Ришка и Перунов цвет

Сил на гордую браваду у меня уже не хватило, и хотя я была настроена до конца держаться достойно, не противилась, когда спешившийся незнакомец снял со спины волка и меня.

Люди, что окружили нас, стояли плотным кольцом, казавшимся куда крепче того, что город оберегало. Женщины все сплошь в длинных, до пят, рубахах, поверх которых у тех, кто постарше, были надеты понёвы, а у девиц юных всё чаще сарафаны. Волосы убраны, у кого в одну косу, у кого – в две, уж не припомнила я, в чём была разница меж их количеством. На мужиках были рубахи, подхваченные тонкими поясками, да порты, а ноги были тряпками обмотаны да в лапти плетёные обуты. Любопытная детвора, наряженная, что мальчики, что девочки, одинаково в рубахи, к матерям жались, а не сводили с меня взглядов любопытных.

И глядя на их лица, я вдруг с трепетом в животекак есть осознала, что вот он —настоящий славянский люд, самобытный и гордый, не потревоженныйветромперемениприходоминых народностей. И то, и другое в моём мире было неизбежно, и в чём-то даже и людям, и стране на пользу пошло, но…. Как же здесь интересно!

– Чай, не Варвару ты привёз, Дарьян, нечего было и с места сниматься! —гаркнула крепкая тётка в синей понёве и повязанном поверх волосрасшитом платке.

– Дурная ты, Дуняша! Как девка овая ею быть могёт, еже Варька сбежала до толе, вагда1ты и воду сама ищё не таскала? – Тётка недовольно надула пухлые щёки и отвернулась. Люди загалдели, но тут же притихли, когда вышел к нам сказавший это старик. Уже чуть скрученную спину он силился держать ровно, косматые брови были сурово сдвинуты, густая седая борода, казалось, забрала в себя все волосы, оставив круглую голову лысой. При том, что другие мужики из глазеющих могли гордиться достаточно густыми космами.Чуть склонив голову, старик осмотрел мой наряд и прокаркал: – Ба, одёжка-то на тобенашого Роду, да с Варварою вы одного лица. Уж не дочь ли ты ёйная?

А говор-то какой непривычный! У меня нет, да проскакивали опасения, что когда попаду в общину – ни слова не разберу, но пока, кажется, терпимо, но уж больно он звук «о» глубоко говорил!Я ступила шаг вперёд и несильно руку дёрнула, когда спутник мой, которого Дарьяном назвали, попытался придержать меня. Тот руку убрал, и я обратила свой взгляд на старика. Немного склонила голову и сказала:

– Я внучка её, меня Ришкой зовут. А ты сам-то кем будешь, дедушка?

Толпа загомонила, послышались шепотки.

– Ришка, значится…. – Дед поджал тонкие губы так, что их и не видно теперь было. Он сцепил руки за спиной, но я успела заметить, что они задрожали. Однако когда он заговорил, голос твёрдости не утратил. – Звать меняКолояр.Далече забралась ты, девонька, путь сюда много сил твоих отнял. Гутарить2с тобою мы будем долго, дела давние поминать, тож пред тем отдых тебе надобен. Луша, – зычно окликнул он через плечо, и тут же от толпы отделилась розовощёкая девушка да к деду подошла. – Проводи девицу в избу нашу, ества3предлож, аще квасу налей из жбану4 того, что у окна стоит, не со стола! Тот, поди, негодный ужо, поглядишь як раз. Справляйся об ней, внегда сил вящее5 в ней станет, пущай дом старейшин присетитить6!

