Матовая сеть. Книга четвёртая

Василий слушал её с напряжением, боясь упустить хоть слово.

– Наконец, Христофор Антонович завершил дела в Данциге. И мы стали готовиться к возвращению в Петербург. Накануне нашего отъезда девочка попросила не отказать ей в одной деликатной просьбе. Она вручила мне маленький деревянный крестик, старый, ещё кельтский, и умоляла, если вдруг мне доведётся в Петербурге встретить солдата Василия Микурова, то передать ему эту вещицу. Это было так трогательно! Я пыталась втолковать глупышке, что Петербург очень большой город. И в нём множество полков. А в них – тысячи солдат. Они пребывают в разных гарнизонах. И часто вынуждены воевать далеко за пределами страны. Но всё тщетно. Она так настойчиво упрашивала меня, что я, наконец, решила, что ей, очевидно, так будет спокойней…

Василий не удержался:

– Вы взяли его?!

– Судя по тому, как Вы взволнованы, я заключаю, что эта особа Вам хорошо известна?

– Более чем.

– А как её звали?

– Янина.

Княгиня обрадовалась:

– Верно!! Именно так её и звали!

– А что с крестиком?

Но она продолжала ликовать и будто не слышала его вопроса:

– Ни за что бы, ни поверила, что однажды найду Вас! Ведь это было всё одно, что искать иголку в стогу сена!

– Он сохранился?

– И как это волнительно, что Вы сидите сейчас напротив меня…

– Анна Даниловна!! Так Вы сохранили крестик? – не унимался Микуров.

Она укоризненно вздохнула:

– Как Вы, однако, нетерпеливы, господин сержант! – и покачала головой.

– Ради бога!

Она, смакуя удовольствие, откинула крышку шкатулки:

– Эта история любви польской девочки так растрогала меня. Что отныне я вожу его всегда с собой. Он мне стал чем-то вроде доброго талисмана.

И вынула из шкатулки старинный маленький деревянный кельтский крест на кожаном шнурке. У Василия от волнения пересохло во рту. Он с трепетом смотрел на крестик, боясь поверить глазам:

– И я могу его взять?

– Берите. Ведь он предназначался именно для Вас.

Микуров благоговейно взял его и крепко сжал в ладони.

– Благодарю, – пробормотал он внезапно осевшим голосом, – Вы даже не представляете, что Вы сейчас сделали…

Она тихо улыбнулась:

– Ну, почему же «не представляю»? Я тоже когда-то была юной девочкой. И тоже была безумно влюблена.

– Анна Даниловна! Вы – самая добродетельная из всех женщин! Отныне я буду всегда поминать Вас в своих молитвах, – Василий склонил голову в почтительном поклоне.

Она в ответ по-матерински поцеловала его в лоб.

– Эй, Василь, не видать там капитана с поручиком? – пробудился Пылёв, широко зевая.

– Не видать.

– Как думаешь, надолго мы тут? Жрать страшно хочется. Хоть бы поужинать успели. Куропатов, сгоняй на кухню, узнай; может, есть чего? Вот что за дурацкая манера у этих немцев – есть по часам?! По мне так, есть надо тогда, когда голоден!

– Сейчас узнаю, – пообещал Куропатов, и, бросив перья, умчался.

– А, между прочим, господа, за нами следят, – заметил Микуров, оттопырив занавеску.

– Да, ну! Кто?!

– Гляди! Вон тот, в синем кафтане и чёрной шляпе.

– Который? – Пылёв взглянул на улицу, где было достаточно людно.

– Тот, что прячется за фонарный столб.

– Чем он отличен от всех остальных, что шляются мимо гостиницы?

– В том-то и дело, что ничем.

– Так с чего ты решил, что он – агент?

– Дурень ты, Мишка! Настоящий агент ничем и не должен выдать себя из толпы. А этот приехал на извозчике, вслед за нами. Теперь трётся под нашими окнами уже третий час.

