молча указал дымящейся папиросой на ближайший стул.
С исполнителями сверху донизу нужна строгость, строгость и ещё раз строгость. Чем больше строгости, тем лучше, много её не бывает. И всё равно будут халтурить. Что ни поручи ослам, опозорят державу перед всем миром. На процессе троцкистско-зиновьевского центра подсудимый Гольцман заявил в своих заранее составленных НКВД и отрепетированных показаниях, что встречался с сыном Троцкого в копенгагенском отеле «Бристоль». А на следующий день датские газеты захохотали, заулюлюкали, что «Бристоль» этот самый, будь он неладен, снесли ещё в семнадцатом году! Недавний процесс параллельного центра – и снова ляпсус. Пятаков заявляет, что летал в декабре тридцать пятого года из Берлина в Осло на встречу с самим Троцким, и оказывается, что в это время не было ни единого рейса по указанному маршруту. Внутри страны, конечно, никто ни о чём не заподозрил, и спектакли прошли с блеском, но перед нашими сторонниками за рубежом очень неудобно получилось.
А провалы в разведке? Знаменитый Артузов, автор и исполнитель вошедших в анналы «Треста», «Синдиката» и «Тарантеллы», впоследствии асс ИНО, направленный в военную разведку для её реорганизации и оздоровления, добился лишь нового оглушительного провала. О знаменитом «свидании резидентов» в том же Копенгагене, до сих пор, хотя прошло уже почти два года, нет-нет да и вспоминают в буржуазной прессе. Прав был Клим-лошадник, когда сказал, что наша разведка хромает на все четыре ноги.
А уж о том, что творится в народном хозяйстве, и вспоминать не хочется. Непонятно, чего больше, то ли разгильдяйства, то ли вредительства. Старых спецов искоренили, а новые вообще никуда не годятся. Народ вороват и ленив, сплошные родимые пятна капитализма. А потому по мере построения социализма классовая борьба будет только обостряться! Наступает время всеобщего окончательного завинчивания гаек сверху донизу. И призванный в наркомы туповатый Коля Ежов, надо отдать ему должное, хорош тем, что можно будет заставить его делать это не раздумывая.
Как определил февральско-мартовский пленум, наиболее нуждается в очищении Красная армия, поскольку она, если говорить откровенно, вообще ни разу ещё толком не чищена. Ну, если не считать отстранения Троцкого от должности наркомвоенмора и неудачного хирургического лечения Фрунзе, да ещё проведённых в минувшем году некоторых неотложных арестов. Уже поэтому можно предположить, что троцкизм пустил в армии глубокие корни и пришла пора их выпалывать.
…Ежов разложил на столе принесённые с собой бумаги и приступил к докладу. Он знал, чем озабочен вождь и начал именно с этого. Ещё с Гражданской Сталину сильно досаждал Тухачевский. А также Якир и Уборевич. Но больше всего – Тухачевский. Книжки писал о себе, любимом, воспевал свои подвиги. Намекал, что это он из-за Сталина не взял Варшаву. Ну, подвиги-то у него были, да только в основном на пьяном и женском фронте. Ещё в начале двадцатых Особый отдел ГПУ Западного края докладывал, что польская разведка интересуется его похождениями. Такого донжуана и бонвивана против воли можно было склонить к сотрудничеству. Но московское ОГПУ никаких выводов не сделало. Дальше – больше. В 35-м тиснул в «Военном вестнике» статейку, в которой позволил себе нескромные выпады в адрес Германии и непрошеные советы в адрес Франции и Чехословакии готовиться к отражению германской агрессии. Затем поездка в Лондон на похороны Георга Пятого. Невиданный шквал комплиментов в западной прессе: «Красавец-маршал», «Военный гений революции», «Красный Бонапарт». Рассуждения об обострившейся борьбе за власть в СССР и шансах «кандидата в Наполеоны». Да товарищу Сталину святым надо было быть, чтобы читать обзоры печати и делать вид, что вся эта болтовня его не касается!
