Кавказский роман. Часть III. Лавина

– Идите, идите, что я, львов не видела? Только помни, что я тебя жду, – ответила та, увлекая кавалера на боковую улицу.

Потом Марина сама не могла ответить себе на вопрос, как она могла пойти с незнакомым мужчиной гулять по ночному городу? Бродили они долго. Алёша рассказывал об истории курорта, стараясь обходить острые углы, касающиеся тех моментов, как вытеснялись русскими войсками из этих благодатных мест жившие здесь издревле кавказские племена.

– Думаю, спокон веков этими водами лечились местные народы, но курортом город стал, только когда питерский доктор исследовал эти воды и определил их целебные свойства. Представляешь, первые отдыхающие отрывали ямки и в них купались, а воды пили столько, что некоторые всерьёз потом заболевали.

– А ты не знаешь, кто такой Анджиевский? – поинтересовалась Марина. – Я каждый день на водопой мимо его памятника прохожу.

– Мне местный один рассказывал, что это известный на Кавминводах чекист-душегуб. Много народа он здесь загубил.

– Тогда почему памятник не убрали? Почему один из санаториев носит его имя?

– Ну, знаешь, убирать памятники, наверное, не стоит. Памятник, он для того, чтобы помнить о том, что было, и не повторять ошибок. Пойдём, я тебе один занятный памятник покажу. Тут санаторий ЦК КПСС. Мы с другом заходили – чуть не умерли со смеху. Только смелее шагай, вроде мы здешние отдыхающие, – предупредил он, заходя в ворота партийного санатория.

– Смотри, какая прелесть, – показал Алёша на засыпанный снегом памятник. – Сейчас я его немного почищу.

Когда Алёша разбросал пушистый снег, лежащий на гипсовой скульптуре, открылась замечательная картина: сидящий на скамейке Ленин. В принципе сидит и сидит вождь мирового пролетариата, но, глядя на свободную скамейку, в голову приходило, что кого-то не хватает: сидел человек с Ильичём, но взял да ушёл, оставив товарища скучать в одиночестве.

– Мне тут местные рассказывали, что до Никиты Хрущёва тут на скамейке рядом с Лениным Сталин сидел. А потом его, голубка, убрали. Нечего, мол, нашего любимого вождя компрометировать. Хочешь, посиди рядом. Можешь завтра сфотографироваться на скамейке с вождём. Я бы сам тебя сфотографировал. У меня «ФЭД» есть, но… – запнулся он, подняв глаза на Марину, – завтра я еду в Домбай, а послезавтра уезжаю в часть.

Услыхав это, улыбавшаяся до этой минуты Марина вдруг как-то сникла и, стараясь не показать набежавшие на глаза слёзы, предложила:

– Проводи меня домой, Валентина ждёт, да и ноги замёрзли. – И, решительно развернувшись, пошла к выходу.

– Маринка, ты чего, расстроилась? – догнал её Алёша.

– Нет, у меня действительно замёрзли и устали ноги, – сказала она, ускоряя шаг.

Ей было обидно, что встреча с этим удивительным парнем заканчивается, не успев начаться.

– Слушай, – крикнул ей вслед лейтенант, – а когда твоя царица Тамара возвращается?

– Завтра в десять вечера автобус придёт, – бросила через плечо Марина.

– Ну, тогда живём, – обрадовался Алёша, – завтра мы с тобой едем вместе в Домбай. Может, он тебе и надоел, но хоть мне составишь компанию. У меня два билета. Один мой, другой Пашкин. Он ехать не хочет, вот и поедем вместе.

Марина стала отказываться, оправдываясь тем, что не может ехать с ним днём, на глазах у всех, в этот самый Домбай, который ей не мог надоесть по той простой причине, что она там ни разу не была, как и вообще не была ни на одном горном курорте.

– Ну ты даёшь, как это не была? Рядом с горами всю жизнь живёшь – и ни разу не бывала? Чудно как-то, – удивился Алексей. – Но если это правда, то сам бог велел съездить туда со мной вместе. Никто тебя не увидит. Люди на экскурсию собираются со всех санаториев. Мы тут на Чегете в прошлые выходные с Пашкой были, ни одного из кавказцев на экскурсии не было. Видимо, как и ты, они в горы не ездят.

