Полная версия:
Остановиться, оглянуться… (Поэтический дневник). Том 2
«Осень уезжала ровно в полночь…»
Осень уезжала ровно в полночьТоропливо с Курского вокзала.Говорил носильщик в полный голос,Невозвратно музыка играла.Мелкий снег частил, не зная меры,Ветер пел пронзительным фальцетом,Становился бесконечно белымГоризонт, как просьба без ответа.До стоп-крана добежал попутчик,Проводница дёрнуть не мешала.Мантию тревоги нахлобучив,Ровно в полночь с Курского вокзалаУезжала торопливо осень…«Где-то возле сада…»
Где-то возле сада,Где-то возле луга,Где к реке свисают облака,По утрам приходитДевочка-разлука,Говорит таинственно: «Пока!»Лето исчезает за окошком тенью,На столе – остывший натюрморт.Поутру пробьётсяПервый день осеннийИ с дождём куда-то уплывёт.И помчатся скорымНаши дни по кругу,Месяц незаметноЗаколдует год…Я вот-вот увижуДевочку-разлуку.Вдруг она неслышно позовёт?•••
Сидим в изоляции на даче, которую снимаем долгие годы. Рядом храм в Павловской Слободе. Храм, который я чувствую, иду к нему легко. Меня греют его иконы. Здесь правильный батюшка, здесь тепло, которое держится долго, здесь Вера. Храм Благовещения Пресвятой Богородицы. Протоиерей Владислав Проворотов служит с любовью, и эта любовь передаётся людям. 25 декабря 1984 года он пришёл сюда, в запустение, принял Богово предназначение и влюбил в храм многих прихожан, многих приходящих и приезжающих.
Я вижу, когда вхожу в храм, как молится государь Алексей Михайлович. Проезжая в звенигородский Савво-Сторожевский монастырь, он останавливался здесь и долго стоял у икон. Тысячу и более земных поклонов клал, как истинный богомолец.
Род Морозовых владел Павловской слободой, и Борис Иванович Морозов начинал возведение храма Благовещения Пресвятой Богородицы. Кроме главного престола в храме было два придела: в честь пророка Ильи и в честь святителя Николая Чудотворца. Да, эта фамилия передалась и Феодосии Прокофьевне, жене брата Бориса Ивановича. Эта фамилия легла в основу картины Сурикова. Храм прошёл с людьми уникальную историю: вырос, возмужал, открывались новые приделы, появились новые колокольни.
В революцию обитель была закрыта. Долго не звучала здесь литургия, и колокольный звон не собирал людей «во дни торжеств и тягостных раздумий». Во время войны была взорвана колокольня конца 19-го века. Храм начал возвращаться к жизни лишь в 90-х. А сегодня тепло икон, литургии и любовь людская тянут к этому месту, чтобы вспомнить, помолиться и снова прийти, сесть возле алтаря, прочитать псалтырь, подойти к редким иконам и просто поставить свечу за тех, кто ушёл, и кто здравствует в твоей жизни.
Храм возникает издалека светом и тёплой набожностью.
Святый Боже. Святый Крепкий. Святый Бессмертный, помилуй нас.
«Храм чуть поодаль…»
Храм чуть поодаль.Двенадцатый век.Блаженная проповедь,А у стеныИграет гармошка.И времени бег,Где дни сочтены.•••
Нашёл у себя в дневнике строки о любимом Свенском Монастыре.
Екатерина Вторая выделила деньги, и Свенский стал возрождаться. В начале ХХ века Успенский собор был взорван безбожниками, как и церковь Антония и Феодосия. По крупицам восстанавливался монастырь, возвращались люди.
Большевики, немцы изуродовали обитель, но не смогли уничтожить веру людскую.
Утро. Мы сбегаем вниз к Десне, а наверху колокола звонят к празднику.
«Шестое августа по-старому, Преображение Господне». Борис Пастернак.
