Рисунок с уменьшением на тридцать лет (сборник)

скачать книгу бесплатно


– Катя. А вас?

– Людмила Вернеровна. Можно просто – Людмила. Хотите пить?

Катя кивнула в знак согласия. Взяв банку с соком, Людмила Вернеровна опустила её под столик, на что-то нажала, и банка оказалась продырявленной в двух местах.

– Какой красивый мальчик вас провожал…

– Это мой брат… по отцу.

– Красивый юноша, ну просто Ромео.

– Он ещё ребёнок, ему только четырнадцать.

– Да вам, наверно, немногим больше?

– Многим – мне двадцать девять.

– Никогда бы не подумала. А в Париж по делам?

– Нет, в отпуск. А вы в Берлин по работе?

– На конгресс.

– В какой области?

– Медиков. Но я переводчица. Еду с опозданием, так вышло…

В купе зашёл вежливый проводник, присел, проверил билеты; распушил букет, пожелал пассажиркам приятного пути.

Облокотившись на столик, Людмила любовалась какофонией красок, в которую, как на палитре, смешались небо, леса, поля, оранжевое солнце и прочие субстанции мира, не различимые за матовым стеклом туннеля, по которому мчался поезд. Тревога снова охватила её – как мама справится? Хоть старушка и уверяла, что всё будет в порядке, всё же… Как нескладно вышло. Надо же, чтоб всё совпало: дети на практике, Виктор в командировке, сватья в больнице. Один сват. Что он может? Целый день на работе, потом в больницу… Обещал подстраховать. Главное – ночь, по ночам у мамы иногда ноги сводит. Но где там переночевать – в однокомнатной квартире с маленькой кухней? Нескладно… Профессор с мировым именем будет валяться на раскладушке…

Катерина, откинувшись на мягкую спинку дивана, закрыла глаза и погрузилась в свои, тоже не очень-то весёлые мысли. Получается, что печального в жизни больше, чем радостного… Как с этим быть?..

Людмила заметила, что дремлющая напротив девушка мотает головой, как будто что-то отвергает.

– Вы художница? – Вопрос прозвучал неожиданно, и девушка, открыв глаза, улыбнулась.

– Почему вы так решили?

– Мне кажется, что вы должны иметь отношение к искусству.

– Нет, совсем напротив. Я экономист.

– Не скучно?

– Ну, во-первых, я пошла по стопам отца, он у меня известный человек в этой области. Во-вторых, у меня нет семьи, а потому есть время всем на свете интересоваться, в том числе искусством.

– Не трудно быть экономистом?

– Да нет. Уже есть некоторый опыт.

– А Ромео тоже готовит себя в экономисты?

– Кирюшка? Нет, что вы. Он учится в специализированном колледже на реставратора. С детства влюблён в старинную архитектуру. Наверное, потому, что родился и растёт среди старых особняков и палат, где гуляла его мама, когда была им беременна.

– Где же это? В Москве?

– Конечно. Старая Москва. Хитров переулок знаете?

Людмила как-то запнулась, заморгала, задумалась.

– А где это? Не в районе Солянки?

– Да, ближе к бульварному кольцу.

– Ничего себе… Да я не только знаю, я тоже родилась в этом районе, выросла там, отца похоронила, замуж вышла и сына родила, а уж после выехали – дом поставили на капитальный ремонт. Но переулка с таким названием вроде бы не было. Хитров рынок был когда-то, это все знают, а переулок…

– Он раньше назывался по-другому. Отец там живёт лет шестнадцать.

– Подождите, уж это не мой ли переулок называется теперь Хитровым? Объясните, где это.

Катерина, чертя по столу невидимые линии, объяснила попутчице, где находится переулок. Людмила молчала. На белокожем лице выступили красные пятна.

– В каком подъезде живёт ваш отец?

– В первом.

– Ну, не в четырнадцатой же квартире? – уже вскрикнула, воздев руки, Людмила Вернеровна.

– В тринадцатой, – с недоумением ответила Катерина.

Воцарилось молчание. Женщины смотрели друг на друга.

– А вы не там живёте?