Дождавшись почтенного согласия, дед знай себе дальше пошёл, а девушка румяная потащила меня прочь, аккурат в ином направлении! Народ кинулся в стороны, будто чумную вели, я, было, оглянулась на своих сопровождающих, да не было уже ни волка, ни парня высокомерного. И пусть! Сейчас нужно присмотреться ко всем да прислушаться, чтоб понять, что за место такое, что за люди, и почему даже спустя столько лет мою бабулю сюда так сильно воротить хотели…

***

Краснощёкая девица так и тащила меня за рукав, полностью игнорируя мои просьбы отпустить. Благо, шли не слишком быстро, не случилось мне споткнуться или ещё в какие-то неловкие ситуации угодить, да только под конец пути стало это меня порядком выводить. Что я, скотина на выпасе, иль собака на привязи? Когда остановились у крыльца большой избы, рванула я руку на себя, и не моргнув выдержала сердитый взгляд девки.

– Ты по что брыкаешься? – спросила она, недовольно губы поджав.

– Пустила бы меня сразу, как я попросила, и я б себя смирно вела, так что на себя пеняй.

– Ты, я погляжу, гонористая, да только держала б рот на замке! Тебе жо худо будет, как не послушаешь.

Девица на добрый десяток лет быламоложе меня, а разговаривала так, будто имела за плечами богатый жизненный опыт. Да что за народ-то такой высокомерный?! Ещё только что моё сердце трепетало от того, как тут Русский Дух повсюду витает, и вот всё хорошее впечатление вдребезги разбилось о надменность этой девки! Из троих местных жителей, с которыми мне довелось переговорить, двое оказались уж больно зазнавшимися, а это уже что-то, да значит…

Так и чесались руки схватить эту девку, хорошенько так встряхнуть, да ещё и подзатыльника отцовского отвесить, чтоб спустилась с небес на землю, да только не на руку мне сейчас это будет. Но и смолчать не могу, совсем тогда зазнается!

– Сама-то за метлой своей последи, – глядя исподлобья, мрачно отозвалась я в лучших традициях уличной шпаны конца прошлого века.

Девка моргнула и, обернувшись на крыльцо, растерянно отозвалась:

– А чавой-то мне следить за нею? Вон, на месте стоит…

Искреннее недоумение девки как рукой сняло клокотавшее во мне негодование! Всё усталость проклятая, видно от этого и цепляюсь не только к словам людей, но и интонациям…

Луша, видно, так и не поняла, чего я от неё хотела. Махнув, она стала подниматься по крыльцу, я – за ней. За тяжёлую резную дверь в сени, а оттуда и в жилую часть избы. Чтоб попасть туда, пришлось чуть наклониться и переступить высокий порог, но оно того стоило!

Справа от входа в углу стояла печь, у которой висела подхваченная лентой занавеска. Налево от входа и по левой стене стояли лавки с изголовьями, венчали которые резные головы лошадей, после неё на угол, меж двух окон, стоял стол и четыре стула, а дальше у стены и до деревянной перегородки у дальнего угла справа, тянулась длинная лавка, обложенная расшитымитряпицами. Туда меня и повела девка. Но когда я уже собралась было сесть – не дала!

– Нечего захухре такой на лавке лежать! Ишь, чё удумала!

Я сжала кулаки.

– А по что тогда вела сюда?

– Нанесу тебе воды, вымоешься там, у корыте. У котомкетвоейвсё чистое? – Луша указала на перекинутую через плечо сумку, и только так я поняла, о чём речь велась.

– Да там, кроме платья, и нет ничего…

–Иди туда, скидывай порты, – велела Луша и указала на угол у печи за занавеской, а сама наряд мой, изрядно смятый, достала. – Не рубаха ль это свадебная? Но где ж платок твой? Неужто в дороге пропал?

– Там, откуда я родом, замужним женщинам платки носить не обязательно, – ответила я, снимая ботинки. – И не свадебный это наряд, а бабушкино приданое.

– А как мужику знать, можно ль к девке свататься, аль занятая она уже?

– Как-как… на палец безымянный посмотреть. Есть кольцо – замужем, нет кольца – свободна… Эй, ты что?..