Марина не отвечала ни да ни нет. Всё это было слишком неожиданно и, с её точки зрения, рискованно и непонятно. Уедет ведь в понедельник. К чему эти горы?

К балкону Валентины они пробирались буквально по снежным сугробам. Марина, увязая по щиколотку в снегу, страдала от мысли, что может повредить чужие сапоги. Нога и впрямь подвернулась на скользкой отмостке корпуса, и острая боль заставила девушку вскрикнуть.

– Ты чего? – перепугался Алёша.

– Ногу, похоже, вывихнула, – сдерживая подступившие слёзы, едва вымолвила Марина.

– А ну, иди сюда, – сказал лейтенант.

Не успела она опомниться, как оказалась на сильных Алёшиных руках.

– Какой балкон? – спросил он деловито.

– Вон тот, где свет, – ответила смущённая девушка.

Посадив Марину на гипсовый парапет, смахнув рукой лежащую на нём шапку пушистого снега, Алексей одним махом запрыгнул на лоджию и, подхватив девушку на руки, ногой постучал в балконную дверь.

– Это ты, полуночница? А я уже собралась спать ложиться, – сказала Валентина, открывая балконную дверь.

Увидев Марину на руках стремительно ворвавшегося в номер лейтенанта, она, как всегда, бесцеремонно заявила:

– Ну ты даёшь, подруга, уже на руках кавалера, а всё тихоней прикидывалась.

– Валюша, это не то, что вы думаете, – ответил Алексей завязанной в цветной платок поверх бигуди хозяйке номера. – Мариша ногу подвернула, сейчас я её вправлю и пойду.

– А каблуки не поломала? – забеспокоилась та.

– Целы каблуки, сейчас и нога будет в порядке, – заверил её Алексей и, не обращая внимания на Маринины стоны, ловко стащил сапог с её ноги, а затем умело повернул её.

– Не «ой» надо говорить, а «порядок», – весело сказал он, подняв весёлые глаза на девушку. – Бинт есть? Сейчас затянем – и вперёд, завтра будешь как новая, – продолжал он, туго перевязывая повреждённую ногу. – Ну вот и всё, я отбываю в своё расположение. Мне не на первый, а на третий этаж надо забраться. Двери-то уже давно закрыты. Да, Мариша, завтра, вернее, уже сегодня в пять сорок пять я жду тебя у ворот санатория. Не сможешь ходить в Домбае – буду носить на руках. Отказы не принимаются!

После этих слов, лихо перемахнув через парапет, подняв облако снежной пыли, он ушёл, оставив после себя лёгкое недоумение: «Что это было?»

– Ничего себе парня отхватила, тут такие редкость, – первой заговорила Валентина. – Женат?

– Откуда я знаю? – смутилась Марина. – Я не спрашивала.

– А надо было спросить, не так прямо, в лоб, а, например, «Как вас из дома отпустили?»

– Неудобно, да и зачем, он завтра уезжает, – грустно сказала девушка.

– Он тут не больше недели по моим подсчётам. Я за ним на танцах наблюдала: танцевал со многими, но никого провожать не ходил, по крайней мере на моих глазах. Мы с Милкой решили, что он жену поджидает и светиться не хочет, а на тебя так сразу запал. Вот что значит молодость, а ко мне этот тюха-матюха приклеился, даже не поцеловал на прощание. Всё про горы рассказывал. Лучше бы на экскурсию пригласил. Твой-то вон сразу в Домбай позвал, а этот всё: горы то, горы сё, а как до дела, то ни, то ни сё.

Валентина ещё долго разглагольствовала в таком духе, но Марина практически не слушала её: в голове не смолкая звучал вальс.

– В чём ты поедешь в горы? – донеслись откуда-то издалека слова Валентины.

