Хроники любви провинциальной. Том 2. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь

– На какого пацана? – Ларик, поставил кружку с чаем и, не мигая, смотрел на Леона.

– На тебя. На какого же ещё тут смотреть? Она тебя нашла, в свет выпустила, ты её выкормыш, ты её достояние сейчас. Ну, так там у них считается в таких случаях. Она от тебя ждёт своей порции успеха и признания. Глаза её видел, когда она на тебя смотрит?

– Ну, видел. И что?

– Я думаю, что в её голове напротив твоего имени и фамилии большой долг записан. И даже могу предположить, что от тебя потребуют его вернуть, так или иначе. В их системе долги принято отдавать и желательно сторицей, чтобы так сказать, «предвосхитить…» Я думаю, что тебе не надо объяснять, что может возжелать одинокая, никогда не любившая и никем никогда не любимая женщина, когда мимо неё на всей скорости мчится четвертый, нет, пятый уже десяток лет. Честно говоря, я признаю, что я мерзавец в данном случае, и я честно не думал, что так легко выпаду на ходу поезда и даже коленки не расшибу. А потом понял, в чём дело, когда увидел, как она на тебя смотрит, – Леон отошел к окну .

– А х*ли ж ты такую возможность упустил, Леон? Само шло в руки. Катался бы, как сыр в масле сейчас, а не в занюханном сельском клубе вечера коротал? – Ларик явно «нарывался».

– А она не в моём вкусе. Совершенно. Ну, помог ей в трудную минуту, ну и всё. Она мне помогла. Честные торговые отношения. Я отработал. А ты не сможешь.

– Это почему это?

– Потому что ты слишком молодой и горячий. У тебя на лбу всё написано, крупными буквами. Всё, что чувствуешь сей час – как на ладони написано.

– Ну и что я сейчас чувствую, Леон?

– Что? Да очень просто. Не веришь ни одному моему слову, думаешь, что я с ней пролошарился в чём-то. Даже предполагаешь, что я, как мужик, не того… не сумел к ней подход найти… Сумел. Там всё типично для таких одиночек номенклатурных. Ну и из-за Насти на меня бесишься. А зря, – Леон это говорил спокойно, глядя в сумеречную мглу за окном, наступавшую теперь всё позже и позже.

– Почему это зря? Ты же старый му*ак ей голову морочишь. Она же сопля совсем, ничерта в жизни не понимает ещё.

– Всё она понимает. И гораздо лучше тебя, между прочим. И если бы не мои личные обстоятельства, давно бы она была моей женой. И только вы её тут все и видели бы. Это единственная женщина на свете, ради которой я пойду на всё… На всё… Кроме её несчастья, – Леон как-то сгорбился, тихо выдавив это из себя, закрыв лоб ладонью.

Такого откровенного выпада Ларик не ожидал совершенно, не сразу и нашелся:

– Какие ещё обстоятельства? Какое несчастье? Ты мне мозги пытаешься запудрить что ли?

– Нет, – Леон кашлянул, сглатывая комок в горле. – Есть обстоятельства, пока непреодолимые. Но жизнь разные фортели выкидывает. Вдруг мне повезёт второй раз? Я не хочу об этом говорить, по крайней мере с тобой, – точно не хочу. Поживём, увидим. Но поверь мне, Ольга Павловна – девушка не простая, вся заноменклатуренная, и у неё на тебя есть виды. Причём не удивлюсь, если она тебя и перепродаст кому-нибудь, как говорится через два х*я налево.

– Как это перепродаст? Я тебе не верю, – Ларик встал, отодвинув кружку.

– Да я и не заставляю тебя верить мне. Просто будь внимательней и осторожней. Слишком ты вкусной конфеткой оказался. Я не рассчитал малость.

– Спасибо, конечно. Только, ты слишком много на себя берешь. Причём тут твой расчёт какой-то?

