Полная версия:
Побеги
Она ухаживала за ней вместе с Леной, которая теперь бывала у них чаще, чем у себя. Лена и предложила примерить Гале конкурсный парик, и тогда Алена достала из ящика стола отрезанную косу и приладила ее к собранной из веток конструкции. Заготовку пришлось переделать. Вместо того чтобы закреплять ее на голове, вплетая в живые волосы, она сделала убор, который держался сам. Галя в нем была похожа на мертвую невесту из тимбертоновского мультфильма, который Алена очень любила. Обтянутые кожей скулы и большие, на пол-лица, грустные глаза.
Тем вечером электрические провода порвались от сильного ветра, и двухэтажка провалилась в темноту. В буфете на кухне Алена нашарила свечи и старую керосинку – подожженный фитиль зачадил черным, но потом оправился, вздохнул, и пламя застыло на тонкой веревочке уже совершенно ровное, как бумажное. Расставленные на серванте свечи множились в отражениях зеркальных створок, плясали по серым стенам. Галя сидела на кровати, опершись на подушки, в высокой короне из веток, с черной змеей, обвивающей голову. Девочки сидели в ногах: Алена заплела Ленины волосы в тяжелые полукольца, подоткнула их сухими, бог знает с каких времен сохраненными розами.
Когда в дверь позвонили, воздух дрогнул, как стекло в расшатанной деревянной раме. Вооружившись керосинкой, Аленка пошла открывать. На пороге, в кромешной подъездной темени, стоял Саня.
Его лицо, подсвеченное прямым светом, казалось плоским – как маски актеров в японском театре кабуки. Но потом вдруг рот поплыл вниз, а глаза, сплюснутые опухшими щеками, расширились до размера пятирублевой монеты. Саня попятился назад, столкнулся спиной с дребезжащими перилами и бросился бежать по лестнице. Оступившееся в темноте тело кубарем покатилось вниз, а вписавшись в стену, поднялось и снова понеслось наутек, крича перед собой: «Ведьмы!» Финальным аккордом грохнула тяжеленная подъездная дверь. Завороженная этим спектаклем Алена опомнилась, только когда все смолкло, и тогда же увидела, что все это время за ее спиной стояли две инфернального вида темные фигуры: с цветами и ветками в волосах и лицами, искаженными дрожащим пламенем свечи.
Галя умерла через три дня. Готовить ее к похоронам Алене помогала Кира. В лесу она набрала сосновых веток и заварила их кипятком. Сосновый дух напитал комнату, вобрал в себя плотный запах умершего тела. Галя, свежая и прекрасная, лежала в гробу в атласном платье, самом нарядном из всех. Голову ее обвивала толстая черная змея – отрезанная Санькой коса.
Земля сочилась гнилой сыростью и копотью. Сад потемнел. Некогда ярко-зеленые листья приобрели холодный серый оттенок. Из цветов остались только белые хризантемы и пара запоздалых георгинов – упрямые костерки в горстке пепла. Подвязанная к жерди закостеневшая виноградная лоза растеряла листья и выглядела мертвой. В день похорон выпал снег – не первый, но теперь было ясно, что он пролежит до весны. Пока Кира осматривалась в поисках цветов для букета, Алена стояла на дорожке, тупо уставившись в темную зелень. Кира заметила, что край джинсов у девочки потемнел, и сказала:
– Ты, наверное, ноги промочила. На кладбище поедем – замерзнешь.
Она присела перед клумбой и срезала два алых цветка. Уложив их на колени, уперлась ладонями в землю и закрыла глаза. Хотела прочитать какую-нибудь молитву, но не вспомнила слова, поэтому сказала про себя: «Как ты укрываешь собой корни цветов и трав, так и рабу Божию Галку прими, мать-земля».
Потом они спустились с холма к дому, где во дворе на двух табуретах стоял сиреневый гроб, и началось прощание. Когда батюшка обнес всех кадилом, Алена взяла у Киры георгины и вложила их в материнские руки. Цветы очень шли голубому Галиному платью. Гроб укрыли лапником, который кидали по всей дороге до самого кладбища.
Процессия была недлинной – в поселке судачили про ведьм. Впрочем, сам Саня, неосторожно в сердцах бросивший этот глупый слух, пришел. Эластичное его тело смялось, как погнутая проволока. Из запавших глаз вытекали слезы, и он попеременно смахивал их рукавом. Видела Алена и другое странное: когда приехали на кладбище, из леса показался зверь – рыжее пятно на грязном снегу. Сопровождавшие ее Кира и Лена, впрочем, ничего такого не заметили, так что, может, и померещилось.
Глава третья
Кира приходила на ферму после смены, которую заканчивала в пять. Цветки календулы уже сворачивали свои лепестки – как точные часы, они всегда делают это в одно и то же время. Обычно она ходила в одиночестве по мятой траве, отсчитывала расстояние мерной лентой, вбивала колышки, натягивала нитку.
Как-то к ней подошел Зорев:
– Славка говорит, ты все цветы знаешь?
– Ну не все, – ответила, затягивая узелок, Кира.
Зорев выдернул из травы тонкий как волос стебель, к которому крепились три широких лепестка в виде сердца.
– Вот это что?
– А это… Это кислица. Попробуй.
Зорев посмотрел на нее, не понимая.
– Да не бойся ты. – Кира оторвала лепесток, положила на язык и пожевала: – Кислая. Неужели не знаешь?
Зорев сделал как она, долго жевал, потом улыбнулся:
– Вот теперь вспомнил. Мать показывала давно, когда маленький был. Она, как и ты, все травки знает. В детстве чем меня только не пичкала. Помню, заставляла пить отвар из одуванчиков. Такая мерзость!
– А зачем?
– Притупляет чувство голода. Я толстый был. – Зорев захохотал.
Кира поморщилась. От смеха у него в горле запершило, и он долго откашливался, потом вытер рот рукавом спецовки и серьезно сказал:
– Я так долго тут не был, что забыл уже, как жить.
– В Горячем? – уточнила Кира.
– Не на войне.
Потом Зорев иногда снова подходил к ней, каждый раз с новыми цветками. Она называла: мать-и-мачеха, гусиный лук, анемона желтая, анемона белая, калужница, фиалка, а это ты уже показывал, неужели забыл?
Как-то вечером Слава рассказал Кире, что Зорев накинулся на одного из рабочих. Тот даже не понял, в чем провинился, как в него полетел молоток. Кира не поверила:
– Может, он в шутку?
Один раз Кира видела, как Зорев схватил работавшего у него парня за шкирку, протащил до калитки и бросил у дороги, потому что они не смогли договориться. Она не придала значения. В ее мире насилие было нормой. Когда Женя был помладше, Слава прикладывал ладонь к его затылку, свободной рукой оттягивал указательный палец, а потом отпускал. Раздавался щелчок, мальчик начинал хныкать.
– Ага, молотком запустить. Хорошие шутки. – Слава почесал сгоревшую шею. – Тебе долго там еще возиться? Может, пора завязывать, а?
Когда Кира закончила с планом и подготовила землю, они с Зоревым поехали в город на садовую базу, чтобы купить саженцы. Там погрузили в машину карликовые яблони, краснолистные клены, алычу и вишню, а когда поехали обратно, зарядил такой ливень, что пришлось остановиться посреди проселочной дороги и заглушить мотор. Печка работала плохо, и в салоне было холодно. Зорев вытащил фляжку.
– За рулем разве можно? – недоверчиво посмотрела Кира.
– А это и не мне.
Дождь застучал с новой силой, и Кира поежилась.
– Глоток хотя бы сделай, ты же замерзла.
Она взяла фляжку. Сделав несколько коротких глотков, почувствовала, как жар разливается по телу. В горле было горько, но на губах осталась ягодная сладость.
– Вкусно.
Маленькой она часто играла под скрюченной яблоней, пока бабушка занималась грядками. День за днем Кира наблюдала, как распускает длинные усы клубника, как завязываются огурцы, как пухнут дыни. Однажды началась сильная гроза: ветер крутил деревья, гремел металлическими ведрами, дождь набросился на землю как зверь, в почерневшем небе скалились молнии. Они укрылись в домушке – дряхлом металлическом вагончике, который стоял в углу огорода. Внутри на двух скамейках были расстелены мешки, сушилась лущеная фасоль, дозревали помидоры. Бабушка разломила один, похожий на цветок с вздутыми лепестками, и протянула Кире. Нашелся спичечный коробок с солью. Помидор был сладкий и сочный, по рукам текло. Кира ела его и смотрела в портал двери. Снаружи – треск, гром, нездешний свет, внутри – тепло и нестрашно.
– Как хорошо!
– Чего хорошего-то? – улыбнулся Зорев.
– Просто сидеть вот так хорошо.
Взявшись за ручку стеклоподъемника, Кира впустила в салон влажный морок, подставила ладонь под жирные капли. Скоро дождь затих, и Зорев завел мотор.
– Что-то я пьяная. – Кира взглянула на него и сразу отвернулась. – Я быстро пьянею, потому что вообще не пью.
– Не переживай так.
Чтобы Кира не промокла, он подвез ее до дома, но она все равно стояла под дождем и смотрела, как Зорев разворачивается. Потом поднялась в квартиру, скинула ботинки.
– Ты напилась, что ли? – изумился, выглядывая в коридор, Слава. – Красота! Раздевайся давай.
В комнате гремел футбольный матч.
– И че, ты не спросишь ничего, да?
– А че тут спрашивать? Давай раздевайся.
– Где была? С кем пила?
– Раздевайся, говорю.
В спальне она стащила с себя кофту и повалилась на кровать, а когда Слава стал укрывать Киру одеялом, потянулась к нему, вцепилась в резинку треников.
– Кир, ты нормальная? – отнял ее руку Слава. – Проспись, а.
Когда они в первый раз занимались сексом, он думал, что она притворяется – ну не могут от такой нескладной возни быть оргазмы, но ей в самом деле нравилось. У нее в горле пересохло, и, когда она зигзагом пошла в кухню выпить воды, врезалась в дверной косяк. Он рассмеялся, поверил. Кира тогда только рассталась с парнем и не искала ничего серьезного, но забеременела. Когда она сказала об этом Славе, он долго молча смотрел на нее, потом хлопнул по столу и заключил: «Решено – рожаем», и для убедительности обнял. Когда играли свадьбу, она была уже на четвертом месяце и без всяких УЗИ знала, что родится мальчик.
Сначала Кире просто нравилось думать о Зореве. Мысли путались с фантазиями о яблоневых деревьях и смородиновых кустах. На верхней полке дальнего стеллажа в поселковой библиотеке она нашла книгу про садоводство и с глупой улыбкой листала ее за обедом и после ужина, вместо того чтобы мыть посуду.
Кира испугалась, когда поняла, что хочет его. В тот день она высаживала в грунт подросшие сеянцы мальвы, а он подошел к ней и спросил:
– А грибы ты тоже знаешь?
– Рано еще для грибов.
– Это смотря для каких.
Зорев рассказал, что мальчишкой всегда собирал в мае сморчки. Гриб капризный – растет от силы неделю, только один раз в год и в конкретных местах. Не захочет – не покажется, но если найдешь один – тут же откроется целая поляна. Он хотел проверить старое место, и она согласилась составить компанию. Слава тоже собирал грибы, но другие – подберезовики, белые, иногда солюшки, волнушки и грузди на засолку. Она выучила их ножки и шляпки – пластинчатые и губчатые, а вдруг обнаружив на дне корзины незнакомый гриб, боялась, шла к Славе, уточняла. Он успокаивал: «Это волнушка, а это синенога – закатывай в банку».
В лесу она шла позади Зорева, неуклюже хрустя ветками, спотыкаясь на кочках. Он – другое дело. Как маленькая щепка в лоне реки, плыл, обтекая деревья, почти не касаясь их.
Когда с улыбкой заговорщика он обернулся на нее, она подумала, что он тоже может ее захотеть.
Заскрипела сорока, и Зорев остановился, приложив палец к губам, приказал молчать, потом махнул, приглашая подойти ближе. Когда она посмотрела под сосну, там, куда он указывал, увидела пеструю птицу размером с курицу, но с длинным, как тонкий клинок, клювом. Птица сидела не шелохнувшись – прямо чучелко, и Кире померещилось, что это не она замерла, а время остановилось, но вдруг двинулось крошечное веко, и птица моргнула.
– Вальдшнеп, – прошептал Зорев. Он зажал рукой рот, чтобы задавить подступающий кашель и не спугнуть.
Домой Кира вернулась с пакетом сморчков, счастливая этой находке. Это она увидела возвышающийся над землей первый гриб – белая ножка так и светилась на солнце.
– Я это есть не буду, – сказал Слава.
– Почему? – Грибы лежали на разделочной доске, и Кира коснулась пальцами сморщенной шляпки.
– Травиться еще.
– Они съедобные, вкусные…
– Сказал, не буду.
– Но я собирала, хотела попробовать.
– Кир, я же сказал. Хочешь – ешь.
Кира отвела влажные глаза. Она злилась на себя за слезы, которые возникали даже по незначительному поводу, но ничего не могла с этим поделать.
– Началось. – Слава глубоко вздохнул и вышел из кухни. Ее слезы его обезоруживали, и он никогда не знал, как на них реагировать.
Вдруг Кира ощутила острую жажду. Вытерла слезы, набрала полный стакан и выпила залпом. Когда Женя подрос, она вернулась к разговорам о переезде из Горячего в город, которые не заводила много лет. Слава отмахивался: «Кому мы там нужны, да и на какие деньги? Квартиру продать? А кто купит?» Она замолкала, но только еще больше убеждалась в своем желании. Опуская стакан, с силой ударила по столешнице, и донышко треснуло – едва успела разжать руки, как он развалился на осколки.
Весь вечер Кира не разговаривала с мужем и, когда снова засыпала одна, в отместку вспоминала Зорева и фантазировала о нем. Приятно было вообразить себя другой, живущей иначе.
Так прошло лето, а осенью умерла Галя. Вечером, разобрав лотки с остатками салатов после поминок, Кира взялась драить кухню. Она достала из шкафов и перемыла тарелки и кружки, перетряхнула железные банки, в которые собирала монетки, складывала записки с рецептами. В глубине одного из ящиков она обнаружила два пакета цветочных семян: астры «Сиреневый туман» и «Вундер». Кира купила их весной на почте, но посадить забыла. Она разорвала один пакет и высыпала содержимое на ладонь. Ей стало обидно за эти продолговатые бледные семечки, не пустившие корни, не лопнувшие под натиском буйных ростков, не ставшие прекрасными цветами. Астры цветут долго, сейчас они еще украшали бы угасающий сад.
Ничего не сказав домашним, Кира пошла на ферму. Было уже поздно, но, когда Зорев увидел ее, раскрасневшуюся от быстрой ходьбы, не удивился.
Она заметила на столе за его спиной открытую бутылку коньяка, кивнула:
– Можно мне?
Он сполоснул стопку, налил. Она выпила залпом, из глаз выступили слезы.
– Спать будешь крепко, – сказал Зорев.
– Я пока не хочу спать. – Кира взяла его руку, приложила к своей щеке. Рука была теплая и пластичная, как резиновая грелка.
Они поднялись наверх, туда, где планировалась спальня. Крыша была покрыта только частично, и сквозь прорехи между досками можно было увидеть макушки сосен, постанывающих в синеве неба, а присмотревшись, заметить среди деревьев маленькие белесые вихри золы и торфяной пыли. Когда ветер сильный и сосны ноют уже без всякого притворства, в полный голос, вихри несутся по лесу, оставляя ожоги на земле, деревьях, животных.
Кира легла на диван, который был здесь единственной мебелью, и закрыла глаза. Зорев осторожно опустился рядом. Он хотел было разложить диван, но она не позволила – нравилось упираться носом в его ключицу, вдыхать запах любимого тела. Ее собственное тело было набухшим как опара, и, когда Зорев гладил ее по волосам, спине, плечам – по всему, до чего мог дотянуться руками, – ей казалось, что оно продолжает вскипать, расти. Это было почти невыносимо.
– Ты теперь моя? – спросил Зорев.
Кира улыбнулась. Она протянула руки к темному небу. Ветер ласкал борозды ребер. Маленький цветок, который до того она прижимала рукой, распрямился.
– Это что? – Темными пальцами Зорев коснулся тонких лепестков.
– Не трогай. – Кира отстранилась.
Он хотя и нерешительно, но убрал руку:
– Почему?
– Просто. Все остальное можно, а это нет.
С дерева сорвалась какая-то птица: раздался и тут же растворился в ночи шелест больших крыльев.
– Кир, ты? Куда ходила? – крикнул из зала Слава, когда она вернулась домой. – Сделаешь чайку?
Она зажгла плиту, поставила чайник. Села на табуретку, уставилась на синий огонь. Потом заварила чай и понесла в зал.
– Что ты смотришь?
– Да так, боевик. Садись.
Слава лежал на диване, Кира села на край. На экране была погоня, стреляли. Картинки так быстро сменяли друг друга, что она почувствовала тошноту, закрыла глаза. Сидела так какое-то время, а когда Слава уснул, убавила громкость и ушла в спальню. Засыпая, она видела пошатывающиеся сосны, заново переживала блуждания по телу горячих рук. Уткнувшись лицом в подушку, то ли стонала, то ли плакала. Мысли путались в голове, и она ощущала то радость, то отчаяние, которые сражались между собой, как воины в Женином «Мортал комбате».
Новых заказов на препараты не было, поэтому женщины выдавливали прорезанные в картонных листах заготовки и складывали из них маленькие серебристые коробки. Потом они фасовали в эти ящички сладкие белые шарики и клеили этикетки гомеопатических лекарств.
– Девки, обедать идем? – вдруг вскинула голову Жанна.
Откуда-то она всегда точно знала, сколько времени, даже смотреть на часы ей не было нужно. Кто-то пошел в магазин, вскипятили чайник. Кира не пила чай на работе: вся вода на заводе была дистиллированной – такой чистой, что казалось, наоборот, в ней полно всяких примесей. Другие привыкли, а Кира не смогла. Но в этот раз она тоже отхлебнула из кружки. Чтобы перебить вкус, положила побольше сахара, но чай все равно получился ужасным. Пересилив себя, сделала еще глоток – так хотела пить. Это не помогло. Во рту все равно было сухо, язык прилипал к небу. Машинально Кира отвернула кран и подставила ладонь лодочкой под струю воды. Было так приятно, что она засучила рукава и намочила предплечья. В тот день она не обедала, но после смены долго стояла в душевой, покрываясь водой как пленкой, а дома, раскладывая макароны с тушенкой по тарелкам, чувствовала себя такой сытой, будто уже умяла целую кастрюлю.
Дом Зорева достроили к зиме. Работа еще оставалась, но он отложил ее на весну и всех распустил. Слава устроился сторожем в школу и дежурил через день, ночуя на раскладушке в учительской. Когда он возвращался утром, Кира торопилась на завод, а когда приходила она, уходил Слава.
В декабре еще один розовый цветок появился внизу живота. В январе и феврале новых цветов не было, зато в марте распустились сразу два: розовый за правым ухом, и бледно-фиолетовый на внутренней стороне локтя.
Зима развеялась как тягостный сон, который утром уже и не вспомнишь. Ранней весной Кира накопала еще мерзлой земли и, когда та оттаяла, распределила ее по пластиковым коробам. В землю опустила семена и накрыла до поры пластиковым пакетом наподобие теплички. По утрам подходила смотреть: показались ли ростки, развернулись ли листья. Когда земля уже достаточно прогрелась, Кира прибралась в саду и высадила на холме новые цветы. Это были астры, которые теперь напоминали Кире о Гале. Она решила устроить для них отдельную клумбу и любовно украсила ее камешками с речки.
Иногда в сад приходила Алена, которая со смертью Гали стала жить одна. Хотя формальным опекуном девочки была бабушка, она контролировала скорее ее расходы, чем ее саму. Алена молчаливо глядела в белые просветы между темными стеблями, не увлекаясь ничем конкретно, но уходила с каким-нибудь цветком или букетом, которые вплетала в прически на юбилеи и другие праздники. Иногда Кира прерывала оседающую на пунцовых лепестках тишину и заговаривала про Женю, который дружил с Аленой и Леной по принципу общего двора.
Бывало, ночью она тихо вставала с постели и садилась на край Жениной кровати, касалась покрывала, гладила ладонью скатавшийся ворс. Бывало, мальчик просыпался, поднимал на нее сонные глаза, спрашивал чуть взволнованно:
– Мам, ты чего не спишь?
– Хочешь, мы с тобой будем жить в красивом городе? С кинотеатром и каруселями, может, даже планетарием, – шептала Кира, но сын ее уже не слышал, спал.
Открытые окна жадно вдыхали горизонт, а вместе с ним – свежий необъятный аромат цветов.
Иногда в сад приходила практикантка Альфия. На заводе она приглядывала за подопытными животными, кормила и чистила клетки, и ее кожа сочилась теплым кислым запахом – как сено, измятое горячими животами взволнованных зверей. В отличие от других она не смотрела на сад, а слушала его, для верности закрыв глаза. Анемоны, левкои, мимозы, фиалки, гвоздика, нарциссы, гиацинты, жонкили, резеда, жасмин – тысячи невидимых жизней сливались в единое, постоянно изменяющееся многоголосье.
– Что ты слышишь? – подолгу глядя на нее, удивлялась Кира.
– Всё. Вот, например, мальвы.
В их лепестках с глубокими выемками, объясняла девушка, гуляет ветер, поэтому говор этих цветов похож на зов далеких труб. Совсем другое дело – флоксы, которые трепещут, как непросохшая простыня на веревке. Она слышала и другое невидимое – как впивалась в цветок и глотала нектар маленькая пчела и как горел под кожей сада торф.
На ферме жила одна косуля, которая Кире особенно нравилась. Она была крупной, с темными коричневыми пятнами вдоль линии позвоночника и водянистыми синими глазами. В шутку Кира называла ее Рахелью – откуда-то пришло в голову и прицепилось чужеземное имя. В начале лета Рахель родила детеныша. Он был маленьким и слабым и не мог передвигаться за матерью, поэтому первые несколько недель лежал, затаившись среди густой травы. Рахель несколько раз за день приходила кормить его, но потом снова оставляла одного – боялась привлечь собой хищников. У малыша сальные железы еще не развились, и другие животные не могли услышать его запах.
Никто не понимал, как Рахель его упустила, но жарким летним днем, только выучившись ходить, детеныш косули пробрался сквозь зазор в сетке и убежал в лес. К вечеру звереныш вернулся на ферму искалеченным. С морды свисали черные лоскуты кожи, на груди запеклась кровь, на передних ногах белела кость. Скорее всего, он учуял что-то во мху и стал рыть, не зная, что там, под этим поверхностным слоем почвы, скрывается горящая пещера. Испуганный огнем, он выскочил, но было поздно – лизнув шерсть, огонь стал распространяться по телу животного смертельными метастазами. Кира ужаснулась, когда его увидела. В отличие от увядающих цветов в умирающих животных не было ничего красивого.
Его решили застрелить. Зорев взял ружье и вскинул его на плечо.
Кира зажмурилась, закрыла уши руками, чтобы не слышать выстрела. В темноте отдаленно грохнуло, потом еще раз – гораздо тише, – и маленькое тело рухнуло на землю.
Когда она снова открыла глаза, животное лежало на боку. Передние лапы у него были согнуты, а задние вытянуты и переплетены, длинная шея заломана. Выстрел пробил грудь: из рваной дыры сочилась блестящая черная кровь. В разреженном воздухе пахло дымом. Кира посмотрела на Зорева. Он стоял, опустив ружье, и смотрел на изуродованное существо. Голова прижата к плечу. Когда он повернулся к Кире, на его губах тряслась улыбка.
Потом он ушел в дом, а она заметила, что над головой животного венцом торчал куст крапивы. Ее острые листья были все в красную точку. Кира приблизилась к растению и наклонилась. Она старалась не смотреть на зверя, но то и дело цеплялась взглядом за сгустки крови на паленой шерсти. Стоя над крапивой, вдохнув колкий зеленый запах, она вдруг почувствовала, что очень устала, а упершись руками в землю, обнаружила блестящее – гильзу от патрона. Подобрав ее, еще горячую, туго зажала в ладони. Она ничего не почувствовала, но потом, раскрыв руку, увидела, что вдоль линии жизни образовалось продолговатое белое пятно и кожа в этом месте стала твердой. Говорят, крапива сжигает зло и, чтобы снять сглаз или порчу, нужно невзначай обжечься.
В тот день они занимались сексом на кухне – прямо перед большим окном с прозрачной занавеской. Она стояла облокотившись на столешницу, сколоченную Зоревым из гладких досок. От него пахло кровью, и когда он засовывал пальцы ей в рот, она заметила на костяшках несколько темных пятен. Она воображала, что смотрит на себя через экран окна, как на одну из героинь вечерних мелодрам про женщин, с которыми что-то происходит, пока они просто позволяют этому быть. Она чувствовала себя наэлектризованной и не сомневалась, что, если коснется лампочки, та загорится у нее в ладони. Зорев то отталкивал, то с силой прижимал ее к себе, нагибал и вытягивал за шею вверх, сжимал и сдавливал – словно она была куклой, а он мальчишкой, которому только и надо, что выкрутить ей руки-ноги. Она пыхтела, стонала, выла, впивалась в него губами. И вдруг произошло то, чего Кира никак не ожидала.
Скользнув рукой вдоль ее ребер до небольшой выемки на сгибе бедра, он ухватился пальцами за упругий стебель, и она заныла от боли.
– Что ты делаешь? – прохрипела она, и на глазах выступили слезы.
Кира повела плечом, дернулась, но Зорев держал ее крепко. Обхватив свободной рукой, он прижимал ее локти к груди так, что она не могла пошевелиться.
– Тихо, тихо. – В кулаке он сжимал маленький розовый цветок.