– Ну, и глаз у тебя, Микуров! Неужели шведы?! – всполошился Пылёв.

– Вряд ли! Скорее, местные. Кто-то держит город под неусыпным строгим надзором. Может, кардинал? Или канцлер? Или председатель суда…

– Есть! Есть ужин! – это вернулся с радостным известием Куропатов, – Подъём, ребята!! Налетай!!

Ближе к полуночи возвратились в гостиницу Кютлер с поручиком Левицким. Переоделись вновь в военные мундиры, подняли с постели драгунов. Левицкий уважительно хлопнул по плечу Василия:

– Молодец, Микуров! Верно указал, что след с дороги ведёт на Бреслау! Тут они были, голубчики!! В три часа пополудни выехали на почтовых к северной польской границе.

– Выходит, восемь часов уже в пути, – тут же прикинул Микуров, – Если без отдыха на ночлег, завтра к вечеру в Грюнберг прибудут. Там до границы – рукой подать.

– Не успеют! Председатель здешнего суда нам лучших лошадей выделил! И сопроводительное письмо, чтоб на всех почтовых станциях нам немедля предоставляли свежих лошадей и всё необходимое, что попросим. Так что, собирайтесь живо! Выезжаем!

– Значит, председатель суда? – задумчиво пробормотал себе под нос Микуров, – Странное дело, отчего так душевно о нас хлопочет? Видать, свою выгоду в том имеет.

Нейштедель

На следующий день в четыре часа пополудни русские прибыли в городок Нейштедель. И у местного почтмейстера выведали, что шведский майор и французский купец два часа назад были здесь, сменили лошадей и, отказавшись от отдыха, выехали на дорогу, ведущую на Грюнберг.

Письмо, подписанное председателем и почт-директором в Бреслау, оказало на местного почтмейстера должное воздействие; тот незамедлительно выдал русским офицерам свежих лошадей и в придачу дал в сопровождение двух почтальонов. Приказал им, в случае если они не догонят вышеупомянутых путешественников до Грюнберга, сопровождать господ офицеров и драгун до границы и исполнять все их приказания.

Синклера и Гутерье они завидели, не доезжая полверсты до Грюнберга. Быстро оценили обстановку: почтовая повозка с пассажирами и багажом и конный почтальон.

– Ваше благородие, – обратился сержант Микуров к Левицкому, – Дозвольте, нам с Пылёвым через лес выехать им наперерез и взять почтальона, чтоб наверняка не сбежал. А Вы с капитаном и драгунами их на коляске возьмёте.

– Дело говоришь! – согласился поручик, – Действуйте!!

Появление на дороге вооружённых офицеров, настроенных агрессивно, было для дипломатов полной неожиданностью. Не успели они возмутиться тем фактом, что их почтальона грубо стащили с лошади на землю, как в них самих упёрлись дула пистолетов. И Кютлер на французском, а затем на немецком чётко высказал им следующую фразу:

– Вы арестованы, господа, именем Ея императорского величества государыни-императрицы всероссийской Анны Иоанновны! Вы имеете право сдаться или умереть!

Под напором силы Синклер и Гутерье были вынуждены сдать оружие и подчиниться.

Капитан приказал вытащить из коляски багаж, взломал замок на дорожном сундуке и принялся шарить в вещах.

– Что Вы ищите, сударь? – заносчиво осведомился шведский майор, стараясь сохранять присутствие духа, – Я мог бы оказать Вам помощь, если бы Вы спросили…

– Обойдусь!!

Кютлер, вытряхнув содержимое сундука на дорогу, вскрыл ножом дно и вынул на свет божий оба конверта. Бесцеремонно сорвал печати и углубился в чтение.

Синклер заметно сник, понимая, что провалил задание.

Удостоверившись в том, что нашёл достаточно доказательств, капитан Кютлер велел вознице разворачивать коляску с арестантами и двигаться на запад к саксонской границе. Драгуны выстроились конвоем, взяв повозку в кольцо. И процессия тронулась в путь.