«И ещё видна дорога…»
И ещё видна дорогаВ монастырский сад.Там, у божьего порога,Яблоки лежат.Подустали на деревьяхНа ветвях висетьИ легли на нашу землюВ небо поглядеть,Покатиться, разметатьсяЯблоневым сном;Лета буйного набратьсяТем погожим днём.Путник соберёт немного,Остановит взгляд:Далеко видна дорогаВ монастырский сад.•••
Продолжаю в этом томе вспоминать близких мне людей. Совсем недолгое знакомство с яркой, неповторимой Маргаритой Тереховой. Сегодня эта память – память об утраченном.
Я сохранил одно интервью. Пульс, нерв, изящная звёздность, индивидуальность, характер. Такой она блистала в прошлом веке. И не затерялась, не исчезла в той эпохе, даруя и в веке нынешнем талант, красоту и эмоции, так необходимые нам.
Две женские судьбы Интервью Маргариты Тереховой
Всему своё время…
Время любить. Время говорить о любви.
Маргарита Терехова, поинтересовавшись темой интервью («Поговорим о странностях любви», – сказали мы ей по телефону), переадресовала нас сначала к ассоциации сексуальных меньшинств, потом, услышав, что мы изучили этот скукожившийся вид любви, неожиданно назначила время и место нашей встречи.
За полчаса до назначенного срока мы сидели на вахтерском диванчике театра в ожидании Миледи.
Её школой любви на сцене была уже первая роль в спектакле «Цезарь и Клеопатра».
Цезаря играл Плятт. Плятт стеснялся на сцене «вступать» в интимную связь с царицей Египта, истолковывая это как развращение малолетних. Терехова умоляла его целоваться, уверяя, что это приятно. Он так ей и не поверил.
Много-много лет спустя она снималась с Гафтом в «Дневном поезде». Гафт, пристально глядя в зеркало (как описывал позже этот эпизод один из журналистов), тихо сказал: «Терехова Рита – дитя общепита». Она, услышав это, чуть не упала со стула. Её театральная студия, хоть и самая известная тогда в Москве, была без общежития. Пришлось помыкаться. Замуж вышла к концу второго курса. «Сняли комнату. Вдвоём как-то веселей». От неустроенности в жизни и больших ожиданий у неё был чересчур заносчивый вид. Но маска с годами спала сама собой.
Женщина может быть либо вещью наравне со стулом, столом, кроватью, ухоженным цветком в горшке… либо личностью.
Терехова не стала бы Тереховой, если бы не была личностью. Ей не идут ни другое лицо, ни манеры, ни причёска, ни голос. На экране режиссёры любили подчёркивать её шею, осыпанную родинками и тонкими волосами.
…Изрядно опоздав, Терехова влетела в коридор театра, приняла от поклонников и потащила нас в репетиционный зал: «Если уж говорить о любви всерьёз – смотрите».
Там её ожидало несколько мужчин. Режиссёр Роман Виктюк был свеж, актёры несколько помяты.
Половину репетиционного зала занимал большой железный треугольник, обтянутый белой бумагой. Он символизировал то, что и должен был символизировать. Об его углы цеплялись, ранились истерзанные жизнью герои будущего спектакля.
Вопросы о любви так и остались «стареть» в нераскрытом блокноте.
Актёры (двое немолодых мужчин) повалились на маты и стали бутузить друг друга то ли подушкой, то ли свёртком с детскими вещами, то ли завёрнутым в этот свёрток ребёнком.
Сумасшествие жизни – налицо.
Жили муж с женой. Муж – актёр. Жена, наполовину француженка, – Маргарита Терехова. Муж оскотинился и стал пьяницей. А жена его ещё держится и хочет ребёнка. Женщина нормальная должна рожать. И имя у героини Любовь.
А любви в жизни нет. Детей у них нет. И тогда появился третий – не лишний. И ждала от него Люба ребёнка, но ребёнок не родился. Со своим животом она, как с земным шаром. С этого начинается коллизия спектакля.