Пока говорила, девка эта ко мне подошла и давай мои руки рассматривать! Оглядела со всех сторон, глаза подняла, и сказала брезгливо:

– Ни платка нет, ни колец… выходит, не взяли взамуж тебя, тьфу, перестарок! Ох, мало нам бед от Варвары было, так ты ище принесла! Стой тут, не ходи никуда, жди воды!

Девка круто повернулась и на выход пошла, а перед тем, как скрыться, руки о сарафан потёрла, будто не меня за пальцы хватала, а серебро да злато в коровьем навозе искала! Ух, меня зло взяло!

Сейчас я словно оказалась внутри одного из бабушкиных рассказов, только когда слушала её, думала, что речь шла о жизни в деревне обычной, а не в сказочной доисторической общине. Не этих я мест, почему всё это выслушивать должна?! Сложив руки на груди, я мрачно наблюдала, как девка принесла добротное корыто да два ведра воды, но не смолчала, когда девка насыпала в плошку муки, развела её жижей из кувшина, и сказала этим мыться.

– Ты меня обмазанную запечь решила? Что за глупости?

– Мука овсяная с травяным отваром разводится, нечистоты твои вмиг ототрёт. Ишь, ещё носом воротит! Поди, захухрой-то тебе ходить сподручнее!

Ну, это уж через край!

– Тебе сколько годков, девочка?

– А тебе на что?

Я подбоченилась и ядовито сказала:

– Ну, с виду так лет двадцать. Слыхала я, что кто до такого возраста платок не наденет, так свой век изгоем мыкаться и будет. Так что была б ты повежливей с таким перестарком, как я, глядишь – и ты в своё время слова ласковые услышишь. Оно ж знаешь, как в жизни: всё возвращается, и хорошее, и плохое. Плохое, почему-то, находит дорогу быстрее.

И без того красные щёки стали пунцовыми. Может, и зря я, но и пусть! Сколько ж можно всё это сносить! Так это я ещё ни с кем не беседовала, и, видно, не буду, раз тут заведомо такое отношение. Ох, бабуля, что ж ты им сделала-то, что и на меня это перекинулось?

– Ества да жбан с квасом на столе оставлю, как вымоешься – воду сама неси выливай, да смотри чтоб за избу – нечего у крыльца грязь месить…

– Да знаю я, знаю, бабушка мне про это всё детство долдонила.

– Ну, хоть штось, – хмыкнула девка и резко дёрнула занавеску, красноречиво закончив разговор.

Глава 8

Вода ожидаемо была холодной, но и то сгодилось – в конце концов, ещё этим утром я в реке сполоснулась! Утро… такое чувство, что в здешних сутках часов куда больше, а иначе как объяснить, что сегодня уже произошло столько событий, а день, судя по солнцу, и не думал заканчиваться?

Не найдя полотенца или чего-то схожего, решила бабушкино платье так надеть – лето, быстро обсохну. Непривычно, ведь бельё я постирала, а те вещи, что на мне были, новая знакомка унесла…. Я с роду не была излишне скромной, но всё ж как-то не по себе ….

Как только оделась, вспомнила про пояс тот, что мне Домовой подсунул. Сказал, что оберег это сильный, но кто знает: а вдруг, благодаря ему, меня и выследили?.. А-ай, что толку голову ломать, коль не было его нигде! Оглянулась ещё раз для порядка да стала непослушные волосы пальцами распутывать и в длинную косу заплетать.

Живот требовательно заурчал, я глаз на стол кинула и облизнулась: наверное, никогда прежде краюха хлеба не казалась мне такой аппетитной! А стоило откусить – от счастья чуть умом не тронулась! Плеснула в глиняный стакан из стоявшего рядом кувшина, выпила – а вкус как в детстве! Бабушка такой же квас делала, ни чей в деревне на её даже близко не походил, но пару лет назад перестала, тяжело ей уже было…. Вот, значит, откуда она рецепт принесла….