Саксония

– Куда вы нас везёте? – не выдержал Синклер.

– Вы не в том положении, сударь, чтоб задавать вопросы! – холодно отрезал Кютлер.

Но майор, видимо, уже переборол страх поражения, и теперь его обуяла бравада:

– Но, если мы арестованы, как Вы изволили сообщить, именем Российской императрицы, то почему Вы не везёте нас в Россию?! Почему мы движемся в обратную сторону? Я требую, чтобы меня доставили в Петербург! И я смогу там подать жалобу в шведское посольство!

Кютлер дал знак извозчику остановиться. И приблизившись к коляске, точно коршун навис над арестованным майором:

– Я бы советовал Вам помолиться, сударь.

– Вы, что же, угрожаете мне смертельной расправой?!

– Да, если Вы не сообщите мне подробностей переговоров с Портой!

– Каких именно подробностей Вы ещё желаете?! – раздражался Синклер.

Жаркое июньское солнце припекло ему голову, и он был крайне раздосадован на себя и на кичливого капитана, что обращается с ним столь высокомерно. Кютлер же был хладнокровен и суров:

– Когда именно ваше командование планирует начать военные действия против России?! В каких местах вы намерены пересечь границы?! Меня интересуют любые мелочи, как то – даты, числа, направления!!

Майор побагровел:

– Вы получили достаточные сведения; они содержатся в тех бумагах, что Вы варварски отняли у меня! Более мне неизвестно ничего. И ничего я говорить Вам не намерен! Здесь, на дороге. Ни слова! Я буду говорить в присутствии шведского посла. Про ваши разбойничьи действия. И грубое обращение с иноземными поданными на чужой территории! Я буду писать прошение в Королевский высший суд!! Я этого Вам не спущу!!

Капитан, молча, подал знак поручику Левицкому. Тот двумя руками подхватил майора за плечи и бесцеремонно выволок из коляски. Угрожая пистолетом, подтолкнул его с дороги на обочину в лес.

– Что Вы себе позволяете?! – кричал Синклер, вынужденно перебирая ногами.

– Куда Вы его ведёте? – испуганно зароптал француз, ерзая в повозке.

Но его вопросы остались без внимания.

– Ступайте сударь! Ступайте! – Левицкий, не опуская пистолета, заставлял шведского майора идти вперёд в высокую траву.

Тот в недоумении, подчинялся и шагал, спотыкаясь и оглядываясь. При этом не переставал сыпать возмущениями и обещаниями кары за их произвол. Поручик точно не слышал его угроз, равнодушно подгонял идти живее. Вскоре они скрылись из вида в неглубоком овражке. Голоса их стали тише и, наконец, смолки совсем.

На несколько минут воцарилась безмятежное спокойствие. Лошади тихо прядали ушами, отгоняя мух. Летний воздух наполняли запахи цветущих трав, в которых надрывно стрекотали кузнечики.

На какое-то время Микурову показалось, что он у себя дома, в родовом имении под Москвой. Жуя длинную травинку, он прикрыл глаза изнурённый долгой дорогой, и, внимая запахам и звукам, вдруг отчётливо представил, как скачет по цветастому лугу верхом на любимом коне по кличке Ворон. А матушка, выйдя на крыльцо, машет ему синей косынкой – зовёт к обеду…

Прогремевший неожиданно выстрел содрогнул тишину. Стая испуганных птиц взметнулась над лесом и тревожным гомоном заполнила воздух.

Французский купец переполошился и вопросительно уставился на Кютлера:

– Что это? – пробормотал он полушёпотом.

Но капитан вновь оставил его вопрос без ответа.

– Что… Что вы сделали? – продолжал он с нарастающей паникой, – Вы его убили?! Не может быть… Вы убили его?!… А я? Как же я? … Что будет со мной? Вы меня тоже убьёте?

