Дневник из преисподней

Потом зазвучала музыка, и милорд пригласил меня на танец, отрепетированный накануне бесчисленное множество раз. Он вел меня уверенно и непринужденно, не замечая мелких ошибок, которые не могли исправить никакие тренировки, ведь я никогда не училась танцам профессионально и почти не понимала их прелесть и красоту. Но уверенность милорда передалась и мне, словно мое тело когда-то знало, как подчиняться музыке и движениям партнера, и вспомнило о забытых и похороненных где-то очень глубоко знаниях и воскресило их. И что-то изменилось во мне неуловимо и как-то незаметно. Я забыла, кем является милорд, и совершенно неосознанно позволила ему управлять собой, словно внутренняя сила исчерпала себя, лишив меня воли и желания сопротивляться. И я уже не думала о том, чего мне стоило согласиться на нашу помолвку, и какую цену мне придется еще заплатить, как не думала и о последствиях своего решения.

На нашей помолвке милорд был ужасно мил и чересчур галантен, даже забавен, когда шептал на ухо свои шутливые и ироничные впечатления от очередного гостя, считавшего своим долгом поздравить нас. Милорд смешил меня, и я смеялась от души над его шутками, и он смеялся вместе со мной. Он был так похож на своего брата в эти мгновения, что я не могла и не хотела вспоминать причины, по которым я здесь и с ним. Милорд был счастлив в тот вечер, и я это знала, и потому позволяла себе флиртовать с ним и любоваться его глазами так же, как он любовался моими.

Я улыбалась в ответ на его комплименты, подсознательно отмечая, что в них нет и намека на тонкую игру или грубую лесть. Он говорил, что скучал без меня, и я знала, что это правда, ибо его чувства пронизывали меня с ног до головы, возвращая мне власть над ним. Он говорил, как пытался осмыслить тот факт, что меня больше нет, и ненависть к своему отцу победила даже скорбь, которую он испытал. Он признался мне в том, что впервые в жизни пожалел о том, что привел меня в этот мир, ибо знание о том, что я жива, но недоступна, стоит всей его скорби и всех его горестных чувств. Он сказал, что найдет меня даже на краю неизведанных земель за Вечным морем, если я покину его. И сейчас я понимаю, почему милорд вернулся за мной в мой собственный мир, ибо в день нашей помолвки его скрытые чувства стали очевидным фактом и для него и для меня: я стала частью его души, а он – частью моего сердца. И чтобы жизнь продолжалась, мы должны были соединиться, или кто-то из нас должен был умереть, дав возможность другому продолжить жить дальше…

В какой-то момент в самый разгар веселья мы вырвались на террасу, которую облюбовали любовные парочки, тихо ускользнувшие с нее при нашем появлении. Вечер был прохладным, но холод не успел коснуться моих обнаженных плеч, согретых черной курткой милорда, еще хранившей тепло его тела и тонкий аромат его кожи. Мне казалось, что кто-то другой, а не милорд стоит рядом со мною, и окружающий мир, принимавший мои проклятия еше вчера, в этот миг был мне дорог, как никогда.

Милорд ничего не говорил мне и ничего не делал. Он просто стоял и смотрел на меня глазами бесконечной нежности и любви, и это был не милорд – тот, кто смотрел на меня под звездным небом.

– Вы сегодня не похожи на себя, миледи!

– Так же, как и вы, милорд! – Я засмеялась от тихого восторга, плясавшего в его глазах огненными чертиками.

– Почему вы так считаете? Почему, Лиина? – Он прикоснулся пальцами к моей коже и провел ими вдоль изгиба шеи, заодно исследовав тонкие скулы и подбородок.