Недавно, разгребая оставшиеся после Ягоды завалы, обнаружили весьма интересный материал. В своё время из одного не очень надёжного германского источника поступила информация о существовании в верхах Красной армии антисоветского заговора, возглавляемого неким генералом Тургаевым. Оказалось, под этой фамилией в двадцатые годы в командировках в Германии в рамках тогдашнего сотрудничества между Рейхсвером и РККА бывал не кто иной, как Михаил Тухачевский. Ягода начертал на донесении: «Попытка скомпрометировать Тухачевского. В архив». Разумеется, теперь в НКВД задались вопросом, отчего Ягода не придал значения этому сигналу. Ежов доложил о находке Сталину и дал поручение начальнику ГУГБ Агранову проконсультировался у Артура Артузова, руководившего в те времена Контрразведывательным, а затем Иностранным отделом.
Оказалось, это была не единственная информация на Тухачевского. Дело в том, что в двадцать втором или двадцать третьем году он был введён в качестве очередной подсадной утки в операцию «Трест», осуществлявшуюся в рамках контригры против белой эмиграции. Наличие такой видной фигуры в «белогвардейском подполье» на территории СССР должно было по замыслу чекистов придать ему больший вес в глазах парижских и берлинских контрагентов. Но так сложилось, что линия с Тухачевским не получила – якобы? – развития. Однако сохранились следы в архивах спецслужб и со временем стали доноситься отзвуки запущенной дезинформации. Обо всех перипетиях «Треста» и «Синдиката» и отдалённых последствиях этих грандиозных игр не знал даже всеведущий Агранов…
Сталин слушал с прежней нахмуренностью, но видно было, что с интересом. Сопел папиросой, потом раздавил её в пепельнице, прервал Ежова взмахом руки.
– Якабы! То-та что – якабы… Ты, Никалай, в адвакататы сабрался, шьто-ли? Сматри, дарожка скользкая!
Ежов вздрогнул. Ещё бы, на эту дорожку ступил когда-то Ягода, поскользнулся и сломал себе шею… Но даже Ежов понимал, что решительно во всём поддакивать шефу так же опасно, как и саботировать его указания. Тем более если речь идёт о тузах вроде Тухачевского. Тем более что Хозяин никогда не высказывается до конца и волю его приходится угадывать. Прав, прав Агранов, работать надо с предельной аккуратностью…
– Да я же… Товарищ Сталин, я…
– Ищите! Капайте. Нужны матерьялы. Далжны быть матерьялы, я эта предчувствую. Шьто Путна и Примаков? Прадалжают упорствовать?
– Так точно, товарищ Сталин. Ещё один промах Ягоды. Надо было сразу после ареста на раскол брать, а теперь либерализм боком выходит.
Комкор Путна и командарм Примаков сидели с августа прошлого года. Ежов и сам пока не решался широко применять ускоренные методы следствия. Но намёк Сталина, у кого брать нужные материалы, был ясен. Более того, с благословения Хозяина только что были подписаны ордера на арест всего руководства Уральского военного округа во главе с командующим комкором Гарькавым и его заместителем комкором Василенко.
– А шьто ты делаешь па линии ачищения НКВД? – всё так же глядя исподлобья, спросил Сталин.
– Товарищ Сталин! Я прошу санкции Политбюро на арест Молчанова.
Начальник СПО после Агранова и впоследствии заместитель Ягоды Молчанов особенно упорно вставлял палки в колёса следствию по делу троцкистско-зиновьевско-каменевского террористического центра. На пару с Ягодой решили поиграть в политику, дурачки. Вскоре после смещения Ягоды отправлен был руководить Наркоматом внутренних дел Белоруссии.
– Малчанава? И толька?!
Сталинские глаза сверкнули тигриной желтизной. Ежова бросило в пот. Откуда-то из тёмных глубин памяти всплыли читанные в отрочестве в какой-то книжке рассказы из древней истории. Нарком вдруг представил себя гладиатором на арене, растерзанным хищником. Своими глазами увидел он собственные потроха, вывалившиеся на песок арены, и даже услыхал рёв опьянённой кровью толпы.
Жёлтые искры в глазах вождя погасли, он усмехнулся в усы, вытащил из ящика письменного стола приспособление вроде перочинного складного ножика, взял трубку и принялся её чистить.