– Убью! Если Вы сию минуту не заткнётесь! – пообещал Кютлер, не оборачиваясь.

Тот побледнел, точно известь, и бухнулся из коляски в пыль, к ногам капитана, беспрестанно повторяя:

– Сударь! Прошу, не убивайте меня!! Я всего лишь купец. Я ничего не знаю. И ничего никому не скажу! Я даже не знаком с этим господином! Мы только попутчики… Не убивайте!! Умоляю!…

Кютлер сперва презрительно игнорировал француза. Затем пригрозил пистолетом и грубым окриком загнал его назад в коляску. Тот в ужасе затих.

Левицкий вскоре вернулся один. Вскочил на коня, кивнул капитану, условно подтверждая, что всё кончено.

Француз Гутерье затолкал в рот кулак и тихо заскулил, как побитая собака, в предчувствие расправы. Но русские солдаты, словно не замечали его.

– Как называется эта река? – спросил Кютлер почтальона, указывая на журчащий в траве ручей.

– Бобра, Ваше благородие.

– Это нынче Саксонские владения?

– Так точно.

– А город, что виднеется впереди?

– Христианштадт, Ваше благородие.

Капитан жестом главнокомандующего армией махнул рукой в его направлении:

– Едем туда.

Саксония, Польша

В Христианштадте они не задержались, и направились дальше в Сорау.

Там, из гостиницы, капитан Кютлер отправил почтальона в Бреслау с посланием графу Шафготшу, в котором благодарил председателя за оказанное содействие. Сообщал о своей счастливой находке, присовокупив, что обстоятельства вынудили его к некоторой крайности, о которой он сожалеет, но не может сказать ничего подробнее; долг призывает его как можно скорее спешить со своей добычей обратно.

Далее пересекли польские границы. И, двигаясь без отдыха всю ночь. К полудню следующего дня остановились в деревушке возле крепости Мариенбург.

Определившись на постой, солдаты наведались в местный кабачок. Там отобедав и хорошенько выпив, Микуров, оставшись за столом наедине с Левицким, осторожно осведомился:

– Скажи, далеко ли отсюда до Данцига?

– Верст пятьдесят, не меньше.

Василий мысленно прикинул, что в целом часа за три он мог бы преодолеть это расстояние туда и обратно. И почувствовал, как в груди тоскливо и в тоже время радостно защемило.

– Чего кручинишься, брат? Задание выполнено! Бумаги при нас! – весело хлопнул его по плечу поручик, – Едем домой!!

Микуров взглянул на него исподлобья:

– Зачем капитан приказал убить шведского майора?

Тот сделал убедительный жест рукой:

– Это не он. Ещё в лагере я получил приказ фельдмаршала.

– Не может быть! – поразился Василий.

Левицкий, который уже перебрал вина, бравурно фыркнул:

– Ещё как может! – и опасливо огляделся, – Погоди-ка…

И, взяв со стола нож, распорол шов на обшлаге мундира. Извлёк оттуда листок, тайком сунул его сержанту:

– Читай!

Василий с любопытством прочёл бумагу, где фельдмаршал собственноручно написал инструкцию о том, как им следует искать случая, чтобы с майором Синклером «компанию свесть» и в скрытном месте, без посторонних лиц «стараться его умертвить или в воде утопить, а письма прежде без остатка отобрать».

Конечно же, верхом глупости Миниха было не только составить такую инструкцию письменно, ещё и поставить на ней свою подпись.

– Зачем ты держишь при себе такой опасный документ? – спросил он Левицкого, – Почему не сжёг? Если он попадёт в чьи-то руки… Это плаха, в лучшем случае – ссылка!

Тот вытер ладонью пивную пену с верхней губы:

– Э-э! Не скажи, брат! Кто знает?! Может, это мой шанс на спасение! – пробормотал поручик, пряча бумагу обратно в тайник мундира.

– Его нужно было похоронить.

– Кого?

– Синклера.