– Не расчёт. Обещал я одному человеку сделать что-нибудь хорошее для этого села, по которому мы в детстве вместе бегали. Вот и думал я тут думал и замахнулся на нормальный добротный сельский клуб, на хор, на мебель эту, на кружки, на библиотеку, детскую хотя бы, и на тебя, получается, замахнулся. А ты молодчина! Показал всем. Молодец, я тобой… честно… восхищаюсь! И даже преклоняюсь, у тебя есть талант. За тобой идут. Потому и остерегаю – гадюка она, Ольга Павловна. Глаза у неё ласковые, как у очковой змеи. Если что не по ней – плюнет – и в глаз попадёт! Не промахнется! Ну, а, если ты эту суку всё-таки подпустишь к себе, – держи на привязи. Иначе она взгромоздится на твою кровать со своей конурой, и из своей конуры будет рычать. Осторожно с такими. Это опасный вирус. Ну, бывай, поработать мне тут ещё надо.

– Слышь, Леон? А что, других женщин в мире нет, кроме Насти? На ней свет, что ли, клином тебе сошелся?

– Сошелся. Других нет, – Леон явно обрывал разговор о Насте.

– Да их вон сколько! Толпами бродят, и за тебя любая рада будет выскочить. Это же ясно, как день.

– Ты не понимаешь. Ларик, о чём говоришь, – Леон тяжело замолчал и продолжил немного погодя, понимая, что Ларик не уйдёт. – Ты же понимаешь, что я далеко не пацан, и даже уже совсем не молод. Я многое знаю, пробовал. И с Настей я не блажу. Мне не нужна влюблённость, похоть, страсть, и прочая х*ета? Есть в жизни другое. Не часто, но встречается.

Леон как-то стыдливо посмотрел на Ларика, словно сомневался, что тот его поймёт, потом продолжил, сглатывая волнение: «Это такое чувство, когда тебе от неё ничего не надо. Совсем ничего. Только чтобы была рядом, глаза её видеть счастливые, угадывать её желания, состояние души – и это целый мир для тебя. Когда дышишь ею. Смотришь её глазами, чувствуешь её кожей. И при этом ты, конечно, мужик, со всеми вытекающими,… но это совсем не важно. Всё растворено в ней. Этого не постичь до конца и не передать словами. Конечно, это похоже на сумасшествие, но от него невозможно отказаться добровольно. Ты никогда в детстве не чувствовал, как кто-то перед самым засыпанием твоим тебя баюкает, поглаживает, ласкает и снимает всё плохое, что за день накопилось?

– Не помню. Но что-то такое бывало. Не четко, – Ларику почему-то стало жалко Леона , так внезапно приоткрывшего ему своё тайное и явно наболевшее.

– Это твой ангел, который тебя любит абсолютно безусловно и думает только о тебе и ни о ком больше. Только о тебе. Чтобы тебе было хорошо. Тебе. Вот и мне также хочется думать и делать всё для неё. Только для неё. Это, конечно, любовь. Несомненно. Но это Ангельская любовь. Все остальные чувства по сравнению с ней немногого стоят. Только понять это может тот, кто пережил. Невосполнимое. И стоит ей только слово сказать… – Леон запнулся, Ларику показалось, что у того встал ком в горле, и как-то странно дернулись плечи. От вдруг повисшего молчания Ларику стало не по себе.

– Да х*ли я тут тебе уши промываю? Ты не поймёшь всё равно. Пи*дуй, Ларик, отсюда подальше, тебе-то я меньше всего хотел об этом говорить, вырвалось… Мне одному сейчас надо побыть.

Ларик ушел, ошеломленный неожиданным и ни на что не похожим признанием Леона. В этот раз Ларик ему почему-то поверил.

