Хроники любви провинциальной. Том 2. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь

– Ну! Я жду!

– Чего ты ждёшь?

– Твою тайну.

– Да нет у меня никакой тайны. Женюсь – и делу конец.

– Как это… женишься?! На ком?

– Да что, девчонок, что ли нет? Вон их, скучающих, какие толпы бродят везде. Только свистни.

– Ага. И одна из них сидит у тебя уже в клеточке дома? Правильно я понимаю?

– Да ничего ты не понимаешь. Эта клеточка на крепком замке и со свирепым сторожем.

– И кто сторож?

– А вот это без пол-литры не понять.

– Без пол-литры? Хорошо! Лезь теперь в тот ящик, тоже мне – бар он у них называется! Смешно! Баров они и не видели! Там ещё есть бутылка. Надеюсь, с ней мы во всём уж разберёмся. Это понадёжнее пол-литры твоей будет Открывай! – Ольга поняла, что одной бутылки им «ни то, ни сё» при таких разговорах. Ларик зубами нетерпеливо оторвал жестяную пробочку, не до конца отвинтив её и слегка порезал губу об оставшийся поясок пломбы.

Хватило ровно на три двойных полных порции. И выпили они эти три порции почти сразу, одну за другой. Ольга, чтобы окончательно сблизиться с Лариком, а Ларик, чтобы расслабиться. В конце концов, он давно смотрел на эту бабу. Ну, и что ему мешает расслабиться и окончательно уже на сегодня усыпить совесть, которая пугливо где-то присутствовала, как и звенящий в ухе голос Леона: «Держи на поводке… Не промахнется», – они ещё немного притормаживали Ларика.

– Понимаешь, Ларик, жениться надо с толком. Жизнь, сволочь, такая короткая штука! Не успеешь оглянуться – четвертый десяток мимо промчал. Понимаешь? И никому ты не нужна, – Ольга всхлипнула. – А у меня столько возможностей, Лёня, столько возможностей, даже сама не знаю, сколько их у меня, – ни Ольга, ни Ларик не заметили, как она оговорилась.

– Ну, чё ты мелешь? Нужна ты. Очень даже, может, кому-то нужна, – Ларик слегка приобнял её, утешая.

– Кому, Ларик? – Ольга, прижавшись к нему, беспомощно подняла лицо к нему.

– Ну, кому? Ну, никто бы не отказался… от такой… – и кто-то внутри Ларика выговорил: «чернобурки», – Ларик чуть очередным своим лимончиком не подавился, услышав, что говорят его губы. Но Ольга, казалось, не расслышала сомнительный эпитет в свой адрес.

– Ты талант, Ларик. Это мне Лёня сказал. Он умный, только слишком уж хитрый. Его голыми руками не возьмёшь. Вообще не понятно, какими его руками взять можно?

– А я вот знаю, какими его можно руками взять.

– Да? И какими же? – Ольга пытливо вглядывалась в лицо Ларика, которое немного было туманным, и всё более и более расползалось с очередным бокалом армянского пятизвёздочного.

– У тебя таких нет. Это точно.

– Каких таких? Нормальные у меня руки, – надула капризно губы Ольга. – А у тебя такие красивые руки, большие, обожаю большие сухие руки, и горячие такие, – Ольга прижала его ладонь к своей щеке и блаженно зажмурилась. – Я всё для тебя сделаю. И сцену, и хор, и славу, и известность… за эти вот руки. Ты понимаешь меня? Я тебе нужна?

– Наверное, да. А ты, что? Хочешь меня, что ли, так виснешь на моём ремне?

– Хочу?! Да! Хочу! Разве непонятно?!

Ларику снилось, что струя холодной воды из уличной колонки с огромным напором бьёт, но он никак не может припасть к ней губами. Струя всё отодвигалась и отодвигалась от него, даже не замочив его ноги, а горло уже стало таким сухим, что стало болеть, он проснулся, и не сразу смог пошевелить языком во рту. Наждачная бумага была во рту, а не живой язык.