И не были ничего приятнее его прикосновения. Я даже закрыла от удовольствия глаза и с трудом сдержалась от желания прикоснуться в ответ к его лицу, его волосам и столь манящим губам. Самое странное, что именно мое желание встряхнуло меня и вернуло на грешную землю из заоблачных высот сказки и удовольствия. Я потеряла над собою контроль! Над собою и своими чувствами. И это было недопустимо в отношениях с милордом…

Я всегда знала, когда подходила к черте в своих взаимоотношениях с мужчинами. Именно к той черте, пересекая которую, переходишь на совершенно иной уровень отношений. Тот самый уровень, что зовется влюбленностью, привязанностью и затем зависимостью – иногда столь огромной, что это можно назвать и любовью.

До тех пор, пока во мне не появлялось желание прикоснуться к мужчине, я могла спокойно говорить с ним и улыбаться ему, используя его ум, талант, увлеченность и его интерес. Но мои собственные чувства и эмоции были просто холодны, они не требовали от меня ничего и не порождали во мне никаких желаний.

Мой интерес был холодным интересом моего собственного ума, а сердце спокойно почивало на мягких подушках полного чувственного равнодушия. И это могло продолжаться годами и десятилетиями.

Но иногда, хотя и очень редко, этот механизм давал сбой по причинам мне совершенно неясным, и тогда моя рука бессознательно желала ощутить тепло чужого тела и могла прикоснуться к нему прежде, чем включался защитный механизм моего серого вещества. И только тогда я начинала понимать, что сердце просыпается, и я могу пересечь черту, за которой эмоции перестают себя сдерживать, а жизнь приобретает такие краски, от которых слепнут глаза и разум. В эти мгновения, уже осознавая свои желания, я все еще могла контролировать себя и потому только я решала, стоит ли пересекать черту или нет.

Всего лишь мгновение – одно ничтожное мгновение мой разум боролся с моим желанием, но победа над чувствами была неизбежной. Она всегда была неизбежной и я ушла от ответа, банальным образом промолчав. Мои глаза перестали смотреть на милорда и обратили свой взор на ночной город под нашим балконом. И странным образом воцарившаяся тишина разогнала мои иллюзии в том, что рядом со мною находится совершенно другой человек. Но мои мысли не могли погасить эмоции удовольствия от вечера и комплиментов милорда. Он флиртовал со мною также естественно, как это делала я, но мы оба знали, что в любой момент это может прекратиться. Только в тот вечер подобное знание было совершенно неважно и не имело значения.

Мы вернулись в зал немного притихшие, но не потерявшие интереса друг к другу в этом шумном и веселом обществе. Мы танцевали, а потом пили прекрасное вино и снова танцевали.

Милорд угощал меня чем-то очень вкусным, потом легким и воздушным, тающим во рту. Я не помню названия тех блюд, но я помню их восхитительный вкус, и в какой-то момент я сказала, что ничего прекраснее этой помолвки и этого праздника в моей жизни не было, а милорд целовал мои губы, загадочно улыбался и по-прежнему смешил меня даже во время танцев. Я никогда не забуду его таким, потому что знаю – сложись наша жизнь иначе, я, не задумываясь, пересекла бы черту…

Утро было тяжелым. То ли от количества выпитого, то ли от чего-то другого, но голова просто раскалывалась, а от радостного возгласа Сиэны: «С добрым утром!» в ней просто взорвалась бомба и я застонала:

– Нельзя ли немного потише? В конце концов, я не глухая, Сиэна…

Она все также застенчиво улыбнулась мне и тихим шепотом сообщила, что утро вот-вот закончится, а я еще не одета, и милорд давно уже ждет меня к завтраку.

Начинались серые будни, и я отправила свою голову под холодную воду в тайной надежде, что она смоет все признаки вчерашних излишеств. Естественно, надежда себя не оправдала.

К завтраку я безнадежно опоздала, но милорд к нему не приступал, что было для него, в общем-то, несвойственно. Мы молча позавтракали, не считая пары дежурных фраз с пожеланиями доброго утра и вопросов о самочувствии. По всей видимости, у милорда тоже болела голова, что неудивительно, если вспомнить, сколько вина было выпито.