– В том, что есть, в том и поеду, – равнодушно ответила она, но Валентина не отставала:

– Так, брюк у меня подходящих нет. Ты юбку отпусти, потеплее что-нибудь вниз надень и куртку мою бери. В твоей кофте тебя на вершине просифонит насквозь. Вот ещё шапочку и рукавички мои возьми, – протянула она девушке синие вязанки. – Бери, не стесняйся, мне они завтра ни к чему. Буду весь день в номере валяться.

Марина, о которой после смерти бабушки никто не заботился, смотрела на эту русскую, которая опекала её как родную, буквально влюблёнными глазами.

– Ну, что смотришь? – грубовато спросила Валентина.

– А все русские такие или ты одна такая добрая?

– Да пёс нас разберёт, мы то одно, то другое, то добрые, то нет. Злить нас не стоит, это точно. А ты что, мало с русскими общалась?

– Почти не общалась. Есть, конечно, в селе казаки, но они на нас похожи, много наших законов переняли, а вот настоящих русских практически встречать не приходилось, кроме одной…

Она так красноречиво замолчала, что Валентина заинтересовалась:

– Кто же это такая?

– Мачеха моя, отец к ней от нас ушёл. Не хочу об этом сегодня вспоминать.

– Вот и не вспоминай, иди спать. Завтра тебя ждёт чудесный день, – проводила Валентина подружку.

В пять часов утра Марина вскочила с кровати, не дожидаясь звонка будильника. Первой мыслью было: «Сейчас я его увижу!» При этой мысли душа сжалась неизведанной, сладкой болью и ахнула: «Влюбилась!» Нельзя сказать, что за свои девятнадцать лет она ни разу не обратила внимания на парней. Одно время ей казалось, что ей нравится отличник Сулеймен, но он был настолько надменным, что быстро разонравился. Потом, уже в техникуме, она была неравнодушна к старосте группы – солидному и осанистому Василию Кулагину, который уже успел отслужить армию. Он был из терских казаков: смелый и бесцеремонный. Однажды она поскользнулась на лестнице и чуть не покатилась вниз по ступенькам. Он подхватил её сильными руками и, поставив на ноги, нагло глядя в глаза, сказал:

– Ох и сладкая ягодка ты, освобождённая женщина Кавказа! Так бы и съел тебя, но больно злая – ещё зарежешь.

После этих слов её симпатии к старосте поубавились – и окончательно прошли, когда однажды зимой, подбежав сзади, он буквально свалил её в снег и попытался поцеловать. Собрав все свои силы, Марина вырвалась из его крепких объятий и, отвесив парню мощную затрещину, предупредила:

– Ещё раз тронешь – я братьям скажу!

Того факта, что брат у неё малолетний, Василий не знал, но связываться с роднёй чеченки побоялся и больше её не трогал.

Сейчас же с нею произошло что-то необыкновенное, совершенно непохожее на те, прежние влюблённости. Новое, неизведанное ранее волнение заполняло всю её, заставляя душу трепетать от одной только мысли: «А вдруг не придёт?» Эта мысль тотчас улетела, а её место заняла ликующая фраза: «Пришёл!», стоило Марине увидеть на заснеженной кипарисовой аллее высокую, статую фигуру офицера.

– Значит, едем, а я боялся, что передумаешь. Как нога? – спросил он без всяких предисловий и, взяв её за руку, повёл слегка прихрамывающую подружку к бювету, откуда отправлялись экскурсионные автобусы.

Руку девушки он не отпустил и тогда, когда они уселись в тёмном, остывшем за ночь «Икарусе», и тогда, когда за окном замелькали огни набегающих улиц, и даже тогда, когда уже далеко за городом над проступавшими в утренних сумерках горами стало вставать солнце, окрасив небо в розово-фиолетовые тона. Он рассказывал ей о себе, о матери-учительнице, рано оставшейся без мужа-лётчика, который погиб во время учений, стараясь посадить неисправный самолёт. Про то, как он тогда, ещё восьмилетний мальчишка, дал себе клятву, что станет, как папа, пилотом. Про то, как любит он это необыкновенное чувство отрыва от земли на огромной стальной птице. Как с замиранием сердца смотрит на расстилающееся под нею лоскутное одеяло земли, расчерченное квадратами полей с ровными краями лесопосадок.