Драматург Сергей Коковкин комментирует: «Сюжет спектакля? Муж приходит в роддом за ребёнком, а получает только вещи. Ребёнка нет. У женщины на этой почве начинается сдвиг, она продолжает сумасшедшую игру в мать. И с этими вещичками, которые они принесли из роддома, муж и жена играют, и, поскольку они ведут игру, мы не знаем, принесли они ребёнка или нет. Ребёнок существует, героиня за него плачет, делает вид, что он есть. Врач, который её лечил, должен был стать отцом ребёнка.
Но ребёнок не дал счастья. У нас вряд ли что-то сегодня может дать счастье. Потому что дети рождаться в этой жизни не хотят. Такая жизнь скотская…»
Виктюк: «Господи, о чем говорить? Только что я выпустил пьесу «Дама без камелий» английского драматурга. Любовь в ней – как гармония. А теперь захотелось посмотреть нашим взглядом на своё. Пьеса Коковкина «Иди ко мне» наиболее точно и откровенно даёт отношения, которые замешаны на нашем социальном и духовном убожестве… Грехи мамы с папой переходят на детей…
Они, как метастазы, которые проникают не только в тело, но и в душу. Человек стремится встретить другого человека, но это так и не удаётся.
Само представление о любви изуродовано. Любовь – болезнь… Сегодняшнее безлюбие – шлейф прошлого. Человечество выродилось. Ветер занёс в нашу жизнь сухие веточки любви… Мертвецы любить не могут… А герои пьесы думают, что это любовь. Они ведь не виноваты, что изуродованы. В человеке все скатилось до животного. В конце пьесы у героев будет по две головы. Это – звери, которые сами говорят, что не способны любить и от них ничего и никто не способен родиться».
– Чем закончится пьеса?
– Приходит Человек с того света и приносит весть, что вообще дочь не хочет рождаться.
…Очень много писателей бились над загадкой женщины. Исследований на этот счёт уйма, правда, в области зарубежных источников. Один человек посмел дать разгадку: Ницше. Он утверждал, что разгадка женщины её беременность. Об этом и пьеса «Иди ко мне» – согласился с нами её автор Сергей Коковкин.
Женщина должна реализоваться. Она земля рождающая. Поэтому ещё и земля обетованная. Но на репетиционной сцене идёт совсем другая трактовка.
Не каждый мужчина может даже понять женщину… Любовная слепота, утверждают учёные, происходит в результате разрыва нервных путей, проводящих любовные эмоции. Джон Моней, лечивший тридцать мужчин, неспособных влюбиться, сделал следующий вывод: «Они были полноценными мужчинами во всем, кроме одного: не чувствовали любви. Романтические послания где-то блокировались: как дальтоник, не различающий некоторых цветов, они ни разу не испытывали «огня любовной страсти».
Виктюк учит актёров смотреть с неба на землю. Это наша с вами земля, но нервные нити, проводящие любовные эмоции, прерваны.
– Иди ко мне, – зовёт мужской голос.
– Иди ко мне, – отзывается женский.
Терехова медленно ползёт по треугольнику, цепляясь за реи, как сексуальная кошка, по-звериному грубо на фоне нежной мелодии о любви.
– Ритуся, божественно! – визжит Виктюк…
Из разных концов «сцены» мужские голоса: «Иди ко мне», «Иди ко мне». Героиня в растерянности заметалась: перед кем раздеваться.
Муж – вне игры. Он, похоже, по-настоящему бьётся в эпилепсии. Концлагерь современной любви.
– А ребёнка не должно быть и вовсе, – прорывается сквозь пьяный мужской бред. – Это же счастье, что ребёнка нет и вовсе… Это какая… бы от нас родила?..
Виктюк сказал, что спектакль будет называться «Игра в погребённого ребёнка»… Репетиция закончилась. Премьера в феврале.
…Шумное артистическое кафе. Терехова измотана. Волосы отрезаны до плеч и не осыпают больше её шею с родинками.