– Что за сантименты, сержант?!

– Неужели не понятно?! Не сегодня, завтра какой-нибудь местный пастух обнаружит тело! Поднимется шумиха!

Левицкий махнул рукой:

– Мы будем уже далеко отсюда.

– А этот купец-француз? Какова его участь? Зачем Кютлер везёт его с собой?

– Не знаю. Относительно его у меня нет никаких распоряжений. Он – мелкая сошка.

– Он опасен!!

– Чем?

– Он всё видел!

Поручик задумчиво почесал затылок:

– Это верно. По-хорошему, шлёпнуть бы и его тихонько! Но мы с тобой младшие по званию, и это не наше дело. Пусть Кютлер решает!

– И всё же мы – преступники! – не унимался Микуров, – Убийцы!

Левицкий, изрядно захмелевший, громко икнул:

– Это – война, Микуров! А на войне, как известно, убийц нет! Есть победители и побеждённые. Сегодня мы – победители! И празднуем победу!!

Тот скептически ухмыльнулся:

– А что будет завтра?

– А завтра…, – пьяные глаза поручика вдруг озарились блеском, – Завтра, Василь, мы едем в Петербург!!

– С утра?

– Как выспимся.

Микуров быстренько прикинул что-то в уме. И дружески обнял Левицкого за плечо:

– Слушай… Отпусти меня на несколько часов.

Тот уставился на него изумлёнными глазами:

– Куда?!

– Дело у меня тут есть.

– Да ты что?! Капитан тебя хватится – мне не сдобровать!

– Да ведь он пьян и спит уже. И судя по всему, проспит до утра, – рассудил Василий, – Отпусти, поручик! Я спозаранку буду на месте, как штык! Ты же меня знаешь.

– А что за дело-то?

– Личное.

– Зазноба, что ли?

– Ну, да. да.

Поручик лукаво погрозил ему пальцем:

– А ты, брат, не промах, оказывается!! И когда всё успеваешь? Ладно. Так и быть. Ступай. Но, чтоб ещё до рассвета был в гостинице! И ни в одном глазу!!

– Так точно!

Польша Данциг

Микуров проскакал в седле пару с лишним часов, прежде чем увидел знакомые башенки за высокими стенами Данцига. Сердце заколотилось при виде ставших ему некогда дорогими мест.

На въезде в ворота города, привратники предосудительно оглядели его русский мундир. И осведомились, с какой, мол, целью солдат пожаловал?

– Едзени обок, – ответил он, – Че отпосзак и зьес.

Они, заслышав польскую речь, радостно переглянулись:

– Так ты поляк?

– Так.

– Что ж, изволь. Проезжай. Отужинай, – гостеприимно пропустили они его, – Если хочешь отведать славного пива и горячих колбасок, езжай в кабачок пана Стахевича.

– А знаете ли вы, братцы, пана Кшиштофа. Он прежде был здешним хорунжем.

– Как не знать! Конечно, знаем!

– Хочу повидать его старшую дочку.

– Янинку?

– Да.

– Тогда тебе, пан, сам бог велел ехать в кабачок пана Стахевича! Потому как Янина его жена.

У Василия наступило лёгкое помутнение в голове. Жена?!… Вот так новости!… Стоило ли так спешить ему нынче? Пожалуй, лучше сразу повернуть назад.

Но привратники не замечали его потрясения и охотно напутствовали, как добраться до кабачка пана Стахевича с весёлым названием «Кабан». И даже настойчиво проводили до улицы, откуда с их слов ему «уже будет с пути не сбиться».

Заведение с вывеской «Кабан», по всему видать, пользовалось в городе доброй репутацией, так как народу в нём было ни мало. Микуров, окинув придирчивым взглядом всё помещение, приметил в дальнем углу освободившийся стол и уверенно обосновался за ним.