– Черт! Где это я? – с трудом повернув, затекшую от неудобного положения головы, шею, он увидел за спиной тело. Тело было женским и слегка похрапывало, выводя носом какое-то бухтение. Ларик приподнялся, чтобы познакомиться с дамой, и обратно рухнул в кровать.

Это сопело тело Ольги Павловны Синицыной, совершенно голое, как впрочем и его тело, тело Арсеничева Иллариона Николаевича, у которого сегодня по плану должна быть ответственная репетиция с хором. Возможно, от этой мысли Ларик сразу почувствовал, что голова у него просто раскалывается от чего-то, потом промелькнула неутешительная мысль про угрызения совести, и даже страха перед свершившимся фактом, – а то, что она у него раскалывается от бутылки выпитого натощак коньяка он сейчас не мог не только предположить, но и вспомнить чётко прошлый вечер не мог.

Возникла мутная мысль: «Говорил же Леон, что коньяк надо пить наперстками и понемногу. Чтобы сосуды не слишком расширялись, потому что потом они слишком сузятся обратно, или что-то такое подобное…» – Ларик точно не помнил. От водки голова у него так никогда не болела.

Не очень вращая шеей, он огляделся и увидел полоску света под дверью возле входа, слышалось журчанье воды из сливного бачка.

– Затворы воды и тут в дефиците, – мелькнула и пропала деловая и почти трезвая мысль. Предстояло пройти эти несколько метров до спасительного душа, в котором, он смутно это вдруг вспомнил, он вчера мылся с женщиной, – то есть… с Ольгой Павловной?!

Стараясь не разбудить её, Ларик поднялся и кое-как встал с кровати, сильно покачнувшись при этом, но удержался, оперевшись на стену.

– Это же полный попадос! И полный пи*дец! Откуда у них здесь вода-то течёт, бляха-муха, воняет от неё, как из канализации? – потом эта вонючая застоявшаяся в старых трубах водяная пробка прошла, и вода запахла, как обычно – хлором. Запах такой привычный, казалось бы, с детства, сейчас вызвал приступ тошноты, Ларик, пересиливая себя, сделал пару глотков и прополоскал рот, чтобы нормально зашевелился язык. Мало-помалу теплая вода из душа начала приводить тело в чувствительность, в голове яснело, но то, что без аспирина сегодня не обойтись, и ежу в лесной норе стало понятно.

Сделал душ погорячей и, намылив чью-то мочалку, тщательно помылся, особенно внизу, как всегда это инстинктивно делают все мужики. Жизнь товарища Арсеничева несмело возвращалась в его тело.

– А ты сделай контрастный. Только постепенно. Чтобы башку не зажало, – просипел внутренний голос, явно желая быстрее прийти в себя и хоть что-то предпринять, чтобы выглядеть более-менее адекватным и распрямившимся. – И где все мужики? Господи! Да я же ещё вчера ушел сюда. Ну, всё. Прозвище «чернобуркин» обеспечено. Это к Леону оно не пристало, слишком очевидно было, как Леон стебался над ней. Явственно. Только она этого не понимала. И я не понимал, чего это он ею так пренебрегает. Как бы уйти сейчас незаметненько? Господи, помоги! – безнадежно взмолился Ларик, включив чей-то дамский фен, чтобы высушить волосы.

Господь не помог.

Ольга Павловна внимательно изучала дно поднятой над головой бутылки.

– Здрассьте! – неожиданно для себя выпалил Ларик, вывалившись из душа.

– Привет. Уже освежился? Молодец. Сейчас и я встану, и пойду приводить себя в порядок, – Ольга, похоже, ещё не совсем проснулась. Лицо со смятой вдоль щеки морщиной и отекшие нижние веки роднили её с самыми отпетыми посетительницами пивных забегаловок. По всему было видно, что она отнюдь не прочь продолжить.