Всему своё время…
Время любить… Время говорить о любви.
Терехова выбрала более оригинальный путь. Она любовь показала.
– Коковкин принёс пьесу. От пьесы, которую мы вместе переписали, осталась суть и количество персонажей. Виктюк взялся поставить её на сцене перед тем, как уехать работать в Америку с Барышниковым. Играем мы втроём: я, автор пьесы и мой бывший муж. Все наши проблемы с ним вскрыты в ней, как на ладони…
– Муж, это тот, который старше и лысее?
– Мы с ним родились в одном месяце.
– Ну, вы выглядите куда моложе…
– Зато теперь у него молодая жена. Она родила ему ребёнка. Мы поженились во времена учёбы в студии. Студия была уникальная: все между собой переженились. У кого было больше эмоций, те быстрее разошлись.
– Однажды в интервью…
– Это все журналисты придумали…
– Небо начинается от земли, а мужчина от женщины.
– Есть и другое выражение: живи каждый день так, как будто ты всю жизнь готовился к этому дню…
– И поэтому ваша героиня со всеми подряд…
– Да она вообще ни с кем не спит! Такая жизнь у неё, дрянная!
•••
1993.
Роми Шнайдер пятьдесят. Празднование было грустным. Шесть лет тому назад она оставила этот мир. Жизнь актрисы – особая мелодрама, непредсказуемая. Встреча с очаровательным юношей Аленом Делоном. 10 лет страсти и тишины. Светская хроника и минуты одиночества. Они ссорятся – и мир узнаёт это. Они мирятся – и люди радуются. А далее – неудачные замужества, гибель четырнадцатилетнего сына. Незаконченное письмо к дочери и смерть во Франции.
Есть премия Роми Шнайдер за удачный дебют. В эти минуты ярче светит звезда по имени Роми.
Недавно я пересматривал фильмы с её участием: «Сиси», «Бассейн», «Поезд». Хрупкая, органичная, красивая. Как магнит, Роми Шнайдер притягивает к себе внимание зрителя. Она центр. Она продолжает волновать.
«По кругу. Снова вечер…»
Д. Ицкову
По кругу. Снова вечер.И тайный циферблатОтсчитывает вечность:Вперёд, вперёд, назад.Над мюнхенской вечерей,Над тишиной свечей —Неслышные метелиНеслышных лет и дней.Ещё весна над РейномЗвонит в колокола,По крепости музейнойНеторопливо. МглаОпять диктует вечерПод огненный закат.Был день так долговечен,Как много лет назад.«Коротко: осень уже неизбежна…»
О. Ицкову
Коротко: осень уже неизбежна.Старый художникГотовит этюдник.Слева в окне,Чуть замедленно, – люди.Лошадь гарцуетИз памяти прежней.Зелень налевоОбманчиво троллит —Только полоскаВчерашнего лета;Лёгкий дымокЧто-то вспомнить позволитИ остаётся забытой приметой.Коротко: осень уже наступила.Не пожелтела,Багровой не стала.Просто к судьбеНа глоток подступилаИ на дороге случайно застала.«Осень в окне…»
Ю. Розуму
Осень в окне.Левитановский почерк.Дивные листьяК ногам припадают.Красные бликиНедавних пророчествВ рамке багетнойСтолетья листают.Осень в окнеПо тропинке уходит,Глаз не подняв,Мимо беглого сада,И небывалым дождём хороводит,И оставляет следы за оградой.Полночь ли, день,Подзабытая площадь,Замок разрушенныйВ парке старинном.Осень в окнеНе торопится больше,Только играет Шопена в камине.«Так далеко осталась ты и ночь…»
Е.Д.
…Также, если лежат двое,
то тепло им, а одному
как согреться?