– На земле кажется, что она вся застроена городами и сёлами, – говорил Алексей, – а там, высоко в небе, понимаешь, что живём мы на маленьких клочках земли, а всё остальное – это пашни, леса и озёра, которые нас кормят. Я тут как-то читал, что для того, чтобы прокормить одного американца, надо засеять девять гектаров земли, а одного нашего – всего два. Я летал над Россией, Украиной, Прибалтикой и Кавказом. Так мне кажется, что прибалтам хватает гектара земли, русскому и украинцу гектар по двадцать, ну а вам вообще несколько соток, так мало у вас пахотной земли. Вообще не понимаю, чем кормятся кавказцы? Полей почти нет. Коров редко встретишь. Свиньи здесь вообще на свиней не похожи, бегают как тощие собачонки на длинных ногах, вон одна борзая побежала, – кивнул он в окно, где буквально из-под колёс автобуса выскочило злое облезлое существо, мало похожее на свинку.

– У нас больше сельского населения, и каждая семья имеет своё хозяйство: овец, кур, гусей. Огороды у всех есть, вот и кормимся, – пояснила Марина. – Мы же по мусульманской традиции свинину не едим. Этих, – улыбнулась Марина, глядя, как хрюшка, оступившись, свалилась в придорожную канаву, – держат просто как домашних собак.

– У тебя в Боевом тоже хозяйство есть? – заинтересовался Алёша.

– Есть, конечно. Раньше мама им занималась, а потом, когда она умерла, я с братом стала за скотиной ухаживать.

– А отец?

– Отец, он давно в городе живёт. У него другая семья, – сказала девушка и замолчала.

– Ну, прости, а то я думаю, почему у тебя такая сильная и шершавая ручка, – перевернул Алёша Маринину руку ладошкой вверх, – а ты, оказывается, трудовой человек.

– Это не от хозяйства больше, а от стройки, я маляр-штукатур, – засмущалась Марина и решительно выдернула свою ладонь из рук парня.

– Ну ты даёшь, красавица, умница, да ещё и трудовой товарищ, – засмеялся он и опять завладел рукой девушки. – Не отнимай, тебе что, неприятно? – шепнул он ей на ухо.

– У нас нельзя девушке касаться мужчины до свадьбы, – строго ответила Марина, опять выдернув руку.

– Это замечательно. Зачем их касаться? Можно только меня, – накрыл он своей ладонью Маринину руку.

– Тебе тоже нельзя, ты же не муж.

– Так буду. Мне давно надо жениться, мать и начальство настаивают. Мать боится, что загуляю и вообще никого себе не выберу, а начальству с женатыми легче. Пьют меньше и служат исправнее, стараясь звание получить, чтобы жене угодить. Где я ещё такую отличную жену себе найду: красивую, скромную и работящую? – поглядел он с улыбкой в зардевшееся от его слов лицо девушки.

– Чеченкам нельзя выходить замуж за русских, – буркнула она себе под нос.

– Это когда было, а теперь всё это ерунда, – не слушал он её, продолжая балагурить. – А что, у нас вокруг части много свободной земли. Хрюшек разведём, курочек, детишек штук семь на счастье – четыре мальчика и три девочки.

– На это ещё надо согласие родителей получить и меня спросить, хочу ли я себе такого мужа? – включаясь в шутливый разговор, сказала Марина.

– Ну, тебя я беру на себя, а родителей, похоже, у тебя нет. У кого же просить благословения?

– Если нет родителей, то спрашивают у дедушек, бабушек, братьев и сестёр. Дед Аслан у меня очень строгий, все обычаи соблюдает и русских не любит.

– А ты любишь?

– Я вас ещё мало знаю, чтобы любить.