– Сматри, Никалай. Ты в манастырь игуменам паступи. А нам таких наркомав и дарам не нада!
– Товарищ Сталин! – взмолился Ежов. – Товарищ Генеральный секретарь! Да ведь от него потянутся нити к троцкистскому подполью… Враг хитёр и хорошо законспирирован!
– Ладна, ладна… Будет тыбе санкция. Ягоду тоже прыбери, хватит ему на свабоде балтацца… И вот шьто. Артузава тоже к себе забирай абратна. Абнаглел, скандалы устраивает. Варашилав жалуется. Тоже на Палитбюро праведём. В распаряжение НКВД. Там пасмотрим, шьто с ним делать.
– Слушаюсь, товарищ Сталин! – Ежов торопливо делал пометки в блокноте.
Сталин поднялся и принялся мерно расхаживать вдоль стола для заседаний, поучая наркома, монотонно вбивая ему в голову программу действий. Ежов слушал, повернувшись к нему вместе со стулом.
– …Так шьто НКВД на хаду придётся чистить. Камиссариат па ходу дела сам себя ачищать должен, без атрыва ат праизводства. На тыбе, Никалай, двайная атветственнасть, бальшая атветственнасть. Понял?
– Понял, товарищ Сталин!
– В свете такой пастановки задач – шьто ты думаешь а работе Спецатдела ГУГБ?
И смотрел настороженно, по совиному.
О конфликтах Глеба Бокия со Сталиным Ежов был извещён предостаточно, знал, что Бокий Хозяина откровенно презирает, а потому ответил уверенно:
– Много об себе полагает Глеб Иваныч! Только и слышно от него – меня, мол, сам Ленин на это место поставил…
– Знаю, слыхал, – как бы смягчился Сталин. – Нада же… Какое кащунства – Ленина всуе паминать!
Глеб Иванович Бокий давно сидел занозой у многих. Его Спецотдел числился не столько отделом ГУГБ НКВД, сколько при ГУГБ и НКВД и мог поставлять информацию напрямую в ЦК, минуя непосредственное руководство. Занимаясь шифрами, дешифровкой, прослушиванием радиоэфира и телефонных сетей, а также охраной государственных секретов и непосредственной охраной советских дипломатических представительств за рубежом, Спецотдел Бокия владел такими тайнами, по сравнению с которыми вся прочая таинственность выглядела напускной и не совсем серьёзной. Была у Глеба Ивановича и своя особая папка, людьми осведомлёнными почтительно именуемая «чёрной», куда он складывал такие сведения о высшем руководстве, которым могли позавидовать даже Ягода и Ежов с их досье. Но всем этим деятельность и вес Спецотдела не исчерпывались. Бокий имел заместителя «по науке» – Евгения Гопиуса, который руководил целой сетью лабораторий и мастерских, не только обеспечивавших потребности Спецотдела в радиоаппаратуре, но и проводивших исследования в самых разных областях науки и техники. Среди них была и лаборатория нейроэнергетики Всесоюзного института экспериментальной медицины, занимавшаяся изучением биологического электромагнетизма. А отсюда был один шаг до исследований гипноза, телепатии, и даже – спиритизма, мистики и оккультизма, и этот шаг давно был сделан…
Но всё это ещё бы ничего. Главная проблема заключалась в том, что руководитель этой лаборатории Александр Барченко создал не более не менее как ложу, названную высокопарно «Единым трудовым братством», в которую вовлёк и Глеба Бокия и даже —страшно сказать – авторитетнейшего главу Орграспредотдела ЦК Ивана Москвина, вытащившего из дерьма и воспитавшего, между прочим, самого Колю Ежова. «Братство» ставило своей целью объединение человечества на идеях коммунизма, отрицания классовой борьбы, соблюдения иерархии и уважения к религиозным культам. Во как! И всё это при НКВД и внутри ВКП (б).
Агранов с Ягодой давно и подробно освещали Хозяину всю эту художественную самодеятельность, да «братья» особо и не конспирировали. Агранов, много возившийся с интеллигентами и пропитанный изрядно духом образованщины, считал это своего рода интеллигентской блажью. Однако бывшему семинаристу Сталину особо претил отчётливый масонский душок, исходивший от Братства. Масоны всегда начинают с уважения к религиозным культам, а заканчивают сатанизмом.