– Нет. Папа получил эту квартиру после того, как разошёлся с мамой, а я живу с мамой в Чертанове.

– Ну, слава богу… Давайте только не будем сейчас причитать, как тесен этот мир…Не будем?

– Нет. Тем более что он не так уж и тесен…

И они принялись взахлёб рассказывать друг другу про дом и двор: одна про шпану, голубятников, рецидивистов, тесные коммуналки без горячей воды, кошачьи свадьбы; другая – про тишину, чистоту, хорошо отделанные квартиры со всеми удобствами, особую атмосферу старого района.

– А ведь тогда еще не было новой Москвы – только старая; было всего-то несколько районов – Арбат, Сокольники, Чистые пруды, Измайлово… Ну ещё Преображенка, Мещанские. Вот и сват мой жил на Покровке, в старом доме, и часто рассказывает, как старший брат водил его в гости к своей подружке, которая жила в подвале того же дома, и сват, тогда шестилетний малыш, заворожённо следил за ногами идущих мимо подвального окна людей: вроде бы он на земле, а они летают. Вы, небось, жилых подвалов уже не застали… Я-то помню… Да… Вот это неожиданность. В тринадцатой квартире жила моя подруга Светка, мы с ней в одном классе учились. И даже знаю, кто до них жил в этой квартире – «инженер» с «инженершей» и с дочерью, мой отец ходил к ним петь, ему их дочь аккомпанировала. Но это было ещё до моего рождения…

– Знаете, что я придумала? Давайте обменяемся телефонами, и мы с вами сходим к моему отцу, вам будет интересно.

– Спасибо, с удовольствием…

Так в интересных разговорах незаметно пробежали шесть часов пути, и вот уже поезд замедлил ход, выполз из гильзы и подъехал к вокзалу. За окном ярко горели фонари и шесть огромных букв: BERLIN. Катерина видела в окно, как к Людмиле Вернеровне подошел высокий человек, взял её поклажу, и они скрылись в туннеле. Катерина задремала и не слышала, как поезд двинулся дальше…

II

В то время как парижанка Франсуаза шла нехожеными тропами Непала, встречала там фантастические рассветы, провожала не менее фантастические закаты, штурмовала Эверест, беседовала со снежным человеком Йети, бродила по лавочкам Катманду, фотографировала буддийские храмы и прочее, прочее, прочее, о чём, не будучи там, догадаться невозможно, в ее парижской квартире под фосфоресцирующими звёздами, кометами и планетами, наклеенными на потолок рукой романтичной хозяйки, на полу, на поролоновом лежаке, в каком-то странном невесомом состоянии засыпала её русская подруга. Небольшая, уютная, полная милых мелочей, квартирка заворожила гостью звенящими от малейшего движения воздуха подвесками, готовыми в любой миг запищать, заговорить, заулыбаться куколками, картинами и картинками, фотографиями, ковриками, салфетками, шариками, матрёшками…

Катерина прибыла вечером, с вокзала ехала на такси нарядными парижскими улицами, плохо соображая с дороги, где и почему находится. Взяла в условленной квартире ключи и вошла во Франсуазино гнёздышко. Выпив кофе, надолго погрузилась в кресло. Так до полуночи и просидела у окна с французским балкончиком, то и дело бросая машинальный взгляд в два окна дома напротив, за которыми серьёзный молодой человек в очках сидел за столом, решая, по-видимому, мировые проблемы, лишь иногда поднимаясь со стула, чтобы подойти к книжной полке.

«Я в Париже, я в Париже… Наконец-то я в Париже». Перебирала журналы, которыми был завален письменный стол, рассматривала безделушки, потом все-таки легла под звёздным потолком, справедливо решив, что утро вечера мудренее.

Когда наступило светлое, пахнущее чужими запахами, уже не слишком раннее парижское утро, Катерина, позавтракав йогуртом, сыром и колбасой, оставленными для неё в холодильнике Франсуазой, спустилась по деревянной винтовой лестнице, пропитанной очень острым, не то химическим, не то парфюмерным запахом, и вышла из подъезда в переулок. Два чернокожих человека в комбинезонах салатного цвета засасывали в огромный зев мусороуборочной машины разбросанный по переулку мусор: скомканные пакеты, банановую кожуру, собачьи кучки, использованные билеты, яркую и красивую, как цветы, обёрточную бумагу. Несмотря на большое количество валяющихся отходов, переулок благоухал, как магазин ТЭЖЭ (бабушка говорила, что в Москве когда-то так назывались парфюмерные магазины).