Слова Леона засели в памяти. Теперь Ларик уже очень хотел разглядеть в Насте то, что побудило Леона на такие чувства. Но даже поглядеть на неё, не говоря уж о «поговорить», удавалось крайне редко. Во-первых, Настя, как Ларик заметил, его элементарно избегала. А во-вторых, у него при взгляде на неё возникали совсем другие чувства, чем те, о которых ему так мучительно говорил Леон. Она повзрослела, всё-таки работа и учёба наложили на неё значительный отпечаток. Теперь она не расширяла от испуга свои глаза, когда взгляды их случайно встречались. В чём-то она стала даже вызывающе независимой и спокойной. И чисто по-женски она стала очень привлекательна. Её стройные бёдра и ноги, переступающие назад, когда она в первый раз мыла пол в бабушкином доме, иногда невольно вставали перед его глазами, если он задумывался о ней. Но ничего, вызывающего какой-то особой ангельской любви, Ларик в упор не видел. Девчонка, как девчонка, неглупая и очень даже симпатичная, в которой он, несомненно, принимает невольное участие и которая, разумеется, была для него совсем не чужим человеком. Защищать её – он чувствовал себя обязанным. Если не он – то кто?

Но, как ни странно, после разговора с Леоном Ларик стал спокойнее. Всё стало определённее. Леон пылинке не даст на неё упасть, если Ларика и нет рядом. А сама Настя в Леона похоже не была влюблена, и это Ларик чувствовал тоже определённо, на подсознательном уровне. Уважала? Да. Восхищалась? Да. Но любить его, как мужчину? Вряд ли она была в него влюблена. Она вообще, как казалось Ларику, ни в кого не была влюблена. Пока, во всяком случае, никто не вызывал у неё каких-то особых чувств, ни в чём это не проявлялось. Леона она скорее всего даже и любила, но, может, как отца, старшего, мудрого, интересного и надежного? Правда, и это отношение Насти к Леону почему-то вызывало у Ларика чувство глухого раздражения, сродни ревности.

– Не ревную же я её? Сестра же… почти. Устроили тут избу-читальню!

Чувство раздражения у него вообще превалировало над всеми остальными чувствами в последнее время. Что-то шло не так. Точно определить, что именно «не так», он не мог. Сразу и слишком многое шло не так. Ощущая свою ответственность перед решающим смотром он старался себя перенастроить, отвлечься, убрать куда подальше это гнетущее чувство, но не получалось. Тогда он пустил всё на самотек, слишком много сил приходилось вкладывать в работу. После репетиций, придя домой, сняв потную рубаху, он тут же проваливался в тяжелый сон. Эти «пьяные» концерты на стороне, которые вначале казались такими весёлыми, значительными и даже полезными с точки зрения компенсации Пятакову, теперь выбивали из нормального ритма. После концертов мужиков из хора обычно усаживали за особый стол, а Ларика приглашали за «приватный», для своих. Мужики косились, но молчали, понимая, что они в чужом приходе, куда со своим уставом не ходят. По дороге домой беззлобно подшучивали над ним, но капля и камень точит, не то что отношения между людьми. Появилось что-то, смутное, неприятное, между ним и хористами, чего Ларик вовсе не хотел.

Но сегодня с утра всё было прекрасно, загрузились и «с Богом» поехали в город, провожаемые женами, приятелями. Даже Пятаков вышел на крыльцо пожелать успеха, Ворот тоже должен был ехать вместе с хором, но в последний момент ему неожиданно позвонили, и он остался на работе, чтобы подготовить срочно кому-то в райисполкоме понадобившиеся планы работ и мероприятий клуба до осени. Леона это удивило, и он тоже вышел к автобусу, лишь проводить и проверить, всё ли взяли с собой. В принципе он там был не нужен, ни как помощник, ни как организатор, Синицына давно ему это сказала.

–Илларион Николаевич, ты там будь аккуратнее, мужиков держи и сам не плошай, – улыбаясь, напутствовал Ларика Лео, шутя и явно намекая на состоявшийся между ними разговор.

–Да не боись, Леон. Не впервой. Чего это ты вдруг забеспокоился-то? – Ларик иронично сощурил глаза.