Ничего, мы с Колей и чёрту рога обломаем, если понадобится.
– С тебя, Никалай, и тут асобый спрос будет, кагда начнём эт-та асинае гнездо варашить! Сматри не падведи.
– Я готов, товарищ Сталин! Ближе интересов партии для меня ничего нету!
И правда, Ежов старался не вспоминать теперь о застольях в семье Москвина, на которых супруга Ивана Михайловича уговаривала его, Ежова, бывшего туберкулёзника, кушать побольше, ласково называла «воробушком»…
– То-та же. Шьто там ещё у тебя?
Ежов стал докладывать о миссии заместителя начальника ИНО Шпигельгласа, отправленного в Париж с широкими полномочиями по части мокрых дел. Назревала необходимость похитить или ликвидировать генерала Миллера, возглавившего после ликвидации генерала Кутепова белогвардейский «Российский общевоинский союз». Попутно строились планы ликвидации проживавшего в Париже сына Троцкого Льва Седова, к которому подбирались агенты Марк Збаровский и Сергей Эфрон. Ликвидаторы НКВД наводняли Париж, Европу, весь мир! Тут же как бы к слову пришлось доложить о письме из Парижа с информацией о вербовке немцами неизвестного русского в отеле «Эксельсьор»…
Стоило напомнить Сталину об испанских делах, как настроение его моментально испортилось. События на другом краю Европы грубо вторгались в реальность, грозя разрушить и без того хрупкую внешнеполитическую комбинацию, которую он кропотливо выстраивал с начала тридцатых годов. Приход нацистов к власти в Германии явился большой удачей, которую, впрочем, он готовил при содействии и участии германских коммунистов. Русский перевод «Майн Кампф» в серенькой обложке «для служебного пользования» был тщательно проштудирован, и оставалось лишь помочь автору реализовать заложенные в книге идеи. Если Гитлер будет по прежнему утверждать, что Франция со времён Версальского мира является главным врагом немцев, то так тому и быть. Пусть от версальской системы останутся рожки да ножки. Следовало вновь искать пути к русско-германскому сближению. Следовало по старой доброй традиции вновь разделить Польшу, это уродливое детище Версаля, и обеспечить фюреру прочный тыл в его схватке с французами. А там – посмотрим, пусть сначала как следует потреплют друг дружку. Секретнейшие переговоры заместителя советского торгпреда в Берлине с рейхсминистром и президентом Рейхсбанка Ялмаром Шахтом о торговом соглашении велись в обход Наркоминдела и полпредства. Торговля как всегда должна была проложить дорогу к политическому сближению…
Испанские события могли этому помешать. Победа над франкистами разномастных республиканцев в союзе с анархистами, троцкистами и коммунистами способна была насмерть перепугать Европу. Европейские страны, забыв о разногласиях, могли объединиться против того, кого наверняка сочли бы виновником поражения Франко, против него, Сталина, против СССР.
Положа руку на сердце, Сталин мог бы сказать, что больше симпатизировал Франко, чем тому сброду, который ему противостоял. Тут и своя гражданская война оставила весьма противоречивые впечатления, что уж говорить об испанской. Но что оставалось делать? Не окажи он поддержку Республике, что бы подумало о нём всё прогрессивное человечество, будь оно неладно? Так уж сложилось, судьба будто в насмешку поставила его в один ряд с троцкистами и анархистами. Теперь следовало в высшей степени осторожно выкручиваться из опасной ситуации, открыто не бросая непрошенных союзников на произвол судьбы. Впрочем, этой бестолковой республиканской коалиции чего не поставляй, кого ни отправляй к ним на помощь, проку не будет. Хорошо хоть успели вывезти из Мадрида испанское золото до того как началась серия диверсий. Не дай-то бог шальная торпеда отправила бы на дно «золотой галеон».
Мысль о золоте и коллекционных испанских винах, также вывезенных в Москву в залог поставок, вернула утраченное было душевное равновесие. Как истый грузин Сталин вино уважал, хотя и водочки не чурался. Сознание собственной правоты и прозорливости также способствовало тому, что на этот раз нарком избежал нагоняя. Всё же не зря он, Сталин, накалял шпиономанию. Без бдительности не построишь коммунизма не только во всём мире, но даже в отдельно взятой стране. Чистить её ещё и чистить!