– Там ничего в баре не осталось? Поправиться бы чуток.

– Я не знаю, – робко ответил Ларик, не попадая пуговицами в петли.

– Так ты посмотри, в левом ящике, – Ольга ткнула пальчиком в бар.

– Ага, я сейчас, – засовывая рубаху в брюки, пробормотал Ларик. Он не знал, как ему сейчас вести себя, вернулась непонятная робость мальчишки, который зависим и нашкодил тут, нагадил прямо в углу, куда его поставили.

– Посмотри, посмотри. Я пойду в душ. Водичка хорошая?

– Угу, хорошая, – Ларик согнулся в три погибели перед этим дурацким низеньким баром, и в голову ему тотчас ударили молотки по темени и по вискам.

Когда Ольга вышла из душа, на столе стояла открытая бутылка коньяка, лимон и мандарины. Ларик исчез. Он попросту сбежал.

– Ну, ничего, ничего. Привыкнешь, дуралей. Но что-то уж очень низкий у тебя храм Кхаджурахо? Или это он у Леона был такой высокий? Ладно, разберёмся. Полдела-то сделано, Оля! С успехом тебя, дорогая, – Ольга Павловна подняла бокал к зеркалу и чокнулась со своим отражением.

Мужики совсем потеряли своего командира, даже первый завтрак пропустили, пытаясь выяснить его местонахождение. «Чернобурка» давно порхала среди членов комиссий и жюри, деловая и, как всегда, подтянутая. Правда, от неё подозрительно пахло разжеванными зернами кофе с коньячным ароматом, перебивая запах сильных специфических духов, вообще непонятно чем пахнувших.

Ларик появился перед самым началом репетиции, осунувшийся, но с румянцем на щеках. Он целый час искал тут в микрорайоне дежурную аптеку. Спасибо ранним прохожим, торопившимся в первую смену ехать в город, отсюда до центра надо было добираться больше часа, они и показали ему, где тут аптека местная дежурная расположилась. Таблетки аспирина и тройчатки вернули Ларика к жизни, свернув желудок при этом «в трубочку». Потом он набрёл в рано открывшемся магазине на прилавок, где продавали кофе и чай. Выпил несколько стаканов. Тело стонало и ругалось на хозяина, а совесть совсем заела.

– Стыдобища-то какая! Вот зарекался же не пить на голодный желудок с незнакомыми! Ну зачем тебе это долбанное приключение на твою тощую задницу? Зачем?! Главное, что ничерта же ты не помнишь! Залетел, похоже, как девочка, бли-и-ин! И чо теперь будет? Это сколько же я выпил-то? Господи, дай мне выжить сегодня. Хотя зачем, после такого позорища? – Ларик даже материться разучился совсем и враз.

Взглянув на своего руководителя, мужики поняли, что вопросы ему, почти адекватно и нежно смотревшему на них всех сразу, задавать вообще неуместно. Задача встала хоть бы его сегодня умудриться понимать, как-нибудь, если будет что понимать вообще. Лицо Ларика было слегка окаменевшим, чай и кофе погнали вчерашний коньячок, разбавляя его, по всем жилам. Ларик не очень и сопротивлялся этим струям, что толку парусом ветер задерживать?

Ну, в общем, спели…

После первых аккордов Ираиды, мужики поняли, что надо просто петь, как всегда, не выделываясь, и сами по себе, как уж смогут, так как Ларик немного пропустил начало, взмахнул невпопад. От слова «совсем». Так хреново они ещё никогда не пели. Ираида была в полной прострации и после выступления слегла с головной болью и каплями валерьянки на кусочке сахара. На Ларика она даже ни разу не взглянула.

Потом все пошли к себе в номер, отдохнуть, и надо было ещё в буфет идти, позавтракать, наконец. Есть Ларик отказался. Прилёг на свою кровать и заснул. И снилась ему Марфа, зовущая его в малуху подальше от Настиных глаз: «Ну-ка иди сюда, Финист, поговорить надо!»