Окончание завтрака сопровождали его слова, что мы покидаем город Зэ Рин через пару часов, и, если у меня есть неотложные дела в нем, то самое время их завершить. На этой почти дружеской ноте мы расстались, но милорд был тем, кем он всегда был – самым коварным из всех живущих на этой земле.

– Ты хочешь поехать с нами, Сиэна? – Милорд остановил своим голосом пробегавшую мимо нас девочку, куда-то волокущую дорожную сумку.

Сиэна остановилась, словно натолкнулась на невидимую стену, а затем в восторге уставилась на него:

– Конечно, милорд! Я очень этого хочу! У меня здесь никого нет, а вы и миледи так добры ко мне!

Я сжала зубы, чтобы не закричать и не напугать этого милого ребенка, а потом досчитала до пяти, чтобы успокоиться и улыбнулась:

– Я думаю, Сиэна, что решение поехать с нами – не самое лучшее. Город, где живет милорд, очень отличается от Зее Рина. Поверь мне, Сиэна, тебе там не понравится. Ты знаешь, с самой первой нашей встречи я не сделала ничего, что позволило бы усомниться в моем хорошем к тебе отношении. И никогда этого не сделаю. Но я прошу, я очень тебя прошу – останься здесь!

Сиэна смотрела на меня, и я просто физически ощущала, как вертятся шестеренки в ее юной головке. Мой тон и мои слова смутили ее, возможно, напомнили ей, как я просила никому не рассказывать об оказанной ею помощи в ту злополучную ночь. В конце концов, она, как и я, чувствовала опасность, исходившую от воинов милорда. И она поняла меня, ибо смущенно улыбнулась милорду, и щеки ее заалели.

– Спасибо за ваше приглашение, но я думаю мне нужно прислушаться к совету миледи…

Она ускакала вместе со своею сумкой до того, как милорд решился на продолжение своей авантюры, но его взгляд сказал мне многое, как многое пообещал.

С этой минуты у меня появилось одно очень важное дело, которое следовало закончить в эти два часа – отправить Сиэну как можно дальше от этого дома и спрятать ее от вездесущих всадников сэра Каас Ли. Я слишком хорошо знала, чем кончаются подобные многообещающие взгляды милорда…

Я нашла ее в своей комнате, укладывающей мои вещи, и остановила этот грозивший затянуться процесс, ибо в моей комнате в прямом смысле свалили почти все подарки, адресованные то ли мне, то ли милорду, то ли нам обоим. Сиэна увлеченно разбирала их, пытаясь определить, куда и какой подарок надлежит положить, одновременно любуясь каждым из них слишком долго. Здесь было много всякой всячины, трудно даже перечислить, и я не удивилась, что Сиэну увлек сам процесс упаковки, но времени было слишком мало. Почти не разбираясь, мы раскидали подарки по двум довольно увесистым коробкам, постаравшись плотно упаковать лишь бьющиеся вещи, и я вывела Сиэну через кухню на задний двор дома.

Я подарила ей то, что принадлежало лично мне – свое платье и туфли, надеясь, что она сможет выручить за эти вещи определенные деньги. Я также отдала ей небольшую денежную сумму, полученную за браслет, и не потраченную мною до конца.

К чести милорда следует отметить, что он вернул мне браслет его матери, даже не спросив, как он у меня оказался. С другой стороны, он мог быть слишком занят, чтобы обращать внимание на подобные вещи, ибо его прощальный ночной поцелуй грозил затянуться, и в нем не было ничего от братского поцелуя на ночь. Хотя, возможно, мы оба слишком много выпили того прекрасного вина, которое рекой лилось на нашей помолвке, и оба не понимали, что влекло нас друг к другу, и почему поцелуй пьянил больше, чем само вино. Милорд произнес лишь мое имя на прощанье и только небесам известно, чего ему стоило не зайти вслед за мною в комнату. Я всегда буду помнить это…

Я очень торопилась и в то же время боялась, что за нами могут следовать люди милорда, и потому направилась к шумным базарным рядам, где всегда было полно торгового люда и покупателей. Сиэна поклялась мне, что есть безопасное место, о котором никому неизвестно, и я велела ей бежать к нему через эти ряды и постараться затеряться среди толпы, как только я подам сигнал.