– А я тебе уже всё давно сказал, Ларик, что хотел, просто будь осмотрительнее, – Леон «надел» на лицо своё странное «вялое» выражение, как всегда, когда волновался из-за чего-то.

Всё взяли с собой артисты. Не первый раз ехали. Честно говоря, никто не сомневался в победе на смотре, но все немного волновались, потому что просто устали. Правда впереди была надёжная пара дней на спевки, репетиции в незнакомом зале и только потом, наконец, последний аккорд – смотр через два дня.

Разместились в гостинице. Вместе с «пыталовцами» на этаже разместились ещё несколько коллективов из дальних районов, этаж по вечерам шумел. Несмотря на объявленный сухой закон, из-за дверей неслись весёлые разговоры, песни, взрывы смеха, а кое-где и перебранки.

Ольга Павловна крепко держала руку на пульсе такого знакового события. Никакие срывы и небрежности при ней были невозможны. Все руководители городских и районных отделов культуры всей области и руководители некоторых коллективов собрались вместе на одном этаже в этой гостинице на окраине большого промышленного района рядом с дворцом культуры металлургов, где и был назначен областной смотр хоров и коллективов художественной самодеятельности со всей области. Этот грандиозный дворец был вполне сопоставим с Оперным Театром.

На эти два дня и Ольга Павловна решила поселиться здесь же, так сказать, среди масс, чтобы изнутри чувствовать все нюансы и строить планы на дальнейшее в своей работе. Среди «масс» начальникам надо бывать и желательно как можно ближе, чтобы пульс событий не выпускать из-под своего влияния.

В одиннадцать часов ночи в гостинице был объявлен час тишины и отбой. Ларик разместился вместе с мужиками в одном из самых больших общаковских номеров гостиницы с расставленными там дополнительными раскладушками. В тесноте, но все вместе. Но в половине одиннадцатого его вызвали на совещание к Синицыной. Пришлось Ларику опять вставать с кровати, на которой он только что удобно устроился, чтобы съесть бутырики на тарелке, поданной ему расторопным хозяйственным Ваняткой. Пришлось оставить это приятное намерение, надеть костюм и галстук и подняться на два этажа выше. Там были номера повышенной комфортности, с душем и туалетом прямо в номере.

Ольга Павловна была одна, сидела в кресле у столика и смотрела ночные новости по телевизору.

– Вызывали, Ольга Павловна?

– Приглашала.

– Ну да. Приглашали?

– Садись, Ларик. Как настроение? Не страшно?

– Нет. Скорее бы уже. Устали мужики. Жены дома скандалят.

– Их что, не трогает, какое место займут их мужья?

– Их больше трогает, чтобы земля под картошку вовремя вспахана была. Песнями в деревне не наешься.

– Но разве вы не получаете сейчас очень приличные премии за своё искусство? Я наверняка знаю, что получаете.

– Получаем. Но дело же не только в этом. Землю всё равно надо пахать, и садить надо, как без этого в деревне? И вообще…

– А в чём ещё дело? Что-то на вас никак не угодишь, я смотрю.

– Да почему не угодишь? Хорошо всё. Только несерьёзно это всё. Вы же понимаете. Держимся на запале, а он не вечный. Хотя… для наших Берлушей эффект очевидный.

– Ты о чём? – подозрительно спросила Ольга, стараясь погасить возникшее раздражение: «Вечно эти людишки от земли чем-то недовольны. И этот туда же… «не нае-е-е-ешься…» – психанула она про себя.

– Я? Я о том, что то, что мы сумели сделать, ну и ещё, конечно, немного улучшим и расширим, в принципе никому не нужно по большому счёту. Но свадьбы и похороны, и проводы в армию теперь будут сопровождаться высокохудожественным пением. Я шучу, конечно. Но что-то такое в этом есть. Спасибо за помощь, Ольга Павловна, благодаря Вам я свою планку понял, – Ларик держался в этот раз не как всегда. Исчезла его пацанья суетливость и тревожность, и желание угодить тем, от кого зависела судьба его хора, которые раньше видны были невооруженным глазом.