– Ларик, вставай, зовут, идти надо в зал. Ларик, вставай, идти надо! – толкал его сердито Ванятка. Победителей объявят сейчас, кто какие места занял.

– Ну и пусть. Всё равно женюсь! – оттолкнул Ларик руку Ванятки. Тогда Строгин, приглашающе махнув рукой Тимохе, подхватил Ларика под руки, и вдвоём они поставили его на ноги, брызнув в лицо водой из графина.

– Ну? Отошел?

– Ага. Дайте воды, я сейчас, – ополовинив графин, Ларик снял галстук, который его почти задушил и бодро сказал: «Ну, что, х*ебратия вы моя? Петь-то всё равно будем? Только для себя теперь. Пошли! Х*ли нам, бля*унам за**аным, терять-то?»

Все молча и обречённо пошли за ним следом. В зале собрались уже все, при виде «пыталовцев» занявших места в самом конце зала, председатель жюри, встав из-за стола президиума на сцене, начала подводить итоги. Долго говорила о значении такого прекрасного смотра для идейного воспитания молодежи и патриотизма в массах, о том, какие талантливые люди сегодня выступали на сцене и, наконец, приступила к оглашению предварительных списков по результатам генеральной репетиции. Мужики сидели и хмуро смотрели на весь «этот засюсюканный балаган», как выразился Роман Лавров.

Не известно, какую бурю выдержала Ольга Павловна в спорах с жюри, но «пыталовцев» отметили особо, как хор-самородок, неординарный коллектив и, «несмотря на некоторые шероховатости», хор – несомненно, один из лидеров смотра. Им хило и недружно, с ехидными выкриками типа: «им топором их шероховатости править надо» –поаплодировали. Ларик уткнулся глазами в переднее сидение и не проронил ни слова. Сразу после оглашения предварительного просмотра, мужики взяли Ларика в тесный кружок, завели его в свой номер и на все попытки посыльных, приглашающих его на совещание к Синицыной, жестко и однозначно отвечали: «Приболел. До утра не велел будить!». И целый день они за ним ухаживали, как за малым дитятей, только что с ложечки не кормили.

– Слышь, Ларик, – Строгин, улучив минуту, когда мужиков в комнате не было, доверительно шепнул: «Ты не журись. Если баба сама на шею виснет – твоей вины тут нет. Она ж в матери тебе годится, а ты ещё просто зелёный, чтобы с такой шмарой сухим из воды выйти. Забей. Смотри на неё, ну… как на обычную давалку. Вот увидишь, перестанет из себя корчить победительницу».

– Да, причём тут победительницу-то? Я просто плохо ваще всё помню. Козёл я слабый, вот и всё. Пролетел, как девочка над Парижем.

– Ну и забей. Если из-за каждой подстилки так переживать – нервов не хватит. Давай покажем им всем и ей, прежде всего, что мы и без её помощи тут всех порвём, как тузик грелку. Тебе чего принести? Соку?

– Ага, только томатного, трёхлитровку. И соли.

К вечеру Ларик почти отошел, два раза ходил в душ, стараясь привести тело в обычное состояние. Кто-то на флоте говорил, что вода больше всего токсинов с тела смывает, вспомнил, как после изматывающих марш-бросков по горам в самую жару, вяленое и иссохшее под солнцем тело буквально оживало под струями прохладно-тепловатого душа или от купания в море. И сейчас оно быстро восстанавливалось, и даже чувство некоторой гадливости прошло: «Ну, баба и баба, в конце концов. Прав Андрюшка. Только, как такую теперь на привязи держать? Сам, ведь … Никто силой не заставлял».