– Правильна, Никалай. Эт-та ты правильна решил. Эту гниду нада вычислить. Толька патарапись. Работы – навалам, некагда сопли жевать. Шьто там ещё у тебя? Давай, дакладывай…
Бутылка водки стояла у Николая Ивановича в кабинете прямо в тумбе письменного стола. Вернувшись к себе на Лубянку, он первым делом достал её, схватил стоявший рядом с графином стакан, налил с бугром и шарахнул залпом без всякой закуски.
5
Незадолго перед этим заместитель начальника разведывательного управления Наркомата обороны Артузов явился на прием к начальнику управления Урицкому.
Цепь событий, приведших к этому визиту, началась в далёком счастливом 1934 году. А может быть, ещё раньше, в безоблачном 1932-м. Или даже в 1927-м, представлявшемся теперь, десять лет спустя, и вовсе нереальным. Именно тогда по резидентурам военной разведки прокатилась первая волна провалов. Толчок последовал со стороны англичан. Британское правительство, Сикрет интеллидженс и служба контрразведки продемонстрировали своё могущество, организовав аресты советской агентуры в восьми странах от Англии и Франции до Китая. Потом, правда, шторм стих и несколько лет агентурные сети работали стабильно. Но в 32-м провалы начались снова. Австрия, Германия, Финляндия, Латвия… Причём иногда руководство разведупра узнавало о провалах только из газетных сообщений. К 1934 году ситуация обострилась настолько, что проблема удостоилась обсуждения на Политбюро.
Причины происходящего были, в общем, ясны. Главная – острый кадровый голод, приводивший к тому, что к сотрудничеству привлекались люди сомнительные по своему прошлому и связям или же иностранные коммунисты, идейные, но малоопытные и как правило успевшие неоднократно «засветиться» в полиции. Недостаток кадров был результатом пренебрежения к собственным людям, которым работа в разведке зачастую не приносила ни продвижения по службе, ни даже достатка и бытовой устроенности. Дело усугублялось огромным количеством задач и недостаточным профессионализмом высшего командного состава самого разведупра.
Нельзя сказать, что в ИНО ОГПУ под руководством Артузова дела обстояли совсем уж блестяще, но более авторитетного специалиста по разведке в то время в распоряжении Сталина не было. В пользу Артура Христиановича говорили успешно проведённые громкие разведывательные и контрразведывательные операции, огромный стаж работы и солидный опыт. И когда встал вопрос об усилении руководства военной разведкой, Сталин принял решение назначить Артузова по совместительству заместителем начальника разведывательного управления.
Правда, Артузов не был военным. Об этом он и напомнил на совещании у Сталина, где присутствовали также наркомы Ягода и Ворошилов. Новое назначение не сулило лично ему ничего кроме головной боли.
Но приведённый в ответ аргумент Генерального секретаря исключил любые возражения.
– Са времён Ленина в нашей партии существует парядак, шьто камунист не должен атказываться работать на том пасту, на каторый его назначают. Вы, таварищ Артузав, далжны будете стать нашим партийным окам в ваеннай разведке.
И без того нерадостное лицо Ворошилова при этих словах омрачилось ещё больше.
Разумеется, работать, пытаясь усидеть на двух стульях, оказалось невозможно и со временем пришлось совсем перейти в Наркомат обороны. Относиться к делу спустя рукава Артузов не привык, а потому провёл глубокую реорганизацию разведуправления, создал при нём полноценную разведшколу, добился приравнивания работы разведчиков за границей к службе в действующей армии. Но преодолеть в короткий срок основные пороки системы не смог и он.
В феврале 35-го провалилась датская резидентура связи, занимавшаяся доставкой в СССР нелегальной почты от разведывательных резидентур в других европейских странах, в первую очередь в Германии. Руководил ею старый опытный работник разведупра Улановский, который тем не менее (а может, как раз поэтому) грубо нарушал установленные ещё в середине двадцатых годов запреты на вербовку иностранных коммунистов. Запреты запретами, но людей остро не хватало, особенно с подлинными документами, со знанием языков и обычаев. Правила нарушались повсеместно, причём и в ИНО ОГПУ-НКВД и в разведупре. Если задания выполнялись, вступал в действие принцип «победителей не судят».