ЭкклезиастТак далеко осталась ты и ночь,Так кратко, как строка Экклезиаста.День приходил, пытался нам помочьИ неподвижно в храме оставался.Натянет серость купол надо мной.Цирк не приедет, чуда не случится.Летящий ангел за моей спинойВсё до меня никак не докричится.Вот он откроет окна в старый домИ мимо сосен, яблоневых ветокПройдёт, исчезнет с уходящим ветром,Все лучшее оставив на потом.Так далеко осталась ты и ночь!Так кратко, как строка Экклезиаста…«Правда, октябрь постучался…»
Правда, октябрь постучался,Вроде давно позабытый.Сук здоровенный сорвалсяПрямо у старой калитки.Был он похож на дворнягу,Только скулить не решился.Кем-то забытая фляга:Кто не успел – не напился.Полдень размеренный грянет.С ним я однажды встречался.Осень спасёт, не обманет.Старый октябрь постучался…«Лето в горы уходит…»
Вале
Лето в горы уходит,Слегка каламбурит,Пьёт вино из бокалов,Балкон освещает,То порой горячит,То маленько остудит,И прощает, прощает,Прощает, прощает…•••
«Ветер» Тарковского…
Поле, уходящий в даль лес. Мама.
Тереховский взгляд. Пронзительная сцена.
Кадр в кадре. Колокол в «Андрее Рублёве», озеро из «Иванова детства», сгорающий домик из «Жертвоприношения».
И снова ветер. Старый замок, застывшая капель, вода, кувшинки, свечи…
«Ностальгия» с оплавившимся воском на руках…
И всё-таки для меня ветер его «Зеркала» важнее всего.
Это его боль, философия, дренаж, прощание и прощение.
Вот-вот он появится, вот-вот предстоит…
«Слегка набрасываю зиму…»
Слегка набрасываю зиму.Вот крыша. Самый первый снег.Шумят ветра необъяснимо,Чуть поторапливая век.И осень дивною соседкойЕщё маячит во дворах,И листья редко, редко, редкоСпадают на моих глазах.Потом по деревенской тропке,Ленивой дымкой вдалекеЗима подходит робко-робко,Волнистой рябью на реке.Слегка набрасываю зиму.В прихожей приоткрыта дверь…•••
Аурелии Тьери-Чаплин
В потоке привычных будней происходящее теряет свою окраску. Утро как утро, день как день, облака как облака, работа… Как обычно. Но стоит настоящему мастеру найти и придумать что-то своё – и впрямь можно услышать «Колокольчики и заклинания». Так называется спектакль Виктории Тьери-Чаплин и её дочери Аурелии. Генетический код гениально работает и во втором, и в третьем поколении.
Этот спектакль без слов удивительно красноречив. Созданные в нём образы погружают в особый мир фантазии и грёз, которым предаются люди, когда в реальности бушуют страшные разрушительные вихри. И когда всеобщее безумие и тревога нарастают, люди спешат. Спешат любить, спешат прожить то, что таится в глубинах их существа и не даёт покоя.
А как они танцевали танго! Так, как жили, как любили и ненавидели.
«Танго – забытый снег…»
Танго – забытый снег,Танго – мученье рукИ заточенья крест,Освобожденье вдруг.Будто бы в синь волны —Меченый твой фрегат.Вещие бродят сны,Словно зовут назад.И далека постель —Островом, на краю.Кисти столкнут метельВ тихую жизнь мою.Пробуй-ка, нарисуйЭту войну времён.Карты перетасуй —Буря со всех сторон.За руки миг возьми,Катится бремя лет.Именем назовиНашей судьбы секрет.Жизнь поверни назадИ поверни вперёд.Вижу: глаза горят —Танго пришёл черёд.•••
Я был с ними ежесекундно, жадно глотая воздух, словно начинал новую жизнь. Прошёл всего лишь час, а жизнь показалась чуть светлее, стремительней, ярче.
Выхожу из зала. Звучит знакомая мелодия из фильма «Огни большого города». Рядом со мной – мой учитель Андрей Николаев. Он тоже смотрел этот спектакль.
