Между нами, вампирами…

Поход происходил через век после его рождения и был бы практически невозможен для столетнего старца Франсуа, если бы он существовал по человеческим законам. Нет, время на него не действовало. Он питался энергетически богатой кровью – откормленных монахов из близлежащего монастыря Святого Себастьяна, за счет чего оставался молод физически и полон энтузиазма.

Он чрезвычайно обрадовался возможности поучаствовать в походе на мятежный Восток. И неважно – под каким лозунгом: отвоевать обратно христианские владения в Турции или удовлетворить военные амбиции монархов. Франсуа двигало другое. Одним из первых встал в ряды крестоносцев, чтобы доказать себе и целому свету – что? Свою непомерную отвагу? Способность совершать подвиги? Приверженность рыцарскому коду?

А кому это нужно? Франсуа быстро понял, что те романтические идеалы – суета сует. Нет, отправился на войну с чисто практической целью: проверить, действительно ли он бессмертен, и как это работает.

Проверил. Его убивали, он воскресал. Заметил: легче всего восстановиться после удара ножа или меча – рана зарастала на глазах. Сложнее приходилось, если отрубали голову. Дожидался ночи, ходил ее искать. Иногда затрачивал долгие часы: бродил между трупами, копался в ямах с массовыми захоронениями или нырял в реки. Франсуа не ленился, искал до последней возможности – именно свою голову, которая была дорога.

В крайнем  случае можно было бы приставить чью-нибудь другую, но ему не хотелось. Нравился собственный облик, к которому привык и который считал уникальным, в первую очередь – из-за разного цвета глаз. Его лицо было слишком впечатляющим, чтобы навсегда потерять. От матери он унаследовал яркую восточную красоту, от отца – мужественность.  Комбинация получилась такова, что равнодушными не оставались ни женщины, ни мужчины – даже те, которые не считали себя приверженцами смелых экспериментов в любви.

Когда собирались компанией выпить вечером на привале, снять усталость прошедшего дня, кто-то из сослуживцев признавался Франсуа:

– Слушай, ты слишком красив для мужчины. Представляю, как легко ты укладываешь женщин в постель. Если бы я не был убежденным поклонником дамского сословия, ей-Богу, не задумался бы попробовать с тобой…

– И не мечтай! – обычно обрывал Франсуа приятеля, которому алкоголь до неприличия развязывал язык.

Но тема затронута горячая, тут же вступал другой:

– Да, Франсуа, признайся. Откуда  у тебя такая внешность? Нефранцузская, я бы сказал. Наверное, когда отец в походах свободное время убивал, твоя мамаша со слугой-мавром утешалась!

– Заткнись, Гийом! Если пьяный, все равно соображай, что говоришь. Предупреждаю: еще раз услышу про моих родителей хоть одно неучтивое слово, распрощаешься со своей тупорылой бургундской головой. Пожалеешь потом недалекими мозгами, что не остановили вовремя язык, да поздно будет!

Угрозы Франсуа не были пустой бравадой. Один раз он наглядно доказал их действенность, проткнул неосторожного обидчика мечом. Не до летального исхода, только проучить: кольнул в мягкое место – в бедро. Тот остался хромым инвалидом. Что оказалось хуже смерти: кто будет в походе за больным смотреть? Его не бросили, но и не помогали, везли за собой в телеге, частенько забывая еды-питья предложить. Погибал долго и мучительно.

Случай тот помнился. Разговор мгновенно переходил на нейтральные для участников темы. А Франсуа задумывался. Чем ближе к Иерусалиму, тем чаще. О матери. Один раз увидел ее на картинке в медальоне, с тех пор не мог забыть. Часто сидел он бессонными ночами, греясь у затухающего костра, глядел во всеобъемлющее небо. Вспоминал ее мягкие черты, ее глаза, тепло которых ощущалось даже с портрета.

В сердце просыпалась застарелая боль, в душу черным, лохмоногим тарантулом вползала тоска. Он скучал по той, которую никогда не видел. Никогда не касался. Не встречал улыбкой.  Не слышал ее успокаивающего голоса. Не вдыхал родного запаха. Не называл мамой…

Странно? Нелогично? Франсуа давно взрослый, воин и мужчина, а до сих пор печалится о матери? Соратникам рассказать – посмеются. А Франсуа не до смеха. Он так и не смирился с ее отсутствием, не поверил в ее смерть. Казалось, мама была жива, но где-то очень далеко, куда ни людям, ни вампирам не добраться. Он жаждал увидеть ее, тосковал. Спрашивал себя: какая она была в жизни? За что так сильно любил ее отец? И почему ему, Франсуа, не суждено было ее увидеть?

Ах, если бы она по милости Небес оказалась рядом! Так много имел ей сказать. Необязательно словами. Он бы обнял ее, осторожно прижал к груди. Поцеловал бы ее руки. Исполнил любое желание. Он бы излил на нее свою любовь, которой накопил столько, что она волновалась и бурлила внутри, требуя выхода. Но он закрыл шлюзы. Давно, когда отец на его любовь не ответил. С тех пор она затаилась и только ждала момента выплеснуться на кого-нибудь, хоть ручейком, хоть потоком.

Мысли следовали друг за другом и приводили к выводам, которых Франсуа сам от себя не ожидал. В которых не хотел признаться. Скрывал даже от себя. Зачем он на самом деле отправился в этот поход на родину матери? Он не идеалист и не фанатик, значит – не ради защиты католических святынь, они только предлог для войны религий.  Недеялся найти родню – по линии Саиды? Но как он их узнает, более чем через сто лет? Живы ли они?  Нет, слишком расплывчато, зыбко. Недостижимо и бессмысленно…

Был тот предрассветный час, когда природа замолкает ненадолго – как бы приготовиться, набрать воздуха, чтобы вскоре грянуть громогласным хором голосов и шумов, приветствуя восход солнца. Франсуа открыл глаза, будто очнулся от ненастояще звучащей тишины. Наконец-то цель его всплыла на поверхность сознания: он явился сюда найти девушку, похожую на мать.

Да, его тайная, неясная мечта обрела конкретные очертания. Как только найдет красавицу, бросит воевать, увезет ее на родину – по примеру отца. Только не повторит его ошибку, не запоздает с ее посвящением в вечноживущие. Укусит аккуратно, подарит бессмертие. Но не забудет сначала спросить, как советовал отец. Она без раздумий согласится. Родится у него сын. И будут они втроем счастливы. Вечно. Бесконечно.

Так представлялось Франсуа. Но у жизни оказались другие планы.

Девушки, похожей на Саиду, он не встретил. Или выродились они к тому времени, или разбежались по окрестным странам, спасаясь от слепой ненависти пришельцев. Которая не разбиралась, кто настоящий враг, а кто случайная жертва, рубила всех, несчастливо под руку попавших.

Не осуществившись, мечта загасла. Не без последствий – оставив еще один чувствительный шрам внутри, свежий, саднящий. К личному разочарованию добавилось  недовольство военными предводителями, обуреваемыми неутолимой алчностью. Захватив по дороге очередной арабский город, высокопоставленные сеньоры каждый раз начинали грызню за должность правителя.

«Низко, по-плебейски, – брезгливо думал Франсуа, – и за этих базарных торговок я должен терпеть боль и рисковать головой? Хватит!» – сказал он себе однажды и, никому не сообщаясь, вернулся в замок Фикелмон.

А замка-то не оказалось. Вернее, оказался, да не в его власти. Пока он терпел нужду в походах и терял голову в сражениях, его родовое поместье захватили завистливые соседи. Собирать войско, отбивать его – народу не нашел. Наверное, не особенно хотел. Находился в разброде. Хорошо, новые владельцы отцовскую гробницу не осквернили, а то бы Франсуа показал им дорогу на тот свет. В одиночку бы справился, горло перегрыз.

Негостеприимно встретила его земля предков, потому опротивела. Слишком много боли витало над ней: рано умершая мать; отец, добровольно за ней ушедший; прошлое, которое хотелось забыть; будущее, не захотевшее осуществиться.

В то же время жаль было покидать эти места. Здесь все знакомое, родное – как часть собственной души. Здесь могилы родителей. Здесь старый замок, с башни которого вглядывался в горизонт; шустрая речка, в которую прыгал с шаткого мостика; вдоль берега вымахавшая выше головы крапива, которой когда-то впервые обжег ладони. Воспоминания детства – они дороги, остаются с человеком на всю жизнь.

Со слезами на глазах и тяжестью в сердце уходил из поместья Франсуа, решив больше не возвращаться.

Куда идти, что делать? – размышлял он, покачиваясь в седле, предоставив лошади выбирать маршрут.

Поколесить по стране, найти нешумное, малолюдное местечко, начать оседлую, трудовую жизнь? Или поселиться в Париже, заняться бесцельным времяпрепровождением – балами и банкетами? Нет. Мирный труд крестьянина не привлекал, безделье вельможи тоже.

Не было покоя ни в душе, ни в голове.

Замок Фикелмон Франсуа оставил далеко позади, но от печалей, с ним связанных, не избавился. Знал – будут теребить, подтачивать изнутри, пока не доведут до самоубийства. Или еще хуже – превратят в маньяка, лишающего жизни каждого, неудачно встретившегося на пути, мстящего другим за свое.

Война для него – самое подходящее занятие. Удобное в двух смыслах. Как для вампира – дает возможность законно убивать, подпитывать силы кровью. Как для человека – не оставляет времени мучиться болью, которая пусть не исчезнет без следа, но спрячется за каждодневными испытаниями.

Откуда воинственность?

Когда-то Франсуа был ранимым, романтичным подростком, жаждавшим поделиться переполнявшей сердце любовью. С наивной надеждой, что его полюбят в ответ. Не получилось. Отец отгородился от него стеной из печалей, мать в материальной оболочке не существовала. Других достойных персон не нашлось. Франсуа замкнулся. Когда любовь не на кого излить, она превращается в свою противоположность. В ненависть. Которую сдерживать труднее. Которая имеет странное свойство: чем яростнее ее выплескивают, тем быстрее она прибывает.

Не столько из религиозных соображений, сколько из желания от себя убежать он принял участие во всех последующих крестовых походах.  В седьмом или восьмом, Франсуа давно сбился со счета, он в очередной раз потерял голову в ожесточенной резне против султана Бейбарса. Поначалу не расстроился, привык. Думал: стемнеет – найду, поставлю на место. Ошибся. Чуть ли не роковым образом. Недооценил противника.

Бейбарс хоть и мусульманин, оказался благородным человеком. Он не только снес головы попавшим в плен крестоносцам, но велел их по-христиански захоронить, чтобы не оставлять на осквернение диким животным. Вот когда Франсуа по-настоящему перепугался. Пришлось сначала откапывать тело, потом три ночи отчаянно искать голову среди кучи других, вроссыпь погребенных. Можно сказать случайно наткнулся: узнал лежавший рядом шлем с родовой геральдикой Фикелмонов – лиса, прыгающая через три сабли.

Тот случай стал предпоследней каплей, которая наполнила до краев чашу его желания вернуться во Францию – там хоть и чужие, но свои. Последней каплей оказалась старая проблема: междоусобные распри сеньоров, которые быстро перекинулись на всю разношерстную толпу. Последовали разбирательства между рыцарскими орденами. Потом начали собачиться родовитые воины, потом их слуги. Потом переругались все те, кто составлял основную походную массу: монахи, солдаты, гражданские, нищие, побирушки, проститутки, больные, раненые, собаки, куры. Оказывается – ссора заразней проказы.

На войне нет ничего страшнее потери боевого духа. Бейбарсу повезло. Не такой уж он великий полководец, что одержал впечатляющие победы. Разрозненные, не доверяющие друг другу отряды крестоносцев не составило бы труда разгромить и молодому султану, не имеющему опыта в битвах. Франсуа надоело терпеть поражения из-за чужой глупости. Он плюнул и вернулся.

Следующие несколько столетий Франсуа принимал участие во всех мелких и крупных вооруженных конфликтах, которые происходили в Европе. К его удовольствию – недостатка в них не имелось.  Воевал в Бургундских войнах против Габсбургов, в Столетней войне против англичан, в Тридцатилетней – не запомнил против кого, потом против голландцев…

С ожесточенным азартом ввязывался в любую заварушку, лишь бы побрызгать ненавистью в чей-нибудь адрес, но придерживался кодекса справедливости – выступал на стороне не захватчиков, а обороняющихся.