– А что случилось, Илларион Николаевич? Мне казалось, что раньше вы были более… оптимистичны, что ли?

– Оптимистичен? Ну, может быть. Я же говорю, на запале к новому делу едем пока.

– И что дальше?

– Дальше? Ничего. Так и будем петь. Только на смотры эти всякие вряд ли ещё потянет. Наездились, навыступались. Впереди посевная, лето. Заготовить надо всё успеть, дрова, сено, никто за нас это делать не будет. Нормально всё. Спасибо.

– Как?! Вы собираетесь всё это бросить?!!

– Ну почему бросить-то? Нет, теперь не бросим, но только петь для важных городских тузов больше, думаю, не будем. Так казаки постановили.

– Какие к черту казаки?! Вы просто ряженые. Ряженые… И не более. Что вы там вообразили себе? Вот всегда так. Я так и думала! Дай за палец подержаться – вы и руку откусите. Казаки они! – Ольга Павловна рубанув раздраженно рукой воздух отошла к окну, чтобы скрыть злость и ярость на лице. Потом несколько успокоившись и не получив от Ларика никакого ответа, неуверенно продолжила: «Но ведь всем хорошо приплачивали за эти выступления? У меня очередь на вас на год вперёд расписана».

– Как это? На год вперёд? И нас не спросили? Как крепостных, вот так просто?!

– Нет, Ларик, подожди. Это я просто так выразилась… нет никакой очереди (Ольга неловко и не очень умело врала), это всё только теоретически. Интерес к вам огромный. И серьёзный. Ты понимаешь, вы – новое слово в фольклорной культуре, вы, как эти… ну как их, ну из Москвы…,

– Покровский и Щуров?

– Да. Да, они самые.

– Вы знаете, Ольга Павловна, вы случайно ж*пу с пальцем случайно спутали, – Ларик намеренно был груб и жёсток.

– ?!

– Там Москва, Ольга Павловна. Понимаете? Москва! Там шестидесятники всю воду перебаламутили, эмоционально всех растормошили. Теперь эти ребята из Гнесинки и Покровский ловят рыбу в поднятой мути. А у нас тут всё тихо. Нет тут никаких шустрых талантливых шестидесятников. Тут работящие и серые семидесятники в основном. И город с огромными дымными трубами, а не с высотками сталинской застройки. Я всё понимаю, другое время пришло, и даже, вроде, время других возможностей. Но нас дальше дач обкомовских, что в высоком бору, никто никуда не пустит. За высокие места под небом искусства надо уметь пробиваться не только в честном бою на ринге, но и под коврами ползать уметь. Я – не умею. Или иметь счастье большой удачи. Да и здесь мы только ради, сами знаете, каких песен. Вы не волнуйтесь. Мы хорошо споём. Хорошо. Это же не душой выкладываться, а только голосом? Выложимся.

– А я не волнуюсь, зачем только надо было такую бучу поднимать: клуб, сиденья, шторы, занавес?!! Если к этому не относится, как к самому важному делу?

– Ну, так это-то обязательно должно быть в каждом нормальном клубе? Не свиней же в них держат? Людям праздники устраивают. Люди, наломавшись на работе, приходят туда душой отдохнуть. Разве нет? Леон говорил, что всё это получилось благодаря лично Вам. Спасибо огромное – все очень рады.

– Пожалуйста. Ешьте на здоровье, – Ольга поняла, что сейчас вышвырнет этого наглеца из номера, и не видать ему будет никаких призовых мест. И тут же поняла, что ему это «по барабану», как говорил иногда Воротов. Нет, так вот просто потерять бездарно почти готовый и солидный куш, она не собиралась.