Ночь прошла спокойно. За Лариком больше не присылали. Утром все проснулись от того, что кто-то начал тихо распеваться. Это Ларик, выпив чашку чаю и съев несколько бутербродов, пробовал ноты, и сам себе не поверил, что организм работает, как часы. И дело, в конце концов, не в том, что ты совершил глупейший поступок, а в том, что от тебя не отвернулись друзья. Иначе, зачем они?

Мужики с удовольствием подтянули Ларику в распевке, и пробуждение было весёлым и бодрым. Негласно все настроились на самый отчаянный в своей коротенькой сценической жизни кульбит: так рвануть голосами, чтобы занавес зашевелился и волосы на голове у жюри – тоже.

Эх, вот если бы им казачью какую-нибудь тут разрешили!

Куда там!

По кругам, близким к концертным ходил то ли анекдот, то ли выдумка, то ли правда, что одну песню Тухманова запретили исполнять накануне празднования годовщины только потому, что там слова были: «… в каждой строчке только точки после буквы Л…» Ржали все. Какие уж тут «казаки»?!

Ольга Павловна надулась, или делала вид, что очень сильно занята, и ни разу не взглянула на Ларика. А ему это только на руку было.

Появление «пыталовцев» на сцене было встречено с весёлыми смешками из рядов конкурентов: «Топорики-то принесли?» И насмешливыми взглядами членов жюри. Синицына сидела, уткнувшись носом в какие-то бумаги и совсем не смотрела на своих «выкормышей», как ей вчера язвительно бросили на обсуждении.

– Надо уметь держать паузу. Это самое большое искусство актера, – не раз повторяла Ираида во время репетиций. И сейчас повторила: «Пока все не затихнут, чтобы муху слышно было – не начинаем! Только так. А после вчерашнего – особенно. Они у нас ещё веерами пообмахиваются!» – это была самая страшная угроза в её лексиконе.

Пауза перед первой нотой.

Ларик, высокий и тонкий, в отлично сидящем фраке, в белоснежной сорочке и бабочке, с белыми манжетами, чуть выглядывающими из-под рукавов, с атласным черным поясом, перетягивающим его, как прирожденного аристократа, всегда носившего такую одежду, сразу приковал к себе внимание. Куда девался вчерашний, тяжело вздыхающий и беспомощно машущий невпопад руками дирижер-подросток, длинный и вешалкообразный? Концертмейстер, растерянная и рассерженная вчера, сегодня была царственно спокойна в великолепном темно-синем с блёстками платье. Всё было строго, несколько чопорно и «очень, даже немного чересур», изящно.

Галантно проводив её к роялю, дирижер встал перед хором, что-то сказал им всем, все чуть улыбнулись, на секунду расслабляясь, и тут же вытянули подбородки, замерев, когда он легко взмахнул головой, откинув волосы назад, застыл в напряженной тишине зала.

Эта тишина так ни разу и не нарушалась с этого момента и до последнего звука песни про Ленина. Она продолжилась с десяток секунд и после исполнения. Кто-то громко и бестолково неритмично захлопал и зал взорвался аплодисментами. Ларик снова вывел Ираиду Ивановну к рампе, поцеловав ей благодарно руку. Конферансье объявил вторую песню.

Второй была песня про «сотню юных бойцов из Буденовских войск» Мужики неслучайно выбрали эту песню. Они нашли казачий распев песни «На реке Лаохэ» – откуда и была списана эта песня про молодого бойца. А в первоисточнике – про молодого казака.

Да какая разница!? Там и там за свою правду бились и гибли люди русские.

Спели её мужики так, что слёзы-таки навернулись кое у кого на глазах. По-казачьи спели, с размахом, со стоном души.

– А зачем иначе такие песни петь? – такая установка с самого начала у Ларика была.

Под конец своего концерта спели «пыталовцы» песню «Широка страна моя родная». Вот тут уж дали они себе волю!