Великий клоун-профессор. Он по-своему разбирает, по-своему видит гэги и нутро спектакля. В чём-то мы не сходимся. Но радость встречи, гармония, чудо на сцене – всё это было в тот вечер.
«Мы знаем друг друга…»
Е.Д.
Мы знаем друг друга.Полночь.Под сумерки солнце садится.Остался на даче подсолнух,На старом комоде пылится.Мы знаем друг друга.Утро,Которое так скоротечно!Часы забывают минуты,А в воздухе пахнет картечью.Шаги отмеряют к дуэли,И трубку раскуривать поздно.Назавтра сойдутся метели,И к утру совсем подморозит.И надобно нам попрощаться —Уже секунданты торопят.К полуночи нужно добраться,Ведь поезд под утро уходит.«Тем вечером…»
Валюше
Тем вечером,Тем вееромВ огромном залеВдруг грянул Бал,И веленоМазурку с Вами,Затем был Вальс.И облако, большой подсвечник,И Вы всё время около,Как будто прежде.Карета полунощнаяПодхватит возле.Пью медленно, пригоршнями,Колдую осень.Леса, поля повенчаны,Мы мчим с тобоюТем веером,Тем вечером —Одной судьбою…ВдругГрянулБал.«Бал кончился ровно в семнадцать…»
П.А.
Бал кончился ровно в семнадцать,Как эхо неслыханной ночи.Последней карете умчатьсяДано в суете многоточий.Пора восклицательных знаковПод звуки щемящей метели.И чувство забытого страха,И голос протяжной свирели.Срастутся дорожные тракты,И занавес лес приоткроет,И мысли бегут из-за такта,Как будто бы Римляне в Трою.Бал кончился ровно в семнадцать…«И белый снег…»
Але Ицковой
И белый снег,И дамы в длинных платьях,И в облака закован белый лёд.И целая глава о Бонапарте,Который завершает свой поход.В окошке свет,И день теряет силу,И шепчет на прощанье фонарям.Карета. Полночь.Дамы в кринолинахПрильнут к снегам.«И когда с облаков…»
П.А.
И когда с облаковСорваться довелось,Нас спасал недолгийИюльский дождь.Наклоняя к земле,Старался удар смягчить.И, стараясь выжить,Мы снова хотели жить.И любить под облако, и дожди,И, с земли вставая,Снова по ней идти.«Оставляю тебе Москву…»
П.А.
Оставляю тебе Москву!Сбереги её до утра.Оставляю тебе листву,Оставляю тебе вчера.А всего-то двенадцать часов,Что по трассе назойливо мчат.Оставляю немного снов,Что стихи писать норовят.Открытка из Хале
Илья, милый друг, опять местечко на этой земле, где хочется, чтобы ты был и отдыхал, отошёл от всего. Здесь очень хорошо, возможно, мы здесь на острове, и то на самом настоящем. Природа, море, прекрасный пляж, довольно много людей, но все же тихие, совсем одинокие места и все довольно нетронуто. Приехали лишь на неделю, но отдыхаем очень хорошо. Хочу побыть ещё, но летом в такую пору с квартирами чрезвычайно сложно. Поедем ещё на неделю на дачу двоюродного брата недалеко от Берлина. Очень надеюсь, чтобы ты тоже немного отдыхал, просто побывал в другом месте и не по делам. Будет ли от тебя письмо дома, когда вернусь? Не хочу в Хале пока, но такое письмо облегчило бы очень возвращение домой. Здесь море, луга с очень разными цветами, здесь тишина – нет машин! Обнимаю тебя. В этом счастье! Лео.
«Дождь из листьев…»
С. Тарханову
Дождь из листьев,Глоток октября.Бабье лето заботливо кружит.Тает солнце,Приют фонаряЗакрывает соседние лужи.Дождь из листьев.Ему недосугВолноваться, страдать, возвращаться,Просто молча с землёю встречатьсяИ менять настроение вдруг.•••
Открыл книгу Евгения Рейна «Сапожок» (книга итальянских стихов) с дарственной надписью.