– Что-то погода нынче неустойчивая. Ветер такой, – внезапно сменила она и тон, и тему разговора, – голова сильно болит. И ты ещё тут расстраиваешь своим настроением, Ларик. Поухаживай лучше за дамой, если не трудно…

– Да конечно, что…

– Вон в той тумбочке спрятан бар, там коньяк стоит и бокалы, возьми те, которые с сужающимся кверху краем. Да, да эти… – Ольга смотрела на Ларика, склонившегося к низкому барчику, и безотрывно следила за качающимся концом его длинного галстука, болтающегося и мешающего ему брать и доставать из бара то, что она просила. – И ещё, пожалуйста, не сочти за труд, найди там где-то лимон нарезанный и плитку шоколада, – все её планы висели и неопределённо болтались сейчас, как этот галстук и могли оборваться в любой момент. – И мандарины, пожалуйста, достань. Нет, нет мыть не надо, всё уже помыто, ставь сюда. Наливай, Ларик.

Ларик, придерживая левой рукой галстук, налил из открытой заранее бутылки коньяк в один бокал до половины. Он не знал, сколько коньяка наливают на один тост.

– Нет, нет, – Ольга мило улыбнулась, настроение просто необходимо было сменить и срочно. – Надеюсь, ты меня не считаешь пьяницей, которая может пить в одиночестве. Раздели со мной минуту головной боли и невинной радости очень уставшей немолодой женщины. Налей и себе, возьми второй бокал.

– Ну, хорошо, только немного, мне завтра, ведь, выступать, руки не должны дрожать, а то меня друзья неверно поймут.

– Господи, Ларик! Разумеется чуть-чуть. Полбокала всего. Тут, кстати, сухой закон так-то. Но не для нас. Мы выше закона, слава богу, на целый этаж! – Ольга рассмеялась своей шутке. – Ну, давай, за успех! И вообще за оптимизм. Мне кажется, что ты рано скис. У тебя море,… нет, океан! возможностей. Ты даже не представляешь, каких.

– Вы о чём, Ольга Павловна?

– Давай выпьем сначала. Да, я забыла спросить, у тебя планов никаких? Ты не торопишься?

– Да нет. Куда ж мне торопиться? На свой этаж – не на трамвае ехать, всегда успею.

– Вот и хорошо. За тебя!

– Ну, тогда – за Вас. Взаимно.

Бокалы были подняты и выпиты. Ларик опрокинул бокал сразу, как водку, а Ольга, разогревая в руках, вертела бокал, склонялась лицом к нему, вдыхая аромат. Где-то она читала, что правильно пить коньяк надо именно так: наслаждаясь цветом, вкусом, ароматом и медленно растекающимся от горла теплом. И пропуская очередной крошечный глоток, подняв голову, она рассматривала его руки, большие и красноватые. Его длинные крепкие «музыкальные» пальцы чуть нервно подрагивали. Ларик скромно зажевал коньяк кружочком лимона прямо с кожурой.

– Какие они у него на ощупь? Горячие или холодные? – этот вопрос давно занимал Ольгу Павловну, но сегодня впервые она могла их рассмотреть так близко и совершенно спокойно.

– Ты играешь на каком-нибудь инструменте, Ларик?

– Да. На многих.

– А на чём больше всего?

– Рояль. Аккордеон, гитара. Ну, балалайка и баян. Да и на других, если надо. Там всё одинаково в принципе, если слышишь и хоть немного умеешь пальцами шевелить.

– Для меня это непостижимо!

– Да. Бывает. Такое мне встречалось, – Ларик невозмутимо жевал душистую горькую корочку лимона. Начало сказываться, что не успел проглотить приготовленные мужиками бутырики с кабачковой икрой, луком и колбасой. Коньяк сильно разогрел желудок. А потом и всё тело, Ларик почувствовал, как тепло прилило к щекам и шее, галстук удавкой сдавил горло, пришлось незаметно ослабить узел, который ему так тщательно завязала Настя, готовившая вместе с бабулями его к смотру.

– Ну вот, вроде сосуды отпускает. Давай ещё! Хороший коньяк, из Армении, пять звездочек, – Ольга выразительно кивнула на бутылку. Ларик повернул этикетку бутылки к себе.