– Значит, полюбишь, я тебе обещаю. То, что вы нас не любите, – это понятно. Кто поработителей любит? Но согласись, что мы странные поработители, хуже своих вассалов живём. Своё отдаём, лишь бы не обижались и не ныли.

Сказав это, он снял свою руку с руки девушки и замолчал.

Ей стало грустно и неуютно без его тёплой руки и неловко от того, что она задела сложную для них обоих тему.

– Ты обиделся? – спросила Марина, примирительно заглядывая Алексею в глаза. – А зря, дед, кроме чеченцев, никого не любит.

– Понятно, все народы друг друга недолюбливают, – промолвил он, глядя поверх голов сидящих впереди пассажиров. – Насчёт русских и чеченцев я так скажу, что не мы с тобой эту кашу заварили – не нам её и расхлёбывать. – А затем без всякого перехода добавил: – Глаза у тебя просто удивительные. Как глянула на меня своими синими блюдцами – я просто обалдел. Никогда таких не видел. У кавказцев же должны быть карие глаза?

– Почему, у нас много людей с синими и зелёными глазами. У моего отца синие глаза, – улыбнулась Марина и обрадовалась, почувствовав, что её осиротевшая было рука опять скрылась в широкой ладони лейтенанта.

Чем дальше они удалялись от Ессентуков, тем заметнее холмы переходили в горы, а потом уже стали исчезать и лесистые горы, уступая место высоким скалам, на крутых склонах которых лишь кое-где лежал снег да зеленели редкие, тощие деревца.

– Как красиво, – вырвалось из груди Марины, когда над ними нависла жутковатая красота скал, – как в волшебном царстве!

– Неужели ты никогда здесь не была? – удивлялся Алексей.

– Нет, вправду не была. Папа одно время водил экскурсионные автобусы, но на нас у него всегда не хватало времени. Когда класс ездил в горы – мама болела, и не на кого было хозяйство оставить, когда была экскурсия из техникума – на стройке был аврал, и меня не отпустили.

– Знаешь, это даже хорошо, что я тебе покажу красоту твоего Кавказа, – радовался Алексей. – На дольше запомнишь и меня, и эти места. Я же тут не первый раз. Всё собирался здесь на горных лыжах покататься, но так пока и не пришлось. Теперь вместе поедем, согласна?

– Да, – просто ответила Марина.

Думать о том, возможно ли такое, не хотелось. Трёхчасовая дорога до Домбая показалась Марине совсем короткой, и, когда экскурсовод объявил: «Мы прибыли в конечный пункт нашего путешествия», она с сожалением вышла из автобуса.

Здесь, как и в Ессентуках, вчера выпал снег. Он плотно укрывал землю и лежал большими пушистыми шапками на домах, на деревьях, переливаясь в лучах яркого зимнего солнца. Марину, привыкшую к строгому, практически безлесному пейзажу предгорий Кавказа, поразила эта удивительная красота. Восторг не утих и тогда, когда они вступили на дорогу, увешанную застывшими струями горных водопадов, и тогда, когда она, радостно болтая ногами, поднималась вверх на канатной дороге. Восторг достиг самой высшей своей формы, которая называется счастьем, когда, стоя почти на трёхтысячной высоте, над раскинувшейся под ногами живописной домбайской долиной, она услыхала многократно отражённый горами крик Алёши:

– Марина самая красивая девушка в СССР!

Парень стоял на небольшом уступе над крутым склоном и, сложив ладони рупором, кричал в звенящую тишину, и звук его голоса, отразившись от склонов соседней горы, а затем от других каменных круч, витал над долиной, не обращая внимания на группы туристов, непрерывно доставляемых на гору неутомимой канатной дорогой.

– Ты слышала, что ответила мне Белалакая? – спросил Алёша, глядя счастливыми глазами на девушку.

– Какая Белалакая? – спросила та.

– Да вон та гора, напротив. В прошлый раз, когда я был здесь, она пряталась за тучами, а сегодня стоит на виду, как невеста на выданье.

Гора с обрывистым, ровным, как будто срезанным острым ножом, склоном стояла перед ними во всей своей зимней неповторимой красе, позолоченной лучами поднимавшегося над скалами солнца.