Евгений Рейн был главным действующим лицом вечера Памяти Бродского, который я делал и как режиссёр, и как автор. Салон Художественного музея. Маленький зал. Много желающих.
Я не о вечере, я о книге. Я читаю её и чувствую то путешествие Рейна с поэтом Бродским. Я помню фильм, где Бродский читает, философствует, просто говорит. Хороший поэт Евгений Рейн, но только в тени.
•••
Нам оставался всего один шаг до Венеции. Мы были в Вероне, и я читал Бродского. Представляя, что мы подплываем к Сан-Микеле. К острову, где покоится душа поэта. Представляю облака над ним, медленные, чуткие…
Как там его метафоры, его предсказания, их Величество строки? Разговаривает ли он с Тьеполо, размышляет ли с Веронезе, соприкасается ли с Тинторетто, слушает ли музыку Стравинского? Успокаивает ли его соседствующая гармония соборов и, главное, море, словно из детства, – вечная купель от младенчества до младенчества? Постоянное омовение чувств, мыслей, слов, снов…
Приговорив себя к муке одиночества, он всё равно выходил на прогулки, на встречу со всем миром. Мудрствуя и пророчествуя, витиевато свидетельствуя о собственном предназначении, он не прекращал писать даже в разговорах. Набирая и накапливая информацию, переводя её в знания, потом в стихи, потом в обращения, он не останавливался ни на миг, чтобы однажды упасть замертво в своей маленькой американской квартире, предупредив, что это всё.
«Близко к Воде…»
И. Бродскому
Близко к ВодеОчертания фресок.Медленно к детствуПристанет гондола.Вот дорисует немного ТьеполоМир, что доселе нам был неизвестен.Снова падёт голова Иоанна,Снова на битву потянутся люди…Рано в Венеции.Тихо и рано.Фрески и судьбы.Фрески и судьбы.•••
И снова Боргезе. Из памяти, из дивных лет, где тропинки сада-парка сходились в уютном музее, где картины так близко, так таинственно рождают небывалые мысли и чувства. Это не галерея, это дом, в котором тебе комфортно и тепло.
Сегодня увезли картины в другой музей. Сегодня вечер без Тициана, Рафаэля, но тем уютней с Леонардо. В дальнем зале – Караваджо и старинная кушетка, где можно смотреть, отдыхать и снова возвращаться к любимым картинам.
«Листки из «Рома Кавальери»*…»
Листки из «Рома Кавальери»[1],Из римских дней, из римских лет…Боргезе. Чудо на пленэре.И тициановский сюжет.Листки из «Рома Кавальери»,Где этажи под облака,Где места нет уже в партере,А ложа занята пока.Но я, совсем обычный зритель,В галёрку нынче проберусь,Увижу римскую обительИ меж патрициев пройдусь.Увижу долгие аллеи,Совсем недолгие века…Листки из «Рома Кавальери»,Что не отправлены пока.«И видится Венеция…»
И видится Венеция,Водой заполонённая.Каналы переглянутся,Сан-Марко оживёт.И вот уже история,Немного сочинённая,Неведомой оказиейК другим векам плывёт.«Тревожится канал…»
Тревожится канал,Вода подступит к горлу,Гондолы след в окне,Осенний горизонт.И Каналетто вновьРисует старый город…Венеция во мне.Венеция плывёт.•••
Маленькие переулки между скал.
Я здесь бродил когда-то…
В старом веронском ресторанчике возле воды лебедь выпрашивал привычное угощение от посетителей. Не меняя горделивой осанки, он постоянно менял своё направление, поворачиваясь в разные стороны, словно всем хотел улыбнуться. В старые проёмы очень старой крепости смотрело вечернее солнце. Где-то слышна была музыка. Лебедь медленно поплыл, солнце почти исчезло.