Разглядывая магазины, дома и людей, Катерина добрела до станции метро. На верхней ступени ведущей вниз лестницы дремала собака типа немецкой овчарки, положив морду на вытянутые лапы. Почувствовав взгляд, она подняла глаза, которые неожиданно оказались небесно-голубого цвета.

Итак, она в Париже. Катерина даже ущипнула себя, но кожа не про-щипывалась. Вокруг стоял весёлый гул. Люди улыбались, всё играло яркими красками, как будто это был не обычный будний день, а яркий, весёлый праздник.

Спустившись под землю, девушка опрометчиво остановилась у лотка с бижутерией – чего там только не было! Латиноамериканец с белоснежными зубами что-то быстро говорил, поднося к ушам Катерины всевозможные подвески. Пришлось какие-то висюльки купить, чтобы не обижать ревнителя красоты. У огромной негритянки с миллионом забранных в хвост мелких косичек Катерина приобрела проездной билет в вагон второго класса и, оснащённая схемой метрополитена, картой Парижа и путеводителем на русском языке, заботливо заготовленными для неё Франсуазой, вошла в вагон парижского метро. Внимательно читала на остановках названия станций, на «Champs Elise,s» выскочила из вагона и вышла на улицу.

Над Парижем уже сгущались сумерки. Знаменитая улица зажигала огни, сверкала, переливалась, расточала улыбки и ароматы, кишела сотнями гладких женских ног. Двери кафе, ресторанов и забегаловок были открыты настежь, у каждой стоял зазывала, с которым – Катерина поняла это сразу – не стоило встречаться взглядом: затянет, как пылесос песчинку. Люди сидели за столиками, стоявшими повсюду на улице – погода была на редкость тёплая для этого времени года.

За стеклянной стеной одного из ресторанов трапезничал одинокий месье с белой салфеткой на груди, жёстко подпиравшей подбородок. Этот явно не был втянут «случайно»: медленно, сладострастно, священнодействуя, посетитель уничтожал устриц, которые огромной горой, усыпанной бриллиантами мелких льдинок, лежали перед ним на блюде. Катерина с любопытством наблюдала ритуал – не только сама никогда этих моллюсков не употребляла, но и не видела, как это делают другие, – месье сжимал правой рукой лимон, обдавая очередную жертву убийственными каплями сока, после чего отправлял нежное, съёжившееся в предсмертной судороге тельце себе на язык.

Сверяя свой маршрут с картой, Катерина дошла до Триумфальной арки, рассмотрела освещённые прожекторами фризы и скульптуры, затем побрела в обратном направлении. Станции метро встречались на каждом шагу – удивительно короткие пролеты по сравнению с Москвой.

Вдруг Катерине пришло на ум зайти в кинотеатр – отдохнуть. В разных залах шли разные фильмы. Она выбрала тот, который начинался через десять минут. Купив билет и горстку горячих каштанов, она вошла в небольшой и узкий, как пенал, зал. Уселась поближе к выходу. Погас верхний свет, а на полу зажглась гирлянда красных лампочек – ориентир для опоздавших. Фильм был немудреный: про войну и мир, любовь и измену, всё это относилось к древним временам, то есть было старо как мир, а потому особого сосредоточения, равно как и знания языка, не требовало. Катерина просто отдыхала, жевала остывшие каштаны, собирая в ладонь шелуху, а когда зажёгся свет, её поразило количество оставленного на полу и сиденьях мусора. Всё стало ясно, когда через служебную дверь в ещё не окончательно опустевший зал вошел уборщик с пылесосом, чтобы к следующему сеансу обеспечить полную чистоту. Надписи «Соблюдайте чистоту» нигде не было.

Давно и долго мечтала Катерина побывать в Париже. Оказавшись в городе своей мечты, она бродила, как во сне, но что-то мешало расслабиться, прильнуть к живой, плотной стати уникального города.

