Дракон среди нас

– Я так и подумал.

***

Йеруш ворчал и распихивал по карманам пробирки, в которые едва успел набрать воды. Илидор целеустремлённо шагал через посёлок по направлению к холму, почти тащил за собой Йеруша, а местные провождали их внимательными взглядами. Кто с любопытством и надеждой, точно желая и не решаясь что-то подсказать, кто с сердитой тревогой, словно тоже желая и не решаясь помешать чужакам свободно шляться по округе.

Йеруш ощущал недобрые взгляды плечами, словно их касались одновременно десятки мелких коготков. У Илидора то и дело щетинилась на загривке чешуя, несуществующая в человеческой ипостаси.

На лавочках там и сям сидели мужики и бабы, загадывали друг другу диковатые загадки: «А как волосы кручёны, щёки бледны, поглядит на кого – словно ей монету задолжали!».

Ребятишки гоняли воробьёв. Из некоторых дворов неслись протяжные песни на несколько женских голосов. Кто пел о кудели-дороге, кто о богатом урожае, о добрых приплодах в каждом хорошем дому, и слова песен были светлые, радостные, но тягучие мотивы и горестные надрывы в голосах певуний навевали тоску. «Будто котёнок умер», – поморщившись, оценил Найло.

Сразу за околицей необъяснимо захотелось свернуть с дороги. Спрятаться неведомо от чего. Тугой пузырь чуждой магии, которую ощущал Илидор в подземном источнике, здесь становился плотнее.

– Глянь на деревья, Найло.

Йеруш посмотрел.

– Они голые. Такое бывает по осени, знаешь.

– Они словно горелые. Или нарисованные в небе углём.

Найло только фыркнул, ещё больше помрачнев, запахнулся в куртку, выставил вверх плечи. Каменисто-травяной холм приближался, и спустя ещё два десятка шагов Йеруш спросил:

– Так что, ты слышишь здесь воду?

– Угу. В этих камнях есть вода, и она какая-то… не знаю, тугая?

– Эй, а ну стоять! – хлестнул вдруг по спинам чуть запыхавшийся, чуть гнусавый голос с характерной для этой местности протяжной «е-э».

Илидор и Йеруш от неожиданности действительно остановились, обернулись.

Дорога в этом изгибе была пуста и сокрыта густыми кустарниками пожелтевшего любистока. Единственный дом, из которого можно увидеть этот участок дороги – пустой и полуразвалившийся, с просевшей крышей и давно сгнившим крыльцом, маячит за обвалившимся забором слева.

Нарочито вразвалку, выравнивая дыхание после быстрой ходьбы, к ним приближались двое мужчин. Один – амбал в заношенной шерстяной одежде, с лицом, не обезображенным проблеском мысли, и кулаками размером с горшок. Глаза его под косматыми волосами блестели, как у хворого. Второй человек, горбоносый, с заметными залысинами, походил на поджарого цепного пса, которого следует держать в поле зрения, если не желаешь беды. Злоба в его взгляде была утробной, глубинной. Такой человек, пожалуй, не начинает нового дня, не пнув собаку, не отвесив оплеуху ребенку, не свернув шею курице.

– Дальше хода нет, – заявил амбал.

Илидор смотрел на него с вежливым интересом.

– Почему? – Спросил Йеруш, сделал полшага вбок и назад, отступая за плечо дракона.

Точно так же горбоносый встал чуть за плечом здоровяка, оценивающе и угрюмо изучал чужаков. Здоровяк перевёл сумрачный взгляд с Йеруша на Илидора.

– Неча вам там.

– Посмотрим, – насколько мог спокойно проговорил Йеруш.

Дракон всё молчал, лица его Найло не видел, но приободрился, убедившись, что детина не рвётся в драку. А то ведь если кинется – кто знает, сумеет ли Илидор ему навалять. Дракон, конечно, сильный и крылатый, но селянин, вскормленный на деревенской сметанке, на полголовы выше дракона и тяжелее раза в полтора. Такой одним ударом вышибет полчелюсти зубов. А горбоносый, пожалуй, способен голыми руками выцарапать человеку печень.

– Не на что там смотреть, – после долгой-долгой паузы негромко произнёс горбоносый. Голос у него был хриплый и низкий. – Усадьба заперта от чужаков страшечными заклятьями. Худо будет, если заклятье вас разорвёт. Иль оскопит.

Йеруш уже открыл рот, чтобы ляпнуть: чушь! Нет такой магии, способной… Но упреждающе дёрнулось крыло драконьего плаща, и Найло промолчал.

Под ежино-царапучим взглядом горбоносого было физически неуютно, будто Йеруш стоял босиком на острой щебенке. На кой шпынь он во всё это влез, спрашивается?

Из-за поворота, чуть запыхавшийся, появился ещё один амбал, почти неотличимый от первого.

– Неча ходить к панской усадьбе, – немедленно высказался он.

Панская усадьба, значит.

Свежепоявившийся здоровяк сделал ещё несколько быстрых шагов и почти упёрся в Илидора. Йеруш сглотнул внезапно пересохшим горлом. Не нужно обладать богатой фантазией, чтобы понять: если это тело просто свалится на дракона, то сплющит его в блинчик. Как их только выращивают, таких здоровенных? И почему это так жутко – когда сильный и крылатый дракон, так беспечно стоящий между Йерушем Найло и чужой злобностью, выглядит вовсе не сильным и даже почти не крылатым, а совсем небольшим, щуплым и каким-то… ломким?

С Илидора, конечно же, станется выхватить меч. Или звонко рассмеяться и отвесить шутку. Или начать напевать – но Йеруш был уверен, что в стоящих напротив людях нет ничего настолько умного и светлого, к чему может обращаться драконья песня.

– Ну неча – значит, неча. Не больно-то хотелось, – наконец отмер Илидор.

Что-то про себя решив, сгрёб Йеруша за плечи и повлёк по дороге обратно, обойдя обоих здоровяков и горбоносого, как пустое место. От всех троих воняло хлевом и луком. Все трое обернулись, словно связанные, одновременно, через правое плечо, и тяжело смотрели в спины чужакам. Взгляды скреблись и царапались, от них хотелось втянуть голову в плечи.

Найло задрал подбородок. Он был уверен, что не обойдётся без каких-нибудь напутственных слов, и один из амбалов не разочаровал:

– Приглядывать буду.

– Приглядывай лучше, чтоб тут никто от скуки не помер, – бросил через плечо Илидор.

– Какого бзыря мы уходим? – придушенным шёпотом спросил Йеруш уже за поворотом, хотя и сам прекрасно знал – какого.

Дракон шкодно улыбался, точно ничего пренеприятного сейчас не произошло.

– Не драться же с ними. Хотя можешь вернуться и подраться, если хочешь, конечно.

Йеруш ускорил шаг.

– Я и сам понял, что они бы тебя поколотили.

Илидор расхохотался так, что на кустах съежились листья любистока.

– Они неповоротливые, как сараи, а у меня меч! Я бы их просто убил… Ну, если бы никто из них не успел мне врезать, конечно, только они бы не успели. Но мне ни к чему их протыкать мечом, честное слово, ведь эти люди не виноваты, что они тупые! Кроме того, здесь становится всё интересней. Местные так упорно не желают пускать нас именно в этом направлении, они так уверены, что могут не пустить… Это забавно! Найло, ты почему не выглядишь позабавленным? Тебе не хочется с ними поиграть? Это интересная игра: «Нельзя и ещё нельзее», ну! Брось ходить с такой кислой рожей! Давай, встряхнись, ты сможешь, да, давай поиграем, давай придумаем сейчас четыре способа попасть в панскую усадьбу, не привлекая внимания помешанных!

– Да на кой с ними играться? Мы время теряем!

– Надо же, теперь тебя это беспокоит! – Илидор хлопнул себя ладонями по ляжкам и крыльями по бокам. – Если я начну тыкать в селян мечом – поверь, быстрее не станет! К этой усадьбе мы всё равно придём, ну или прилетим, если нам так захочется, а мне пока вот что интересно: кем себя возомнили эти малахольные, если так нагло полезли на человека с мечом?

***

Они вернулись в спальный дом в быстро густеющих сумерках. Якари был поглощён обмахиванием пыли с бесконечных наполочных кукол и занятия своего не прервал, только энергичными махами с «Отуда и вправо» объяснил, как попасть в приготовленную для гостей комнату. И добавил, указывая на подносы, стоявшие на привхожем столике: поскольку других гостей в Большом Душеве нынче не случилось, то стряпуха сегодня не приходила, потому на ужин лишь хлеб, творог, яблоки да сваренные вкрутую яйца. Кроме еды, на подносах стояли кувшинчики с элем. Илидор и Йеруш быстренько подхватили подносы и уволокли их, пока Якари не передумал так щедро кормить гостей.

Комната была похожа на все обычные комнаты людских спальных домов, которые прежде доводилось видеть Илидору: шесть шагов вдоль, четыре поперек, скрипучие половицы, низкие кровати с жиденькими одеялами, низкий потолок – руки не вытянуть – и маленькое окно, на крюке у которого висит яркая лампа. Ещё сундук под окном и два табурета.

– Стол, – проявил наблюдательность Йеруш. – Стола нет.

Илидор шагнул со своим подносом к подоконному сундуку. Усевшись на табурете, который высотой был почти с сундук, махом откусил четверть ковриги, жадно выхлебал полкувшинчика эля и принялся чистить яйцо. Йеруш уселся на второй табурет и рассеянно начал поедать творог.

На некоторое время в комнате воцарился успокаивающий стук ложек и кружек, хруст яичной скорлупы и сочных осенних яблок. Наконец Илидор собрал на один поднос пустые кувшины и кружки, разве что не вылизанные тарелки, яблочные хвостики и яичную скорлупу и выставил поднос в коридор.

– Ёрпыль знает что, – сказал тогда Йеруш. – Находили мы туда-сюдаев на несколько переходов, а всё без толку. Я даже почти отказываюсь верить, что источник морской воды может быть в той усадьбе. Откуда там быть морской воде?

– Откуда ей вообще быть в этом месте? – пожал плечами Илидор.

Глаза Найло потухли и тут же остекленели, а руки-ноги выстрелили вдруг во все стороны, как у паука, и потом снова собрались вокруг туловища по-всякому согнутыми загогулинами. Табуретка жалобно поскрипывала. Несколько мгновений спустя правую ногу Йеруша, видимо, свело судорогой, поскольку Найло, утробно заворчав, принялся тянуть на себя стопу сразу двумя руками.

– Тебя на свадебном пиру надо показывать, – сказал ему Илидор. – Вместо смешилы.

Йеруш, словно не слыша, уставился в слюдяное окно. За ним, разумеется, не было видно примерно ничего, помимо мутной темени.

– Завтра мы всё равно пойдём за холм, – прошипел он сквозь зубы. – И пусть только попробует какой-то замшелый селянин мне помешать!

– Сегодня, – возразил Илидор и поднялся на ноги. – Я слетаю туда сегодня. Сейчас. Отвлеки Якари, если он ещё не спит.

***

В поселках укладываются рано, и никто не должен был увидеть, как в тихий вечер над крышами домов Большого Душева врезалась крылатая тень. Вечер выдался тёмным: отяжелевшее осенней тучностью небо висело низко, прятало звёзды и дороги из лунной пыли. Тень над домами навернула круг, другой, едва взмахивая крыльями, и была в этих движениях, в звуке хлопков невысказанная и необъяснимая словами потребность, жажда чего-то недоданного.

Йеруш пытался удержать Илидора в доме, но со сходным успехом можно останавливать туман, восход солнца и смену сезонов.

Илидор пластался в ветряных потоках, среди набрякших сырой прохладой туч, он не видел внизу посёлка и не помнил о нём, дракона распирало изнутри ощущение какой-то неправильности, корявости, недоделанности этого дня, его чешую словно облепили вязкой слизью, и дракон пытался изгнать, сбросить с себя эту слизкую неправильность. Он летал над посёлком кругами, не видя его, не помня о нём и одновременно пропитанный его вязкостью насквозь, и он не мог перестать наворачивать эти круги, словно был не драконом, а мухой, подвязанной за лапку на верёвочке.

Илидор собирался лететь на запад, к холму, от которого в реку впадала неправильная вода, но с той стороны давило какой-то тошнотворной магией, словно стенкой тугого пузыря. Дракон до изнеможения махал и махал крыльями, летал и летал кругами в мокрых тучах над посёлком, стремясь приблизиться к холму и приблизиться не мог. Перевёрнутая, нелепая магия завязывала что-то в животе, подкатывала тошнотой к горлу, сбивала чувство пространства, и дракон принимался панически махать крыльями, чтобы удержаться в воздухе.

От этой неизбавимости в горле стало нарождаться низкое рычание, оно ширилось, крепло, набиралось гула и наконец выплеснулось в небо звонким пронзительным воплем, не драконьим, не звериным, не человеческим. Вопль раскатывался и сильнел, катился и катился в небо, и с ним вместе наконец стала вымываться из дракона растерянность перед происходящим.

Голос Илидора густел, крепчал, гудел, заворачивал мокрые тучи в невидимые плотные ленты, выжимающие из туч морось, и те сыпалась на Большое Душево, а тучи пытались увернуться от ленточной щекотки, но только распушивались ещё больше. Вопль длился, длился бесконечно, пока вместе с ним не вылилась из головы всё смутное беспокойство, а потом крик стал тише, глуше, на мгновение сделался вопросительным, а потом снова взвился – радостным. Это была радость от собственной мощи, молодости, неугомонимости, возможности в любой момент полететь куда-нибудь ещё.

Когда звонкий крик перешёл в бархатистый смех, дракон кубарем скатился под самые нижние слои туч и навернул там ещё полкруга, просто наслаждаясь полётом, а потом, тяжело дыша и чуть дрожа, наконец спустился наземь – подальше от домов, у воды.

Когда взъерошенный, очень сердитый и очень покрытый дождевой пылью Илидор возвращался в спальный дом, ему приходилось то и дело менять курс, обходя некоторые другие дома по теням и соседним улицам: там-сям торчали из дверей жители Большого Душева, смотрели в небо из-под козырьков и скатов крыш, осторожно вытягивали шеи, выискивали источник отзвучавшего крика-смеха. Сначала Илидора это забавляло, но потом он пару раз сбился с пути, продрог и в целом весьма умаялся обходить любопытствующих издомовторчателей. Потому настолько обрадовался, добравшись наконец до спального дома, что ему даже не пришло в голову проверить: а не торчит ли кто-нибудь из этой двери тоже? И дракон вывалился из-за угла дома прямо на Якари.

Тот отшатнулся, чувствительно ахнувшись о дверной косяк, схватился за грудь.

– Ты чего тут? – спросил придушенно, шалыми глазами посмотрел в небо, а потом на Илидора.

– А ты чего? – в тон ему спросил дракон и на деревянных ногах прошёл в дом, как ни в чём не бывало.

Якари остался в дверях таращиться Илидору в спину и подозревать нечто такое, что ему даже не хотелось облекать в слова.

***

Из дверного проёма ударил яркий свет, и сначала показалось, что в кладовку вошли трое селян, но уже через мгновение Илидор понял, что это три жреца солнца в голубых мантиях.

От удивления, от возмущения – их не должно здесь быть! – дракон вскрикнул. Выдал себя.

Он отбивался как мог, но их было трое, неумолимо-сильных и упорных, а его тело от ужаса делалось тряпочным и слабым. Трое жрецов легко скрутили его и, смеясь, поволокли в хорошо освещённую комнату с запахом металла, пыли и ужаса.

– Как всякую неразумную тварь, – изрёк низкий голос, и от него потекли тонкие, вибрирующие усики страха, оплели лодыжки и запястья Илидора. Дёрнули, выкручивая-растягивая руки кверху.

– Времени мало!

Хлестнуло болью вдоль хребта, между крыльями, и те испуганно облепили бока и бёдра. Задеревенели мышцы груди и живота: не кричать, некричать, НЕКРИЧАТЬ! Лязгнула сочленениями невидимая машина, загудела, дохнула злобой сбоку, двинулась к дракону: лязг, лязг, лязг.

– Эй!

Его потрясли за плечо, вцепившись у основания крыла, и дракон хотел вывернуться, чтобы не дать снова порвать себе крыло, но импульс движения застревал в голове и никак не передавался телу.

Из вязкого сумрака кто-то хихикал и часто дышал, звякал железками над головой дракона, где беспомощно сжимались в кулаки его закованные руки. Теперь он лежал на спине – наверное, всё-таки смог пошевелиться, только не сбросил руку с крыльев, а закрыл их собой.

В прошлый раз это не помогло.

– Илидор?

Звяканье, смех, учащённое дыхание на миг вылиняли, отдалились, словно не были настоящими. Настоящий кто-то осторожными пальцами отбросил взмокшие пряди волос со лба дракона.

Он дёрнулся к этой безопасной руке, но его снова потащило в липкую жару с запахом металла и ужаса. Лязгнула в углу машина-распырка. Обдало ухо и шею горячим дыханием:

– Куда пошёл эльф? Он нашёл живую воду?

Боль пульсирует в раздробленных пальцах, отдаёт в локти и плечи, кровь течёт из глубоких разрезов между рёбер и схватывается коркой на боках, горит рассеченный висок, смех мечется над его головой и приближается, приближается, приближается. С лязгом зависает над крылом машина с зазубренной щёткой, деревенеют мышцы живота в бесплодной попытке отгородиться от того неумолимого, что надвигается на него, что сейчас обрушится, схватит, скрутит, подомнёт…

– Илидор!

Его трясли уже за оба плеча, и эта тряска рывками вытаскивала дракона в реальность из хорошо освещённой комнаты с запахом металла и ужаса.

В реальности была темнота, и над ним нависала не машина, а Йеруш – вхлохмаченно-угловатый силуэт, обрисованный фоном беленого потолка. Держал его за плечи, влажные от пота, и отчего-то казался менее настоящим, чем отступающая память тела о раздробленных пальцах и взрезанных боках.

Дракон, тяжело дыша, таращился снизу вверх на силуэт эльфа – острые плечи, худые руки, торчащие кверху уши в неровно остриженных встрёпанных волосах – и в неотвалившемся ещё сонном ужасе пытался понять, почему не видит его глаз.

Цепкие пальцы Йеруша на его плечах дрогнули, словно хотели успокаивающе погладить основания крыльев – снова целых крыльев, убеждая и подтверждая, что машина-щётка способна вернуться только во сне.

– Юльдра сдох, – произнёс Йеруш.

– Я помню, – хриплым со сна голосом не сразу ответил дракон.

Холера его знает, как Найло понял, что ему снилось.

Когда Илидор подал голос, Йеруш вздрогнул и медленно разжал пальцы на его плечах, будто не вполне осознавая, что до сих пор их держит. С осторожностью и какой-то старательностью убрал со лба дракона ещё одну влажную прядь. Медленно выпрямил спину, сцепил руки на бедрах. Илидор смотрел на Йеруша, не шевелясь, всё ещё не вполне уверенный, что проснулся, и всё думал, почему не видит глаз Найло.

– Я кричал? – спросил он наконец.

Странно тогда, что не проснулся от собственного крика.

– Нет. Выразительно стонал.

Когда Йеруш поднялся с кровати дракона, его слегка шатнуло и захотелось немедленно снова вцепиться в Илидора: в темноте этой чужой комнаты потерялись расстояния, направления и ориентиры, потерялись особенно злостно и ненаходимо. На миг Йерушу показалось, что он совсем один стоит посреди пустынного ничего, безнадёжно затерянный в нигде.

Дракон завозился за его спиной. Обернувшись через плечо, Йеруш различил в темноте, что Илидор сел на кровати и скручивает волосы узлом над шеей. Кажется, тоже косится на него.

Порыв к успокоительным обнимашкам с порождением хаоса – пожалуй, не самая тупая идея Йеруша Найло, но в десятку она определённо войдёт. Дракону просто снился дурной сон. Дракона не нужно тискать и успокаивать, он сильный, почти неубиваемый и снова крылатый.

Йеруш втёк обратно в свою постель, натянул на плечи покрывало, но почти сразу сбросил его, вдруг поняв, что в комнате душновато. В изголовьях кроватей исходила жаром печная груба, и наверняка кошмар Илидора был навеян слишком усердно натопленным помещением.

Стоило бы открыть окно, подумал Йеруш, сползая в потустороннее отупение.

В отличие от Илидора, Йеруш Найло не сильный, не крылатый и даже не порождение хаоса. Ему бы, может, и не помешали успокоительные обнимашки. А то ведь ему может присниться собственный кошмарный сон – про лежащего на траве изжёванного дракона в разорванных крыльях, среди запахов крови, псины и смерти.

***

С утра Якари возился в привхожем помещении. Как и вчера вечером, он смахивал несуществующие пылинки с рядов деревянных, соломенных, глиняных, вязаных и кочерга ведает каких ещё кукол, стоящих на полках и в стенных нишах.

На вопрос про холм Якари оживился, принялся махать бровями, чуток подпрыгивать, подёргивать руками и очень чётко, многозначительно выговаривая слова, сообщил, что за тем холмом – панская усадьба. То есть летнее обиталище одного знаткого господина, которому принадлежит часть лесов и лугов потусторону холма. Минувшим летом, начится, господин изволил торчать в усадьбе безвылазно, чего в прежние годы не бывало никогда, а его слуги постоянно покупали в деревне молоко, мёд и рыбу. С наступлением же осенних дождей господин съехал и усадьбу, как бы это сказать, взял да бросил.

– Подбросил и не добросил? – без улыбки уточнил Йеруш.

Якари пояснил, что нет, подбрасывать усадьбу никто, конечным делом, не мог, а вот что закрыли её на все замки и даже слуг никаких не оставили – это точно. Ну, может, не совсем точно, однако за продуктами в деревню больше никто не ходит. Со значением мотая подбородком на окно и делая страшные глаза, Якари осторожно, точно боясь расплескать слова, сообщил, что присматривают за усадьбой, вроде бы, весьма крепкие и сердитые деревенские люди, те же самые, что летом носили знаткому господину рыбу, рубили для него дрова и вообще, понимаете ли, тёрлись при месте.

– Сразу не мог сказать? – разозлился Йеруш.

– Так вы сразу б туда и пошли, – рассердился Якари. – А люди бы потом сказали, что я вас науськал! Ну чего тут непонятного!

Йеруш Найло, невыспавшийся, изнемогший уже без своего письма и без разгадки дурацкой большедушевской тайны, сто раз обругавший себя последними словами за решение пойти на поводу у шантажиста Якари, теперь выпрямился-напрягся, как большой боевой лук. Чуть наклонившись вперёд, он уже почти устремился к Якари, неведомо что желая сделать, но Илидор ловко перехватил его руку повыше локтя и оттащил в сторонку.

Якари, обмахивающий фигурки, ничего не заметил.

– Зачем ты всё время их протираешь? – быстро спросил Илидор.

С наскока ему пришло в голову лишь два способа не дать Йерушу затеять свару: перевести его внимание на что-то другое или сесть на него.

От простого вопроса Илидора Якари как-то сдулся, усох. Ещё несколько раз махнул пуховым веничком, бережно, словно боялся поранить расписные фигурки, и ответил не своим, сжатым голосом:

– Жена моя их собрала. Она тут всё обставляла, это ей хотелось иметь спальный дом и поштарское место. Вот такое оно и было, такое и остаётся, в точности как ей хотелось и каким было при ней. Хотя вот уж двенадцать лет как нет её живой на свете.

Сейчас, видя перед собою такого жалкого сникшего Якари с его пуховым веничком и дурацкими фигурками, Илидор не просто попытался представить, а впервые до определённой степени прочувствовал – словно Якари ему послал сгусток понимательной силы, чтобы Илидор ощутил чешуёй и шкурой, – каково это. Вот кто-то был с тобой рядом, был рядом так долго-долго, что врос в каждодневье твоей жизни, разделил с тобой наполнение дней и движение лет, а потом вдруг раз – и перестал быть. Враз не стало нигде ни привычного каждодневья, ни наполнения лет, ни близкого существа. Остались только предметы, места и вещи, которые придуриваются, будто хранят в себе кусочки памяти об ушедшем человеке, об ушедшей жизни, но это ложь, ведь хранить память умеешь только ты сам, а места и предметы не хранят ничего.

– Наверное, трудно привыкнуть жить без кого-то настолько близкого, – пришибленно поделился своим удивительным открытием Илидор.

Якари взял одну глиняную фигурку – расписную кудрявую пастушку, повертел перед глазами.

– Трудно. Ток со временем привыкаешь, куда ж деваться.

Илидор сделал шаг к двери спиной вперёд, не сводя взгляда с Якари. Хотел ли тот что-то добавить или ушёл в свои мысли, разглядывая фигурку – дракон понять не мог, но ему было неловко и хотелось немедленно оказаться где-нибудь ещё.

Якари поставил фигурку на место и глухо проговорил:

– А потом вдруг в один день сообразишь: по правде-то страшно другое. То, что привыкаешь жить без кого угодно. Даже без самых нужных своих людей.

И принялся сосредоточенно обмахивать веничком соседние фигурки.

Смущённый дракон сейчас бы с радостью слился на улицу, но стоящий у окна Йеруш наконец привлёк его внимание сложными движениями бровей и страшными глазами указал на улицу.

Оказалось, вдоль спального дома вразвалку прохаживаются туда-сюда вчерашний знакомец-амбал и морщинистый усач лет сорока. Выглядели они донельзя нелепо в мягких солнечных лучах, пинали опавшие листья, многозначительно поглядывали то друг на друга, то на окна спального дома. Поодаль, привалившись к плетню, лузгал семечки горбоносый. Прошёл по улице второй амбал – видимо, он нарезал круги вокруг спального дома, и дракон искренне пожелал этому человеку стоптать ноги по колено.

Илидор смотрел и смотрел на горбоносого, на землю, которую тот заплевывал шелухой. Йеруш, сложив руки на груди, сумрачно разглядывал амбала.

– Найло, – тихо шепнул дракон, – а я понял. Те деревья, которые вроде бы горелые.

– Ну?

– Они магически высушенные. Ты не обратил на них внимания, потому что ты кусок непробиваемого эльфа, ты не ощутишь магических течений, если они сами не насандалят тебе по башке!