Публика в кабачке собралась шумная и весёлая. Пили пиво, закусывали. Громко разговаривали и хохотали. Пара молоденьких девушек в белоснежных расшитых блузках и голубых юбках с широким подолом шустро сновали между посетителями, разнося большие глиняные кружки с напитками и тарелки, от которых так и веяло самыми соблазнительными ароматами.

И тут Василий увидел ЕЁ. Она почти не изменилась, только похорошела. Золотисто-русые волосы были заплетены в две косы и уложены на затылке. Зелёные глаза светились живым огоньком. Она, стоя у бочек с пивом, бойко отдавала распоряжения девицам. Перебрасывалась острыми словечками с посетителями. А руки её, тем временем, быстро откручивали и закручивали краны на бочках, наливая пиво в кружки.

Затем, отряхнув руки от пены, Янина прошла за деревянную стойку и принялась что-то записывать, царапая мелом по грифельной доске.

Одна из девиц, наконец, подошла к Микурову, и кокетливо прикусив краешек губы, осведомилась:

– Чего желает пан?

Василий положил на столешницу две монеты:

– Пива. И попроси, чтоб хозяйка сама принесла.

Девица искоса поглядела на чужака. И, оправив фартук, направилась к хозяйке. Нашептала той что-то на ухо, указывая пальцем в угол, где расположился странный посетитель. Янина не усмотрела в его просьбе ничего зазорного; ей часто приходилось самой обслуживать посетителей, когда в кабачок наведывалось сразу слишком большое количество гостей.

Поэтому она, ничего не подозревая, наполнила большую кружку свежим холодным пивом и пошла к дальнему столику.

– Прошу, пан. Ваше пиво. Только что пожарили свиные колбаски. Не желаете отведать…

И неожиданно осеклась, разглядев гостя. У неё невольно подогнулись колени, и она тихо присела напротив Василия:

– Матка боска… Или я сплю?… Или… что это?

– Здравствуй, Янина.

– Здравствуй, мой ясный пан Василий Микуров. Глазам не верю… Ты ли это?

– Я, – удручённо кивнул он, – Так изменился?

– Нет. Разве что ещё лучше стал.

– И я на тебя любуюсь. Такая ты стала красавица! Хозяйка кабачка, – он обвёл глазами помещение, – Славное местечко. По всему видать – прибыльное. Твоё, значит?

– Наше, – тихо поправила Янина, – Супруга.

– Замуж вышла?

– Так.

– Любишь его, мужа-то?

Она отвела взгляд:

– Он хороший человек. Мы ладно с ним живём.

– Значит, всё у тебя хорошо?

– Да. Хорошо. А у тебя как?

– А я вот всё воюю, – коротко сообщил Василий, – И детки у вас есть?

– Есть. Сынок. Два годика. Я его Вацлавом назвала, – и будто в оправдание тут же добавила, – Муж не возражал; хорошее имя – Вацлав. Красивое.

– Да. Хорошее… Когда-то я назвался этим именем, чтобы попасть в Данциг, – тихо вздохнул Микуров и расстегнул на мундире верхние пуговицы, чувствуя накатившую тяжесть в груди. Нащупал деревянный крестик. Зажал в руке, снял шнурок через голову и положил на стол перед Яниной:

– Что ж, тогда забери назад. Ни к чему уже это.

Она, увидев свой крестик, прижала ладони ко рту, подавляя невольный вскрик. Василий увидел, как глаза её мигом наполнились слезами:

– Не может быть… Она нашла тебя, та красивая важная дама?!…

– Да.

– А я верила! Я знала, что найдёт! – слёзы покатились по её лицу, – Я каждую ночь молилась! И чувствовала, что он будет у тебя. Должен быть…

– Зачем? – угрюмо буркнул Василий.

– Это бабушкин крестик, – пояснила Янина, – Я ещё маленькой была, когда она умерла. А перед смертью дала мне его и сказала: «Янинка, отдашь тому, кого полюбишь».