В воскресенье Катерина отправилась на Монмартр. Бродила меж художников, картин, иноязычного люда всевозможных рас и национальностей. Устала и, решив, что это довольно скучно и похоже на все уличные вернисажи мира, собралась выбраться из толпы и свернуть на какую-нибудь безлюдную улочку, как вдруг услышала громкую русскую речь. Толстый, красный и хмельной художник – эдакий Иванушка-дурачок – распинался на весь Монмартр: «Я – коммерческий художник, мне посмертная слава не нужна, я хочу при жизни хорошо жить!» Всё это он выкрикивал в лицо стоявшего рядом забулдыги, кивавшего головой в знак согласия и ожидавшего, по-видимому, благодарности от художника за свою с ним солидарность. Картины «дурачка», как ни странно, были неплохи, и Катерина, которая ещё ни разу в Париже ни с кем не разговаривала, подошла и спросила: «Ну и как, продаётся?» «Иванушка» оказался занудой, принялся подробно отвечать на вопрос, так что Катерина начала постепенно пятиться, чтобы скрыться от словоохотливого соотечественника. Однако это оказалось не так-то легко – художник схватил девушку за руку, кричал, что всё здесь х. ня, кроме его гениальных картин. Катерина согласно покивала головой и, пообещав, что через пять минут вернётся, затерялась в толпе.

В этот момент ударили, как безумные, колокола базилики Сакре-Кер, зазвонили разновысокими голосами. Всё невольно замерло, прекратились разговоры. Два высоких молодых негра, до этого внимательно разглядывавшие натюрморты, выпрямили стройные станы, подняли вверх голубые белки. Белая кудрявая собачка почему-то встала на задние лапки, махая одной из передних. Что связалось в её голове с этим звуком? Катерине показалось, что она плывёт, качается на волнах божественного звона… Когда колокола умолкли, всё снова задвигалось, закопошилось…

Через несколько дней в роскошную парижскую осень вкрался дождь – именно вкрался, потому что сначала закапал вяло и бесшумно, оставляя воздух тёплым и томным, потом усилился и наконец разразилась отчаянная гроза, заставшая Катерину в центре Помпиду, в стеклянном кожухе эскалатора, который в сей грозный миг напоминал подводную лодку, ныряющую в бешено ревущие, сверкающие воды. Дождь был таким сильным, что в метро, куда Катерина попала через полчаса после завершения ливня, в узком пространстве между оконными стёклами, как в экзотическом аквариуме, плескалась, извиваясь змеевидной линией поверхности, дождевая вода. В торце вагона бойкая низкорослая девушка с темноватой кожей, спрятавшись за натянутую между стойками вагона ширму и надев на руку резиновую куклу, давала пассажирам представление.

По всей видимости, кукла изображала какого-то политического деятеля – «оратор» произносил речь, кривляясь и гримасничая, жестикулировал, двигал носом и ртом, выкрикивал лозунги. Пассажиры аплодировали, улыбались, иногда громко хохотали. Окончив речь, «оратор» провалился за кулисы, а девушка, деловито сложив ширму и сунув её в сумку, вынула оттуда примятую чёрную шляпу и пошла с ней по вагону, приговаривая: «merci, madam, merci, monsieur».

В понедельник последней парижской недели к Катерине в русском книжном магазине обратилась миловидная блондинка с карими глазами. Выяснив, что обе немного говорят по-английски, дамы отправились в русское кафе, изобилующее матрёшками, хохломскими и гжельскими изделиями, вышитыми салфетками, полотенцами с мережками и пр. Долго беседовали за чашкой кофе. Оказалось, что муж милой madam происходил из семьи первых русских эмигрантов. На следующий день мадам пригласила Катерину в гости, закатила пир a la ruse со щами и водкой. Супруг-дантист держался очень мило, тщательно проговаривал русские слова, интересовался русской литературой.

Теперь парижское одиночество Катерины кончилось: мадам звонила и консультировала по вопросам прогулок, дантист предложил съездить в выходной день куда-нибудь на машине, но у Катерины уже не было выходных – в пятницу уезжала.