Показали они, как можно петь такую песню задумчиво и любовно, лаская по-мужски каждое слово и строку, как женщину дорогую и любимую. Основную партию песни вёл Роман Лавров своим густым ласковым баритоном, чуть прикрыв глаза, слушая что-то внутри себя. А вокруг его голоса свивались жгутом остальные, отставая, повторяясь и дробя эхом отзвуки. Каждый пел её по-своему, но вместе со всеми. Это была не песня, это был задушевное раздумье о Родине. Такого никто не ожидал. Вчера-то они её пели, как по школьным нотам в пятом классе поют.

А сегодня им не хватало только казачьих папах для полного впечатления. Только никто, кроме Ольги Павловны, этого не понял. А она-то это уже слышала и даже при всей её тугоухости не могла не запомнить. Исход смотра был предрешен.

И некоторые потом извинялись перед Ольгой Павловной за сомнения и насмешки. Да только ей самой было глубоко плевать на все эти их извинения.

Ларик, перетянутый в поясе, стройный, со взлетающими руками, держащими всю эту толпу в состоянии тихого оргазмического восторга – вот о чём сейчас думала она. Дурой Ольга Павловна не была и прекрасно понимала, что Ларик намеренно окружает себя своими мужиками, и ни разу не взглянул на неё.

Ну да, конечно, она была сердита на него. Но не век же дуться друг на друга после такой ночи. Хотя, собственно, уж никакой «такой» ночи и не было вовсе. Просто она себя так завела, что и малюсенького храма Кханджурахо от Ларика не потребовалось. Всё само собой произошло.

– Может это больше заслугой Лёни было, – разочарованно думала она. Ларик ни разу даже не попытался быть нежным, или хотя бы внимательным. И даже от поцелуя, почти как и Воротов всегда, уклонился, буркнув что-то. Мальчик был явно не отёсан.

– Вот бы соединить тело этого и умение того – было бы в самый раз! – раздражённо подытожила Ольга Павловна, собирая бумаги на столе жюри в очень аккуратную стопку, как и всегда.

Хотя чем ей не нравилось тело «того», она бы не смогла определить. А признать, что тело «того» никогда ей не принадлежало по сути, а просто использовало её тело, как необходимую «прикладную» вещь, получая нечто своё, независимо от неё – ей было тяжело. Признаться в этом – означало расписаться в том, что она его не способна была даже просто привлечь, завести, заставить себя желать.

Леон делал это, как бы помимо неё, сам по себе. Можно сказать «не касаясь». Да, он приоткрыл ей немного себя, когда заставил её так желать и извиваться в его руках, и напугал её своим «В тебя!». Но это было в первый и в последний раз. Потом он ей таких праздников не устраивал. У неё даже закралась обидная мысль, что он специально так делает, чтобы она им не увлеклась чересчур. А она, ведь, почти серьёзно стала строить свои планы, имея в виду его, увлеклась… если бы не этот мальчик. Вот от него, от одного его прикосновения у неё ползли мурашки по телу, и в один момент намокали трусы, чего раньше с ней не бывало.

И этот, всем ей обязанный выскочка, не хочет смотреть на неё?!

Ничего. Нет в жизни ничего невозможного, тем более, что он без её помощи – только «возможность». А амбиции у него, насколько она смогла понять, были – ой! какие. Не чета Воротову, неудачнику.

Целый час ушел на вручение грамот, призов, дипломов. Получив, наконец, и свой приз, какую-то хрустальную абстрактную фигурку, укреплённую на зеленоватом куске змеевика, с табличкой, удостоверяющей, что они победители, мужики начали потихоньку «вытекать» из зала, Темнело уже, а до дому ехать да ехать, ещё и из гостиницы всё забрать надо. Стайкой остановились у буфета, в котором кроме сухих молочных коржиков да воды газированной «Дюшес» уже ничего не оставалось.