Она взяла крестик и вложила в ладонь Василию, переплетя его пальцы со своими:

– Тогда, пять лет назад, когда тебя пан комендант привёл к нам на кухню, я сразу, как увидела тебя… так у меня внутри будто перевернулось что. Только я сперва тебя побаивалась. Ты странный был, не такой как наши мальчишки. Руку мне на лестнице подавал. Рассуждал не по-нашему. Одним словом, не похож ты был на мукомола.

– Да, да, обдирную муку от сеянной не отличал, – покачал головой Василий.

– Помнишь, да? – обрадовалась она, – А как мы за дровами ходили? На стену лазали?

– Ещё бы! Как такое забыть?

– А помнишь, как я ревновала тебя? – она вдруг покраснела, – Я ведь и вправду решила, что ты по ночам на свиданки ходишь! Мне тогда ещё и в голову не пришло, что ты на стену бегаешь. Ох, и мучилась же я от ревности! Дурёха! Верно?

– Верно. Всё хотел у тебя спросить, как ты узнала тогда, что меня на стене схватили?

– Нечаянно подслушала под дверью пана коменданта. Я за тебя так испугалась! – она прижала ладони к щекам, – Даже кофейник на себя опрокинула… Не помню, как до стены добежала, чего караульным наплела. Ключи у дядьки Януша стащила… Точно в помешательстве была.

– Отчего?

– Да ведь пан комендант тебя убить приказал! А я подумала, если тебя убьют, то я со стены сброшусь…

– Глупая ты моя, – ласково сказал Микуров. Сердце его так и щемило от её рассказа.

– А теперь, как я всё это вспоминаю, мне делается и больно, и радостно. А бабушкин крестик я хотела тебе ещё в крепости отдать, когда прощались. Но испугалась… Решила, что ты посмеёшься надо мной…

Он зажал её руку между своих ладоней:

– А ведь я с тех пор, каждый день думал о тебе.

– Правда? – встрепенулась она.

– Места себе не находил. Письмо хотел написать… Да так слов и не нашёл…

Оба умолкли и пристально смотрели друг другу в глаза. Наконец, Янина вытерла с лица слёзы и произнесла:

– Ты крестик себе оставь. Я хочу, чтоб он у тебя был. Любовь ведь не передаришь. Она только одна на всю жизнь бывает.

Он в отчаянии покачал головой:

– Ох, Янинка. Птичка-синичка! Что же ты со мной делаешь? И зачем ты, дурёха, замуж пошла?!

– А кто бы меня спрашивал? Время пришло, тятько сосватал. Свадьбу сыграли.

– Мне-то теперь что делать?

Она опустила голову:

– Воротишься в Петербург. Найдёшь хорошую девушку. Женишься.

Василий убрал крестик в карман кафтана, надел шляпу:

– Пора мне. Надо ехать. Прощай, душа моя. Не поминай лихом.

Он поднялся из-за стола и вышел прочь. На столе осталась не тронутая кружка пива.

Микуров уже отвязывал коня, когда увидел, что Янина спешит к нему через двор.

– Вот, возьми, – протянула она холщёвый узелок, из которого ароматно пахло хлебом и жареными колбасками, – Путь, видать, у тебя не близкий.

Василий, не в силах справиться с собой, крепко обхватил её и поцеловал. Она в ответ прижалась к нему всем телом, и он как когда-то, вновь ощутил грудью её взволнованный стук сердца.

Санкт-Петербург

императорский дворец

Императрица Анна Иоанновна пробудилась в восемь утра, раскинула в стороны руки и широко зевнула. В ответ на её пробуждение из всех углов спальни стало возникать ответное движение; пробуждались её шуты и шутихи, которые ночевали в покоях государыни. Их при дворе был целый штат, чтобы постоянно веселить царицу: днём они были обязаны дурачиться и кривляться, а те, кто пользовался особым расположением, оставались в опочивальне на ночь – рассказывать сказки и чесать царице пятки под одеялом, чтоб та скорее засыпала.