– Так слышала или нет, что она ответила? – привлекая Марину за плечи к себе, опять спросил Алёша.

– А что?

– Она отозвалась эхом: «Красивая, красивая, красивая…» Ты же знаешь, что это про тебя, – как ребёнок радовался Алёша.

– Ты всё выдумываешь, – улыбалась Марина, – она так не говорила.

Алёша, чтобы доказать обратное, опять кричал свой лозунг и повторял его до тех пор, пока экскурсовод не прервал его словами:

– Молодой человек, мы согласны, что ваша Марина самая красивая девушка в СССР, но не согласны из-за этого ночевать здесь на склоне горы. Идёмте, скоро подъёмники отключат.

Возвращались они домой в шумной компании подгулявших в домбайской долине туристов. Марина, разгорячённая глинтвейном, разомлевшая от большущей порции шашлыка, которыми угощал её Алёша в маленькой деревянной кафешке, стоящей в кругу заснеженных елей, подпевала вместе с Алёшей казавшиеся очень знакомыми песни.

– Маринка, ты хорошо поёшь, – перекрикивая шум, сказал ей Алёша. – Что, в хор ходила?

– Нет, я пела только на уроках пения, а больше петь не приходилось.

– Почему?

– Стеснялась.

– Ну, у тебя и денёк выдался: впервые в горах, впервые выпила вина и первый раз запела. Я себя буквально Мефистофелем чувствую, – засмеялся Алексей. – Дед твой меня бы по головке не погладил.

– Да, дедушка считает, что русские нас портят.

Песни стихли только за полчаса до Ессентуков, но говорить уже не хотелось, и они ехали молча, ощущая, как через сомкнутые ладони общаются их души. К бювету подъехали уже в темноте. До ворот её санатория шли молча, и только остановившись у красивого здания отделения внутренних дел Ессентуков, которое по какой-то нелепой случайности размещалось в самом центре курортного городка, Алёша сказал:

– Мариша, спасибо тебе за всё. Я никогда не чувствовал себя таким счастливым, как сегодня. Жаль, что мы из разных миров, жаль, что мой поезд уходит через час, жаль, что твоя стражница вот-вот приедет… Но ты должна знать, что мы ещё обязательно увидимся – и не только увидимся, но и проживём вместе, если ты не возражаешь, долгую и прекрасную жизнь. Дай только мне разобраться дома со своими делами, и я приеду в твоё Боевое и увезу тебя с собой в Россию. Если дедушка Аслан будет против, я, как ваши джигиты, просто украду тебя. Согласна?

– Да, – чуть слышно вымолвила Марина.

– Тогда диктуй адрес.

– С адресом всё просто: Чечено-Ингушская АССР, Боевое, дом 10, – произнесла девушка, наклонив голову, чтобы скрыть набежавшие слёзы.

Потом она, как ни старалась, не могла вспомнить, как так получилось, что губы её утонули в чём-то тёплом и ласковом, отчего душа ёкнула и ушла куда-то вниз, разлив по телу сладкую негу.

– Маришка, жди меня! – скорее выдохнул, чем сказал лейтенант и, резко отстранив девушку от себя, быстро пошёл прочь.

Глава 2. Новое время

Оставшиеся дни отдыха Марина провела в состоянии эйфории. Ей не хотелось: есть, спать, участвовать в разговорах соседок по столу. Как ни была занята бухгалтерша рассказами о своей замечательной поездке к брату-полковнику, но и она заметила перемену в настроении девушки.

– Марина, что с тобой, ты совсем меня не слушаешь, – время от времени останавливала она свой рассказ.

– Ничего, просто болит живот, врач говорит, что началась естественная реакция на воду, а я вас слушаю, Тамара Рамзановна, и даже могу повторить последние слова. Вы сказали, что ваш брат большой человек и его знал сам Брежнев.