– Действительно. У Леона как-то такой же пробовал. Так зачем вы меня вызывали-то, Ольга Павловна.

– Вы дружите с Леонидом? – Ольга умышленно пропустила его вопрос мимо ушей.

–Да, как сказать? Скорее плодотворно сотрудничаем, – Ларик разливал темный опалесцирующий на стенках прозрачного бокала напиток, а Ольга не отрывала глаз от его рук, представляя, как они могли бы массировать ей ноги… – так зачем приглашали-то?

– У меня есть тост, Ларик. Только восприми его, как чисто дружеский, ведь мы коллеги. А знаешь, в артистической среде принято, не считаясь с регалиями, говорить друг другу «ты». Я почему-то уверена, что у нас будет тоже долгое плодотворное сотрудничество и очень даже позитивное, в отличие от твоего упаднического настроения.

– Вы так думаете?

– Не думаю. Уверена.

– И что же это за тост? – Ларик весело улыбнулся. Жизнь, начиная от желудка, как-то стала мягчеть и расслабляться, растекаясь лёгкостью и теплом по всем жилам.

– Давай, выпьем на брудершафт? Мы же сравнительно молоды ещё, хотя ты меня считаешь, может быть, старой клячей, но…

– Да нет, что Вы! Вы очень даже ничего себе. Вы многим молодым форы дадите… – никогда Ларик не был мастером делать комплименты, и сейчас он говорил первое, что на ум приходило. Вроде и неплохо приходило, Ольга разулыбалась.

– Ты наливай, наливай. По бокалу можно выпить ради такого тоста, – Ольга Павловна поймала драйв от происходившего и по праву женщины командовала мужчиной, и Ларик, придерживая галстук, снова налил в бокалы тёмную ласковую жидкость, которая так согрела и смягчила всё вокруг слегка туманным ореолом.

– Вот и прекрасно, давай сюда твою руку, – его рука оказалась даже горячей, – вот так, тебе придется нагнуться, слишком ты вырос для меня, пьём до дна! – Ольга рассмеялась, удивившись тому, как же бывают схожи ситуации… – Теперь целуемся, целуемся! – она продолжала смеяться, глядя прямо в глаза Ларика почти черными от расширившихся зрачков глазами.

Ларик едва коснулся её губ, пахнувших шоколадом и коньяком.

– Нет, это не честно! – Ольга рассмеялась и, обхватив его руками за шею, припала к его рту. Если бы она знала о брезгливости Ларика, который из-за этого всегда избегал целоваться с бабами, она бы конечно так не сделала бы, но она сделала… и не получила в ответ ничего.

– Ну вот… теперь на «ты» будем, – в замешательстве сказала она.

– Так Вы со мной и так на «ты», – улыбнулся быстро хмелеющий Ларик.

– Нет, теперь и ты не можешь мне «выкать». Понимаешь?

– Понимаю.

– Ну вот скажи мне что-нибудь?

– А что мне тебе сказать?

– Ну, признайся мне честно, что ты собираешься дальше делать, Ларик?

– Честно?

– Да. Только налей ещё этой амброзии… – Ольга глупо хихикнула в ладошку, – я, Ларик, похоже уже немного пьяная. Надо было колбасы копченой лучше припасти. Но я же хотела по-культурному. Как принято у нас там. Хотя потом, когда нажруться, они все хлещут эту армброзию, – Ольга снова хихикнула, – прям из горлА,… без лимонов этих. А от тебя очень приятно пахнет лимоном. Ну, признавайся, что ты удумал? Я же понимаю, что ты не простой мальчишка… а очень даже перспективный. Что удумал? – Ольга почти навалилась на него с бокалом в руке. – Давай выпьем, чтобы… проще было. Давай, чтоб совсем просто? Да?

– Ага-а-а, – Ларику пришлось её усадить в кресло, которое и у него слегка плавало перед глазами, чтобы не держать её на весу рукой.