Поела – теперь бы отдохнуть, да только как тут уснёшь?! Казалось бы – в избе, вдали от посторонних глаз, а как-то неуютно, будто под надзором. Я на лавку села, но расслабиться не смогла, так и сидела как засватанная. Через распахнутые окна доносился гомон человеческих голосов: женщины хохотали, детишки резвились, и я снова детство вспомнила. Когда-то и у нас в деревне так было: шум, гам людской, а теперь тихо. И вроде живёт народ, всё развивается, да только люди всё больше сторониться друг друга начали, по домам, за высокие заборы попрятались, особенно молодое поколение, а их голоса давно заменил шум проезжающих автомобилей.

Я всегда считала, что прогресс идёт на пользу человеку, облегчает жизнь, но как и всегда, ради комфорта приходится чем-то жертвовать. Грустно, что жертвой стала вот эта атмосфера дружелюбия, сама ценность общины….

Чей-то взгляд стал почти осязаемым, и я поёжилась, вспомнив брехливогоДомового из бабушкиного дома. Он ведь отсюда родом, стало быть,этоместный за мной сейчас наблюдает? Но от сердца немного отлегло, когда я увидела сидящую на открытом окне белку.Да какую!

Я тихонько подошла ближе, а та и не шелохнулась! Сама крупная, блестящая шубка лоснилась в солнечных лучах, пушистый хвост укрывал спереди её лапки. И сидела смирно, спокойно, словно и слыхом не слыхивала, что людей бояться надо! Но самое интересное, что на её шее висели ярко-красные бусики, а кисточки на ушах были рыжие, будто огнём отливали!

– Вот так компания! А мне и угостить тебя нечем…

Интересно, а белкам хлеб можно?.. Пока я размышляла, зверёк запрыгнул на плечо и сорвал серёжку, после чего сиганул в окно и был таков! Ну, паршивка!

Секунда растерянности – через дверь выйти, или в окно? Выбрала последнее, после чего отодвинула тряпки с лавки, сунула ноги в ботинки, и вдогонкупустилась! Подзабыла, что окошко-то выше над землёй, чем я в своём доме привыкла, но не суждено, видно, мне было расшибиться, на корточки приземлилась, да давай по сторонам оглядываться. А белка-то стоит чуть поодаль, то ли ждёт, то ли издевается! Я к ней кинулась, та – наутёк!

До чего ж людно! Тётки ахали, детвора в рассыпную убегала с моего пути! Пыль стояла стеной, а ноги порядком уставать начали. Я без конца морщилась – подошва в этих башмаках оказалась не столь толстой, как мне раньше думалось, так что стопы мои все камни на своём пути пересчитали, и по этому поводу у меня то и дело вырывались красноречивые комментарии. То ещё было представление, но мне-то что, пусть зеваки любуются! Главное – догнать белку-клептоманку!

А она бежит впереди, не уходя ни вправо, ни влево, игнорирует дома, фруктовые деревья – всё, что могло бы ускорить побег, и тут я стала догадываться, что беготня эта, как и многое другое в новом мире, может быть, затеялась неспроста. Но это лишь догадки, а пока они не подтвердились, надо выловить плешивую воришку, то же мне, сорока меховая!..

Но что-то стало меня настораживать. Всё тишестановился гомон вокруг, всё меньше людей попадалось, да и бежала я чересчур долго – неужто селение это было таким большим?

Мир вокруг заискрился, и я ужерешила, что мне это от усталости привиделось, но образ деревни всё больше вытесняли сверкающие линии и снопы ярко-золотых искр. Ноги перестали топтать мелкие камни, теперь земля стала ровной, без прорех, да и не земля то была, а гладкая, отлитая серебром, дорога, уводящая меня куда-то вниз…

Белка исчезла, и я хотела было остановиться и осмотреться, да только ноги мои отказались подчиниться, и всё несли меня вперёд, будто приманивал кто…. В груди похолодело, панически захотелось повернуть в другом направлении, но где найти силы?..