В конце восемнадцатого века шел на Париж вместе с озверевшими от голода голоштанниками-санкюлотами, скандируя: «Хлеба! Хлеба!». Скандировал за компанию  – из сочувствия к людям, угнетенным социальным неравенством. Разозлил ответ королевской жены, той самой Марии Антуанетты, пустоголовой, похотливой австриячки, бесконечно далекой от нужд французского народа. Ответ, ставший потом классическим примером тупости до идиотизма:

– Если у них нет хлеба, пусть едят пирожные!

Обычно он не высовывался на предводительские позиции, благоразумно оставаясь незаметным человеком массы, но в тот единственный момент не выдержал. Франсуа возглавил лионское отделение якобинцев. Под прогрессивными лозунгами «свобода, равенство, братство» поднял людей, повел на Версаль. С благородной, патриотической целью – отрубить гильотиной головы погрязшего в роскоши короля и его высокомерной супруги.

После кровавой революционной вакханалии заметил неожиданную вещь: его ненависть стала иссякать. Душа измаялась и опустела. Запросила покоя. Передышки. Смены деятельности.

Надоело все. Разрушать, пусть и во имя великих целей. Убивать без разбора.  Ночевать где попало. Носить тряпье. Надоели скоротечные половые утехи, по-животному – не спросив имени, не заглянув в глаза. Захотелось чего-то настоящего, созидательного. Не войны, а труда. Пусть тяжело, зато  честно – зарабатывать на хлеб собственным потом, силой натренированных мечом мышц. Захотелось испытать простые человеческие радости, построить дом, завести семью. Понадеялся осторожно: не настало ли и для него время  узнать – что же такое «любить и быть любимым»?

Сбросив монарха и установив республику, Франсуа отошел от революционной деятельности: в массовом терроре не участвовал, бывших соратников – Дантона, Марата и Робеспьера не казнил. К приходу Наполеона и его планам покорения Европы остался равнодушен.

«Я свое отвоевал», – сказал себе Франсуа и отправился отдыхать от войны на юг. В благословенный Прованс – с ласковым средиземноморским солнцем и прозрачным воздухом, дрожащим от жары. В теплых краях люди чуточку добрее характером. Может, то же относилось и к судьбе?

Нанялся сборщиком винограда в хозяйство Шато де ла Гарде, которое производило лучшее в провинции вино из Мерлот-винограда. Франсуа раньше в виноделии не разбирался. О его тонкостях просветил его сам хозяин  Шато месье Дюран – довольный жизнью провансалец слегка за пятьдесят. Он был плотно сложен, имел выпуклый живот над бесформенно висевшими штанами, красные от загара щеки и шустрые пальцы, вечно грязные от въевшейся виноградной пыли.

Просветил не сразу. Через пару лет, когда заметил усердие молодого работника и вознамерился сделать его управляющим – помощником себе. А может, и кем-то более… Имелась у месье Дюрана дочка на выданьи –семнадцатилетняя Шарлот.

Но обо всем по порядку.

Стоял липкий июньский вечер после знойного дня, когда устанешь не столько от работы, сколько от жары. Когда пот насквозь пропитает кожу и одежду, когда лень расслабляет мышцы, и не хочется не только двигаться, даже дышать. Когда одолевает одно желание – присесть где-нибудь в укромном, тенистом уголке и неподвижно ждать облегчающей прохлады ночи.

Но июньская ночь не торопится – как бы желая предоставить время вдоволь налюбоваться на природу, по-южному богатую красками. Которыми расцвечивают сады, поляны и обочины дорог буйно цветущие кусты: нежной, бело-розовой магнолии; скромного на вид, восхитительного на запах жасмина; ярко-малиновой бугенвиллии, цветы которой сплошняком облепляют растение, что из-за них листву не видно. А лиловая, одуряюще пахнущая лаванда? Кто не видел ее, не вдыхал, тот не проникся очарованием Прованса!

Терпкие, волнующие ароматы надолго зависают в удушливо-стоячем воздухе и сменяются только от случайного ветерка, который приносит из кухни еще более терпкие запахи: свежеподжаренного мяса, приправленного розмарином, кориандром,  тимьяном. Но все их перекрывает щекочащий ноздри дух чеснока – короля вкусов, от которого слюна наполняет рот, требуя дегустации.

Месье Дюран был демократ. Авторитарный. Что означало: трудился наравне с работниками, но панибратства или разгильдяйства не допускал. Дисциплину держал строго. К новым людям присматривался долго, потом решал – или полюбить или относиться нейтрально. Тех, кто не нравился: ленив был или замечен в злоупотреблениях, выгонял без стесненья.