Но в Копенгагене в очередной раз «не прокатило». Местная полиция вела наблюдение за одним из завербованных Улановским коммунистов-датчан, и дело кончилось тем, что была накрыта конспиративная квартира, которую использовали в частности для хранения и передачи почты и приёма следовавших транзитом агентов. Согласно классическому рецепту, описанному ещё Александром Дюма, полиция устроила на квартире «мышеловку» и в несколько дней переловила всю резидентуру во главе с Улановским. А дальше вообще началась форменная комедия.
Возвращался из Германии старый работник разведупра Давид Угер. Приняв одну из германских резидентур, он ехал обратно на родину с докладом, и решил навестить Улановского, через явку которого прошёл по дороге туда. Естественно, был на проваленной квартире взят за известное место.
Следующим погорел резидент Максим Максимов, успешно проработавший перед тем в Германии более двух лет. Он также возвращался домой через Данию, ни с кем не должен был там видеться, но, зная адрес, решил навестить друзей.
Обычай навещать друзей как у себя на родине был очень популярен, и вскоре в крепкие объятия полиции угодил работник центрального аппарата разведупра Львович, возвращавшийся после инспекционной поездки по Европе. Вслед за ним был взят на нехорошей квартире агент разведупра американец Леон Джонсон.
Артур Христианович, исполнявший в тот момент обязанности начальника, имел очень неприятный разговор с Ворошиловым и вынужден был написать подробный доклад о произошедшем. Доклад ушёл Сталину с сопроводительной запиской наркома, в которой тот постарался побольше очернить именно Артузова, с назначением которого в свою «епархию» так и не смог смириться.
«Свидание резидентов» стоило начальнику разведупра Берзину карьеры в разведке. Впрочем, вскоре началась испанская эпопея и Берзин отбыл реабилитироваться в Испанию. Человека на вакантное место начальника подыскать не могли долго. В конце концов выбран был командарм Урицкий, участник Первой мировой и Гражданской, дважды краснознамёнец, с послевоенным академическим образованием и некоторым опытом работы в разведке, побывавший в двадцатых годах в Германии и Чехословакии.
Тучи над Артузовым и несколькими чекистами, приведёнными им из ИНО в разведуправление Наркомата обороны, продолжали сгущаться. Если учесть общую гнетущую обстановку в стране после убийства Кирова и застарелую неприязнь военных к НКВД, положение их к началу 37-го становилось критическим. Новый начальник, ещё один кавалерист-рубака, две войны не слезавший с седла, своего зама возненавидел с первых дней совместной работы. И за интеллект, и за мягкий стиль общения с подчинёнными. Сложилась и развивалась классическая ситуация – глупый начальник при толковом заме, и для Семёна Урицкого с его чисто военной психологией и амбициями она была невыносима. Но вот сообразить, что, утопив Артузова, он утонет и сам поскольку мало что смыслит в порученном деле, ума Урицкому недоставало.
Подбираясь к Артузову, шеф разведупра атаковал его выдвиженцев, бывших чекистов, начальников двух ведущих отделов Карина и Штейнбрюка. Особенно уязвим был умница Штейнбрюк, бывший офицер австрийского Генштаба, военнопленный, вставший на сторону советской власти. С осени 36-го шли аресты иностранных коммунистов и уж он-то как нельзя более подходил на роль врага. Урицкий с самого начала старался руководить отделами через голову Артузова, причём в своей кавалерийской манере, с разносами и выволочками по каждому даже мелкому поводу. Когда дело дошло до намёков на политическую неблагонадёжность Штейнбрюка, руководившего агентурной разведкой в странах Европы, Артур Христианович почёл своим долгом решительно вмешаться.