Когда царица Тамара, посокрушавшись по поводу того, что у неё нет никакой реакции на минеральную воду, продолжила свой бесконечный рассказ о своём удивительном брате и остальных ставропольских родственниках, Марина опять отключилась и погрузилась в воспоминания. Ей казалось, что она может по минутам, по шагам описать всё, что с нею произошло за эти неполные два выходных дня. Вот она, ковыляя на высоких каблуках, идёт в военный санаторий. Вот к ней, пересекая зал, движется широкоплечий светловолосый парень. Вот он кружит её по залу, вот они садятся в экскурсионный автобус и так далее. Она пересыпала эти воспоминания множеством на первый взгляд пустяковых, но крайне (как ей казалось) важных деталей, и всё это сливалось в единую картину нескольких часов счастья. «Странно, – думала она, – если бы мне кто-нибудь сказал раньше, что можно быть счастливой, просто идя по улице рядом с парнем, я бы подумала, что это бред. Теперь ругаю себя, почему не плюнула на царицу Тамару и не поехала на вокзал провожать Алёшу, выиграв у судьбы ещё целых три тысячи шестьсот счастливых секунд?»

– Да, девка, эк тебя пробрало, – удивлялась подружка-наперсница Валентина. – Витаешь где-то в облаках, спустись на грешную землю. Что он тебе такого наговорил, что ты прямо светишься изнутри?

– Сказал, что приедет за мной, как только решит свои дела, – радостно отвечала Марина.

– Ой, знаем мы эти обещания, все они обещают, а потом забывают, так что не слишком-то надейся. Было хорошо – и ладно, – успокаивала она неискушённую в любовных делах девушку.

Однако та жила на своей волне и советов, не совпадающих с её настроением, не воспринимала. Марина вернулась домой отдохнувшая, похорошевшая и сияющая.

– Странная ты какая-то вернулась, всё время чему-то улыбаешься, – удивлялась тётка. – Что там такого хорошего было?

– Там всё хорошее: и природа, и люди, и лечение, – с готовностью отвечала Марина.

– Природа – понимаю, лечение – может быть, но люди там все русские, что в них хорошего, не понимаю? – ворчала тётка.

– Туда приезжают не только русские, там отдыхает вся страна, – горячо возражала Марина.

Она пыталась рассказать тётке, что по улицам курорта ходят толпы людей разных национальностей: азиаты в национальных нарядах в сопровождении свиты из детей и родственников, плотные украинцы с такими же плотными и нарядными украинками, степенные прибалты и, конечно, кавказцы всех мастей.

– Делать им всем нечего, – продолжала ворчать тётка. – Что, дома работы нет, что они по улицам шляются?

Спорить с нею было бесполезно, тем более что ненароком можно было сболтнуть лишнее. В том, что Алексей приедет, она не сомневалась. Она не задумывалась над тем, чего было больше в этой уверенности: любви, веры в мужское слово или неопытности, – она просто ждала. Первый месяц ожидания Марина ходила в приподнятом настроении и даже съездила в Грозный в салон для новобрачных посмотреть свадебное платье. Одно из них, с атласным корсетом и стоящей колоколом нейлоновой длинной юбкой, ей особенно понравилось. Сомнения были по поводу фаты: какой она должна быть – длинной или короткой? Потом решила, что длинная фата с откидным верхом будет особенно хороша для чеченки, которая должна идти под венец с закрытым покрывалом лицом. Понравились ей и белые туфли на удивительно тонком каблучке. Не понравились цены на весь этот свадебный наряд, но она решила, что для такого случая можно истратить накопленные на забор и ворота деньги. «Я же уеду к нему – зачем мне забор?» – утешала она себя. Мысль о том, что невестин наряд должен купить жених, ей в голову не пришла, настолько Марина была самостоятельным человеком. Во второй месяц ожидания появилось лёгкое беспокойство, которое она отгоняла соображениями о том, что Алёше надо, видимо, решить много дел, а его письма не приходят, так как она не дала ему почтового индекса. Дальше ожидание слилось в одну бесконечную ленту надежды и тоски. Перемена её настроения не осталась незамеченной для окружающих, и точнее всех сформулировала её причину тётка: