Матовая сеть. Книга четвёртая

Первой встрепенулась карлица-калмычка Буженинова, которая, как верная собачонка, всегда спала возле государевой постели. Вскочив, она, переваливаясь на коротких кривых ногах, побежала по покоям, толкая остальных шутов и карликов, сообщая:

– Матушка-государыня проснулись!… Матушка-государыня проснулись!

Оббежав всех, карлица вернулась к постели Анны Иоанновны и замерла, преданно глядя на царицу; её лицо можно было сравнить с забавной щенячьей мордашкой.

Анна села, спустив с кровати ноги; верная карлица тут же натянула ей мягкие тапочки.

Пробудившись ото сна, карлики затеяли потасовку, делая вид, что не поделили подушки. Царица для смеха запустила в них одной из своих подушек и весело захохотала, увидев, как её меткий бросок одного из особо задиристых карликов повалил с ног.

Вдоль стены стояли широкие низкие корзины, устланные соломой, в них лежали яйца. Любимые шуты государыни Балакирев, да Коста и Педрилло тут же уселись задами в эти корзины и принялись на все голоса кудахтать, изображая кур, высиживающих яйца. Педрилло же, время от времени зычно кукарекал по-петушиному, чем чрезвычайно смешил царицу.

– Гляди-ка! – сквозь смех проговорила Анна, тыкая в бок Буженинову, – Этот, видать, никак не может определиться – петух он или курица?

– Петух или курица! Петух или курица! – повторяя, закивала калмычка, подавая государыне шёлковый халат.

Та подтянула под большой грудью пояс и тяжёлой поступью двинулась к туалетному столику. Там уже стояла для неё чашечка горячего кофе. Анна Иоанновна сделала два глотка и остановила взгляд, устремлённый в зеркало. Потёрла ладошкой красный след на щеке, оставшийся от подушки. И недовольно отметила, что вот уже которое утро подряд она наблюдает под глазами тёмные круги.

Анна никогда не слыла красавицей; исполинский рост, крупное телосложение и грубоватые черты лица. Но вот, чем она всегда могла гордиться – густая чёрная коса ниже пояса, в которой к сорока шести годам не было ни одного седого волоска.

Сегодняшнее утро было ничем не примечательно. Анна Иоанновна умылась, допила кофе и велела принести ей ларцы с украшениями. Всякий раз, прежде, чем одеться, она любила разглядывать и перебирать камни, серьги, кольца, которых у неё было в изобилии! Натерпевшись двадцать лет бедственного существования в Курляндии, она теперь компенсировала своё прежнее ущербное положение неслыханной роскошью.

Каждое её платье вызывающе «кричало» о богатстве и расточительности, украшенное таким количеством драгоценных камней, что порою, сама обладательница этого наряда едва могла передвигать в нём ноги.

Выбрав для сегодняшнего облачения серьги, ожерелье и кольца, Анна повела бровью и вдруг сердито крикнула куда-то в пустоту:

– Эй! Девки! Чего молчите?!… Пойте!

В ту же минуту из соседней комнаты затянулась русская песня, плавная и протяжная. В детстве, когда они жили в Измайлово, матушка всегда заставлял петь крепостных девок, которые в комнате по соседству занимались рукоделием.

Переняв эту традицию, Анна Иоанновна заставляла петь своих… фрейлин. Для этого девицы знатных дворянских фамилий были принуждены собираться каждое утро к семи часам в комнату рядом с опочивальней государыни. Приходить следовало при полном параде, на случай, если императрица вдруг захочет кого-нибудь из них позвать к себе. Надлежало сидеть тихо и молча, чтобы, заслышав команду «Пойте!», немедленно вступить с песней. Репертуар был расписан на много песен вперёд; закончив одну, тут же надо было начинать другую. И ни в коем случае не умолкать, пока императрица сама не даст такой команды. Были случаи, что девушки пели по нескольку часов кряду, без еды и отдыха, и падали в обморок.

Если государыня покидала дворец и ехала в иную резиденцию, компания фрейлин обязана была следовать за нею.

Анна Иоанновна поманила рукой калмычку Буженинову:

– Позови-ка мне Наташку Лопухину!

Та быстро заковыляла маленькими косолапыми ногами в комнату к фрейлинам. И тут же вернулась в сопровождении статс-дамы Лопухиной; как всегда красивой и изысканно одетой. Наталья Фёдоровна поклонилась:

– Доброго утра, Ваше императорское величество.

– Пойди сюда, – велела Анна, протягивая ей гребень.

Это означало, что она оказывает честь Лопухиной причесать себя и соорудить причёску. Наталья Фёдоровна встала позади кресла и принялась ловко орудовать гребнем. Волосы Анны Иоанновны были густые и длинные. И частенько, доверившись какой-нибудь фрейлине, она вскрикивала от боли и нещадно лупила по рукам неаккуратную девку, прогоняя прочь. Но Лопухина была мастерицей. Она умела аккуратно расчёсать волосы и сделать замысловатую модную причёску, при этом ещё тихонечко стрекотала над ухом, рассказывая городские сплетни или же уморительные истории. За что и была любима императрицей и вхожа в её ближайший круг.

Пока Наталья колдовала с её волосами и болтала, Анна Иоанновна смотрела на отражение в зеркале и невольно сравнивала себя с Лопухиной. Ведь Наталья младше её всего на шесть лет (ей нынче стукнет сорок), а она, чертовка, хороша и свежа как молодка! Кожа у ней гладкая, бархатная. Волос золотой, глаза живые синие, а брови – чёрные дугой. Наряды у неё всегда по последней моде, и сидят, как влитые. Недаром, плутовка, при живом-то муже и восьмерых детях, ещё ухитряется любовь крутить с Левенвольдом. Все про это знают, а ей – хоть бы что!

– Брови мне нарисуй, – попросила Анна, – Чтоб, как у тебя были!

Закончив работу, поправляя локон на плече императрицы, Наталья Фёдоровна томно вздохнула:

– Ах, Ваше величество! Какая красота!

Анна Иоанновна, посмотрев в зеркало, осталась довольна. В ответ Лопухина, складывая в шкатулку булавки и шпильки, как бы невзначай, заметила:

– Ваше величество, я за супруга своего Степана Васильевича просить Вас хочу.

– Что такое?

– Он ведь по морскому делу у меня. Медали и отличия имеет. А всё при дворе, да при дворе. Может, найдётся в адмиралтейской коллегии какое хорошее местечко? Он бы себя проявил на благо и величие империи. Отплатил бы усердием и трудом, а того паче глубокой преданностью Вашему императорскому величеству.

Анна Иоанновна надменно повела нарисованной широкой бровью. Ну, Наташка! Пройдоха, хитрая лиса! Наверняка вчера с Левенвольдом кувыркалась; выведала, что какая-нибудь должность в адмиралтействе освободилась, вот и торопится уже за супруга похлопотать. А вслух произнесла:

– Подумать надо. Ты покудова прошение в Сенат напиши. Герцог Курляндский его рассмотрит на досуге.

– Спасибо, Ваше императорское величество, – низко поклонилась Наталья Фёдоровна, – Век не забуду Вашей доброты. Ежедневно бога молю за ваше благополучие.

– Моли, моли, – согласилась Анна и махнула рукой, – Ну, полно. Ступай.

Лопухина вышла от государыни и, покачивая фижмами, гордо прошествовала мимо столпившихся возле входа в покои сановников с бумагами на подпись императрице. Все они, как один, проводили её пристальными взглядами. Кому-то из них она лукаво подмигнула, сверкнув чёрной мушкой в виде кораблика, приклеенной к щеке. Кому-то подарила благосклонную улыбку ровных, жемчужно-белых зубов.

Наталья Фёдоровна по-прежнему слыла при дворе первой красавицей и законодательницей мод. К её услугам были дома лучших портних и шляпниц города. И при дворе никто не мог превзойти её по мастерству соблазна: куда приклеить мушку, как держать веер, куда приколоть цветок, чтоб без слов дать кавалеру понять о своих желаниях на сегодняшний вечер и даже обозначить время и место тайного свидания.

Сейчас, проходя мимо Левенвольда, Наталья кокетливым жестом погладила пальчиком рубиновую брошь на лифе платья. И вышла в коридор. Левенвольд с полувзгляда понял этот намёк, и тут же устремился за нею следом. Он нашёл её за колонной, огляделся и приблизился, взяв за руку.

Заслонив себя и его широким веером от случайных глаз, Наталья Фёдоровна прошептала:

– Государыня разрешила написать прошение курляндцу, – и тут же извлекла из корсажа свёрнутое трубочкой письмо, – Держи! Передашь?

Тот перехватил письмо и мгновенно спрятал его за широкой манжетой:

– Постараюсь сегодня же отдать. Но не обещаю, что вопрос решится быстро. Сама знаешь, Бирон не любит облагодетельствовать тех, от кого ему нет собственной выгоды.

– Я потерплю, – смиренно согласилась Наталья, – Хоть и прискучило слушать его каждодневные стенания. Когда пристраивала его к камергерскому ключу, думала – выхлопотала тёплоё местечко. А ему, видишь ли, зазорно в спальниках ходить! Ему адмиралтейскую коллегию подавай!

– Присутствие в коллегии не обещаю, – покачал головой Левенвольд, – Хотя бы должность кригскомиссара.

– Пусть хоть кригскомиссара, – Лопухина привстала на цыпочки и сладко поцеловала его в щёку.

Рейнгольд в порыве страсти, обхватил её за талию и прижал к себе:

– Придёшь сегодня? – пылко прошептал на ухо.

– Не знаю. Пришлю записку.

И она нехотя высвободилась из его объятий. Левенвольд послал ей воздушный поцелуй и вернулся в зал – дожидаться приёма императрицы.

Анна Иоанновна, проводив Наталью, уселась за стол, оправила рукава и дала приказ – впускать просителей.

Первым в покои вошёл Артемий Петрович Волынский. За последние три года он сделал головокружительную карьеру при дворе. После смерти Ягужинского Бирон взялся подыскивать новую кандидатуру на освободившийся пост кабинет-министра. И Миних посоветовал ему обратить внимание на Волынского; с его точки зрения, тот геройски проявил себя при осаде Данцига, был умён и честолюбив, обладал такой же неуёмной кипучей жаждой деятельности, как и сам Миних, чем и приглянулся фельдмаршалу.

Бирон тоже знал Волынского с выгодной стороны; с 1732 года тот заведовал императорскими конюшенными заводами. А, поскольку Бирон был большим охотником до лошадей, вся служба Волынского была под его влиятельным надзором. И за эти годы Артемий Петрович не ударил в грязь лицом и своим рвением и стараниями заслужил преданность фаворита.

После польского похода Волынский был пожалован в обер-егермейстеры. И, поскольку Анна Иоанновна и фаворит испытывали большую страсть к охоте, то Волынский в угоду им превратил царское развлечение в целое придворное ведомство.

Выдвигая Волынского на должность кабинет-министра, Бирон, как всегда, рассчитывал в лице нового кандидата приобрести опору против Остермана. И Волынский в первый же год нахождения в новой должности не обманул его ожиданий. С его появлением сложившаяся практика работы Кабинета стала меняться. Волынский перетянул на свою сторону князя Черкасского и скоро стал играть главную роль на заседаниях Кабинета министров и в отношениях с государыней. В 1739 году он стал единственным докладчиком у императрицы по делам кабинета, вырвав эту привилегию у Остермана.

После доклада Волынского к государыне были допущены остальные просители. Обмакивая перо в чернильницу, Анна Иоанновна старательно ставила подпись на поднесённых ей бумагах, даже не вчитываясь в содержание. Времена, когда она опасалась обмана и изучала досконально каждый документ, прежде, чем поставить на нём подпись, давно миновали. Тревоги унялись. Душа успокоилась. За девять лет правления она уверилась в преданности своих неизменных советчиков. Теперь она свою обязанность сводила лишь к тому, чтоб отследить, чтобы на просительном документе стояла виза Бирона или Остермана о согласовании данного вопроса с их персоной. И, если таковая была, то императрица смело ставила свой вензель. А, если виза отсутствовала, то просительная бумага решительно отметалась ею и отправлялась к Бирону на рассмотрение.

Быстро окончив дела, императрица велела закладывать карету, чтобы ехать в манеж. Обычно, к этой минуте карета уже ждала её у парадного подъезда, оттого, что ежедневный распорядок дня государыни был всегда одинаков.

– И скажите Анне Леопольдовне, что она едет со мною, – велела она, поднимаясь.

После той оказии, что случилась у принцессы с саксонским посланником Линаром три года назад, государыня с племянницы глаз не спускала! Принцесса жила теперь в стенах дворца под неусыпной охраной: ни один её шаг за пределы комнаты, ни один визит к ней или же её к кому-то, не совершались без разрешения тётушки! Удаляясь из дворца, Анна Иоанновна всюду брала племянницу с собой, чтобы та неустанно была у неё на виду.

Так что теперешнее положение Анны Леопольдовны при дворе вполне справедливо можно было расценить, как тюремное.

Впрочем, она не сетовала и не бунтовала против такого произвола. Тяжело переболев разлукой с Морицем, принцесса совершенно замкнулась в себе. Полное безразличие стало её постоянной маской. Иногда его сменяло раздражение. Анна совсем перестала улыбаться. На ассамблеях и куртагах сидела в полном молчании с опущенным лицом, без движения, напоминая ледяную статую.

Она утратила интерес к развлечениям и даже редко выходила на прогулки. Её перестали волновать наряды и драгоценности. И, если не было нужды выхода в свет, Анна по нескольку дней подряд пребывала в покоях, не вылезая из постели, не одеваясь и не причёсываясь. При этом не пускала к себе ни камеристок, на даже фрейлин. И не желала ни с кем разговаривать.

По-прежнему, единственной подругой при ней оставалась фрейлина Менгден. С большим трудом Юлии удалось вернуть себе расположение принцессы после страшной размолвки. Целый год Анна дулась на неё и гнала от себя прочь. Но Юлия с небывалым терпением и покорностью сносила все скверные выходки принцессы и не оставляла её одну.

Сперва Анна, стиснув зубы, нехотя терпела присутствие Юлии, гневалась и срывалась на неё по каждому пустяку, вымещая обиду за предательство. Но со временем боль поутихла. И между подругами мало-помалу стало постепенно возрождаться прежнее доверие. Пока, наконец, не произошло полное примирение.

Помирившись с Юлией, Анна призналась ей, что после пережитого душевного потрясения она до ужаса боится оставаться одна в покоях, особенно ночью! И с тех пор Юлия почти не удалялась в отведённые ей комнаты, так как Анна разрешала ей завтракать и обедать вместе с нею, а также ночевать в своих апартаментах; одним словом, быть неотлучно рядом.

Все эти особенности поведения принцессы, разумеется, бурно обсуждались в дворцовых кулуарах. Придворные за глаза считали Анну Леопольдовну чудаковатой. Были даже такие, кто старался приписать тесным дружеским отношениям принцессы с фрейлиной некий неприличный подтекст. А царевна Елизавета Петровна в своём кругу называла Юлию Менгден «Жулькой», намекая на то, что она, по сути, исполняет роль комнатной собачки при принцессе. И это меткое прозвище быстро распространилось при дворе и накрепко прилипло к фрейлине.

Принц Антон-Ульрих по-прежнему жил при русском императорском дворе. Два года назад он принял участие вместе с войсками Миниха в штурме Очакова. И заслужил похвалу фельдмаршала. Миних отписал императрице, что принц вёл себя храбро и мудро. И в дальнейшем из него может выйти хороший генерал.

В действительности, Миних, как всегда, желая доставить удовольствие государыне, приукрасил ситуацию. Антон-Ульрих изъявлял большое желание участвовать в сражениях, но особых военных талантов при этом не демонстрировал. И Миних так и не понял, что представляет собой этот юноша; за глаза он называл его «ни рыба, ни мясо». В походе же он надоел до горечи фельдмаршалу, досаждая расспросами о том, какого покроя и цвета перчатки лучше всего подошли бы к форме гвардейцев его полка. Его кирасирский полк так и не удостоился участия в военных сражениях в Турции. А сам принц всё это время состоял при Минихе волонтёром, так как фельдмаршал счёл такое положение наиболее удобным во избежание неприятностей.

Возвратившись из похода, тем не менее, принц получил тёплый приём и поздравления из уст самой императрицы. Анна Иоанновна даже прилюдно поцеловала его в обе щеки.

Но принцесса Анна осталась равнодушна к подвигам, приписываемым жениху. Она провела пару вечеров с Антоном-Ульрихом за карточным столом, перебросившись несколькими незначительными фразами. А всё остальное время скрывалась от него в покоях, сказавшись больной.

Вскоре принц отбыл вновь в расположение армии и вышел в поход на взятие Перекопа. Но поход этот закончился поражением. И Антону-Ульриху так и не довелось совершить героических подвигов, чтобы поднять авторитет в глазах неприступной русской принцессы.

В начале года, возвратившись из неудачного похода, принц вернулся к прежней жизни, а именно: днями муштровал солдат своёго кирасирского полка, а вечерами коротал время за карточными играми при дворе в обществе императрицы, и изредка – Анны Леопольдовны.

Императорский манеж

В манеже государыню с племянницей поджидал Бирон.

К 1739 году фаворит, пользуясь доверием императрицы, приобрёл безграничную власть при дворе; ни одно дело не вершилось без его осведомлённости, ни один проект не подписывался без его письменной резолюции. Как когда-то прежде он полноправно распоряжался делами Курляндского поместья, пользуясь доверием бедной вдовы Анны Иоанновны, так и нынче за её спиною он незаметно стал полным распорядителем дел всего Российского государства.

Два года назад скончался герцог Фердинанд – последний представитель из рода Кетлеров, претендовавший на Курляндию. И, хлопотами Российской империи при поддержке польско-саксонского короля Августа бывший курляндский дворянин Бюрен был избран в правители герцогства и стал именоваться «божией милостью Эрнст-Иоганн герцог Курляндский». В связи с этим он сменил свою безродную фамилию Бюрен и стал писаться фон Бирон, намекая на родство с древним французским родом (несмотря на то, что представители настоящего рода Биронов категорично опровергали его принадлежность к их династии).

Супруга его Бенигна – теперь носила статус кавалерственной дамы при дворе императрицы. Пятнадцатилетний старший сын Пётр – ротмистр кирасирского полка, теперь наследный принц Курляндский. Дочь Ядвига в двенадцать лет – наследная принцесса Курляндии со своим особым придворным штатом. Младший сын Карл с четырёх лет от роду зачислен в бомбардир-капитаны Преображенского полка.

Титул герцога Курляндского, конечно, был неплохим шагом в карьере. Но Бирону, сидящему буквально за спинкою Российского трона, этот титул, что ещё года три назад был пределом мечтаний, теперь же казался жалким по сравнению с теми уникальными возможностями, что разворачивались перед его взором. И только стоило пошевелить мозгами, проявить смекалку и хитрость, и – загребай жар двумя руками! И он озарился одной умопомрачительной идеей…

Зная, что Анна Леопольдовна испытывает неприязнь к Антону-Ульриху, Бирон решил сделать «ход конём» и сосватать царевне своего старшего сына Петра чтобы, таким образом, закрепить род Биронов на Российском престоле. А что? Если принцесса Анна родит сына, то он, Бюрен, станет дедом императора Российского. А на время малолетства государя, возможно, и его регентом!… Подумал, и аж дух захватило!

Чтобы приблизить осуществление задуманного, он стал подговаривать фрейлин в присутствии Анны Леопольдовны расхваливать Петрушу, красноречиво расписывать все его достоинства, дабы пробудить в принцессе благородные чувства к будущему жениху.

Но старания эти оказались напрасны. В действительности, Пётр Бирон не внушал никому благородных чувств; он рос избалованным и злым мальчишкой! И принцесса, как никто другой, видела и знала его дурные стороны. Поэтому она, молча, пропускала мимо ушей все хвалебные оды в его адрес.

В отличие от хитрого старика Остермана, Бирону не хватало изворотливости ума и тонкости в искусстве плетения интриг. И его действия зачастую были весьма грубоваты. Например, накануне бала в честь тезоименитства принцессы, Бирон разведал, из какой материи шьётся платье для именинницы. И велел пошить из той же ткани костюм сыну. Таким образом, он желал всем намекнуть о приверженности этих молодых особ друг другу.

Но вышло всё в точности до наоборот. Анна Леопольдовна пришла в замешательство и рассердилась. Императрица тоже не поняла и не оценила этого странного выпада. Принц Антон-Ульрих вместе с Антонио Ботта нашли в этой выходке непосредственное оскорбление в свой адрес. Да и гости на балу в недоумении перешёптывались и возмущались, считая, что принц Курляндский, таким образом, проявил неуважение к императорской особе.

Одним словом, Бирону надоело ходить вокруг да около с намеками. И сегодня он решил открыто посвятить в свои замыслы императрицу, чтобы заручиться её поддержкой.

В манеже для государыни был накрыт стол. Анна Иоанновна и Бирон трапезничали. Супруга Бирона с младшими детьми на солнечной лужайке запускали воздушного змея. А старший сын Пётр и принцесса Анна Леопольдовна упражнялись в уроках верховой езды, гарцуя на лошадях перед царицей и фаворитом.

– Взгляни, – как бы невзначай заметил Бирон, – Как они славно смотрятся вместе – принцесса Анна и мой Петруша!