С некоторых пор кабинет начальника, находившийся по традиции рядом с кабинетом зама, будучи отделён общим предбанником, стал почти недоступен. Лощёный порученец вежливо, но твёрдо, тая в глазах дерзкий холодный огонёк, отвечал, что шеф занят и просил не беспокоить, или что он собирается на совещание к наркому, или… На этот раз Артузов не сдержался и резко осадил мальчишку:
– Если товарищ командарм занят, извольте записать на приём! По личному вопросу!
Порученец слегка «прижал уши» и пообещал доложить.
…В разговоре Артур Христианович сразу постарался взять инициативу в свои руки.
– Товарищ командарм! Я знаю Штейнбрюка много лет и надеюсь, что моё мнение может считаться объективным. Свой выбор он сделал давно и нет никаких оснований сомневаться в его преданности партии и нашему делу.
В ответ на это Урицкий иронически хмыкнул.
– «Сделал давно…» Ваше мнение, будь оно хоть трижды объективным, ещё не доказательство. Где доказательства?
– Простите, не понял. Доказательства чего?
– Не притворяйтесь!
– Семён Петрович! Разве многолетняя добросовестная служба – не есть доказательство преданности партии и советской власти? И если у вас есть доказательства обратного, мне кажется, это вам следует первым предъявить их.
– Крестится надо, когда кажется. Предъявим, не сомневайтесь. Чем вы можете объяснить медленное продвижение агентурной работы на важнейшем германском направлении?
– В первую очередь – трудностями объективного характера. После смены власти в Германии условия работы там кардинально усложнились. Нацисты в короткий срок сумели создать эффективную политическую полицию и контрразведку.
– Это я слышу не впервые. Что ваш подопечный сделал для преодоления этих самых объективных трудностей?
– Позвольте заметить, что предшественник Штейнбрюка Стигга добился ещё меньшего. Вся созданная им агентурная сеть посажена или перевербована.
– Нечего оправдываться чужим разгильдяйством!
Артузов глубоко вздохнул.
– Семён Петрович… Я уже имел случай беседовать с вами о методах вашего руководства. Неужели вы не видите, что бесконечные внушения и нахлобучки не приносят пользы, особенно в разведке? Они, разумеется, необходимы, но надо хотя бы чередовать их со спокойной воспитательной работой. Полагаю, это и в строевых частях практикуется.
– Вы ещё будете мне рассказывать, что и как в строевых частях?! – вспылил Урицкий.
– Разумеется, нет, товарищ командарм, – тон Артузова был подчёркнуто спокоен. – Я человек не военный, и всегда это подчёркивал, вы прекрасно знаете. И никогда я не смогу занять вашей должности, ибо для этого в первую очередь необходимо знание специфики военного дела. Я и мои товарищи пришли из НКВД сюда отнюдь не в поисках положения, продвижения или популярности.
– И что же? – высокомерно спросил начальник.
– Вы прекрасно знаете, кто меня направил сюда и зачем. Я являюсь не просто вашим, так сказать, аппаратным замом. Меня обязали, – Артузов голосом выделил это слово, – всё то полезное, что я знаю по работе в органах ОГПУ, передать военной разведке, дополняя, а иногда и поправляя вас.
– И что же? – опять спросил Урицкий. Тон его звучал уже угрожающе.
– Простите, но ваше отношение ко мне свидетельствует о том, что вы не видите во мне ближайшего сотрудника, советчика и товарища, каким, я в этом не сомневаюсь, хотел видеть меня в разведывательном управлении товарищ Сталин.
Урицкий скривил губы в издевательской усмешке и медленно, как бы крадучись, поскрипывая щегольскими сапогами, подошёл почти вплотную к своему заму. Вполголоса произнёс:
– Намекаете на высочайшее покровительство? Имеете наглость прикрываться не чем-нибудь, а именем товарища Сталина? Так это зря. Времена изменились, дорогой Артур Христианович. Поверьте, мнение о вас изменилось тоже… И не в лучшую сторону.
Артузов вспыхнул.
– Семён Петрович! Я никогда не опущусь до того, чтобы козырять чьим-либо покровительством, тем более… И вовсе не о покровительстве идёт речь, а, повторяю, о конкретных поручениях, данных мне высшим руководством партии.
– Знаем мы, как вы выполняли поручения партии…
Артузов опустил глаза и склонил голову.