В теплые месяцы – с конца марта по начало октября жизнь обитателей хозяйства происходила на улице. Здесь работали, отдыхали, веселились, играли в карты и кости, молодежь плясала под аккордеон – только спать расходились по домам. Пищу принимали сообща, на лужайке перед хозяйским домом за грубо сбитым, длинным столом – гладко зачищенным, для крепости врытым в землю.  Стол просторный, помещались и хозяева, и работники. Ели, болтали, смеялись. Еду запивали некрепким, освежающим вином, сделанным из винограда, за которым ухаживали.

Гармония и безмятежность царили в Шато де ла Гарде. Да, работали тяжело, от восхода до заката, но месье Дюран не скупился на хорошую еду и добрую чарку, от чего забывалась усталость. Жизнь  не напрягала и была предсказуемой. Возможно потому, что в хозяйстве никто даже не заикался о политике.

События, сотрясавшие страну, обошли Шато стороной. Здесь слыхом не слыхали о революционных нововведениях, вроде тех жерминалей и термидоров – новых обозначениях месяцев года. Дни и недели отсчитывали по старинке – в соответствии с церковным календарем, по нему же отмечали праздники. Так же по старинке прилежно посещали храм, соблюдали традиции и обряды: когда создавать семью, когда гадать на супруга, когда поминать покойных родственников, когда петь песни, восхваляющие Всевышнего за урожай.

Прованс понравился Франсуа ощущением отсутствия времени. Непоколебимой стабильностью, сохранявшейся века. Здесь существовал быт, заведенный столетия назад, и, можно быть уверенным, будет существовать столько же. Провинция будто располагалась на отдельном куске земли – благополучном и невозмутимом острове. Он неспешно дрейфовал на покойных волнах Средиземного моря, не желая сообщаться с остальной Францией, мятежно колыхавшейся от недовольства задавленного налогами крестьянства, обнищавших от войн и грабежей горожан.

В хозяйстве месье Дюрана не интересовались глобальными вопросами – политического устройства или борьбы за равные права. Народ Шато оставили равнодушным революционные преобразования, наполеоновский захватнический пыл. Короля скинули, республику установили, Европу покорили? Ерунда! Главное, чтобы виноград зимой не вымерз, да дождей выпало достаточно. Тогда будет богатый урожай, получится знатное вино. Труд не пропадет зря. Люди будут сыты и довольны, что еще нужно для счастья?

Вот именно. О том же мечтал и Франсуа.

Однажды после обильной как всегда  трапезы месье Дюран задержал Франсуа за столом. Он положил крепкую, покрытую рыжыми волосками руку на его локоть, властно прижал и сказал:

– Не спеши уходить. Давай выпьем вина.

– Жарко. Я лучше воды.

– Знаешь пословицу: вино для питья, вода для бритья?

– Хорошо.

– Подожди. Сейчас принесу бутылку из моих личных запасов. Пять лет выдержки, это тебе не одногоднее, похожее на сироп.

Месье Дюран сходил в подвал и принес узкогорлую, темную до полной непрозрачности бутылку, на ходу очищая ее короткими, толстыми пальцами от пыли и паутины. Принес также два стакана из грубого стекла – особая честь молодому работнику: для ежедневного пользования здесь имелись более практичные, металлические. Наполнил стаканы до половины, один подал Франсуа, другой поднял к глазам проверить на цвет. Покрутил. Поднес к крупному носу в форме нависшей над губой сливы. Одобрительно кивнул, сделал короткий глоток, погонял вино по рту. Проглотил в два захода. Пошевелил языком, поцокал, посмаковал остаток.

– Вот, Франсуа, – причмокнув от удовольствия, сказал месье Дюран. – Знаешь ли – чем отличается наша провинция от других французских областей?

– Ну… хорошей погодой? Пасторальными пейзажами? Трудолюбием жителей?

– Не угадал! Всего двумя вещами знаменит Прованс: красотой его женщин и вкусом его вина. Попробуй сам.

Не будучи профессиональным дегустатором, Франсуа не стал повторять манипуляции хозяина, просто выпил маленьким глотками, поощущал во рту. Честно – не оказался в восторге, вино как вино. Показывать разочарование не стал. Согласно кивнул – мол, да, вкус отличный.

Месье Дюран тут же снова налил.

– Употреблять вино не только приятно, но жизненно необходимо. Не зря у нас говорят: если пьешь вино – хорошо спишь, если спишь – не грешишь, если не грешишь – обретешь спасение. Спорное утверждение, но правильное! – сказал он и громогласно расхохотался, мелко тряся отвисшими щеками-брыдлами. Потом опять помаленьку, смакуя каждый глоток, опустошил стакан.

Налил еще, полюбовался.

– Лучшее вино в Шато де ла Гарде, а очень возможно – и в целом Провансе. Посмотри, какой чистый, однородный цвет. Глубокий, непроницаемый, фиолетово-красный с черным ядром. Вино нежное, подобно свежим сливкам. Шелковисто-мягкое, с бесконечно долгим послевкусием. Секрет его передается в нашем роду по наследству и состоит… В чем?

– Ну… вовремя собрать урожай? – предположил Франсуа.

– Это мелочи. Секретов три, и каждый одинаково важен. Главный – с любовью относиться к делу. Второй главный –  правильный подбор составных частей. Я тебя научу. Смотри, – он опять покрутил жидкость в стакане. – Здесь смесь самых разных ингредиентов. Природные, придающие окрас: черная смородина, черешня, ежевика, лесные ягоды. А также ваниль и мокка, которые специально присылает мне кондитер из Эмилиона. Они дарят  вину сладость выпечки. Третий главный – жирная виноградная лоза, курящийся дымок, приправы. И непременно – танин.

– Что это?

– Танин придает бордо тот специфический, терпкий, продолжительный вкус, который отличает красное вино от белого. Получают из зернышек и кожицы красного винограда. Именно танин отвечает за крепость вкуса, надолго остающегося во рту и на губах.

Вслед за хозяином Франсуа осушил свой стакан. Потом еще. Молча. Говорил месье Дюран. Был доволен, что не перебивают. Он из тех людей, которые когда трезвые – строго-сдержанные, а когда выпьют, даже немного, теряют суровость и становятся общительными, открывая душу нараспашку.

Хозяин любил поучать, давать советы. После рассказа об общей процедуре винопроизводства и секретных ингредиентах он перешел к особенностям классификации.

– Вино бывает, если грубо разделить, трех видов: сладкое, сухое и брют. Брют делают из кислого, слегка недозрелого винограда, сухое – из спелого, сладкое – из сортов, содержащих много сахара. Для усиления сладкого вкуса ягоды слегка подвяливают на солнце. Здесь главное – не передержать…

Его лекцию Франсуа слушал и не запоминал, сидел, вяло теребя стакан пальцами. Несмотря на сытную еду и доброе вино, он не развеселился.

Когда хлопнула входная дверь, Франсуа скосил глаза. Из дома выскочили девушки – подружки Шарлот и она сама. Громко смеясь и болтая, они нарядной толпой отправились гулять в деревню, лежавшую на холмах за виноградником. Самой богато одетой выделялась Шарлот: в белоснежной шелковой рубашке со свободно падающим, длинным рукавом, в юбке фалдами и курточке, искусно расшитой цветами по черному полю.

Девушка не отличалась безукоризненной, портретной красотой, скорее – красотой молодости. Для которой достаточно здорового цвета кожи и гармоничности черт. Остальное – неважно. Не берется во внимание. Не замечается за нежным румянцем и открытым, мило-наивным выражением лица. В нем все у Шарлот было остреньким: кончик носа, подбородок, брови уголком. На левой щеке ямочка, заметная даже когда она не улыбалась.

Выходя,  девушка как бы нечаянно бросила на Франсуа быстрый, вопрошающий взгляд. На который он не ответил.

Вот почему.

Впервые увидев Шарлот, он почувствовал почти физическое облегчение в груди –  будто раскрылся кулак, где злое напряжение держало его добрые эмоции. Душа, привыкшая только ненавидеть, чтобы обороняться от старых разочарований и не допустить новые, вдруг размякла. Отпустила обиды. Франсуа с удивлением и осторожной радостью подумал: вот она! Девушка, которую искал. О которой говорил отец. Которую он полюбит и которая полюбит его. Станет верной спутницей. Вечной спутницей. Если согласится…