– Да, Петруша вытянулся за эту весну. Настоящий кавалер! Жених!

– К слову о женихах, – подхватил он, – Принц-то Брауншвейгский шестой год зря нашей невесте глаза мозолит. Может, пора отослать его на родину?

– Остерман противится, – пожаловалась Анна, – Сам понимаешь, Австрийский двор – союзники с нами в нынешней войне, а потому ссориться с ними сейчас негоже.

– Так ведь Анне Леопольдовне он всё одно – не по сердцу.

– Что верно, то верно, – вздохнула царица, – А что делать?

– А что раньше делали? Играли свадьбы с местными женихами, достойными вельможами.

Государыня, не понимая его намёков, закивала:

– И не говори! Матушка Прасковья Фёдоровна, царствие ей небесное, уж как хотела нас с сёстрами замуж отдать за русских-то бояр! Ан, видишь, как вышло! Ой! Бироша, я как вспомню! – ударилась она в воспоминания, – Стою я на постоялом дворе Дудергофской дороги возле окоченевшего тела муженька моего! Реву белугой!! А холод собачий! Метель метёт – свету белого не видно! Что делать – не знаю! Куда ехать – не ведаю!… Жуть!!

Бирон ласково взял её за руку, поцеловал:

– Вот и я о том толкую! К чему девку неволить за немецкого принца, когда своих молодцов пруд пруди!

– О ком ты?

– Неужели при дворе не найдётся достойных?

– Да, кто же?

– Да, хоть… Петруша мой. Чем не жених?

Анна Иоанновна прижала ладошку к груди, заколыхалась от смеха:

– Ой! Ну, ты выдумал, право слово!!

– А что?! – оскорбился фаворит, – Тебе, царской дочери, в своё время герцог Курляндский был подходящей партией! А племяннице твоей, выходит, не гож?!

Она перестала смеяться:

– Я думала, ты шутишь…

Бирон одной рукою прижал её к себе, мягко поцеловал в висок:

– Анна, если мы с тобою, по воле жестокой судьбы, не смогли встать перед алтарём, так пусть, хоть сын мой с твоей племянницей будут вместе. А мы с тобою порадуемся на старости лет, глядя на их счастье.

Императрица опешила. Она в замешательстве глянула на манеж, где гарцевали на лошадях Анна и Пётр, недружелюбно отпуская друг другу обидные словечки. И простодушно выразилась:

– Они же друг друга терпеть не могут! Как кошка с собакой.

– Милые бранятся – только тешатся! – блеснул знанием русских поговорок Бирон.

Государыня задумалась. Конечно, ей было очевидно, для чего Бирон хлопочет; метит на трон Российский. Но при всей любви к фавориту, она не могла себе позволить поступить как дядька Пётр Великий, что посадил на престол рядом с собой лифляндскую прачку. Анна Иоанновна в душе всегда была привержена старым устоям, привитых ей с малолетства матушкой Прасковьей Салтыковой.

Сказать напрямую Бирону о том, что препятствием для её согласия на этот брак является его истинное происхождение, она не посмела. И уклончиво проронила:

– Право, не знаю. Что сама Анна про это думает?

– Так давай её спросим!! – смело предложил он.

Императрица насторожилась. Что-то больно он резво взялся? Уж не учинил ли за её спиной тайный сговор с принцессой?! У девки итак башка набекрень. Неужели уболтал её, чёрт красноречивый, замуж за своего Петрушку?! Быть не может!

– Аннушка! – позвала робко государыня, – Пойди сюда!

Она спешилась и, помахивая хлыстом, приблизилась к накрытому столу.

– Девочка моя, – начала вкрадчиво Анна, – Как тебе Петруша?

– В сравнении с прошлой неделей, делает успехи. Но я всё равно держусь в седле лучше его! – заносчиво сообщила она.

– Я видела. Ты молодец, – похвалила её тётушка, – Скажи, нравится ли тебе Пётр?… Ну, как мужчина?

– Как кто?! – она брезгливо сморщила нос, – Какой он мужчина?! Он ещё скворец желторотый!!

– Анна! – государыня, осуждающе покачала головой, – Особе из царской фамилии не следует так выражаться. Тем более, Пётр уже не ребёнок; ему пятнадцать лет.

– А мне – двадцать! – перебила царевна, – И почему я должна смотреть на него, как на мужчину?!