У первых же лавок я остановилась и с самым серьезным видом стала разглядывать довольно неплохое оружие, но явно предназначенное скорее для учебы, чем для серьезной боевой схватки. Тяжелая и не совсем удобная рукоять рапиры никак не желала устроиться в моей ладони, но иного оружия под рукой не было. Среди многочисленной, но довольной спокойной толпы, практически невозможно было высмотреть того или тех, кто направился за нами от самого дома, и я бросила бессмысленное занятие, посчитав, что он или они раскроют себя сами, как только Сиэна исчезнет из поля видимости. И я не ошиблась. Повинуясь моим словам, Сиэна рыбкой нырнула под яркие полотна, прилегающие к торговой лавке, и мгновенно исчезла в яркой ткани таких же лавок, бесконечно тянущих свои разноцветные шатры вдоль улицы.

Ее внезапное исчезновение осталось незамеченным для всех, кроме одного человека, вдруг инстинктивно и довольно бестолково рванувшегося к нам, а затем резко остановившегося, словно запоздалая боязнь быть раскрытым неожиданно посетила его. Но было поздно. Я рванулась к нему с рапирой в руках, не видя больше никого вокруг и ничего не чувствуя, кроме жгучей ярости и злости на молодого воина, не желавшего оставить в покое ни меня, ни Сиэну.

Моя ярость вспыхнула, словно керосин от зажженной спички, и мгновенно превратилась в совершенно неконтролируемое желание разорвать на мелкие клочья нашего сопровождающего. Я обрушилась на него со всей своей силой и неудержимым гневом, и он даже не успел просчитать возможные варианты ответов на мое нападение, как получил довольно сильный удар рукоятью рапиры в левую скулу и невольно отступил. Но в следующее мгновение его собственная шпага неуверенно ответила мне и еле успела снова принять на себя мой удар, как нас обоих растащили жители города, громко крича и, вызывая местную охрану порядка. Однако дело было сделано, и мой противник, впрочем, как и я, не мог даже пошевелиться в цепких объятиях мужской части населения, очень не любившей подобные беспорядки на рынке, способные нанести невосполнимый ущерб их драгоценному товару.

Прибывшая охрана не стала разбираться в причинах инцидента, когда поняла, что задержала одного из воинов милорда. Нас попросту сдали с рук на руки личной гвардии милорда. Не знаю о чем думал сэр Каас Ли, глядя на одного из своих людей, но мне он улыбнулся одними глазами, в которых вспыхнули и утонули смешливые искорки.

– Гайан не следил за вами, миледи. Он приставлен к вам, как охрана, – ненавязчивая по просьбе милорда.

– Да, да… – Я закивала в ответ. – А я все думала, почему по рынку не летают опасные и кровожадные чудовища из сумрачных лесов Маэленда, обычно желающие мною пообедать. Видимо, ваш человек их всех напугал…

Смешинки в его глазах вспыхнули снова и глаза сэра Каас Ли вновь улыбнулись мне, но сам он ничего не сказал. Он просто склонился в небольшом поклоне и покинул меня, велев Гайану следовать за собой. Я не знаю, какую встряску тот получил, но после полудня он явно старался не показываться на глаза своему предводителю.

Мы выехали, как и сказал милорд, ровно через два часа после завтрака. До Элидии был долгий путь, но, по сути, он не был чем-либо примечателен. Было довольно жарко для этого времени года, а спать на земле, завернувшись в плащ, я научилась уже давно. Редкие привалы днем я использовала только для того, чтобы отдохнуть. Я почувствовала, что мое тело совершенно разучилось переносить долгие поездки верхом на лошадях. Мышцы забыли про все тренировки и уже к вечеру первого дня сообщили мне все, что думают обо мне в весьма нелицеприятных выражениях, сопровождая их такими же неприятными ощущениями. Так что дорога в восемь дней показалась мне целой вечностью, в которой не осталось места для болтовни.

Когда мы добрались до Элидии и замка милорда, я в первую очередь заползла в горячую воду, а потом в кровать, где проспала почти четырнадцать часов кряду. Когда же открыла глаза, поняла, что начинается совсем другой период моей жизни в этом мире. И почему мы не ошибаемся тогда, когда нам этого очень хочется?

Глава десятая

ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ: «Там, где течет с горки ручей, там, где поет соловей, я на руках тебя к дому принес – тому, что последний из всех…».

Повязка на руке беспокоит меня, но не потому, что рана болит, а потому, что я печатаю очень медленно, и это убивает меня, ибо мысли хаотично мелькают в голове и исчезают прежде, чем я успеваю изложить их и построить в стройные ряды на белом экране. А еще у меня болят глаза, и я могу печатать только с наступлением темноты и при полном отсутствии освещения. Только экран горит огнем, но даже это вызывает боль.

Сегодняшний день был очень странным. С утра зарядил дождь, и в доме резко похолодало. Милорд натаскал откуда-то дров и разжег камин. Огонь весело потрескивал, пожирая дерево, и всех невольно потянуло к нему, даже Анжея.

Я влезла в кресло с ногами и почти полностью укрылась пледом, но, несмотря на это, меня все равно знобило, и даже огонь не помогал. Я вообще чувствовала себя неважно.

Милорд устроился рядом в соседнем кресле и потягивал что-то довольно крепкое из бокала, который постоянно пустел, и который уже в третий раз наполнял Анжей. Я даже позавидовала милорду – мне алкоголь никогда не помогал.

Глядя на огонь, я вдруг подумала, что милорд прежде не пил ничего, кроме обычного вина, а сейчас он спокойно глотает нечто, что даже по запаху определяется, как крепкий напиток. Затем я поняла, что так и не спросила, как он оказался в моем мире. Почему бы нет?

– Скажите, милорд, как вы смогли проникнуть в мой мир?

Он посмотрел на меня, и я вдруг поняла, что милорд выпил уже достаточно. Пара глотков, сделанных во время минутной паузы, были совершенно лишними, и милорд заговорил несколько бессвязно, мучительно подбирая слова, словно не находил знакомых ему фраз:

– Ты покинула меня, Лиина… Анжей исполнил мой приказ, не колеблясь, не задумываясь… С трудом могу представить сейчас, что однажды усомнился в его преданности… А потом произошло то, чему нет объяснения: я увидел твой мир, словно скрытый за пеленой серых облаков… Только руку протяни… И я ее протянул… Просто вошел и очутился в твоем мире… А потом нашел тебя с помощью Анжея и вновь приобретенных друзей… Как ты могла отказаться от меня во имя принципов, даже не являющихся твоими?

Я молча смотрела на него и не ответила на вопрос, а милорд вновь откинулся на спинку кресла и вытянул из бокала остатки содержимого. Анжей вновь наполнил его и милорд продолжил:

– Вот видишь, ты снова не отвечаешь мне, Лиина… Я всего лишь хочу понять, что сделало тебя такой сильной? Ты так незаметна в своем мире, и у тебя нет ничего – ни желаний, ни надежд, ни сожалений, ни чувств. Ты живешь своими грезами. Я же способен разбудить тебя, подарить настоящую жизнь… Смерть Алекса стала неизбежной. Я искал тебя, а мои люди охотились за ним. Сама судьба вела меня к цели, и твоя любовь сделала Алекса уязвимым, неосторожным… Когда я ждал тебя на зимней тропинке среди черных деревьев, я уже знал, как поступлю с ним. Странно, что ты неизменно возвращалась домой одной и той же дорогой через парк. Ты потеряла бдительность, не так ли? И совершенно забыла меня…

Я не смотрела на него. Лицо Алекса стояло перед глазами и не сгорало даже в пламени огня. Было больно, и воспоминания были слишком свежи:

– Прежняя жизнь стала казаться мне сном, милорд. Словно я сама ее выдумала. Словно все, кого я знала, умерли для меня. А сейчас мне кажется, что меня обманули собственные чувства. – Я сказала это очень тихо, боясь сорваться, но милорду было все равно.

– Алекс не страдал… Я дал ему снотворное. Очень сильное… Он так и не проснулся до самого конца и тебе некого винить, кроме себя…

Мы взглянули в глаза друг-друга, и я не знаю, что он прочел в моих, но милорд неожиданно протянул свой бокал:

– Выпейте это, Лиина. Иначе я не смогу закончить рассказ.

Я колебалась лишь секунду. Затем взяла его бокал и сделала из него глоток. Жидкость обожгла горло и я закашлялась. А потом пришло тепло, и я выпила все, что оставалось на дне. И все равно воспоминания не потускнели.

– Перед тем, как заснуть, он просил не причинять тебе вреда. Но прежде, чем он заснул, я сказал ему, что ты тоже будешь умолять меня. Еще он сказал, что я не смогу разбудить дракона. Что он имел в виду?

Я протянула пустой бокал Анжею и он наполнил его. Я смогла говорить лишь после пары глотков.

– Однажды я прочитала Алексу стихи о человеке, в душе которого спал злобный дракон. Когда-то в детстве я выучила их, потому что они понравились мне. Поэт, написавший их, предостерегал нас о том, что дракон, как и тьма, может проснуться, вырваться на свободу и уничтожить человеческую душу. Несмотря на спящего дракона, человек верил в то, что способен превратиться в него. Он боролся со злом в надежде победить часть самого себя – спящую, но очень реальную. Он боролся со злом, но именно борьба пробудила дракона, и в конце поэмы человек превратился в того, кого больше всего ненавидел. Я сказала Алексу, что во мне дремлет точно такой же дракон и борьба с ним забирает слишком много сил. Я сказала, что не знаю, когда и почему он проснется, но его пробуждение неминуемо независимо от моего сопротивления. Незаметная жизнь – не худший способ отсрочить пробуждение любого дракона, ибо не нужно бороться с самим собой или целым миром. Когда я сказала, что не могу победить себя, Алекс просто обнял меня и долго не отпускал… Много позже я поняла, что дракон может проснуться, если я потеряю Алекса… – Мой голос дрогнул, и я замолчала, боясь собственных чувств, готовых пролиться солеными слезами, тронувшими ресницы.

Я не могла продолжать и милорд продолжил за меня:

– Думаю, Алекс это понял намного раньше.

Я не ответила на его реплику. Просто закончила рассказ:

– С того дня что-то изменилось в нем, словно Алекс увидел бездну, которую вижу я, и в которую меня влечет. Только он никогда не верил в то, что тьма – скрытая часть моей души. Так же, как и вы, Алекс дошел до самой глубины моей сути, но нашел там не спящего дракона, а белые крылья ангела, которые показал мне, и в которые всегда верил. Этим он отличался от вас, милорд. Алекс видел во мне не дракона, а белые крылья, раскинувшиеся в ночи, победившие мои страхи и мои сомнения. Он видел свет, а вы видите во мне тьму. Свет дает нам надежду на жизнь и право выбора. Тьма не дает ничего и не сулит ни тепла, ни покоя, ни любви. Может быть, поэтому я выбрала свет, несмотря на то, что тьма полагает мое сердце своим домом?

– И к чему это привело, Лиина? – Милорд резко прервал меня, затем встал и почти мгновенно протрезвел от внезапной, явившейся ниоткуда ярости.

Его лицо исказилось, словно я произнесла нечто, что оскорбило его, и милорд почти закричал:

– Свет забирает наши жизни, уничтожает желания, диктует нам правила. Он не приносит свободы – только плен, в котором мы умираем, связанные по рукам и ногам условностями и ограничениями. Даже любовь не приносит счастья, потому что находится в клетке правил, диктующих ей свои условия. Из-за них она становится хрупкой, слишком зависимой, недоступной и совершенно не способной бороться. Но даже ощутив ее, завоевав, или приручив, человек получает не счастье, а вечный страх потерять любовь и никогда не обрести ее вновь. Тьма же приносит свободу и силу. Когда она побеждает свет, наступает покой, ибо тьма – это равнодушие и последствия за совершенные поступки уже никого не волнуют. Ничто не отвлекает от цели и все сомнения мертвы. Даже любовь способна переродиться, если дать ей неограниченную свободу и бесконечные желания, не обремененные правилами и законами! Ты ошиблась в своем выборе, Лиина, потому что поверила Алексу. Ангелы не живут на земле, их придумывают такие, как Алекс и мой брат. В тебе всегда жил дракон, и я это чувствую. Ты боишься его пробуждения, ибо сомневаешься, что сможешь его контролировать. Я знаю… Сильная личность всегда предпочитает контроль над обстоятельствами. Почему бы не задуматься над тем, что произойдет, если позволить дракону проснуться? Позволить вырваться на свободу и увидеть самой все возможные последствия!

Милорд подошел так близко ко мне, что я ощутила его гнев, направленный прямо на меня. Какое-то время милорд боролся с ним, не позволяя себе прикоснуться ко мне, а затем успокоился и тронул пряди моих волос:

– Поверь мне, Лиина. Это принесет облегчение. Прежняя боль забудется, уйдет в небытие, и ты сможешь обладать огромной силой и огромной властью и наслаждаться этим, получать удовлетворение от самой жизни, не обремененной болью и страданием. Подумай над моими словами, прими меня и тебе будет принадлежать целый мир, Лиина! Я буду принадлежать тебе… – Милорд замолчал, сделал несколько шагов к камину и подкинул поленьев в огонь.

Затем он вернулся ко мне и встал возле моего кресла, и продолжил, перейдя вдруг на «вы», глядя мне прямо в глаза:

– Это не искушение, миледи. Но в чем же тогда ваша суть? Совсем недавно я понял, что значит быть искушаемым. Знание чужого мира овладело мною, как болезнь. Вы назвали безумием то, что я пытался убить своего брата. В вашем мире легко убивают тысячи людей и подобные сомнения должны быть вам чужды. Вы же не можете убить меня, несмотря на все, что я сделал с Алексом. Это ли не безумие для человека, родившегося в вашем мире? Оружие способно прельстить вас больше, чем драгоценности, миледи. Так в чем же дело? Искушение довело меня до того, что я готов был обрушить на Эльдарию всю мощь своей армии, пока не осознал, что сам стану безумцем. А я не безумен. Почему же вы до сих пор пытаетесь бороться со мною, Лиина? С тем, кто все еще не решается убить вас не потому, что не может, а потому, что не желает потерять окончательно. Тем не менее, вы отталкиваете меня, упрямо направляясь к своей гибели, и я не в силах контролировать собственные эмоции, заглушая их крепкими напитками. Даже вы пьете их, чтобы заглушить внутренний голос и свои желания. Мне было бы легче, если бы вы попытались убить меня, Лиина! – С этими словами милорд развернулся и ушел, ни разу не оглянувшись, и Анжей последовал за ним, готовый подхватить его в любой момент. Но вряд ли милорд нуждался в его помощи.