– Ну чо, мужики? За победу! Теперь отыграть эти концерты и за пахоту. Пятаков совсем зверем смотрит, – подняв стакан с шипящей газировкой, как шампанское, подытожил Роман Лавров

– Ничо. Теперь подмажем. Наверняка пригласят куда-нибудь? – голос Ларика сошел на «нет» под взглядами мужиков.

– Ларик, а тебе не надоело?

– Да, вы чего так смотрите? Я, ведь, про то, что пока не отпоёмся на всяких этих торжественных собраниях никому же житья не будет. Ни нам, ни Пятакову, ни парторгу, ни Вороту. Это же и козе понятно. Взялись уж за гуж – поздно белым флагом размахивать. Выдержим. Надо только с умом.

– Вот! Правильно, товарищ Арсеничев! Надо правильно сочетать личные и общественные интересы. Посевная в этом году припозднится. Не мне вам, специалистам, об этом говорить, – «Чернобурка» незаметно и неизвестно откуда выплыла и подкралась к ним сзади. – Ну вы же не сможете оставить праздник Первого Мая, День Победы без ваших песен. Это будет нечестно. Пятакову поможем. Пришлём ему, в конце концов, помощь. А потом… да хоть всё лето и до октябрьских праздников – свободны! Договорились, товарищи? Причём, я вам по секрету скажу, что материальное поощрение будет весьма значительным. Выделили средства ради такого знаменательного события. Мы понимаем, что от вас потребовались недюжинное напряжение сил, вы отняли время от своих семей. Но! Мы же самая Великая страна в мире! И мы умеем отмечать дорогие каждому российскому сердцу даты. На вас надеются все: и простые граждане, и ваши односельчане, и высшее руководство области. Вы – наша гордость, вы – наша трудовая интеллигенция в самом высоком смысле этого слова. Вы начали новую страницу в художественной самодеятельности нашей области, на уровне лучших столичных образцов. Я лично благодарю вас от имени облисполкома, товарищи. Спасибо. А теперь мне надо с вашим руководителем обсудить пару вопросов. Вы свободны, товарищи.

Мужики, огорошенные и деморализованные внезапным появлением Синициной и таким разворотом дел, помявшись, стали спускаться, виновато оглядываясь на Ларика, который оставался один на один с этой говорливой бабой. Только Строгин не растерялся:

– Ларик, я тебя вон там, у колонны подожду. Нам же ещё в магазин надо успеть, ты не забыл?

– Ага, – облегченно ухватился Ларик за соломинку, – я помню. У меня целый список тут в кармане.

– Вот-вот, а я твоё пальто возьму, давай бирку, – Строгин выиграл эту дуэль у Чернобурки, не расчехляя пистолетов.

– Ты так торопишься? Я думала, что ты задержишься в городе. Думала, что мы отметим твой триумф в неформальной обстановке, я столик заказала, храм Кханджурахо немного повысим…

– Что? Какой храм?

– Ты не знаешь этот храм?

– Нет, я в храмах вообще не силён. Извини. Надо ехать. ты уж тут со своими… этот храм… отметь. Дома все волнуются.

– Кто все? Твоя спасенная жиличка? – глаза Ольги сыпали горячие искры. У Ларика аж зубы заныли, так захотелось её отбрить, но сдержался.

– И она тоже. Она не просто «жиличка», как ты говоришь. Она – член нашей семьи.

– Даже так?! Неожиданно. И как вы её с Леоном делите, интересно было бы знать?!

– Ольга, ну чего ты злишься? Я же попросил у тебя извинения. Я был в дуду пьян. Я виноват. Но я просто не успел поесть, а на голодный желудок…

– Всё ясно! Виноват он! Трус! Неумеха! – слова летели в Ларика , как стрелы одно за другим, но на почве принятого им на вооружение пофигизма, не приносили ему ощутимого вреда. Это почувствовала и Ольга.

– Ладно. Личное – это личное. Но концерты, будь уж так добр, проведи на высоте. Ты не один, в конце концов, всё это создавал. Отработай!

– Хорошо. Я понял.