Внезапная догадка показалась выходом, и я, не раздумывая, что есть силы укусила себя за палец, да так, что аж слёзы проступили! Сердце гулко застучало, и разноцветная реальность дёрнулась, пошла рябью. Неведомая тяга к чему-то отступила, и я, остановившись, тут же рухнула, как подкошенная. Усталость сковала тело так, что не было сил даже разогнуться, но сквозь пелену, застлавшую глаза, разглядела я под собой камушки и дорогу вытоптанную.

Боль сумела выдернуть меня из наваждения, сработала уловка…. Да вот только что это было? Сердце грозилось проломить дыру в груди, но дыхание постепенно выравнивалось, и я смогла, наконец, поднять голову. Вокруг меня столпились люди, однако же, держались поодаль. Оказывается, я сидела аккурат у огромного деревянного идола, который возвышался надо мной грозным стражем. Его очертания мягко освещали оранжевые лучи солнца, которое, видимо, всё же решило покинуть небесный чертог.

– Силён дух твой, девица, сгодишься для подношенья.

Тот самый старец, что встретил меня по прибытии. Я и не заметила, как он подошёл почти вплотную. Смысл его слов не сразу пробился сквозь стук в ушах, но как только я осознала услышанное…

– Ты что городишь, старый? – прохрипела я и сглотнула, смочив высохшее горло.

По толпе прошёл неодобрительный гомон.

– Стихни, непутёвая, ишь чё удумала, старейшине дерзить!

Я зло посмотрела на гаркнувшую это тётку.

– У меня и на твою долю дерзости хватит, мать.

– Вольна ты говорить усё, что удумается, да только уяснить тобе надобно, что деваться-то некуда, – прокаркал старик и подошёл ещё на шаг ближе. —Колдовской огонь в твоих жилах течэ, как у бабки твоей, тут не всяк таким прихвастнуть могёт! Отведала ества тутошние, насытилась миром нашим, оттого и в сети колдовские угодила. Да выбралась, сумела морок развеять, знач сильна ты, сгодишься на откуп. Станешь ты жоною Полозу заместо Варвары, и уйдёшь по первому холоду вслед за змеями.Тогда кончится чёрная пора для нашоголюду.

– И для нашого Роду, – тихо, но отчётливо проговорила моя новая знакомая, но взгляд мой не выдержала, отвела. Но видно не утерпела душенька, хлебом не корми дай только поехидничать! Луша фыркнула: – Да тебе радой должнобыть,как не Царь Змеиный, кто ище перестарок таков под бок свой уложит да подол задерёт?

Ах ты ж ведьма краснощёкая! Но в одном её слова эффект возымели: поднялась я на ноги, превозмогая слабость в коленках!Гордость в том помогла, или ещё что, да только разогнулась я и ответила:

–Прибить бы язык твой к мшистому пню дедовыми гвоздями, толстенными – с мой мизинец – и от времени ржавыми. – Я плюнула на землю, а как хотелось ей в глаз! Может быть, позже…. Я гордо голову задрала, едва сдерживаясь от возмущения из-за таких новостей, и сказала уже старику Колояру. – Коль скоро вы поняли, что в бабулю я уродилась, то и ждать того, что я покорно с волей вашей примирюсь, не зачем. Плевать я хотела на ваши дела с Полозом – я даже не знаю, кто он таков! И я должна замуж за змеюку выйти, чтобы кому – вам, злобным паразитам, жилось лучше?! Нашли дуру, сейчас же! Вон, пускай краснощекая отдувается, она уже шипит им под стать, да и язык ядовитый, небось, на две части разделен! А я не…

Вдруг почудилось мне, что кто-то сзади меня окликает. А голос-то знакомый, неужели…колдун тот? Ивар?!

Обернулась я, да не рубиновые глаза увидела, а ярко-жёлтые. Глаза те сверкнули, и чем ярче становились, тем туманнее делалось моё сознание. Не в силах отвести взгляд, я, не ведая, что творю, потянулась к ним, но до того ослабла, что собственная рука казалась неподъёмной, и прежде, чем всё полностью заволокло дымкой, ощутила я, что силы вновь покидают меня, и стала я падать к ногам неведомой твари.

А к ногам ли?..

Глава 9

Тремя часами ранее…

– Не по-людски вы с девицей поступили-то. Подло.

Колдунья уж всю траву истоптала, весь воздух злобными проклятиями потравила, которые Ришке и её провожатому вослед пускала – авось, и добралось одно-два до цели…. От души ругалась – да так, что не все слова мне известны были, поди в том мире понабралась!

Злилась ведьма, что провели её. Думает, что цветок Ришка с собой унесла, и не ведает, что совсем рядом он. Странно, как до сих пор не почуяла. Ох, как хотел я силу свою колдовскую воротить, и делов-то – цветок ведьме отдать! Но что-то не давало мне сделать этого, что-то останавливало, когда рука сама за пазуху тянулась, где вещица мне кожу грела.

Так и сидел я, спиной к дереву припав, да травинку покусывал, наблюдал за ведьмой так, словно не мать родную спустя много лет повстречал, а так, незнакомку. Да ею она и была. Какая там мать? Кукушка…

Остановилась Ягиня, взглядом своим по мне, как серпом, прошлась, осклабилась.

– Так и не люди мы вовсе, а там, где жила я, нас и вовсе нечистью да злодеями величают. Так что всё по уму, всё по правде. А ты, сокол мой, больно тих да спокоен. Неужто силушку свою взад забрать не желаешь? Тюфяк!

Желаю, ещё как желаю, ведьма проклятая, и верну, будь уверена…

– Да ты на себя глянь – столько шума, а дела пшик! – отмахнулся я и зевнул.– Что ж отпустила их? Плату не стребовала? Или псины огненной испугалась? То-то, бурчать и проклятьями сыпать всяко проще в стороне, чем что-то…

Мгновение – и рой мух обрушился на то место, где я только что сидел, благо хватило мне изворотливости на ветку взобраться. Спрыгнул я чуть поодаль, деланно порты отряхнул.

– А ты скора на расправу, матушка. Морники? Одной такой мошки с лихвой для того, чтоб противника одолеть, а ты вон, сколько пустила! Кровожадности тебе не занимать!

– Ещё бы! – Ягиня подбоченилась и блеснула ехидной ухмылочкой. – Видать, не избалован ты бабским вниманием, раз не знаешь, что нам говорить можно, а что – нет.

Я позволил себе такую же ухмылку, а сам, заприметив белку с бусиками чуть поодаль, не подавая виду, у ступы с другой стороны яркий грибок вырастил. За тобой теперь дело, верная подельница….

– Не разговорами я с ними занимаюсь, Ягиня. Что там беседы разводить, когда рту можно иное применение найти….

– Негоже о таких вещах матери говорить. Это ж сколько внуков моих уже землю топчут?

– Ну, род наш точно не скоро оборвётся, – отбрехался я, а Ягиня лишь поцокала и, недобро улыбаясь, головой покачала.

– Ох, и прохиндей, ох и язык у тебя! Но ты мне голову не задуривай, говори давай, что задумал! Неспроста ты тут лясы точишь.

– Не провести тебя, матушка, всё то ты подмечаешь! – деланно удивлённым голосом отозвался я да руками всплеснул. А та заулыбалась правдивой ухмылкой, словно и не распознала издёвки. То же мне, ведьма!

– Кровь не обманешь, и слышу я, как поёт она в тебе, когда о Ришке говоришь. Хочешь материнский совет?

– Уж сколько лет обходился без них, и сейчас не тревожь воздух попусту, – скучающим голосом отозвался я, а самому пришлось ожившую внутри злобу придушить. Ишь, кровь она слышит! Что ж не слышала, как кровь крови её слезами давился, моля матушку воротиться за ним? Как ночей сын не спал, маковой росинки во рту не держал, ибо не было воли к жизни из-за такого предательства! Сбросила с себя ярмо материнское, к колдуну отвела да умчалась – поминай, как звали, а теперь столько лет спустя взялась меняуму-разуму учить, девкой этой по глазам стебать! Чай не юнец уже, чтоб делами сердечными меня подлавливать, уж этим желаниям я и без того научен волю давать, но и усмирить их умею, когда не к месту они. Сейчас от них уж точно проку мало! Руки с досады в карманы портов хотел сунуть, да только нельзя себе такой дури позволять в присутствии ведьмы могучей.

Ягиня неторопливо прошлась в сторону, как кошка кралась да исподлобья глядела – не с угрозой, но таким взглядом, видно, всех жертв своих сманивала, а потом губила. Вот только мне с него что? Баба и баба. Воровка. И предательница, каких поискать…

– Ох, мужики, всё-то вы умничаете, всё-то знания душевные отвергаете. От того и дураки такие. Не хочешь слушать – твоё право, но я всё же скажу. Оставь, брось эти мысли. Вырви с корнем да сожги. Я Ришку с рождения знаю, хороша девка и сильна духом – тут спору нет. Да только не залезть тебе к ней под подол, да и в сердце путь заказан. А причина вот, в чём. – Ягиня аж в лице изменилась. – Даже если б она и сумела избежать той участи, что для ней бабкина община приготовила, я б сама её на куски порвала и так отцу с матерью отправила за всё, что натерпелась от Роду ейного!

– И что ж там за участь такая?

Ягиня кровожадно улыбнулась.

– Не внял материнскому совету, значит? Что ж, погляжу на тебя, станет ли тебя тянуть к ней после того, как она ложе Полоза греть начнёт. Ты ж тоже учуял это, мой сокол? Колдовскую песнь в крови ейной? Не только лишь из-за цветка взыграла она, из-за него она громче сделалась, красивей зазвучала. Община Варварина из простого люду состоит, но и средь них чаровницы рождались, да всё реже и реже случалось это. И теперича кровь колдовская лишь в Варварином Роду и осталась. Когда Ришкина бабка была юной девицей, случилось на Общину нападение – племя дальнее всё кровью залило. Тогдашний старейшина к Полозу на поклон пошёл, защиты просить. Тот согласился, но потребовал Варвару ему в жёны отдать, чтоб кровь смешать и потомство её магией усилить. Да разве ж то цена? Согласились, да только Варвара хлеще Ришки была – своенравной, упрямой и, чего не отнять, хитрой. Удалось ей сбежать да в расщелину меж мирами нашими сигануть.

Полоз думал, что люд залесский дурить его вздумал, и гнев свой на общину обрушил, тогда и послали меня вослед, чтоб вернула пропажу. Что ж, вернула не Варвару, но и Ришки им с лихвой хватит! Глянем, как скоро Царь Змеиный с ней спесь собьёт…

Ягиня ещё распиналась о кровавых расправах, но я её уже едва слушал. Такова, знач, участь девицу ждёт? Ещё гадше, чем представить можно было. Оставленный ею цветок, казалось, выжигал бок – или просто почудилось?

Пред мысленным взором встал образ новой знакомки, глаза те зелёные…. Да разве ж можно так человека дурить?! Жила б себе, горя не ведала, а теперь должна за малодушие предков расплачиваться?.. Раз сморгнул видение, ещё раз… да только так и видел Ришку рука об руку с Царём Змеиным!

Кулаки сами собой в кулаки сжались.

– Вижу, близко к сердцу рассказ ты мой принял.– Ехидный голос родительницы вернул меня из царства грёз и вынудил посмотреть на неё. Злая, хищная ухмылка с острыми, как ножи, зубами разрезала её лицо, и смотрела она так, будто сожрать меня хотела. Подавится! – Задержалась я с тобой, сокол мой, заболталась. Пора бы и честь знать.

– Знать то, чего от роду не имела?